Текст книги "Вверх по линии"

12

Единственное, что нам стало ясно, – это то, что благоприятные изменения прошлого так же запрещены, как и злодейские. Десятки людей были уничтожены только за то, что они пытались убедить Эйба Линкольна остаться дома и не ходить в театр в злополучный вечер убийства, или уговорить Джека Кеннеди, ради всего святого, пользоваться только пуленепробиваемым автомобилем.

Они были уничтожены точно так же, как убийцы Иисуса или спасители Гитлера. Потому что было одинаково опасно для структуры нынешнего времени как подсобить Кеннеди до конца пробыть свой срок в Белом Доме, так и помочь Гитлеру воссоздать Третий Рейх. Изменение есть изменение, и даже наиболее виртуозно исполненные изменения могут иметь непредсказуемые катастрофические последствия.

– Давайте представим, – убеждал нас Дайани, – что Кеннеди не был убит в 1963 году, не произошло, как это имело место при его преемнике, эскалации войны во Вьетнаме, а следовательно тысячи военнослужащих остались живы. А теперь предположим, что один из тех, кто бы в противном случае погиб в 1965 или 1966 году, стал президентом Соединенных Штатов в 1992 году и развязал атомную войну, которая привела бы к гибели цивилизации. Теперь вам понятно, почему даже внешне вполне благодетельные изменения прошлого должны быть предотвращены?

Мы поняли.

Мы поняли что, пока у нас от страха не выпадут все зубы, не видать нам зачисления в Службу Времени, ибо казалось неизбежным, что рано или поздно мы сотворим такое там, наверху по линии, что обрушит на нас весь смертельный гнев патруля времени.

– Не стоит особенно об этом беспокоиться, – успокоил меня Сэм. – Если бы было так, как они о том болтают, смертные казни производились бы миллион раз ежедневно. На самом же деле вряд ли за последние десять лет наберется хотя бы пятьдесят казней за совершение преступлений во времени. И все казненные были на самом деле чокнутыми – разве кто-либо в здравом уме станет считать своей священной миссией убить Магомета?

– Тогда каким же образом патрулю удается предохранять прошлое от изменений?

– Они этого и не делают, – сказал Сэм. – А прошлое и так все время изменяется. Несмотря на существование патруля времени.

– Почему же не изменяется при этом наш мир?

– Он изменяется. Только понемногу. – Сэм рассмеялся. – Если курьер времени даст Александру Великому антибиотик и поможет ему дожить до преклонного возраста, это станет непоправимым изменением, и патруль времени предотвратит его. Но очень большое число мелких изменений происходит непрерывно. Курьеры откапывают потерянные рукописи, спят с Екатериной Великой, собирают произведения искусства для перепродажи их в других эпохах.

Твой наставник Дайани вовсю торгует фрагментами Креста, на котором был распят Христос, разве не так? Его изобличили в этом, но и не думали казнить. Просто на некоторое время сняли с прибыльного маршрута и засунули в класс для новичков. А большая часть мелких проделок и вовсе остается неразоблаченной. – Он многозначительно провел взглядом по всей коллекции произведений искусства прошлых эпох. – Когда ты сам займешься подобными делами, Джад, ты обнаружишь, что мы накоротке с прошлым. Всякий раз, когда курьер времени наступает на муравья даже в 2000 году до Рождества Христова, он уже одним этим изменяет прошлое. Каким-то образом нам удается выжить. Эти тупоголовые громилы из патруля времени бдительно следят за структурными изменениями истории, но всякую там мелочовку оставляют без внимания. Да иначе они и не могут. Чтобы держать под контролем все, даже не такие уж малозначащие события, не напасешься патрулей.

– Но ведь это означает, – сказал я, – что мы создаем великое множество крошечных изменений истории, крупицу за крупицей, и накопление их когда-нибудь может привести к настоящему взрыву изменений в нынешнем времени, а тогда уже никто не будет в состоянии проследить все причины и водворить все на свои прежние места!

– Точно.

– Похоже на то, что тебя это не очень-то беспокоит, – сказал я.

– А почему это должно меня тревожить? Я, что ли, владею этим миром? Да мне наплевать на всякие там изменения истории!

– Еще бы – пока это тебя не касается непосредственно. А там глядишь – вот и ты сам перестал существовать!

– Есть более серьезные вещи, о которых надобно беспокоиться, Джад. Хотя бы о том, чтобы каждый день был проведен не так уж плохо.

– И неужели тебе совершенно безразлично, что когда-нибудь ты можешь просто исчезнуть из этого мира?

– Когда-нибудь так оно и произойдет, – сказал Сэм. – В этом не приходится сомневаться. Если не раньше, то позже. А тем временем лучше наслаждаться жизнью. Есть, пить, веселиться, парниша. А чему суждено случиться завтра, пусть завтра и случится.

13

Когда нам закончили вдалбливать в головы правила, нас послали в испытательную вылазку вверх по линии. Все мы, разумеется, уже бывали в прошлом до того, как начался инструктаж, – нам устроили предварительную проверку, выясняя, в состоянии ли мы перенести психологические нагрузки, связанные с путешествиями во времени. Теперь же начальству захотелось посмотреть, какими мы будем курьерами при прохождении настоящей службы. Поэтому нас «прилепили» к обычным туристским группам в качестве стажеров.

Нас разделили таким образом, что к каждой группе из шести-восьми туристов прикрепили по двое новичков. Чтобы не было сильно накладно, нас всех послали понаблюдать за событиями, происходившими здесь же, в Новом Орлеане – ведь для того, чтобы например, отправить нас на поле битвы при Гастингсе, нужно было для начала перевезти нас в Англию самолетом. Необходимо физически присутствовать в том месте, куда хочешь попасть, прежде, чем совершить прыжок через время.

Новый Орлеан – прекраснейший город, но история его весьма небогата примечательными событиями. Поэтому я не очень-то понимаю, почему кому-то так уж хочется платить большие деньги за то, чтобы отправиться вверх по линии в такое, обойденное большой историей, место, когда за почти ту же плату можно стать свидетелем подписания Декларации Независимости, падения Константинополя или убийства Юлия Цезаря. Но Служба Времени охотно предоставляет возможность отправиться посмотреть практически любое сколько-нибудь важное историческое событие, выбранному по вкусу клиентов, группы, состоящей самое меньшее из восьми туристов, у которых есть деньги на билеты; и, патриотически настроенные жители Нового Орлеана имеют полное право поглядеть на прошлое своего родного города, если это им так хочется. Поэтому мистер Чудник и мисс Далессандро были переправлены в 1815 год приветствовать Эндрю Джексона после битвы при Новом Орлеане. Мистер Берлингем и мистер Оливейра были засланы в 1877 год полюбоваться на то, как из города вышвыривали последних так называемых «саквояжников» – северян, добившихся влияния и богатства на Юге после Гражданской войны. Мистер Хочкисс и миссис Нотабин отправились в 1803 год поглядеть на то, как Соединенные Штаты вступают во владения Луизианой, после того, как откупили ее у Франции. А мисс Чамберс и я ушли вверх по линии всего лишь в 1935 год, чтобы собственными глазами увидеть убийство Хью Лонга.

Сам акт убийства происходит очень быстро, поэтому никто не отправляется вверх по линии за тем, чтобы поглядеть на несколько выстрелов и все. Служба Времени предлагала туристам пятидневное пребывание в Луизиане в начале двадцатого столетия с пистолетной пальбой в качестве его кульминации.

С нами было шесть попутчиков во времени: три состоятельные супружеские пары из Луизианы возраста от пятидесяти пяти до шестидесяти пяти лет. Один из мужчин был адвокатом, другой – врачом, третий – большим начальником в Луизианской электроэнергетической компании. Наш курьер времени как никто другой подходил для роли пастыря таких троих столпов высшего общества – это был весь прилизанный, вкрадчивый типчик по имени Мэдисон Джефферсон Монро. «Зовите меня Джефом», сразу же представился он.

Для начала мы приняли участие в нескольких ориентировочных собраниях.

– Вот вам ваши таймеры, – сказал Джеф Монро. – Держите их как можно ближе к телу все время. Как только вы оденете их на себя в штаб-квартире Службы Времени, больше их уже не снимайте, пока не вернетесь сюда назад, вниз по линии. Купайтесь с ними, спите с ними, даже выполняйте все… э… все интимные функции, оставляя их на себе. Причина этого совершенно ясна. История может в высшей степени пострадать, если хотя бы один таймер попадет в руки кого-либо из живущих в двадцатом столетии – поэтому мы не можем допустить, чтобы подобные устройства хотя бы на мгновение лишались своего владельца.

«Он лжет, – сказал Сэм, когда я повторил это ему. – Никто вверху по линии ни черта не смыслит в том, что такое таймер и что с ним делать. Истинная же причина заключается в том, что иногда туристам приходится в спешке покидать места, где они опустились, например, для того, чтобы избежать линчевания. Поэтому курьер должен быть абсолютно уверен, что кто-либо из его группы не оставил свой таймер в номере гостиницы. Но он просто не отваживается прямо сказать им об этом».

Таймеры, которые раздал нам Джеф Монро, несколько отличались от тех, что были у нас с Сэмом, когда я совершил свой первый прыжок вверх по линии. Кнопки управления на них были опломбированы, а сами таймеры могли функционировать только после того, как курьер включал на своем таймере генератор несущей частоты. И это было весьма благоразумной мерой предосторожности: Службе Времени совершенно не нужно, чтобы туристы имели возможность совершать прыжки во время, когда им вздумается.

Наш курьер долго и нудно перечислял все последствия, которыми грозит любое изменение прошлого и умолял нас без конца не подвергать нынешнее время опасности.

– Начинайте говорить только тогда, когда обращаются к вам непосредственно, – сказал он, – но даже в этом случае ограничивайте любые разговоры с незнакомыми людьми минимум слов. Ни в коем случае не прибегайте к сленгу – вас просто не поймут. Вы можете узнать кого-либо из других туристов во времени. Вам категорически запрещается вступать с ними в разговор или окликать их и здороваться с ними каким угодно образом, а также необходимо игнорировать любые знаки внимания, которые они могут оказывать вам. У всякого, кто нарушит эти правила, пусть даже совершенно нечаянно, может быть тотчас же аннулировано его разрешение на шунтирование, и тогда он будет немедленно возвращен в нынешнее время. Понятно?

Мы торжественно склонили головы.

– Представьте себе, – добавил Джеф Монро, – будто вы переодетые христиане, которые тайком проникли в священный для мусульман город Мекку. Пока вы не разоблачены, вам ничто не угрожает, но как только окружающие вас люди обнаружат, кем вы на самом деле являетесь, считайте, что вы попали в большую беду. Следовательно, для собственной же вашей пользы, вам лучше пореже раскрывать рот, пока вы находитесь по линии вверху, побольше смотреть и поменьше говорить. И с вами ничего не случится плохого, если только вы не привлечете чем-нибудь к себе внимание.

От Сэма я узнал, что туристы во времени частенько затевают ссоры с людьми, живущими вверху по линии, невзирая на все усердие, с которым их курьеры стараются избежать подобных инцидентов. Иногда неприятности удается уладить с помощью нескольких дипломатических фраз – часто курьер, извиняясь, объясняет оскорбленному аборигену, что у его обидчика просто не все дома. Иногда же это сделать весьма трудно, и курьеру приходится отдавать распоряжение о быстрой эвакуации всех туристов; сам курьер должен оставаться до тех пор, пока не отправит всех своих людей в целости и сохранности вниз по линии, в результате чего имели место даже случаи гибели курьеров при исполнении служебных обязанностей. В самых крайних случаях неблаговидного поведения туристов на арену приходится выходить патрулю времени и заблаговременно аннулировать всю вылазку, «выдергивая» неосторожного туриста из группы и тем самым предотвращая возможный ущерб.

«Очень часто, рассказывал Сэм, – такие богатые негодяи приходят в неописуемую ярость, когда в самую последнюю минуту объявляется сотрудник патруля времени и начинает объяснять, что ему нельзя производить шунтирование вследствие того, что он выкинет нечто совершенно непредсказуемое вверху по линии. Они просто никак не могут понять этого. Они обещают быть паиньками и никак не могут поверить в то, что такие их обещания ничего не стоят, потому что поведение их уже запротоколировано. Главная трудность в общении с большинством тупоголовых туристов заключается в том, что они просто не в состоянии мыслить в четырех измерениях». «Так же, как и я, Сэм», – признался я, расстроившись. «Научишься. Обязательно научишься», – подбодрил меня Сэм.

Прежде, чем нас отправить в 1935 год, с нами провели краткий гипнокурс по общественно-политической обстановке, господствовавшей в эту эпоху. Нас накачали массой разнообразных сведений о Великой депрессии, Новом курсе президента Рузвельта, семье Лонго из Луизианы, восхождении Хью Лонга к славе, его программе «Поделим наше богатство», в которой он предлагал отбирать деньги и ценности у богатых и раздавать бедным, о его схватке с президентом Франклином Рузвельтом, о его мечте самому стать президентом после выборов 1936 года, о его вызывающем неуважении к традициям и демагогических воззваниях к массам. Нам сообщили также много дополнительных сведений, касающихся своеобразия именно 1935 года, – праздниках, спортивных турнирах, ценах на бирже 97 с тем, чтобы мы не чувствовали себя безнадежно чужими в тогдашней атмосфере.

И наконец нас одели по моде 1935 года. Мы с важным видом прохаживались, без всякого стеснения высмеивая друг друга в этих эксцентричных нарядах. Джеф Монро, проверяя нас напоследок, напомнил мужчинам о ширинках и о том, как ими пользоваться, предупредил женщин, что им категорически запрещено обнажать груди, начиная с сосков и ниже, и настоятельно просил нас не забывать ни на одно мгновенье о том, что мы отправляемся в эпоху с незыблемыми пуританскими нравами, в которой невротическое подавление собственной индивидуальности считается добродетелью, а столь привычная нам раскованность выглядит греховной и бесстыдной.

И вот мы готовы.

Нас провели на самый верхний уровень, уровень Старого Нью-Орлеана, поскольку было небезопасно для нашего здоровья осуществлять прыжок через время с одного из нижних уровней. Поместили в одной из комнат пансиона на Норт-Рампарт-стрит, откуда мы должны были шунтироваться в двадцатое столетие.

– Вот мы и отправляемся вверх по линии, – произнес Мэдисон Джефферсон Монро и подал нам сигнал активировать свои таймеры.

14

И мы сразу же очутились в 1935 году.

Мы даже не заметили каких-либо изменений в полусумраке комнаты, в которой находились, но тем не менее прекрасно понимали, что находимся вверху по линии.

На нас была тесная обувь и смешные наряды, а в карманах настоящие наличные деньги, доллары Соединенных Штатов, ибо здесь при расчетах отпечатками пальцев не пользовались. Отправленный раньше специальный агент забронировал нам места в одной из наиболее респектабельных гостиниц, расположенной на набережной на периферии французского квартала, где нам предстояло провести первую часть нашего путешествия. Затем Джеф Монро в последний раз предупредил нас о том, чтобы мы как можно более осмотрительно себя вели, и мы вышли наружу, обогнули угол и направились к гостинице.

Поток автомобилей на улицах был просто фантастическим для этой, как ее считали у нас, «депрессии». Так же, как и издаваемый ими грохот. Мы осторожно стали продвигаться вперед по двое, впереди всех шел Джеф. Мы подолгу задерживали свои взгляды на многом из того, что нас окружало, но это не вызывало каких-либо подозрений у окружающих. Местные жители просто считали нас туристами из какого-нибудь другого штата, ну хотя бы Индианы. Наше любопытство ничуть не выдавало, что мы родом из 2059 года.

Тибо, крупному энергетическому боссу, стало не по себе от одного вида силовых электрических проводов, проложенных открыто и висевших между поддерживавшими их столбами.

– Я читал о таком способе передачи электроэнергии, – несколько раз повторил он, – но никогда у меня и в мыслях не было, что такое возможно на самом деле!

Женщины болтали без умолку о здешних модах. Был жаркий и душный сентябрьский день, однако одежда на всех встречных была наглухо застегнута. Женщины никак не могли понять этого.

Определенные неприятности доставила нам погода. Наши тела были совершенно непривычны к такой высокой влажности воздуха; здесь, разумеется, не было никаких нижних уровней, а ведь у нас только совсем рехнувшиеся поднимаются на уровень поверхности, если в данной местности влажный климат. Поэтому нам пришлось попотеть и попыхтеть.

В гостинице также не оказалось никаких установок для кондиционирования воздуха. Когда мы завершили процедуру регистрации, портье, который, разумеется, был человеком, а не одним из терминалов компьютера, потряс колокольчиком и завопил «Сюда!» – и целая бригада улыбающихся чернокожих коридорных, как коршуны, набросилась на наш багаж.

Я подслушал слова миссис Бьенвеню, жены адвоката, с которыми она обратилась к своему мужу:

– Как ты думаешь, это – рабы?

– Откуда? – свирепо огрызнулся тот. – Рабы были освобождены за семьдесят лет до этого!

Портье, должно быть, тоже слышал этот разговор. Интересно, какие мысли при этом у него промелькнули.

Курьер поместил меня и Флору Чамберс в одном номере. Он пояснил, что зарегистрировал нас как мистера и миссис Эллиот, потому что не разрешалось, чтобы неженатые пары селились в одном и том же номере гостиницы, даже если они и принадлежали к одной и той же группе туристов. Флора одарила меня обнадеживающей улыбкой, хотя и побледнела при этом, и произнесла:

– Мы будем изображать из себя пару, находящуюся во временном браке.

Монро строго поглядел на нее.

– Нечего здесь болтать о нравах, царящих внизу по линии!

– У них здесь, в 1935 году, нет временных браков?

– Заткнись! – прошипел он сквозь зубы.

Мы распаковались, выкупались и вышли из гостиницы полюбоваться городом. На Бэзин-стрит послушали какой-то весьма приличный примитивный джаз. Затем прошли несколько кварталов и вышли на Бурбон-стрит, где были расположены питейные заведения и можно было насладиться стриптизом. Место, в которое мы заглянули, было заполнено народом, но больше всего нас поразило то, что взрослые мужчины и женщины способны были высидеть целый час, изнывая от унылой музыки и прокуренной атмосферы, только для того, чтобы наконец дождаться, когда на сцену выйдет всего одна девчонка и снимет кое-что из своей одежды.

А когда она все же разделась, то на ней все равно еще остались небольшие блестящие накрывашки на сосках и треугольный лоскут материи в районе промежности. Всякий, кто питает серьезный интерес к обнаженному телу, может увидеть куда больше в любой общественной купальне. Но ведь это была, разумеется, эпоха подавления сексуальности, напомнили мы самим себе.

Стоимость выпивки и всех наших остальных расходов в ночных клубах включалась в один счет, по которому всегда платил Джеф Монро. Службе Времени совсем не хочется, чтобы мы, невежественные туристы, возились с незнакомыми для нас валютами, кроме тех случаев, когда это абсолютно необходимо. Курьер также искусно оберегал нас от то и дело пристававших к нашей группе пьянчужек, попрошаек, назойливых проституток и других опасностей, которым мы могли подвергнуться в ситуациях, возникавших в 1935 году в сфере общественной жизни.

– Нелегкая это работа, – заметила Флора Чамберс, – быть курьером.

– Зато подумайте о той свободе передвижения, которую она вам предоставит, – сказал я.

Нас до глубины души ужасало уродство людей, живших вверху по линии. Мы понимали, что нет здесь салонов красоты, еще не открыта косметическая микрохирургия, и даже эстетическая генетика, если бы о ней услышали в 1935 году, почиталась бы одним из проявлений фашистского или коммунистического заговора против права свободных людей обзаводиться уродливыми детьми. Но все равно, мы не могли не выказывать удивления или страха при виде неправильной формы ушей, изрытой оспинами кожи, искривленных зубов, деформированных носов – всех этих заранее незапрограммированных и не прошедших косметическую коррекцию, людей. Самая невзрачная замухрышка из состава нашей группы сошла бы за театральную красавицу в сравнении со стандартом 1935 года.

Мы жалели этих людей за то, что довелось им жить в такую темную, вызывающую дрожь омерзения, эпоху.

Когда мы вернулись к себе в номер гостиницы, Флора тотчас же сбросила с себя все, что на ней было, и повалилась на кровать, исступленно разбросав в стороны ноги.

– Давай, и побыстрее! – пронзительно закричала она. – Я такая пьяная!

Я тоже был чуточку пьян, и поэтому сделал то, что она просила.

Мэдисон Джефферсон тщательно следил за тем, чтобы каждому из нас досталось не более одной порции алкогольных напитков. Каким бы ни был соблазн, вторая рюмка была нам строго воспрещена, и все остальное время приходилось ограничиваться соками и лимонадом. Он не имел права рисковать из опасения, что мы можем сболтнуть что-нибудь такое, что могло бы показаться подозрительным, под влиянием алкоголя – вещества, к которому фактически мы были непривычны. Ведь даже этой одной порции оказалось вполне достаточно, чтобы развязались наши языки и размягчились мозги до такой степени, что те несколько замечаний, которые кое-кто из нас неосторожно сделал, будь они подслушаны, могли навлечь на нас серьезные неприятности.

Меня просто поразило, как много алкоголя могут выпить люди из двадцатого столетия, не валясь при этом с ног.

«У них выработалась привычка к алкоголю», – разъяснил мне Сэм. – Это самая любимая отрава для ума в большинстве мест, расположенных вверху линии. Научись и сам терпеть ее, иначе хлопот не оберешься». «А наркотики?» – спросил я. – «Ну, кое-где травку и можно раздобыть, но ничего на самом деле психоделического. И там нигде нет Дворцов Грез. Научись пить спиртные напитки, Джад. Научись непременно».

Этим же вечером, только гораздо позже, к нам в номер заглянул Джеф Монро. Флора валялась на постели бесформенной массой в полном изнеможении, ничего не понимая, а мы с Джефом долго обсуждали проблемы, возникающие у курьеров. Мне он даже начал слегка нравиться, несмотря на всю его прилизанность и внешнее легкомыслие.

Ему, казалось, очень нравилась его работа. Его специальностью были Соединенные Штаты двадцатого столетия, и единственное, о чем он горевал, была удручающая скука, которую вызывали у него многочисленные убийства, к месту которых ему приходилось приводить сопровождаемые им группы.

– Никого совершенно не интересует что-либо иное, – пожаловался он. – Даллас, Лос-Анджелес, Мемфис, Нью-Йорк, Чикаго, Батон-Руж, Кливленд, непрерывное повторение все одного и того же. Я не в состоянии передать, как мне тошно проталкиваться в толпу, проходящую по той памятной эстакаде, и показывать на то злополучное окно на шестом этаже, а самому видеть, как та несчастная женщина корчится на заднем сиденье автомобиля. К нынешнему времени в Далласе собралось уже добрых два десятка моих двойников. Неужели людям совсем не хочется посмотреть на счастливые эпизоды двадцатого столетия?

– А таковые бывали? – спросил я.