Текст книги "Смертельный эксперимент"

Роберт СОЙЕР
СМЕРТЕЛЬНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

В конечном счете наши ответы на все вопросы, которые ставит перед нами жизнь, определяются тем, что мы понимаем под смертью.

Даг Хаммаршельд (1905—1961), Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций

ПРОЛОГ

Декабрь, 2011

– В какой палате находится детектив Сандра Фило? – спросил Питер Хобсон, худощавый седеющий брюнет лет сорока двух.

Дежурная медсестра за пультом была целиком поглощена каким-то чтивом. Нехотя подняв голову, она посмотрела на Питера невидящим взором.

– Что?

– Детектив Сандра Фило, – терпеливо повторил он. – В какой она палате?

– Номер четыре-двенадцать, – наконец ответила дежурная. – Но лечащий врач разрешил посещения лишь ближайшим родственникам.

Не обратив внимания на последние слова, Питер зашагал по коридору. Дежурная выскочила из-за пульта и бросилась за ним.

– Туда нельзя! – решительно заявила она.

– Я должен ее видеть, – не останавливаясь, бросил Питер.

Дежурная прибавила шагу и, перегнав его, преградила дорогу.

– Она в критическом состоянии.

– Меня зовут Питер Хобсон. Я доктор.

– Я знаю, кто вы такой, мистер Хобсон. И знаю также, что вы не доктор медицины.

– Я член Совета директоров Центрального госпиталя Северного Йорка.

– Вот и прекрасно. Отправляйтесь туда и хулиганьте там. Я не позволю нарушать порядок в моем отделении.

Питер заметно занервничал.

– Послушайте, это вопрос жизни и смерти. Я должен повидать мисс Фило.

– В отделении интенсивной терапии все – вопрос жизни и смерти. Мисс Фило спит, и ее нельзя беспокоить.

Питер отпихнул ее и двинулся дальше.

– Я вызову охрану, – прошипела дежурная едва слышно. Она боялась потревожить больных.

Питер не оглянулся.

– Ну и замечательно, – буркнул он себе под нос. Ноги у него были длинные, и шел он быстро и легко.

Дежурная метнулась к пульту и подняла трубку.

Питер довольно быстро отыскал палату 412 и вошел без стука. Первое, что бросилось ему в глаза, – электрокардиограф. Прибор был конструкции какой-то чужой фирмы, но Питер без труда прочел его показания. У койки на треножнике висела капельница с физраствором.

Сандра с трудом открыла глаза. Прошло несколько долгих минут, прежде чем она узнала Питера.

– Вы?! – Ее голос был слабым и сиплым – очевидно, последствия облучения.

Питер прикрыл дверь.

– У меня всего несколько минут. Они уже вызвали охрану, чтобы выставить меня отсюда.

Каждое слово давалось Сандре с трудом.

– Вы пытались… меня убить, – сказала она.

– Нет, – возразил Питер. – Клянусь, не я.

Сандра попыталась позвать на помощь:

– Сестра! – Но ее слабый возглас едва ли мог быть услышан в коридоре.

Питер с ужасом всматривался в знакомое лицо. Всего лишь несколько недель назад, когда он впервые встретился с ней, это была здоровая молодая женщина с роскошными, огненно-рыжими волосами. Теперь волосы выпадали клочьями, кожа была болезненно бледной, она почти не двигалась.

– Мне не хотелось бы грубить, Сандра, – сказал Питер, – но, пожалуйста, заткнись и выслушай меня.

– Сестра!

– Послушай же, черт возьми! Я не имею к этим убийствам никакого отношения. Но я знаю, кто виноват. И хочу дать тебе возможность поймать его.

В этот момент дверь со стуком распахнулась, и в палату влетела давешняя дежурная с двумя здоровенными охранниками.

– Выведите его, – приказала дежурная.

– Черт подери, Сандра, – воскликнул Питер. – Это твой единственный шанс. Дай мне пять минут. – Один из охранников схватил Питера за руку. – Бога ради, я прошу всего пять минут!

– Пойдем. – Охранник подтолкнул его к выходу. Питер заговорил умоляющим тоном:

– Сандра, ну скажи же им, что мне можно остаться! – Затем, не найдя ничего более убедительного, он произнес непростительную фразу: – Ты так и умрешь, не раскрыв этих преступлений. – Он ненавидел себя за эти слова.

– А ну, парень, пойдем, – рявкнул второй охранник.

– Нет, постойте! Сандра, ну пожалуйста!

– Давай двигай…

– Сандра!

Наконец еле слышно прозвучало:

– Пусть… он… останется.

– Мы не имеем права оставлять его здесь, мадам, – сказал один из охранников.

Сандра немного собралась с силами.

– Криминальное дело… пусть он останется.

– Спасибо, – поблагодарил он Сандру. Дежурная сестра пылала негодованием.

– Я ненадолго. – Питер заискивающе улыбнулся. – Обещаю.

Сандра с трудом повернулась к сестре.

– Все… в порядке, – наконец прошептала она. Каждое движение стоило ей огромных усилий.

Эта напряженная сцена продолжалась несколько секунд, затем дежурная снисходительно кивнула:

– Так и быть. – Очевидно, она сообразила, что лучше держаться подальше от полицейских дел и нераскрытых преступлений, в которые, похоже, замешаны слишком важные особы.

– Спасибо. – Питер с облегчением перевел дух. – Благодарю вас.

Сестра бросила на него злобный взгляд, повернулась на каблуках и вышла. Сразу за ней вышел один из охранников. Второй охранник замешкался, он медленно пятился к двери, продолжая угрожающе тыкать в сторону Питера указательным пальцем.

Когда они наконец остались одни, Сандра попросила:

– Расскажи… мне.

Питер опустился на стул у изголовья.

– Поверьте, все, что произошло, от меня совершенно не зависело. Я не хотел, чтобы кто-нибудь пострадал, и я очень, очень сожалею.

Сандра промолчала.

– У вас есть какие-нибудь родственники? Дети?

– Дочь, – удивленно ответила Сандра.

– Я этого не знал.

– Она сейчас с моим бывшим мужем, – пояснила она.

– Я хочу, чтобы вы знали: я обеспечу ее будущее, дам ей все, чего она захочет, – одежду, машину, поездку в Европу, бесплатную учебу в университете. Я открою специальный попечительский счет.

У Сандры буквально глаза на лоб полезли от удивления.

– То, что случилось, было для меня жестоким ударом, и, клянусь, я много раз пытался это остановить.

Питер умолк, припоминая, как началась вся эта чертовщина. Снова комфортабельная больничная палата и еще одна храбрая умирающая женщина. Роковая цепочка событий замкнулась.

– Саркар Мухаммед был прав – мне следовало прийти к вам раньше. Только с вашей помощью, Сандра, можно покончить с этим. – Питер вздохнул, не зная, с чего начать. Столько событий. – Может быть, вы уже в курсе, – сказал он, собравшись с мыслями, – что теперь возможно просканировать абсолютно все нейронные сети человеческого мозга и создать точную копию человеческой личности в памяти компьютера?

Едва заметным движением головы Сандра показала «нет».

– Ну так вот, разработанная Саркаром Мухаммедом новейшая технология сделала возможным, казалось, невероятное. Как вы отнесетесь к тому, что была сделана копия моего мозга?

Усилием воли Сандра попыталась сосредоточиться.

– Одна голова… хорошо, а две лучше.

Питер печально улыбнулся.

– Может быть. Хотя на самом деле было сделано три копии моей личности.

– И одна из них… совершила убийства?

Как это ни странно, Сандра поразительно быстро сориентировалась.

– Да.

– Я подозревала… что тут замешан искусственный интеллект.

– Мы пытались их остановить, – продолжал Питер. – Ничего не вышло. Но теперь мне доподлинно известно, какая копия виновна. – Он помолчал. – Сандра, вы получите все материалы, включая неограниченный доступ к результатам сканирования моего мозга. Вы узнаете меня до мельчайших подробностей – лучше, чем кто-либо другой в реальном мире. Знание моей психологии, образа мышления позволит перехитрить модель-убийцу.

Сандра едва заметно пожала плечами.

– Я уже ничего не смогу сделать. – Голос звучал тихо и печально. – Я умираю.

Питер закрыл глаза.

– Мне очень жаль. Но рано отчаиваться. Есть способ, Сандра, – способ, который позволит навсегда покончить с этим кошмаром.

ГЛАВА 1

Январь, 1995

Сандра Фило углубилась в воспоминания Питера Хобсона. Вся эта история, закончившаяся так трагично, началась шестнадцать лет назад, в 1995 году. В те времена Питер Хобсон еще не успел оказаться в самом центре потрясшей мир полемики о науке и вере. Он был просто двадцатишестилетним аспирантом Университета Торонто, готовился к защите диссертации на звание магистра биомедицинской инженерии и не подозревал, что ему вот-вот предстоит пережить сильнейшее потрясение…

В комнате Питера Хобсона в университетском общежитии зазвонил телефон.

– У нас появился жмурик, – услышал Питер голос Кофакса. – Хочешь посмотреть?

Жмурик. Труп. Питер никак не мог привыкнуть к жаргону Кофакса. К тому же он еще не совсем проснулся.

– Д-да, – прозвучало не очень уверенно. – Конечно, само собой. – Это было сказано уже гораздо решительнее.

– Мамиконян собирается начать его потрошить, – сказал Кофакс. – Ты можешь следить за электрокардиограммой. Это зачтется тебе как солидный кусок медицинской практики.

Мамиконян. Стажировавшийся в Стэнфорде хирург-трансплантолог. Уже не молод – шестьдесят с хвостиком, но рука твердая, как у статуи. Участвовать в отборе органов для пересадки. Боже, разумеется, он не упустит такой шанс.

– Когда?

– Часика через два, – ответил Кофакс. – Паренек подключен к полной системе жизнеобеспечения, чтобы мясо не испортилось. Мамиконян сейчас в Миссисауге; нужно время, чтобы он мог добраться сюда и подготовиться.

Кофакс сказал – паренек. Жизнь какого-то паренька оказалась очень короткой.

– Что случилось? – спросил Питер.

– Несчастный случай. Какой-то «бьюик» задел сбоку мотоцикл. Его владелец вылетел из седла и… оказался у нас.

Да, не повезло, наверно, совсем юный паренек. Питер сочувственно покачал головой.

– Я обязательно приду, – повторил он.

– Третья операционная, – сообщил Кофакс. – Ты должен быть примерно через час. – Он повесил трубку.

Питер начал поспешно одеваться.

Внутренний голос предупреждал: не в это дело, но соблазн оказался слишком велик По пути в операционную он остановился у регистратуры отделения скорой помощи и просмотрел записи о поступивших за ночь пациентах. Таблички прикреплялись к алюминиевым дощечкам на вращающейся стойке. Одного парня зашивали после того, как он пролетел сквозь оконное стекло Еще один со сломанной рукой. Ножевое ранение Желудочные колики. А-а, вот оно.

Энцо Банделло, семнадцать лет.

Как и сказал Кофакс, несчастный случай.

Какая-то молоденькая медсестра подошла к Питеру сзади и заглянула ему через плечо. На бирке пришпиленной к карману ее халата, было написано «Салли Коган». Девушка нахмурилась.

– Бедный паренек. У меня есть брат того же возраста. – Пауза. – Родители в часовне.

Питер кивнул.

Энцо Банделло, подумал он. Семнадцать лет.

Мальчика привезли в тяжелом состоянии Бригада травматологов ввела ему допамин и провела дегидратацию, чтобы уменьшить отек мозга как правило, являющийся следствием серьезных черепно-мозговых травм. Однако слишком большая доза допамина могла повредить сердечную мышцу Согласно процедурной карте, в 2 часа 14 минут ночи его начали вымывать из тела мальчика, вводя физиологический раствор. Последующие показания приборов зафиксировали: кровяное давление некоторое время оставалось повышенным – результат введения допамина, – но вскоре оно должно было нормализоваться. Питер полистал странички. Отчет серологического анализа: в крови не обнаружено антител ни к гепатиту, ни к вирусу СПИДа. Свертываемость крови и содержание лейкоцитов тоже выглядели неплохо.

Идеальный донор, подумал Питер. Трагедия для одного или чудесное спасение для многих. Жизни полудюжины людей зависят от состояния его органов. Сначала Мамиконян получит сердце – получасовая операция, печень – еще два часа работы. Бригада урологов удалит почки, это еще час. Затем настанет очередь роговицы глаз, костей и других тканей.

Хоронить-то будет почти нечего.

– Сердце отправится в Садбери, – сказала Салли. – Кому-то очень повезло. Тесты на иммунологическую совместимость были превосходны – тут нет другого мнения.

Питер отошел от стойки и направился в главный корпус. Из приемного покоя туда вели массивные двойные двери. В третью операционную можно было попасть двумя путями. Он выбрал тот, что проходил мимо часовни.

Питер оставался равнодушен к религии. Его родители, жившие в Саскачеване, были белыми канадскими протестантами. Последний раз Питер был в церкви на чьей-то свадьбе. Предпоследний – на похоронах.

Из коридора ему было видно чету Банделло. Они сидели в часовне на длинной скамье. Мать юноши тихо плакала. Отец обнял ее за плечи. Сильный загар и цементная пыль на клетчатой ковбойке – наверное, строительный рабочий, скорее всего каменщик. В Торонто многие итальянские иммигранты этого поколения работали на стройках. Они приехали в Канаду после второй мировой войны и, чтобы обеспечить лучшую жизнь своим детям, не зная английского, вынуждены были браться за любую тяжелую работу.

И вот теперь сын этого человека мертв.

В оформлении часовни не было символики определенного вероисповедания, но отец мальчика смотрел вверх, словно видел на стене распятие, видел там своего Иисуса. Он перекрестился.

Где-то в Садбери, Питер знал, сейчас ликовали. Сердце везут! Чья-то жизнь будет спасена.

Но какой ценой!

Он медленно пошел дальше.

Наконец Питер добрался до комнаты, где хирурги готовились к операции. Отсюда через широкое застекленное окно хорошо просматривалась сама операционная. Большая часть хирургической бригады уже была на месте. Тело Энцо тоже было подготовлено: грудь выбрита, смазана двумя слоями раствора йода, и операционное поле заклеено прозрачной пленкой.

Питер старался рассмотреть то, что другие были обучены не замечать: лицо донора. Правда, видно было не так уж много; большая часть головы Энцо была закрыта тонкой хирургической простыней, наружу выглядывала лишь трубка дыхательного аппарата. Трансплантологи сознательно не интересовались личностью донора – так легче, считали они. Питер, наверное, единственный из всех присутствовавших знал имя юноши.

В «предбаннике» операционной были две мойки. Питер приступил к обязательной восьмиминутной процедуре мытья рук, и цифровой таймер над мойкой стал отсчитывать время в обратном направлении.

Минут через пять прибыл сам доктор Мамиконян и начал мыть руки у соседней мойки. Серо-стальные волосы и сухощавое удлиненное лицо делали его похожим больше на стареющего супермена, чем на хирурга.

– Вы кто? – спросил Мамиконян, не прерывая своего занятия.

– Питер Хобсон, сэр. Я аспирант, занимаюсь биомедицинской инженерией.

Мамиконян улыбнулся.

– Рад познакомиться, Питер. – Он все еще продолжал мыть руки. – Извините, что придется обойтись без рукопожатия. – На этот раз Питер удостоился усмешки великого человека. – Чем вы сегодня собираетесь заниматься?

– Ну, наша программа подготовки включает сорок часов работы с медицинской аппаратурой, как говорится, в реальных условиях, то есть в клинике. Профессор Кофакс – мой научный руководитель – договорился, что сегодня я займусь ЭКГ. – Он помолчал. – Если вы не против, сэр.

– Вот и отлично, – бодро произнес Мамиконян. – Смотрите и учитесь.

– Так я и сделаю, сэр.

Таймер над мойкой звякнул. С непривычки Питер чувствовал себя неловко: с рук капала вода, и ему отчаянно хотелось их вытереть. Он растерянно стоял, держа на весу мокрые ладони, пока к нему не подошла медсестра с полотенцем. Он взял его, вытер руки, а затем облачился в стерильный халат, который подала ему та же сестра.

– Размер перчаток? – спросила она.

– Седьмой.

Хрустнув пакетом, сестра достала оттуда тонкие резиновые перчатки и натянула их на растопыренные пальцы Питера.

Он вошел в операционную. Через стеклянный потолок с галереи для зрителей человек десять наблюдали за происходящим в операционной.

Тело Энцо лежало на операционном столе в центре помещения. Так было удобно наблюдать за подключенной к нему с помощью трубок аппаратурой: датчиком артериального давления, катетером, введенным в сердце для измерения кровенаполнения желудочка, аппаратом искусственного кровообращения. Молодая женщина явно азиатской наружности сидела на табуретке и внимательно следила за показаниями спирометра, датчика уровня углекислого газа и расходомера волюметрического перфузионного насоса.

До появления Питера эта женщина наблюдала также за электрокардиографом, укрепленным над головой Энцо. Питер сразу же занялся прибором: прежде всего подрегулировал контрастность и похолодел. Частота импульсов была в норме и не показывала признаков повреждения сердечной мышцы.

Парень юридически был признан мертвым, а его сердце работало как часы.

– Меня зовут Гуа, – приветливо сказала азиатка. – Вы здесь впервые?

Питер кивнул.

– Я уже присутствовал на нескольких операциях, но эта не идет ни в какое сравнение.

Хотя рот Гуа скрывала маска, по тонким лучикам морщинок, появившихся в уголках ее глаз, Питер заметил, что она улыбнулась.

– Ничего, со временем привыкнете. – Она старалась его успокоить.

На другом конце операционной светящаяся панель демонстрировала рентгеновский снимок грудной клетки Энцо. Легкие не съежились, поэтому большая часть снимка оставалась прозрачной. В центре четко вырисовывались очертания сердца – оно выглядело великолепно.

Вошел Мамиконян. Все сразу повернулись к нему – дирижеру их оркестра.

– Доброе утро! – Голос великого человека звучал вполне жизнерадостно. – Ну что, начнем? – Он подошел к операционному столу.

– Кровяное давление падает, – доложила Гуа.

– Кристаллоидную жидкость, пожалуйста. – Мамиконян мельком глянул на показания приборов. – И введите еще немного допамина.

Мамиконян стоял справа от тела Энцо, у его груди. Напротив операционная сестра держала в руке ретрактор брюшной стенки. Пять литровых бутылей ледяного раствора Рингера – солей молочной кислоты – выстроились на столике ровной шеренгой, чтобы их можно было быстро вылить в грудную полость. Сестра также держала наготове шесть упаковок консервированных эритроцитов. Питеру было не по себе. Он постарался встать в сторонке, у изголовья операционного стола.

Рядом с Питером расположился специалист по перфузии органов – сикх в большом зеленом колпаке поверх тюрбана. Он следил за показаниями сразу нескольких приборов. Их названия можно было прочитать на шкалах: «температурные датчики», «артериальный расход» и «сердечный сахар». Еще один техник внимательно следил, как вздымались и опадали черные мехи дыхательного аппарата. Энцо все еще дышал нормально.

– Приступим, – скомандовал Мамиконян. Сестра сделала какой-то укол в тело донора, затем объявила в микрофон, свисавший с потолка на тонком проводе:

– Миолок введен в 10.02 утра.

Доктор Мамиконян жестом попросил скальпель и сделал глубокий разрез от адамова яблока почти до середины грудной клетки. Скальпель легко рассек кожу, разрезал мышцы и жировую прослойку и наконец стукнулся о грудную кость.

Кривая кардиографа чуть дрогнула. Питер взглянул на один из мониторов Гуа: кровяное давление тоже начало подниматься.

– Сэр, – тревожно произнес Питер. – Пульс учащается.

Мамиконян покосился на экран электрокардиографа.

– Это нормально, – раздраженно буркнул он, недовольный, что его отвлекают по пустякам.

Мамиконян вернул сестре скальпель – скользкий и алый. Теперь наступила очередь грудинкой пилы. Ее жужжание заглушило тихие попискивания кардиографа Питера. Вращающийся зубчатый диск врезался в кость. Едкий запах поднялся из распила; это пахли костные опилки. Когда грудина была распилена, к телу подошли два техника с расширителем грудной клетки. Они поворачивали рычаг расширителя, пока в раскрытой грудной полости не показалось пульсирующее сердце.

Мамиконян поднял голову. На стене висел цифровой таймер для фиксации периода ишемии; его пустят, когда хирург вырежет сердце и прекратится поступление крови. Рядом с Мамиконяном стояла пластмассовая чаша с солевым раствором. В ней сердце промоют, чтобы удалить старую кровь, а затем поместят в изотермический контейнер со льдом и отправят самолетом в Садбери.

Мамиконян потребовал другой скальпель и склонился над телом, чтобы разрезать перикард. И в тот момент, когда лезвие скальпеля вошло в мембрану, окружающую сердце, грудь Энцо Банделло, юридически мертвого, мощно всколыхнулась.

Судорожный выдох вырвался из разреза, в который была вставлена дыхательная трубка.

Секунду спустя послышался еще один шумный выдох.

– Боже… – тихо вымолвил Питер дрожащими губами.

Мамиконян был крайне взвинчен. Он ткнул рукой, затянутой в перчатку, в сторону одной из сестер.

– Еще миолока!

Та сделала второй укол. Голос Мамиконяна звучал саркастически:

– Давайте, ребята, поживее, а то как бы наш донор не сбежал с операционного стола.

Питер был потрясен. Мамиконян отбыл с вырезанным сердцем, ЭКГ стал не нужен, поэтому Питер поднялся на галерею. Оттуда спокойно и без помех можно было наблюдать окончание отбора трансплантатов. Когда выпотрошенный труп Энцо Банделло был зашит и отвезен на каталке в морг.

Питер, пошатываясь, спустился в «предбанник». Там он застал Гуа, снимающую перчатки.

– Что это было? – спросил Питер. Гуа выглядела уставшей.

– Вы имеете в виду эти выдохи? – Она пожала плечами. – Такое иногда случается.

– Но ведь Энц… но донор был мертв.

– Разумеется. Но не забывайте, при этом он находился на полном жизнеобеспечении. Порой наблюдаются подобные явления.

– И… и в чем там было дело с этим миолоком? Что это такое?

Гуа стала развязывать пояс своего хирургического халата.

– Это миорелаксант, обездвиживающий препарат. Если его не ввести, то колени донора иногда подтягиваются к груди, когда ее начинают вскрывать.

Питер поежился.

– В самом деле?

– Угу. – Гуа швырнула свой халат в корзину. – Это просто мышечная реакция. Теперь это стало обычной практикой – наркотизировать труп.

– Наркотизировать труп?.. – медленно повторил Питер.

– Ну да. – Усталость все больше давала о себе знать. – Конечно, Дайана сегодня явно оплошала. – Гуа помолчала. – У меня самой мурашки бегут по спине, когда они начинают так вот шевелиться, но вы же хотели посмотреть, что такое трансплантационная хирургия?

Питер всегда носил в бумажнике маленький листочек с расписанием занятий своей подружки, Кэти Черчилл. Он был аспирантом первого года, она – студенткой последнего курса химического факультета. Через двадцать минут у нее кончалась последняя в тот день лекция – по химии полимеров. Он вернулся в кампус и стал дожидаться ее в холле перед аудиторией.

Наконец занятия закончились, и появилась Кэти, оживленно болтающая со своей подружкой Джасмин, которая первой заметила Питера.

– Эй, – она, улыбаясь, подергала Кэти за рукав, – посмотри, кто тебя дожидается. Твой суженый.

Питер в ответ улыбнулся Джасмин, но видел только Кэти. У нее было изящное сердцевидное личико, черные волосы и огромные голубые глаза. Как всегда, они засияли ему навстречу. Несмотря на всю тяжесть утренних переживаний, он почувствовал, что вновь оживает. Так бывало всякий раз, когда они встречались – их непреодолимо влекло друг к другу. Джасмин и другие знакомые вечно подшучивали по этому поводу.

– Ну, голубки, не стану вам мешать, – сказала Джасмин, продолжая улыбаться.

Наскоро попрощавшись, Питер и Кэти тут же начали целоваться. И в тот миг, когда их губы соприкоснулись, Питер вновь ощутил, как прекрасна жизнь. Они встречались уже года три, но по-прежнему каждое прикосновение казалось ему чудом.

Когда они наконец разомкнули объятия, Питер спросил:

– Какие у тебя планы на сегодня?

– Я хотела зайти в художественную мастерскую, мне нужна свободная печь для обжига, но это не к спеху, – лукаво сказала Кэти. В коридоре в целях экономии горела лишь половина люминесцентных ламп, но Питеру одной улыбки Кэти хватало, чтобы осветить самые темные углы. – А что можешь предложить ты?

– Я приглашаю тебя в библиотеку.

Снова дивная улыбка.

– Для этого мы оба недостаточно спокойны, – пошутила Кэти. – Даже если удастся найти укромный уголок, где почти никого нет, – скажем, в отделе канадской литературы, – боюсь, шум все равно кому-нибудь помешает.

– Дорогая. – Он снова наклонился поцеловать ее. – Может быть, потом, – Питер попытался сдержать улыбку, – но сначала помоги мне там кое-что поискать.

Он взял ее за руку, и они дружно зашагали к библиотеке.

– Насчет чего?

– Насчет смерти, – ответил Питер.

– Это еще зачем? – удивилась Кэти.

– Я сегодня занимался своим практикумом – следил за показаниями кардиографа во время операции извлечения сердца для пересадки.

Ее глаза заискрились.

– Это захватывающе интересно.

– Да, но…

– Что но?

– Но мне показалось, что донор был еще жив, когда из него начали вырезать органы.

– Ну у тебя и шуточки! – Она на секунду вырвала свою ладонь из его руки и слегка шлепнула Питера по плечу.

– Я серьезно. Когда началась операция, у него подскочило кровяное давление и участился пульс. Это же классические симптомы стресса – и даже боли. И к тому же они наркотизировали его. Ты только подумай: они давали наркоз покойнику.

– В самом деле?

– Да. И когда хирург взрезал перикард, пациент резко выдохнул.

– Боже мой. И как же поступил хирург?

– Потребовал, чтобы сделали еще один укол препарата, расслабляющего мышцы, и как ни в чем не бывало продолжил операцию. Все остальные, похоже, сочли это вполне нормальным. Конечно, к концу операции донор уже был действительно мертв.

Они вышли из корпуса имени Лэша Миллера и пошли на север к Блур-стрит.

– Что же ты хочешь найти? – поинтересовалась Кэти.

– Я хочу выяснить, как производят констатацию смерти, прежде чем начать вырезать из человека органы.

* * *

Они потратили на поиски около часа, когда к кабинке, в которой сидел Питер, подошла взволнованная Кэти.

– Посмотри, что я нашла, – сказала она.

Он отложил в сторону лежащую перед ним брошюру и с нетерпением приготовился слушать. Кэти устроилась в кресле и раскрыла на коленях тяжеленный том.

– Это книга о процедурах пересадки органов. Как тут написано, главная проблема с трансплантатами – это то, что донора нельзя ни на минуту отключать от системы жизнеобеспечения, иначе начнется отмирание тканей. Поэтому даже когда доноров объявляют мертвыми, их сердца все равно продолжают биться. Если судить лишь по кардиограмме, то юридически мертвый донор такой же живой, как мы с тобой.

Питер возбужденно кивнул. Именно это он и надеялся найти.

– Так как же тогда они решают, что донор мертв?

– Один из способов состоит в том, чтобы брызнуть ему в уши ледяной воды.

– Ты шутишь, – не поверил он.

– Нет. Тут написано, что это полностью дезориентирует пациента, даже если он находится в глубокой коме, а порой вызывает рефлекторную рвоту.

– Это единственный тест, которым можно пользоваться?

– Нет. Также трут поверхность глазного яблока, чтобы увидеть, не пытается ли пациент моргнуть. И еще вынимают – как это у вас называется? Эта дыхательная трубка?

– Эндотрахеальный вентилятор.

– Точно, – подтвердила она. – Эту штуку вынимают на короткое время, чтобы посмотреть, не вызовет ли кислородное голодание самопроизвольного дыхания.

– А что насчет электроэнцефалограмм?

– Ну это же британская книга. Когда она была написана, там еще не было закона, требующего их применения при констатации смерти.

– Невероятно, – сказал Питер.

– Но ведь здесь, в Северной Америке, энцефалограммы наверняка обязательны?

– Думаю, что да, по крайней мере в большинстве провинций и штатов.

– Значит, у этого твоего донора на энцефалограмме должна была появиться ровная линия, прежде чем было принято решение извлечь его органы.

– Наверно, так, – согласился Питер. – Но на лекциях по электроэнцефалографии профессор говорил, что у некоторых пациентов с совершенно ровными линиями впоследствии появлялась некоторая мозговая активность.

Кэти слегка побледнела.

– И все же, – заметила она, – даже если донор проявляет некоторые незначительные признаки жизни…

Он отрицательно покачал головой.

– Я не уверен, что эти признаки такие уж незначительные. Сердце бьется, мозг получает насыщенную кислородом кровь, и, судя по некоторым симптомам, сохраняется болевая чувствительность.

– Пусть так, – не сдавалась Кэти, – но ведь мозг, не проявляющий никакой активности в течение длительного времени, должен быть очень серьезно поврежден. Ты говоришь о постоянном вегетативном состоянии.

– Возможно, – ответил Питер. – Но все же есть разница между взятием органов у трупа и вырыванием их из тела живого человека, какими бы серьезными умственными дефектами этот человек ни страдал.

Кэти вздрогнула, представив себе жуткую картину, и, чтобы отвлечься, возобновила поиски. Вскоре она нашла отчет за три года по изучению пациентов с остановкой сердца в госпитале имени Генри Форда в Детройте. У четверти пациентов, которым был поставлен диагноз отсутствия сердцебиения, на самом деле, как показали введенные в кровяное русло катетеры, сердце еще билось. Отчеты содержали намек на то, что этих пациентов объявили мертвыми преждевременно.

Тем временем Питер обнаружил в «Лондон тайме» за 1986 год несколько статей, ссылавшихся на это исследование. Кардиолог Дэйвид Уэйнрайт Эванс и три других известных специалиста отказались делать операции в этом госпитале, так как не было полной уверенности, что предполагаемые доноры действительно мертвы. Они изложили свои сомнения в письме на пяти страницах, адресованном Британской конференции королевских медицинских колледжей.

Питер показал Кэти эти статьи.

– Но конференция отвергла их сомнения как необоснованные, – заметила она.

Питер покачал головой.

– Я с этим не согласен. – Он посмотрел ей в глаза. – Завтра в некрологе Энцо Банделло будет сказано, что он умер от травм головы, полученных при падении с мотоцикла. Но это неправда. Я видел, как умер Энцо Банделло. Его убили, вырезав ему сердце.