Текст книги "Клинический психоанализ. Интерсубъективный подход"

Особенная трудность с формулировками переноса как проявления проекции состоит в том, что они часто затемняют развитийное измерение переноса. Как мы уже отмечали (Stolorow and Lachmann, 1980), проекция как защита, используемая для защиты от конфликта, может вступить в силу лишь после надежно достигнутой, минимальной дифференциации самости и объекта. Защитное перемещение психического содержания через границы между самостью и объектом предполагает, что эти границы уже частично установлены. Такое достижение процесса развития, как установление границ собственной самости, вряд ли можно предполагать, когда в контексте архаической конфигурации переноса возникают состояния спутанности между самостью и объектом. Архаические состояния переноса часто лучше понимать не как манифестации проективных механизмов, но скорее как задержки в развитии, связанные с фиксацией на тех ранних способах опыта, когда самость и объект еще не полностью разделены.

Перенос как искажение

В только что рассмотренных концепциях переноса (как временной регрессии, смещения и проекции) имплицитно заложена идея, что перенос включает в себя искажение «реальности», поскольку отношения с аналитиком становятся подвластны образам из бессознательного инфантильного прошлого пациента или подпитываются эндопсихическим миром внутренних объектных отношений пациента. Эта идея была выражена у Салливана (Sullivan, 1953) в концепции «паратаксического искажения» – процесса, вследствие которого текущие взаимоотношения подвергаются «искажению» под воздействием опыта более ранних отношений. Некоторые последователи Фрейда (напр., Stein, 1966) также более или менее прямо высказывались о том, что цель анализа состоит в исправлении совершаемых пациентом искажений объективной реальности, «известной» аналитику.

Мы уже предупреждали в другом контексте (Stolorow and Lachmann, 1980) об определенной опасности, содержащейся в концепции «реальных» отношений между аналитиком и пациентом, в которой перенос рассматривается как искажение. Опасность проистекает из того факта, что суждения о том, что является «действительно истинным» и что есть искажение этой «истины», обычно полностью отдаются на усмотрение аналитика (едва ли не заинтересованной стороны). Мы обнаружили, что терапевты часто привлекают концепцию искажения в тех случаях, когда чувства презрения или восхищения, испытываемые пациентом, противоречат их восприятию себя и тем ожиданиям, которые требуются им для поддержания своего собственного хорошего самочувствия.

Гилл, чьи взгляды по данной теме совпадают с нашими, критикует концепцию переноса как искажения, потому что в ней подразумевается, что «пациент кроит свой опыт не из цельной ткани» (Gill, 1982, p. 117). «Более точная формулировка по сравнению с „искажением“, – доказывает Гилл, – состоит в том, что реальная ситуация подвергается интерпретациям, отличным от интерпретации пациента… И действительно, рассматривая данный вопрос таким образом, а не в терминах „искажения“, можно избежать ошибочного предположения о наличии некоторой абсолютной внешней реальности, „истинного“ знания о которой необходимо достичь» (Gill, 1982, p. 118).

Как мы отметили в первой главе, Швабер также подвергает сомнению определение переноса как искажения по причине его приверженности «иерархически организованному двуреальному взгляду» (Schwaber, 1983, p. 383), когда одна реальность переживается клиентом, а другая, известная аналитику, является объективно более верной.

Полностью установленный перенос – это образец психической реальности, соответствующий тому, что Винникотт (Winnicott, 1951) назвал «реальностью иллюзии», «промежуточной областью опыта, принадлежность которой к внутренней или внешней реальности не обсуждается…» (Winnicott, 1951, p. 242. Курсив наш. – Авт.). Первичным примером такого уважения к иллюзорному опыту является созвучное опыту ребенка отношение родителя к переходному объекту. Как писал Винникотт, «устанавливается соглашение между нами и младенцем, что мы никогда не спросим его: «Это было в тебе с самого начала или ты получил это откуда-то извне?» Здесь важно, что никакого решения по этому поводу не ожидается: сам этот вопрос вообще не ставится» (Winnicott, 1951, p. 239–240. Курсив наш. – Авт.). Едва ли можно найти лучшее описание аналитической позиции, призванной облегчить разворачивание и освещение трансферентного опыта пациента.

Перенос как организующая активность: переформулировка

С нашей точки зрения, концепция переноса может быть понята по отношению ко всем тем способам, когда переживание пациентом аналитических отношений формируется его собственными психологическими структурами – отчетливыми архаическими конфигурациями самости и объекта, которые бессознательно организуют его субъективный мир. На предельно абстрактном уровне, перенос – это пример организующей активности: пациент ассимилирует (Piaget, 1954) аналитические взаимоотношения в тематические структуры личного субъективного мира. Перенос – это микрокосм психологической жизни пациента, а анализ переноса обеспечивает фокус, вокруг которого собираются определяющие его существование паттерны; они могут быть прояснены, поняты и таким образом трансформированы.

С этой точки зрения, перенос – это не регрессия к предшествующей стадии, не смещение из прошлого, но скорее выражение продолжающегося влияния организующих принципов и образов, которые выкристаллизовались из ранних, формирующих переживаний пациента. Перенос, по сути, не является и продуктом защитной проекции, хотя защитные цели и процессы (включая проекцию), конечно же, могут внести (и действительно вносят) свой вклад в его перипетии. Концепция переноса как организующей активности не подразумевает, что восприятие аналитических отношений пациентом искажает объективно верную реальность. Вместо этого данная концепция освещает специфическое формирование восприятия посредством тех смысловых структур, в которые аналитик и его действия ассимилируются.

Концепция переноса как организующей активности имеет важное клиническое преимущество над другими формулировками, поскольку явно привлекает наше внимание как к психологическим структурам пациента, так и к вкладу аналитика, который ассимилируется этими структурами (Wachtel, 1980). Гилл (Gill, 1982) неоднократно замечал, что для анализа реакций переноса очень важно детально изучить происшедшие в аналитической ситуации события, которые спровоцировали их. Реакции переноса становятся понятными через постижение тех смыслов, которые эти события приобретают посредством их ассимиляции субъективной системой координат клиента – эмоционально нагруженными, архаически детерминированными конфигурациями самости и объекта, которые наполняют его психологическую жизнь.

Другим достоинством концепции переноса как организующей активности является ее общий характер, то, что она охватывает множество измерений переноса, – тема, к которой мы сейчас обратимся.

Измерения переноса

Множественность функций переноса

Мы предлагаем формулировку концепции переноса, отличающуюся от той, которая определялась психоэкономической точкой зрения и устаревшей археологической метафорой. В новой формулировке сделан акцент на психологическом процессе организации текущего опыта. Этот процесс осуществлялся благодаря непрерывному соединению текущих событий и ранее сформированных психологических структур. Таким образом, формирование переживания текущей ситуации, включая аналитическую ситуацию, вытекает из множества источников: личной истории, обстоятельств текущей ситуации и смыслов, в которые они ассимилируются. Основываясь на предположении, что в анализе мобилизуется множество тематических структур и уровней психологической организации, перенос следует понимать с точки зрения множественности измерений.

Концепция переноса как организующей активности является альтернативой той, в которой он рассматривается как проявление биологически укорененного навязчивого повторения прошлого. Кроме того, перенос как организующая активность фокусирует наше внимание на специфическом способе паттернизации опыта внутри аналитических взаимоотношений, в которые и пациент, и аналитик вносят свой вклад. Таким образом, мы использовали термин двумя способами. На высшем уровне данный надординатный психологический принцип заменяет идею биологически заданного навязчивого повторения. Перенос нами рассматривается не как биологически детерминированная тенденция повторения прошлого, но скорее как проявление универсального психологического стремления организовывать опыт и конструировать смыслы.

Благодаря ориентации на формирование аналитических взаимоотношений данная концепция переноса может быть полезна в понимании всего диапазона психологических функций, освещенных клиническим психоанализом. Организация переноса может (1) исполнить вынашиваемые стремления и настоятельные желания; (2) обеспечить моральное ограничение и самонаказание; (3) содействовать адаптации к трудной реальности; (4) сохранить или восстановить ненадежные, склонные к дезинтеграции образы самости и объекта; (5) защитно отразить те конфигурации опыта, которые переживаются как конфликтные или угрожающие. Рассмотрение переноса с точки зрения множественности его функций позволяет исследовать то, что главенствует в мотивационной иерархии пациента на данный момент.

Взаимоотношения переноса и сопротивления

Взаимоотношения переноса и сопротивления – весьма сложный вопрос, который еще со времен ранних статей Фрейда по этой теме был источником разногласий среди аналитиков. Рэкер (Racker, 1954) и Гилл (Gill, 1982) отмечали, что в работах Фрейда о переносе и сопротивлении представлены две противоречащие друг другу модели их взаимоотношений. Рэкер (Racker, 1954) рассматривал две эти разные точки зрения следующим образом:

Во-первых, перенос понимался и интерпретировался как сопротивление работе воспоминания, использовался как инструмент для воспоминания; во-вторых, сам по себе перенос рассматривался как решающая область, где должна совершаться работа. Основной целью в первом случае является воспоминание, во втором – повторное переживание (Racker, 1954, p. 75).

Различие состоит в том, что в первой модели перенос рассматривается в основном как возникающий из сопротивления, во второй же модели само сопротивление является продуктом переноса. В первой пациент повторяет для того, чтобы не вспоминать; во второй он воспроизводит защиты (способы сопротивления) для того, чтобы не повторять травматический или тревожный опыт (Racker, 1954, p. 75–76).

Первая модель взаимоотношений между переносом и сопротивлением, где повторение – это защита против воспоминаний, является реликтом археологической метафоры Фрейда для аналитического процесса. Эта модель в чистом виде должна быть оставлена как теоретический и терапевтический анахронизм. Вторая модель, в которой переживание переноса является центральным элементом аналитического процесса (Strachey, 1934; Gill, 1982), сопоставима с нашей собственной концепцией переноса как организующей активности пациента и как микрокосма, обеспечивающего терапевтический доступ к психологическому миру и истории пациента.

Как же мыслится связь между переносом и сопротивлением в этой перспективе? Гилл, подобно нам использующий вторую модель Фрейда, отмечает, что «все сопротивления манифестируются посредством переноса» (Gill, 1982, p. 29) и что «анализ сопротивления – это, в сущности, анализ переноса» (Gill, 1982, p. 39). Он предлагает две широкие категории взаимоотношений между переносом и сопротивлением: сопротивление переносу и сопротивление разрешению переноса. Сопротивление переносу затем подразделяется на сопротивление осознанию переноса (когда о трансферентных чувствах делается вывод, исходя из экстратрансферентного материала, содержащего связанные с ними ассоциации) и сопротивление вовлечению в перенос.

Кохут (Kohut, 1971) также обращался к проблеме сопротивления вовлечению в перенос. Он отдельно описал случаи сопротивления вовлечению в архаические (идеализирующий и зеркальный) переносы. Такое сопротивление, запускаемое тревогой дезинтеграции и потребностью сохранить склонную к фрагментации самость, рассматривалось им как результат двух факторов. Во-первых, пациент может сопротивляться вовлечению в перенос из страха, что всплывающие архаические потребности приведут к травматическим разочарованиям, отвержению и депривации со стороны аналитика, напоминая травматические переживания детства. Во-вторых, пациент, может сопротивляться переносу из-за ощущения уязвимости своих собственных психических структур. Так, например, потребность поглощающего слияния изгоняется пациентом из-за боязни потерять свою индивидуальную самость.

Важное следствие точки зрения Кохута на анализ сопротивления вовлечению в перенос состоит в том, что такое сопротивление не может быть рассмотрено исключительно в терминах изолированных интрапсихических механизмов, локализованных внутри пациента. Сопротивление переносу, основанное на «боязни повторения» (Ornstein, 1974) прошлых травм, довольно часто бывает спровоцировано действиями аналитика, которые переживаются пациентом как несозвучные возникающим у него чувствам и потребностям. Такие переживания самостно-объектного провала, сигнализируя о грозящем повторении травматических переживаний детства, неизменно вызывают сопротивление. Поскольку сопротивление вовлечению в перенос частично является продуктом организующей активности пациента, постольку его действительно можно считать проявлением переноса.

Вторая широкая категория взаимоотношений между переносом и сопротивлением – сопротивление разрешению переноса. Как нам кажется, это хорошая иллюстрация к предположению, что анализ стремится дать пациенту возможность «отречься» от инфантильных фиксаций посредством их проработки в переносе. Именно эта цель отречения порождает сопротивление. Далее мы представим свои возражения относительно идеи, что перенос должен быть разрешен и оставлен. Здесь мы бы хотели подчеркнуть, что с нашей точки зрения устойчивый характер переноса главным образом объясняется не сопротивлением. Стойкость переноса есть результат непрерывного влияния установившихся организующих принципов психологической жизни, когда альтернативные способы переживания себя и объектного мира еще не развились и недостаточно консолидировались. Поэтому мы бы заменили формулировку Гилла «сопротивление разрешению переноса» понятием сопротивления, основанного на переносе. Оно включает все возможные угрозы и вытекающие из них ограничения психологической жизни пациента, в том числе его убеждение в том, что утрата опыта самости необходима для поддержания взаимоотношений с аналитиком, возникают как прямое следствие установления переноса. В последующих главах мы детально продемонстрируем, что такое сопротивление не может быть понято психоаналитически вне того интерсубъективного контекста, в котором оно возникает и отступает.

Развитийное измерение переноса

Недавние исследования в психоаналитической психологии развития высветили центральное значение развитийных трансформаций организующей активности ребенка, ведущей к прогрессивной артикуляции, дифференциации, интеграции и консолидации субъективного мира. Лишь концепция переноса как организующей активности может вобрать в себя данное развитийное измерение в качестве аспекта аналитических взаимоотношений. Мы обращаемся к случаям, в которых пациент стремится установить с аналитиком отношения архаической связи, в рамках которой могут быть возобновлены прерванные процессы структурализации и завершен задержанный процесс психологического роста.

Основной вклад в наше понимание развитийного аспекта переноса был осуществлен Кохутом (Kohut, 1971, 1977), сформулировавшим понятие самостно-объектных переносов, посредством чего пациент стремится восстановить с аналитиком те связи, которые были преждевременно и травматически прерваны в течение формирующих лет его жизни и в опоре на которые он пытается восстановить и укрепить ощущение собственной самости. Мы убеждены, что с концептуальной точки зрения было бы ошибочно полагать, что термин самостно-объектный перенос относится к тому виду переноса, который характерен только для определенного типа пациентов. Напротив, теперь мы используем выражение самостно-объектный перенос в качестве измерения, приложимого ко всем формам переноса, которые могут сменять друг друга, поочередно занимая место фигуры и фона в переживании пациентом аналитических взаимоотношений. Работа Кохута высветила уникальное терапевтическое значение понимания и трансформации этих трансферентных конфигураций, в которых самостно-объектное измерение выступает в качестве фигуры. Таким образом, восстановление и поддержание организации самости является основной силой, мотивирующей связь пациента с аналитиком. Даже в тех случаях, когда другие измерения опыта и человеческой мотивации – конфликты, связанные с любовью, ненавистью, страстью и соперничеством, – выходят на передний план в качестве факторов, структурирующих перенос, самостно-объектное измерение всегда присутствует. До тех пор, пока оно не встречает помех, оно функционирует едва заметно, на заднем плане, давая возможность пациенту контактировать с угрожающими и конфликтными чувствами.

Из этой концептуализации вытекает одно важное следствие: аналитик должен все время отслеживать порой едва заметные изменения взаимоотношений между фигурой и фоном – между разворачивающимися в процессе лечения самостно-объектным и другими измерениями переноса. Последовательная оценка того, какие измерения и психологические функции занимают положение фигуры, а какие – фона, непосредственно определяет, что составит содержание интерпретаций переноса и в какое время их лучше осуществить (см. Stolorow and Lachmann, 1980, 1981).

Вторым следствием этой концептуализации является то, что любая попытка описать процесс психоаналитического лечения должна быть сопряжена с самостно-объектным или развитийным измерениями переноса. Позже мы вернемся к этому вопросу.

Перенос и терапевтический процесс

Вклад аналитика в перенос

Так как обзор обширной литературы о роли переноса в терапевтических отношениях не входил в задачи данной главы, мы лишь в общих чертах наметим две прямо противоположные позиции. С одной стороны, перенос понимается как нечто, исходящее исключительно от пациента. Примером такой позиции служит мнение, подразумеваемое археологической моделью психоанализа, что пациент осуществляет «ложную связь» или «искажение». Аналитик, который придерживается такой позиции, будет проявлять заботу лишь для того, чтобы перенос не стал «злокачественным». Аналитик будет строго следовать рекомендации избегать любого удовлетворения инфантильных желаний пациента, чтобы эти «фрустрированные» желания могли вопреки вытеснению всплыть и достичь вербального выражения. Исходя из предположения, что активная фрустрация желаний и потребностей пациента представляет собой нейтральный акт, который не искажает переноса и не влияет на то, как эти желания и потребности манифестируются в терапевтических отношениях, абстиненция приравнивается к нейтральности. Часто ссылаются на мнение Стрейчи (Strachey, 1934), что только интерпретации переноса ведут к изменениям. Но даже эта позиция согласуется с вышеизложенной точкой зрения, поскольку подразумевает, что интерпретации, не касающиеся переноса, равно как и прочие проявления аналитика, не влияют на невроз переноса.

Наша точка зрения, напротив, заключается в том, что в любом случае действие, бездействие или ограниченное действие аналитика может повлиять на перенос на разных уровнях психологической организации, в соответствии с его значением для пациента. Более того, установки и реакции аналитика оказывают влияние на то, какие измерения переноса доминируют в каждом конкретном случае. Так, непреклонно абстинентный терапевт, который считает, что инфантильные желания пациента должны быть выявлены и отклонены, будет препятствовать развитийному или самостно-объектному измерению переноса, а кроме того, может пробудить к жизни интенсивные конфликты, связанные с примитивной враждебностью, – артефакт терапевтической позиции (Wolf, 1976). С другой стороны, аналитик, который стремится реально удовлетворить архаические нужды пациента, может воспрепятствовать развитию более зрелых способов организации в переносе.

Влияние переноса пациента на образование контрпереноса у аналитика нашло свое место в теории клинического психоанализа. Мы бы хотели подчеркнуть, что контрперенос (обычно понимаемый как проявление психологических структур и организующей активности аналитика) оказывает решающее влияние на формирование переноса и со своей стороны детерминирует его специфические измерения, выступающие на передний план в переживании аналитических отношений. Перенос и контрперенос образуют интерсубъективную систему с реципрокным взаимовлиянием.

В противоположность представлению о том, что перенос проистекает исключительно из психологии пациента, возникла другая позиция, согласно которой аналитику рекомендуется признавать его «актуальный вклад» в перенос. Типичным примером является пациент, который говорит, что на предыдущей сессии аналитик был раздражен. Аналитик, который придерживается второй позиции, может в частном порядке просмотреть события предыдущей сессии и выяснить для себя, на самом ли деле он прямо или косвенно выразил раздражение своему пациенту. Затем он может признать «реальность» восприятий пациента и проанализировать его реакции.

Недостаток первой позиции (согласно которой перенос является созданием исключительно пациента) состоит в предъявляемом пациенту требовании отказаться от своих организующих принципов и психической реальности в пользу реальности аналитика. Мы возражаем также против второй точки зрения, поскольку она, как и первая, ставит аналитика в позицию оценивания достоверности восприятий пациента. Опыт пациента признается верным лишь тогда, когда он совпадает с оценкой аналитика. В худшем случае при таком подходе терапевтический баланс сдвигается настолько, что «реальность» аналитика становится основанием для объяснения реакций пациента. Опасность здесь состоит в том, что восприятия пациента обретают статус «истины» и «реальности» не через аналитический процесс, а через суждения аналитика.

Наша точка зрения отличается от этих двух позиций. Когда перенос концептуализируется как организующая активность, предполагается, что переживание пациентом терапевтических взаимоотношений формируется обеими сторонами: как посредством вкладов аналитика, так и посредством смысловых структур пациента, в которые они ассимилируются. Таким образом мы уходим от правила абстиненции и связанной с ним концепции нейтральности и заменяем их позицией непрерывного эмпатического исследования, которая нацелена на понимание проявлений пациента с точки зрения субъективной системы координат самого пациента. С этой точки зрения реальность восприятий пациентом аналитика не оспаривается и не требует подтверждения. Наоборот, эти восприятия служат отправными точками для исследования смыслов и организующих принципов, структурирующих психическую реальность пациента.

Данная исследовательская установка будет сама по себе оказывать влияние на перенос. Так, например, чувство пациента, что его понимают, способно возродить опыт архаического единения и переживания слияния, что, в свою очередь, может производить терапевтический эффект (Silverman, Lachman and Milich, 1982). Это возвращает нас к развитийному измерению переноса и его терапевтическому действию.

Лечение переносом

Понимание развитийного и самостно-объектного измерений переноса проливает свет на роль переноса в процессе психоаналитического лечения. Установившись, самостно-объектное измерение переноса до некоторой степени переживается пациентом как «поддерживающее окружение» (holding environment) (Winnicott, 1965) – архаический интерсубъективный контекст, восстанавливающий прерванные развитийные процессы психологической дифференциации и интеграции. Таким образом, защищенная от серьезных разрывов трансферентная связь может выступить непосредственной основой процесса психологического роста и структурообразования. Следовательно, исключительное значение имеет анализ переживаемых пациентом разрывов в трансферентной связи. Такой анализ последовательно восстанавливает прерванную архаическую связь, возобновляя тем самым прерванные процессы развития.

Мы убеждены, что именно перенос, особенно в его развитийном и самостно-объектном измерениях, придает интерпретациям трансформирующую (mutative) силу. Рассмотрим для примера контекст переноса, в котором происходит традиционный анализ сопротивления. Опытный аналитик знает, что прояснение природы сопротивления не имеет ощутимого терапевтического результата до тех пор, пока аналитик не сможет идентифицировать субъективную опасность или эмоциональный конфликт, которые делают сопротивление необходимым. Только тогда, когда аналитик продемонстрирует пациенту, что он знает о его страхах и боли, становясь таким образом успокаивающим, контейнирующим объектом самости – новым объектом, отделенным и отличным от угрожающих родительских образов, – тогда конфликтные области субъективной жизни пациента могут проявиться более свободно.

Термин «лечение переносом» традиционно употреблялся в уничижительном смысле как указание на то, что пациент «вылечился» под действием непроанализированного влияния бессознательной инстинктивной привязанности к аналитику. Нам же, напротив, хотелось бы подчеркнуть здесь вездесущую целительную роль, которую временами оказывает непроговоренное, непроанализированное самостно-объектное измерение переноса. Мы считаем, что каждый несущий изменения терапевтический момент, даже связанный с интерпретацией сопротивления и конфликта, включает важнейший элемент самостно-объектного лечения переносом.

Разрешение переноса

Какова же конечная судьба переноса в случае успешного психоанализа? Разные авторы считают, что в завершающей фазе анализа перенос (особенно позитивный перенос) должен быть разрешен или аннулирован посредством интерпретаций. Обычно имеется в виду, что инфантильные желания по отношению к аналитику должны быть оставлены.

Аналитические взаимоотношения – это в значительной степени особые отношения. Они уникальны, так как возникли для специфической цели – лечения одного из участников. Требование, чтобы они закончились без остаточных трансферентных чувств, представляется нам недопустимым. И действительно, попытки убрать все следы переносов, возникших в ходе анализа, могут неблагоприятно повлиять на успешное лечение и даже разрушить его результаты. Считается, что перенос должен быть разрешен в целях автономии пациента и что любые остатки трансферентных чувств будут создавать инфантилизирующие элементы, потенциально подрывая независимость и свободу объектных выборов. И наоборот, когда перенос рассматривается как проявление универсальной для человека организующей активности, анализ нацелен не на отказ, а на принятие и интеграцию опыта переноса в аналитически расширенную психологическую организацию пациента. Таким образом, интеграция переноса значительно обогащает аффективную жизнь пациента и набор приобретений развития.

В отношении так называемых инфантильных желаний, потребностей и фантазий никогда не было продемонстрировано, что они могут или должны быть устранены. В рамках расширенной и более зрелой психологической организации инфантильные желания, потребности и фантазии могут быть приняты и, как любое ценное приобретение, найти свое место в палитре других желаний, потребностей, фантазий и пригодиться в особых случаях. Оставшаяся любовь и/или ненависть к аналитику включая ее архаические корни может быть признана и принята; ее незачем отвергать и уничтожать, если она не оказывает вредного влияния на текущую жизнь пациента. Обычно после того, как лечение закончено, остаточный аналитический перенос постепенно смещается со своей центральной позиции в психологическом мире пациента, выступая в качестве мостика к более сложной, дифференцированной и обогащенной опытом переживаний жизни.