Текст книги "Рыцарская честь"

– Как женщина, Элизабет, ты хорошо знаешь королеву Мод. Она – самое слабое звено в моих планах. Если я не смогу ее перехитрить, она удержит Стефана и Юстаса от действий, в которые они по моим расчетам должны включиться и быть предоставлены сами себе. Прав ли я? Так ли она решит, как я предполагаю?

Рука Элизабет замерла в его руках, она прикрыла глаза, переведя внимание с жениха на то, что она знала о королеве.

– Не совсем. Размах военных действий подскажет ей, что надвигаются какие-то события, но тут уж ничего изменить будет нельзя, и если ты начнешь все загодя, до приезда Генриха, она будет вынуждена отпустить Стефана на защиту своих вассалов. Обязательно предупреди Сторма и Арундела: пусть приложат все силы, чтобы к ним не пробрались ее шпионы.

– За Сторма я не боюсь, он не болтлив, да и его красотка жена тоже, как это ни странно. У такой невинной девочки оказалась светлая голова, она меня порой изумляет.

Глаза Элизабет вспыхнули весельем.

– О, леди Ли – сама мудрость. Тебе не приходило в голову, Роджер, отчего произошла твоя ссора… с леди Гертрудой, как раз накануне твоего отъезда из Лондона во Францию?

– Леди Гертруда? – не без труда Херефорд вспомнил давнишнюю историю. Он взялся помешать графу Мальбруку явиться ко двору, графа опоили, и тот попал впросак. Мальбрук обвинил Херефорда в предательстве, и того ждала тюрьма. В отчаянии он искал себе алиби и собирался сослаться на то, что в это время был с женщиной. Но вмешалась Гертруда, бывшая недолго любовницей Херефорда, которая поломала всю его защиту при разбирательстве. В компании с Элизабет и целой толпой придворных сплетниц она стала укорять его в неверности, рыдая и осыпая бранью. Раздосадованный и обескураженный, Херефорд не смог оправдаться, история мгновенно разошлась, и все это выставило его бессовестным сердцеедом, да еще с такими подробностями, что ему и в голову прийти не могло.

– Да-да, это проделка леди Ли. Она пришла ко мне и рассказала о твоей печали. Я сама ничего не могла придумать, тут она и предложила напустить на тебя леди Гертруду. Вот была комедия! Я пыталась изобразить праведный гнев, а меня разбирал смех… как эта шлюха тебя вовсю поносила! Не скажешь, что ты совсем этого не заслуживал, но в данном случае ты был безвинен. Ли рассказывала мне, что Сторм чуть не помер от смеха, когда она описывала ему эту сцену.

Херефорд хотя и был уязвлен, но тоже рассмеялся.

– А я и не знал об этом. У нас с ней в то время ничего не было, как и с тобой. Почему ты не предупредила меня тогда?

Продолжая смеяться, Элизабет склонилась к его коленям, замотала головой:

– Что ты, нет! В том и был расчет, чтобы ошарашить тебя, только тогда и выглядело все правдоподобно! Ох, Роджер, никогда не забуду твоего комичного выражения. – Она вздохнула и выпрямилась. – Ну, сейчас другое дело, тут не до смеха. Если только она услышит, что Генрих приехал, то сама встанет во главе войска или выведет его из Норфолка и Глостера, чтобы вернуть Стефана и Юстаса. Знаешь, она все бы отдала, лишь бы захватить Генриха.

– Это понятно. Поэтому мне лучше самому встретить его…

– Ни в коем случае! За тобой будут следить, как ни за кем другим. Если ты двинешь хоть самый маленький отряд помимо своей охраны, ей это сразу станет известно. Поэтому не пей слишком много на пиру, чтобы не сболтнуть лишнего.

– Думаешь, я нуждаюсь в таком предостережении? – Херефорд нахмурился и закусил губу. Он сам собирался просить ее предупредить отца и дядьку, которые уж точно трезвыми не останутся.

– Каждый мужчина нуждается в этом. Когда вино льется рекой, они становятся как дети. – И добавила, словно прочитав его мысли: – Не надо, пожалуй, ничего больше говорить отцу о приезде Генриха. Он едет с вами в Шотландию, это вполне вознаградит его за лояльность. Но кое-что ему лучше будет раскрыть, чтобы не вызвать у него подозрения. Можно упомянуть о планах сражений в Глостере и Норфолке… Если он и проболтается, вреда не будет, тебе самому надо, чтобы Стефан знал об этом…

Смысл этих слов почти не доходил до сознания Херефорда, которое мутилось от нахлынувшего желания обладать ею. Последней попыткой совладать с собой стал его вопрос:

– Ты сама скажешь ему или лучше мне? – И, не дожидаясь ее ответа, он вдруг поднялся и отошел в сторону. – Я не могу сдерживаться рядом с тобой, Элизабет. Я все же мужчина. Ты требуешь от меня невозможного. Я не могу любить тебя и не хотеть тебя. Если это делает меня в твоих глазах животным, значит, я животное.

Элизабет тоже встала, эта перемена испугала ее. Его чувства были так глубоко запрятаны, что она и не подозревала о подобном повороте разговора. Первым порывом ее было убежать, но это было не в ее правилах, и потом, решись она на это, ничего бы не вышло: он уже стоял рядом.

– Позволь мне поцеловать тебя! Отдайся мне. До свадьбы осталось всего шесть дней. Мы же помолвлены…

– Если не терпится, есть другие женщины…

Глаза Херефорда стали черными, в них стояли слезы страстного желания.

– Мне не надо другой женщины! Я просто мужчина, я люблю тебя. Дай мне отведать тебя. Если не хочешь, больше не буду приставать.

Элизабет сковал страх. Она не очень пугалась самого акта, довольно наслышалась всякого и насмотрелась, как спариваются животные. Ее парализовало собственное желание этого… влечение своего тела. Разум кричал: если уступишь желанию, станешь просто еще одним телом! Уже не будешь той Элизабет, не будешь компаньоном, у кого спрашивают о мыслях и чувствах королевы, станешь просто роженицей и согревательницей постели. Но горше всего была мысль, что сопротивление бессмысленно, что, может быть, раз позволив, можно стать еще ближе и дороже…

Пока она стояла, оцепенев в роковой нерешительности, время действовать было упущено. Херефорд привлек ее к себе, прижал спиной к своей груди так, что, не отпуская, мог ласкать. Это не был обычный способ обнимать женщину, но для Роджера любовь была искусством, которое не терпит однообразия форм. В таком положении все чувственные места Элизабет были доступны его рукам, а его поднявшееся мужество с Нарастающей требовательностью упиралось ей в ягодицы. Он не мог достать ее губы, но они часто давались отцу, братьям и даже из вежливости другим мужчинам. В его же распоряжении оказались места, которых ничьи губы не касались, – ее шея, плечи под туникой, уши и крохотное местечко ниже и позади мочки уха, которое большинство известных Роджеру женщин заставляло дрожать и задыхаться.

Он преодолевал сопротивление многих женщин, от перепуганных крепостных девушек до слывших верными чужих жен, и знал, как на смену твердому сопротивлению приходят неудержимая дрожь и беспомощная слабость. Он точно знал момент, когда дрожь и слабость переходят в сладострастный стон согласия, но раньше для Херефорда все это было игрой, а теперь занимало его всерьез. Если раньше ему случалось довести женщину до такого состояния и получить отказ, то его самолюбие, конечно, страдало, но он знал, что с другой своего добьется. Теперь же было не так: никто в мире не мог бы заменить ему Элизабет, и сознание этого лишило его былой ловкости. Руки действовали не столь уверенно, он весь дрожал, и когда она была доведена до самого края и уже готова сдаться, настойчивость его вышла из-под контроля и он причинил ей нечаянную боль.

Какое-то время Элизабет стояла без сопротивления, и он не успел ее удержать, когда она оторвалась от него, как только боль вытолкнула ее из чувственного транса. Отпрянув от него на три шага, она повернулась к нему, тяжело дыша. Роджер клял себя за собственную глупость. Он поторопился с этой болью, она была нужна чуть-чуть позже, когда все стороны чувственного удовольствия уже испробованы. Он медленно и осторожно сместился в сторону, перекрывая ей дорогу к двери.

– Роджер, не надо… Ты обещал не принуждать меня… – Элизабет силилась говорить так, чтобы в голосе не звучало открытой мольбы.

– Если бы ты не хотела… Ты не обманешь меня. Не важно, что говорит твой язык; глаза и руки – все говорит мне другое. Элизабет… – Он осторожно придвинулся к ней, боясь испугать и обратить ее в бегство. Он мог бы разом овладеть ею; теперь она уже ни за что не убежит, ни от него, ни от кого другого.

– Ты, возможно, прав, Роджер, – прошептала она. – Но не делай этого. Не лишай меня девственности до свадьбы. Не топчи моего достоинства.

Достоинство – вот что он любил в ней, что выделяло ее из всех женщин. На ее достоинство он посягнуть не мог.

– Но скажи мне, чего ты хочешь. Дай мне услышать, что ты любишь меня, что ты хочешь меня, и я оставлю тебя в покое. Мне нелегко отпустить тебя так, дай мне хоть что-нибудь.

Он просил очень многого! Сказать это для ее гордости было даже труднее, чем просто уступить. Не желая того, он сыпал соль на живую рану. Глаза Элизабет сверкнули, как вдруг вспыхивает пламя в очаге.

– Да, я хочу. Я греховна, моя воля не так сильна, как моя страсть, поэтому я хочу. Мое тело в твоих руках. Как бы я ни сопротивлялась, ты всегда победишь, потому что желание за тебя, тут я бессильна. Но знай, душа моя этого не хочет, и чем сильнее твое желание владеть мной, тем больше, мне кажется, я ненавижу тебя, себя и все, что связывает нас.

Херефорд смотрел на Элизабет в растерянности.

– Элизабет, Элизабет!

Но ни сил, ни воли у него уже не оставалось. Она беспрепятственно ушла, оставив его с такой болью, какой он еще не испытывал.

Глава пятая

Последующие шесть дней стали настоящим кошмаром для всех активно вовлеченных в этот, как выражалась про себя леди Херефорд, «несчастный брак». Особенно кошмарными они были для самого Херефорда, все существо которого оказалось расколотым надвое, к чему он совершенно не был приспособлен. Для большинства своих гостей он оставался Роджером-сумасбродом, но голова его была все время занята подготовкой заговора, и душа разрывалась от этого. С Элизабет, которая могла бы значительно облегчить ему тяжкое бремя бесконечных переговоров с придворными, хорошо ее знавшими и по старой памяти ей доверявшими, они оказались в полном отчуждении. А в довершение ко всему он полностью увяз в этой проклятой ежедневной охоте и вынужден был убивать столько всякого зверья, что даже такой заядлый охотник-спортсмен, как Честер, разбуженный утром ехать в поле накануне самого дня свадьбы, простонал, что больше в жизни никогда на охоту не пойдет.

– Это уже не спорт, – ворчал Честер за завтраком, – мы обычные мясники, которые режут скот на бойне.

Херефорду, который сидел рядом с поникшей головой и не мог есть от усталости, слова тестя показались вещими. Вот к чему, он идет: стать мясником; сначала резать животных, потом – людей. Правда, в первом случае еще был какой-то смысл. «Что, так и придется всю . жизнь быть по локоть в крови? Спятил, – решил он про себя, – я просто спятил: ну что тут такого, если проливается немного крови? Она льется, когда охотишься ребенком и когда сражаешься взрослым. Что тут такого?» Он безжалостно гонял своих бестолковых сестер, заставляя отмывать себя и чистить свою одежду, при этом оставался глух к мольбам освободить их от услужения многочисленным съезжающимся гостям; проклинали его на чем свет и сквайры, вынужденные до поздней ночи скоблить его доспехи и охотничьи принадлежности, но от ощущения и запаха крови избавиться было невозможно. Он чувствовал себя куклой в руках циркачей, наезжавших иногда потешить своими представлениями; он, как их набитые шерстяным и тряпичным хламом балаганные чучела, смеялся и хороводился со своими гостями и чем дальше, тем больше страшился, что наступит момент, его мягкая набивка без костей не выдержит, и он развалится бесформенной кучей.

Этот вечер был самым тяжелым. Слушая громкий нервозный смех своего жениха, Элизабет в который раз пожалела о сгоряча сказанных словах. Всю неделю она безжалостно корила себя за многое, о чем Роджер и подозревать не мог. Не раз и не два пыталась она заговорить с ним наедине, но он уклонялся от разговора о личном, оставаясь неизменно мягким, галантным и пугающе веселым, хотя глаза были, как голубой лед, чистый, холодный и непостижимый. Элизабет проглотила набегающие слезы и сидела, опустив глаза, стараясь не показывать их сидящим рядом женщинам.

– Элизабет, – донесся резкий голос мачехи, – леди Херефорд обращается к тебе!

– Извините, мадам, я не слышала.

Женское общество заулыбалось с пониманием; леди Херефорд повторила свой вопрос: просто так, любопытства ради, в чем Элизабет будет завтра утром одета? Она отвечала машинально, не задумываясь, и ничего не слышала, кроме смеха Херефорда. Очнулась она, когда маленькая теплая ладонь коснулась ее холодной руки, и Элизабет встретилась взглядом с большими зелеными глазами леди Сторм. Элизабет целыми днями избегала смотреть в глаза других женщин, где виделось столько презрения, сочувствия и зависти, что ей трудно было удерживаться от резкости. А в глазах Ли она прочитала совсем другое – предостережение – и стала прислушиваться к разговору, который оказался важным.

– Она нервничает, бедняжка, – говорила леди Херефорд, причем голос ее звучал искренне. Она не любила Элизабет и, хотя не совсем убежденно, считала, что никогда не полюбит, но задумка Херефорда срабатывала. Многим другим Элизабет так не нравилась, что леди Херефорд оказалась вынуждена взять выбор сына под свою защиту, и эта оборонительная мера отвоевала в ее сердце местечко для Элизабет. – Роджер все время говорит о таких загадочных вещах, что я и сама стала нервничать. Неудивительно, что девочка расстроена. Подумать только, вовлечь ее в спешное бракосочетание и сразу обещать умчаться куда-то, когда супружеские отношения только…

– Совсем нет, мадам, – вмешалась Элизабет, – он ничего не говорил об отъезде из Херефорда, кроме, конечно, поездки в мои родовые имения. Правда, его светлость, – она смущенно засмеялась, – любезно позволил мне остаться дома в такую погоду, но я не допущу этого и поеду с ним.

Новая волна улыбок и киваний обежала кружок дам. Разумеется, Херефорд и не помышлял отказываться от свободы уезжать, когда ему захочется, и уже подумывал, как сделать супружеские узы наименее обременительными в этом отношении, хотя, с другой стороны, леди Херефорд столь же старательно пыталась всячески удержать свое сокровище дома. Элизабет понимала замысел их обоих и не возражала ради доброго дела, если характер мужа будет очернен, а над ней самой немного посмеются. Элизабет быстро оглядела слушающих, приготовившись ответить на любое замечание, но тут к ней придвинулась Ли и нежным голоском тихо, но слышно для всех проговорила:

– Мне все же кажется, что леди Херефорд права. Мой муж тоже забеспокоился после приезда лорда Херефорда. Я знаю, что гонцы все время скачут от нас в замок Херефорд. Туда и обратно.

– Не думаю, что нам следует обсуждать эти дела, – сухо проговорила Элизабет.

Ли широко открыла невинные глазки семнадцатилетнего ребенка.

– Мы же все здесь друзья. И лорд Сторм не из тех, кто посвящает меня в свои дела.

Хотя леди Херефорд так неудачно ляпнула, а Ли так отчаянно пыталась прикрыть ее оговорку, Элизабет с большим трудом удержалась, чтобы не рассмеяться: невозможно было себе представить женщину более осведомленную в делах мужа, чем Ли, и внешне столь неподходящую на роль серьезного советчика. Ли была осведомлена о всех делах и замыслах лорда Стррма, но, конечно, вовсе не собиралась тут разглашать что-либо ей известное. А она продолжала невинно щебетать, светясь детской чистотой на милом личике:

– А я слышала и мне кажется…

– Леди Сторм, вот мне кажется, что нам не следует обсуждать, что вы слышали в разговорах ваших мужчин, – резко прервала ее Элизабет, подхватывая игру.

– Пусть она расскажет, – это была леди Варвик. – Дальше нас это не пойдет.

Элизабет была всерьез обеспокоена, как и следовало ей по роли, чтобы к сдовам Ли отнеслись со вниманием. Ей самой не пристало молоть всякую чушь, все знали ее как советчицу своего отца и помощницу будущего мужа, зато она могла придать значимость словам Ли, притворно стараясь заставить ее замолчать. Спасибо, выручила леди Варвик, старше ее намного и столь же знатная, которой Элизабет из вежливости не могла помешать открыть дискуссию.

– Это, знаете, мой муж и лорд Херефорд намерены свести старые счеты.

– Старые счеты? – Леди Варвик в силу положения своего мужа не враждовала с королем Стефаном, но чуяла, когда надо ловить момент, и ушки у нее были на макушке.

– Да. Граф Шрюсбери несколько лет назад доставил им немало неприятностей, и они хотят с ним рассчитаться за это, зная, что король не сможет им помешать: они для него слишком сильны. И Шрюсбери больше не в почете, да еще…

– Ли, я до сих пор не показала тебе свое подвенечное платье, – снова прервала ее Элизабет. – Пойдем, пожалуй, посмотрим его, ты ведь обещала мне завтра помочь одеться.

– Чудесно! – Ли сразу вскочила на ноги.

– Но, леди Сторм! – герцогиня Варвик пыталась удержать молодую женщину. – Вы полагаете…

– Простите меня, мадам! – Ли была сама простота. – Я весь день приставала к Элизабет с просьбой показать ее вещи, а она была занята. Не могу отказать себе в таком удовольствии. Я сейчас же вернусь. – И они убежали. Голос и выражения Ли сразу изменились. – Элизабет, ты бы пошла к Херефорду и попросила его укоротить матери язык. Мой Бог, пожилая женщина и говорит такое! Я поговорю с Кэйном обо всем, пусть он что-нибудь подобное скажет и мужчинам, а потом я спущусь и посмотрю, как еще получше замести следы. – Элизабет кивнула ей и повернулась, чтобы уйти. – Элизабет! – Ли задержала ее и отвела глаза. – Роджер ужасен, и ты удручена. Если могу чем помочь, прошу тебя, позволь мне сделать это.

Элизабет, пробормотав слова благодарности, покачала головой. Заварила кашу – будет расхлебывать сама.

Херефорда она отыскала среди играющих в карты.

– Роджер, мне надо с тобой поговорить.

Лицо его напряглось, он сжал зубы.

– Прямо сейчас?

– Пожалуйста!

– Хорошо. Прошу извинить, – повернулся он к игрокам, – дама просит, я повинуюсь.

Он послушно пошел за ней в свою комнату, остановился, отойдя несколько шагов от двери, спросил сухо:

– Чем могу служить, мадам?

– Не хотелось тебя расстраивать, но придется, потому что надо принимать меры.

– Элизабет, если у тебя есть хоть капля совести, не говори мне, что мы оба ошибаемся и ты передумала выходить за меня. Спорить я не стану, просто женюсь на тебе, даже если, как уже говорил, придется тащить тебя к алтарю за волосы.

Слушая его, Элизабет кусала губы.

– Я не такая дура. Речь совсем о другом. Твоя мать рассказала всем женщинам, как таинственно ты говорил ей о грандиозных планах. Мы с Ли повернули дело так, будто ты планируешь набег на Шрюсбери, но если она начнет говорить о твоей встрече с Глостером…

– Ну, бабы! – застонал Херефорд. – Уверяет, что любит меня больше жизни, и сама готовит мне виселицу. Любила бы поменьше, а думала побольше. Кто там был еще?

Элизабет отвернулась, поджав губы. Не так заметно, как Херефорд, но и она была сильно расстроена, поэтому даже мелочи теперь казались ей целой горой.

– Прости, Роджер, тут я виновата, – голос ее дрогнул, она едва не расплакалась. – Мне надо было уследить, но я не сумела. Теперь не знаю. Моя мачеха там была, леди Варвик, леди Ланкастер… – Она закрыла лицо руками. – Еще пять-шесть женщин, не помню. Я ничего не видела и не слышала. Может, мать еще говорила что-то. Это леди Ли заставила меня прислушаться. Я виновата, думала совсем о другом.

– Узнаю тебя. Не надо, не расстраивайся, не стоит того. Сейчас все равно ничего не изменить. Отозвать ее оттуда значит только привлечь к ее словам больше внимания. Завтра… я посмотрю, что можно будет сделать.

Голос его утратил твердость, и у Элизабет вырвалось:

– Иди спать, Роджер, ты худ и бледен, как покойник! – На это он никак не откликнулся, казалось, он вообще ничего не слышит. Она подошла и взяла его за рукав, когда он молча направился обратно в зал. – Роджер, ты спишь на ходу. Очнись, иди и ляг в постель.

– Не поможет, – обреченно отмахнулся он, – я до того устал…

Он остановился. Зря стал жаловаться, у нее хватает своих забот. Не желая того, он снова ее огорчил, его слова прозвучали для нее заслуженным упреком. Она мучительно покраснела; хотя не в привычках Элизабет было каяться, тут ей захотелось признать неправоту в том, что она тогда ему наговорила, и это была первая возможность хоть как-то оправдаться.

– Если те мои слова… они вырвались от стыда и сгоряча, обидели тебя, прости. Я нередко говорю противное, ты знаешь. Но виноват ты сам, – добавила она поспешно, снова заговорив в привычно наставляющей манере. – Всю неделю пытаюсь сказать тебе это, но ты не желаешь слушать. Знай, – выкрикнула она, – если ты страдаешь, ты заслужил это своим упрямством!

Лицо Херефорда стало понемногу оживать; он положил свою руку на ее, которая еще держала его за рукав. Конечно, он не станет разуверять ее в том, что она – причина его печали, хотя это только отчасти правда. Вернейший путь завоевать любовь женщины – показать, что она дороже всего на свете. Херефорда сильно расстроила реакция Элизабет на его любовные призывы, но женщин он знал достаточно хорошо, а потому рассудил, что не стоит всерьез принимать ее гневные слова и что надежда завоевать ее совсем не потеряна. А про себя решил, что главная его беда заключена в болезненной мужской особенности. Он еще ни разу, начиная с двенадцати лет, когда получил первый опыт с девчушкой в поле, не имел такого длительного воздержания, которое переносил очень трудно. Собственно говоря, Элизабет разрешила ему переспать с другой женщиной, но он не настолько глуп и никогда бы не выставил ее на всеобщее посмешище, взяв в постель девку, когда гости съезжаются на свадьбу. Кое-кто может позволить себе такое, но Херефорд, благородный от природы, так бы не сделал, даже если бы не любил Элизабет. Но чувство праведника все же не облегчало его бессонницы, а она – благодатное время для всяческих раздумий. Ощущение тщетности, вытесненное было сидением над планами, вернулось снова, а физическое изнурение на охоте не только не давало сна, а лишь усиливало подавленное настроение.

Однако женщины оставались главным ориентиром в жизни Херефорда, ради которого можно было порой пожертвовать и важными делами.

– Согласен, я заслужил, только не упрямством, а глупостью. Нет, я вовсе не хочу казаться хуже, чем я есть. Я очень замучился и не понял, что ты пришла с важным делом. Если был холоден с тобой, значит, мы квиты; когда достается мне, достается и тебе, даже против моей воли.

Элизабет не отвечала, но изящное извинение Роджера пришлось ей по душе.

– Конечно, ты измучен, кто же этого не замечает! Вид у тебя ужасный. Даже если нет сна, ты можешь просто отлежаться. – Она потянула его за руку. – Пойдем, я провожу тебя до постели.

Лицо Херефорда осветилось улыбкой.

– Элизабет, ты балуешь меня. Хоть и зла ты на язык, нянчишься со мной еще больше моих домашних.

– Теперь ты подлизываешься, чтобы я простила твое нежелание выполнить мою просьбу, не так ли?

– Так, – засмеялся Херефорд. – Я не могу… В картах я выиграл. Джентльмены не простят моего ухода с Их золотом в Моем кошельке.

– Зря шутишь, Роджер. Ты не думай, мне вовсе не доставляет удовольствия обхаживать мужчину, но ты просто можешь свалиться.

– Не свалюсь.

– Как знаешь! – Элизабет могла бы уговаривать и дальше, он явно был настроен на это, но она стыдилась проявлять излишнюю заботливость и боялась продолжать тесное общение, опасаясь пробудить в Роджере и в самой себе чувственное желание. Его глаза уже загорались.

– Поцелуй меня, Элизабет. – Он будто читал ее мысли, когда добавил осторожно: – Ради приличия, в знак примирения. Я не трону тебя.

– Могу поцелуй продать!

– Покупаю! Святый отче, послушайте ее! Честер подсунул мне не дочь, а подкидыша, ты – Дочь торговца, нет, ростовщика! – Он теперь крепче держал ее за руку, широко улыбаясь. – Говори свою цену!

Элизабет покраснела; ей не хотелось показаться такой отходчивой, как большинство женщин. Это свойство в борьбе за самоутверждение она постаралась глубоко упрятать и чувствовала оттого себя неловко и пристыженно.

– Один поцелуй за час сна, два – за два часа, а если позволишь себя раздеть, чтобы уложить совсем, получишь что пожелаешь.

Она испугалась – это ясно читалось на ее лице, но больше всего она боялась, что он рассмеется своим полуистерическим смехом, который все еще звучал в ее ушах. Херефорд медленно закрыл глаза и так же медленно открыл.

– Это так важно для тебя? – Голос его звучал неуверенно. Он снова удивлялся, как сильно влияет на него все, что Элизабет говорит и делает. Стоит ему прийти к выводу, что это влияние не так уж отлично от влияния других, как она показывает другую сторону характера, и он вновь выведен из равновесия.

– Вопрос дельный, – ехидно ответила она. – Конечно, важно. Как весело будет, если в день свадьбы мой жених хлопнется без сознания! Хватит скандальных историй вокруг меня, не стоит добавлять к ним ту, как я во время свадьбы уморила собственного мужа.

Тон и слова не могли скрыть волнения Элизабет; ответная улыбка Херефорда и неуверенность в голосе тоже выдавали смущение.

– Послушай… Чем я оправдаюсь перед игроками?

Нервно сглотнув, Элизабет приблизилась. Она сама предложила сделку, теперь надо было платить.

– Твое оправдание на лице. Тебе все давно говорят, чтобы ты шел отдохнуть. Какое еще нужно тут оправдание? Пошли, дай снять с тебя камзол.

– Нет, любовь моя.

Облегчение и досада, словно в комедийной сцене, смешались на ее лице. Херефорд, не будь он так тронут, разразился бы смехом. Он привлек ее к себе, нежно обнял и потерся лицом о ее волосы.

– Иду спать, раз ты так хочешь, но раздевать меня не надо. Стало быть, платы с тебя не требуется. Ты сама так сказала… если дам себя раздеть. Тебе следует захотеть меня и безвозмездно, но никогда не нарушай ни слова, ни обещания, данных мне, и не искажай их смысла.

Своим вопросом Вильям Боучемп озадачил двоих младших сквайров:

– Вы еще помните, как нам завидовали, что наш хозяин такой благодушный и внимательный? И что же с ним стряслось за эту неделю? Он полночи ходит и совсем не спит!

Патрик оторвался от кольчуги Херефорда, которую чистил, продергивая шерстяную нитку сквозь кольца, так что стальная броня сверкала, как серебро.

– Я знаю, – сказал он. – Ему неохота ложиться в постель, которую никто не греет.

– Тогда чего же он не встает, чтобы поскорее привести того, кто заполнит пустое место? Всю неделю он скидывал нас с постелей до рассвета, едва мы только успевали уложить его и сами накрыться. А сегодня мы давно на ногах, уже все для него приготовили, штаны выглажены, туника зашита и сложена, на камзоле все складки уложены и ни одной лишней, а там еще надо будет десять раз прощупать лицо, чтобы отыскать недобритый волосок, расчесать мягкие кудри, а он все спит и спит.

Младший из троих, Гарри, который разглаживал бархатную мантию цвета, как его называли, королевского пурпура, уложив ее на сундук, заметил:

– Вот и хорошо, что спит, вчера было очень заметно, как ему этого не хватает. По крайней мере не бродит по комнате и не кричит: подай то, подай это! Готов помолиться, чтобы, проснувшись, он стал подобрее.

– Если б были такие молитвы, хорошо бы заплатил попу и сам бы помолился. Но все равно скоро придется будить. Посмотри, как там солнце, сколько уже сейчас времени?

– Какое солнце? – Вильям осторожно раздвинул штору и снова задернул с руганью. – Дождь со снегом. Даже небеса мокнут и зябнут от такой свадьбы, прости Господи.

– Сейчас, должно быть, шесть. Недавно слышал, как в капелле звонил колокол.

– Молодчина, Гарри. Вот и ступай будить. Он с тобой помягче бывает.

Херефорд сегодня обещал быть помягче со всеми. Он легко проснулся от глубокого сна без всяких видений совершенно освеженным, полежал немного в полудремоте, позволил помочь выбраться из постели и принять ванну. Он лениво сидел, пока его брили и одевали, но при случайном упоминании об одежде Раннулфа вдруг вскочил полуодетый.

– Где Анна? Мне надо поговорить с ней!

– Господи, опять капризы! – проворчал Вильям. – Не тот час, милорд, рано еще!

– Рано – не рано, она мне нужна. Давайте одевайтесь сами, чтобы время не терять. Я быстро схожу. Дай мне ту шкатулку.

– Позвольте пристегнуть перевязи, милорд!

Херефорд разомкнул висевшим у него на шее ключиком шкатулку и стал торопливо перебирать драгоценности. Он извлек перстень с гравировкой герба, который носил отец до того, как получил титул графа Хсре-фордского.

– Давай побыстрее!

– Какой скорый… Если хотите, чтобы держалось на ногах как надо, побыстрее не сделаешь, – ворчал Вильям. – В церковь наденете панталоны мешком?

Херефорд любил одеваться нарядно и, довольный, рассмеялся.

– Все, что чисто и красиво, всем по вкусу и мне мило!

Вильям хохотнул, порадовавшись нормальному настроению господина.

– Дай Бог, чтобы больше не перевязывать. Готово, только постарайтесь нигде не сидеть. Ноги как вырезаны из мрамора. Если испачкаете, умру с горя!

Когда Херефорд появился на женской половине, там поднялся переполох: он редко лично являлся в апартаменты матери. К нему вышла сама леди Херефорд.

– Что это значит, Роджер, ты в своем уме? Через два часа мы должны быть в церкви, а ты посмотри на себя!

– Мне надо видеть Анну, мам.

– Ты что! Мы надеваем два подвенечных платья, думаешь, у нас есть время заниматься твоими глупостями? Нечего тебе дергать сестер. Отправляйся!

– Я совершенно серьезно. Никого не собираюсь дергать. Позволь мне войти.

– Нельзя. Там Элизабет и Анна вместе с ней.

– Господи! Пошли тогда Анну сюда.

– Она не одета.

– Черт с ним, пусть выйдет голая! – нетерпеливо крикнул Роджер. – Что я ей плохого сделаю? Говорю тебе, мне надо передать ей что-то очень важное.

Через минуту вышла Анна, испуганная, в ночной сорочке.

– Что случилось? Раннулф…

– Ничего, дорогая. Не пугайся, все в порядке. – Он взял ее за плечи и внимательно оглядел. – Ну, ему повезло. Ты очень хорошенькая, очень. – Он взял ее лицо руками и сосредоточенно поцеловал в лоб, в оба глаза, в губы. – Послушай меня, родная. Я сделал для тебя все, что было в моих силах, и очень надеюсь, что твоя славная мордашка и добрая душа будут счастливы. Но всякое может случиться даже при самых лучших намерениях.

– Что ты, Роджер? Зачем сейчас говоришь про это?

– Милая моя, сегодня ты перестаешь быть моей, я не смогу дальше о тебе заботиться. Думаю, что мужа я тебе выбрал хорошего, но, Анна… дорогая, я навсегда остаюсь тебе братом и, пока жив, не оставлю тебя без своей защиты. Вот тебе старинное кольцо нашего отца. Никто, кроме меня и мамы, не помнит, что оно на себе несет. Если вдруг… я совсем не хочу тебя пугать, но если Раннулф окажется не тем, каким я его себе представляю, или, не дай Бог, он будет ранен или убит… не надо, детка, такое может случиться, вот тогда ты мне напишешь. Слушай теперь внимательно. Ты напишешь не о том, что случилось. Пиши, что все у тебя хорошо, что ты здорова, спросишь, как наше житье-бытье и все такое, и запечатаешь письмо не печатью мужа, а этим перстнем. Как только я получу письмо с такой печатью, я сразу к тебе приеду. Поняла?