Текст книги "Ласковый дождь"

Глава 2

Какая женщина способна забыть физическое наслаждение, страстную близость, которая коренится в истинной нежности и теплоте, идущих от сердца? Забыть запах обнаженного мужского тела, сплетенного с ее телом, покрывающего ее как вторая кожа? Забыть ощущение напрягшейся плоти, прижимающейся к бедрам? Забыть влажные поцелуи, когда два рта становятся одним целым, а фаллос покоряет влагалище, не оставляя ощущения поражения, а наполняя ее безмерным счастьем, когда она испытывает один оргазм за другим?

Никакая.

Если и можно что-то забыть, то только не это.

Кончиком языка Пол нежно слизал пену своего семени с губ Миреллы. Он погладил ее по волосам, поцеловал веки, затем приник к ее губам. Он заглянул в ее глубокие фиалковые глаза и почувствовал, что тонет в них. Тогда он сжал в кулаке черные, шелковистые пряди ее волос, потянул их вниз и лег на нее, словно желая спастись и не пойти ко дну.

Он покрывал губы Миреллы страстными поцелуями. Его ласково-жестокие прикосновения порождали острое сексуальное напряжение и заменяли нежность, особенно в те мгновения, когда он посасывал ее соски и осторожно впивался зубами в мягкую плоть ее грудей. Когда она вскрикнула то ли от боли, то ли от невозможности выносить дольше страстное напряжение, он отстранился и прошептал:

– Я люблю тебя. Как бы мне хотелось тебя не любить! – Он медленно заскользил вниз, покрывая поцелуями ее тело, всасывая нежную кожу. Он зажал губами шелковистые темные волосы на ее лобке, а затем зарылся в них лицом, одурманенный пряным ароматом ее влагалища, прекраснее которого он никогда не вдыхал.

Но вот он распрямился и стал действовать рукой, сначала легко, как будто играючи, раздвигая сомкнутые губы и открывая себе доступ к влажным, плотно сжатым розовым лепесткам.

Мирелла чувствовала, что уступает, медленно утопая в блаженстве. Хотя она даже не пошевелилась, ее тело требовало большего. Как будто другие ее губы стали жить собственной жизнью и хотели, чтобы их услышали и поняли.

И вдруг Пол грубо схватил ее за ноги и, подтащив Миреллу к краю постели, вошел в нее с той силой и необузданностью, которая пристала скорее дикому зверю. Их соитие больше напоминало случку животных, не признающих человеческих законов.

Мирелла задыхалась и готова была разрыдаться. Она разрывалась между ощущением полноты, которое создавалось присутствием мужского органа в ее лоне, и тем, что теряла силы, испытывая один оргазм за другим. Пол крепко держал ее за талию и внимательно наблюдал за тем, как она на него реагирует. Приближаясь к оргазму, он не сдержался и, как сексуальный супергерой, воскликнул:

– До самой смерти!

Для Пола секс действительно был сродни смерти, бессмертию, реинкарнации, давая ему возможность возрождаться вновь и вновь. Прижатая к кровати тяжестью его тела, Мирелла думала о том, что для нее все по-другому: она получает всего лишь невероятное физическое наслаждение. Она слышала, как бьется его сердце. Но сердца их бились не в унисон, и вскоре ритм их биения замедлился.

Пол приподнялся на руках и с улыбкой посмотрел на нее. Он поцеловал ее благодарно, но без обычной, идущей от сердца нежности, и лег рядом на живот, отвернувшись от нее. Протянув руку к ночному столику, он достал сигарету из пачки «Кэмела» и прикурил от покрытой эмалью зажигалки фирмы «Данхилл».

Мирелла наблюдала за тем, как над его головой поднимается струйка сизого дыма. Она медленно провела пальцем вдоль его позвоночника. На пояснице ее палец с длинным, покрытым красным лаком ногтем сделал круг и вернулся обратно. Она не удержалась и поцеловала его в это место, после чего снова легла и накрыла их обоих прохладной простыней.

Именно она нарушила тягостное молчание, воцарившееся между ними:

– Иногда ты заставляешь меня чувствовать себя последней шлюхой, Пол. Как сейчас, например. Сначала мне показалось, что мы стали единым целым. А потом ты поцеловал меня так, что мне было бы приятнее, если бы ты просто пожал мне руку. Почему ты отвернулся от меня? Может быть, ты боишься, что мы с тобой узнаем друг о друге больше, чем нам хотелось бы знать?

Пол не проронил ни слова. Он не повернулся к ней и лишь жадно затягивался сигаретой.

– Ну, наверное, все же не шлюхой, – помолчав, продолжила она. – Скорее, содержанкой, которая не находится на содержании… А ты? Как ты воспринимаешь себя? Моим любовником? Покровителем? Жеребцом? Я не могу больше оставаться в неведении.

Пол продолжал курить в полном молчании. Затем, так и не повернувшись к ней, он спросил:

– Что ты хочешь этим сказать, Мирелла? То, что я не люблю тебя? Ты знаешь, что это не так. Я тоже знаю, что ты меня любишь. Ты считаешь, что нам стоит расстаться? Это глупо. Мы однажды пробовали это сделать, и у нас ничего не вышло. Ты не хочешь делить меня с моей женой и семьей? Так это проявление женского рационализма, который по сути не более, чем ложь. Ведь ты любишь свою независимость, одиночество, когда мы не вместе. Тогда чего же ты хочешь?

– Я сама не знаю.

– Думаю, что знаешь.

Пол глубоко затянулся в последний раз и затушил сигарету. Медленно выдохнув дым, он повернулся к Мирелле и привлек ее к себе. Он ласкал ее грудь, живот, бедра, промежность, влажную от многочисленных оргазмов. Но в глаза он ей так и не посмотрел. Он поднес к ее лицу свою ладонь, хранившую следы их близости, и приложил ее к губам Миреллы.

– Все – иллюзия, кроме того, что можно увидеть, ощутить и потрогать, как вот это, – произнес он, сжимая пальцы в кулак. – Но даже это пропадет, как мираж, если вымыть руку твоим душистым мылом или очистить душу посредством рационального осмысления, к которому ты так привыкла. Не думай о нас, Мирелла, иначе ты потеряешь нас обоих. Ты прекрасная любовница, но при этом одурманенная своей фальшивой верой в то, что любовь должна быть разделенной, что мужчина и женщина должны отдать друг другу души, что истинное чувство может изменить жизнь. Все это иллюзия.

Ты не перестаешь удивлять меня, Мирелла, – продолжал он. – Долгие годы мы счастливы тем, что даем друг другу, а ты хочешь превратить нашу связь в нечто банальное и мещанское, в фикцию.

Пол вдруг почувствовал, что она напряглась и даже похолодела в его объятиях. Он накрыл ее простыней и только тогда взглянул ей в глаза.

Она раздражала его, но вместе с тем поражала в самое сердце своей исключительной сексуальной красотой и проникновенным взглядом фиалковых глаз, которые он называл зеркалом ее неугомонной души. Пол Прескотт любил Миреллу Уингфилд за эти два достоинства, но больше ни за что. Более того, он ненавидел ее за то, что она радостно и охотно отдавала ему эти сокровища, ничего не требуя взамен, и поэтому он ощущал себя пленником, согласившимся принять бесценные дары.

Мирелла вздохнула. Это был тяжелый, сокрушенный вздох смирения и покорности. Она надеялась, что он не станет продолжать. Ей было жаль, что он сказал так много. Но это сожаление не могло сравниться с той болью, которую вызвали пустота его взгляда и холодность его сердца.

Только его руки, прикосновение пальцев, которыми он перебирал ее волосы цвета воронова крыла и дотрагивался до губ, повторяя их чувственный контур, заставляли ее верить в то, что он по-прежнему хочет обладать ею.

Она не могла ни улыбнуться ему, ни рассердиться на него. Она думала только о том, что он единственный мужчина в ее жизни. И тогда она призвала на помощь ту самую «женскую рациональность», которая была так отвратительна Полу, вспомнив, что она свободная женщина и вправе разорвать отношения, если они перестают ее устраивать. Именно так она и поступала на протяжении последних десяти лет.

Мирелла решительно отняла от своей щеки руку, которая ее ласкала, и, поцеловав ее, спокойно и холодно взглянула ему в лицо:

– Ты по-прежнему обладаешь способностью очаровывать языком.

– Только языком? – Он насмешливо приподнял бровь.

– Не только. Давным-давно, еще в колледже, это был не только язык, но еще сердце и мужская сила. Впрочем, с языком и мужской силой у тебя все в порядке, а вот сердцем ты оскудел. В тебе чувствуется душевная скаредность, Пол, которая портит темными прожилками безупречный мрамор твоего сердца.

– Понятно. Значит, по-твоему, у меня мраморное сердце?

– Да. Потому что ты эгоистичен и злобен. Ты становишься все злее с течением времени. Как странно, что я не разглядела этого раньше. Интересно, насколько твой эгоизм и злобность успели разрушить мою душу? Кто знает, может быть, очарованная тобой, я в какой-то степени стала похожа на тебя, чтобы как-то выжить.

Он запрокинул голову и рассмеялся от души, как умел делать это только он. Озорной огонек мелькнул в его глазах, и он, сжав плечи Миреллы с такой силой, что она поморщилась, приподнял ее с подушек и сказал с улыбкой, все еще дрожавшей на его губах:

– Ты с ума сошла, да? Ты действительно хочешь затеять драку? Что ж, у тебя ничего не выйдет, потому что я не собираюсь с тобой сражаться. К тому же у тебя нет никаких оснований вызывать меня на бой. Скажи честно, неужели ты не довольна своей жизнью, не счастлива? Неужели ты не получаешь удовольствия от того, что самостоятельна, умна, красива, преуспеваешь в жизни, занимаешь серьезный пост в ООН, и от того, что мужики сходят по тебе с ума? Неужели тебе надоела материальная независимость и еще то, что от мужчины, с которым ты проводишь время, тебе нужны лишь сексуальное удовольствие и эмоциональная близость? Брось, Мирелла, я не поверю, что ты не довольна жизнью, которую сама себе создала.

Он стиснул ее плечи с такой силой, что она едва не закричала от боли, но заставила себя сдержаться. На глаза ее навернулись слезы. Он тряхнул ее за плечи, побуждая ему ответить.

– Ну, что же ты молчишь? Ответь мне. Не можешь?

Это было последней каплей. Мирелла собрала все силы и вырвалась. Она встала на колени и оттолкнула его так, что он упал на подушки, а потом набросилась на него с кулаками. Он рассмеялся, схватил ее за запястья и тоже сел. Они оказались лицом друг к другу.

– Я люблю тебя, когда ты такая. Я обожаю, когда ты теряешь контроль над своими эмоциями и оказываешься беззащитной передо мной. Я восхищаюсь тобой, когда ты пытаешься скрыть пламя противоречия, которое бушует в твоей груди. Но больше всего мне нравится то, что я единственный мужчина, перед которым ты раскрываешься полностью.

– Когда-нибудь… я…

– Что? – Он перебил ее, рассмеявшись. – Мирелла, твоя жизнь устроена и определена. У нас за плечами целая история, а ты всего лишь тридцатидевятилетняя женщина, которая мечтает о семье. Но ты боишься перемен и больше не веришь в счастливый шанс. Наши отношения устоялись. Ты никогда не оставишь меня, потому что довольна своей жизнью и достаточно разумна, чтобы ее не разрушать.

Пол выпустил ее руки и чмокнул в нос, словно ставил все точки над «i» или завершал логическую выкладку. Он ставил ее на то место, где ему было удобно ее видеть, отдавая дань традиционному представлению мужчин о том, что женщины – существа неразумные.

– Эгоист! Злобный самоуверенный тип! – с усмешкой повторил он, вылезая из постели.

Он прошел к окну, не стесняясь своей наготы, по мягкому ковру из Исфахана, который покрывал отполированный до блеска паркет, задержался у шезлонга и снял с него ее горчично-желтый халат, который она раньше сбросила с себя. Из внутреннего кармана своего синего, «в елочку» пиджака, аккуратно сложенного и висящего на подлокотнике кресла, он достал какую-то бумагу.

Мирелла была заворожена самоуверенной манерой Пола, тем, как он одной фразой определил смысл всей ее жизни. Как странно, что она только теперь, спустя столько лет, разглядела как следует своего любовника, того, кто был ее первой и единственной любовью в жизни, человека, с которым она когда-то была помолвлена, но который бросил ее, чтобы через годы приворожить ее вновь.

Она окинула его оценивающим взглядом, следя за каждым его движением. В свои сорок пять он все еще оставался тем сильным, умным мужчиной, в которого она когда-то влюбилась. Его атлетическое телосложение по-прежнему ее привлекало, но он утратил обаяние молодости, часть волос, а главное – ту сердечную мягкость и поэтичность души, которыми когда-то так щедро с ней делился. Тщеславие и успех всегда взимают жестокую плату.

И только в постели, когда он был обнажен и корчился в агонии страсти, она узнавала его прежнего. В остальное время она, к собственному изумлению, видела в нем всего лишь заурядного, богатого и процветающего биржевого маклера, живущего в большом доме в Скарсдейле с добропорядочной женой и двумя детьми.

Пол вернулся к Мирелле, которая продолжала стоять на коленях посреди огромной кровати с балдахином. Он сел рядом, положил документ на простыню между ними и помог Мирелле набросить халат. В том, как он прикрывал ее наготу и завязывал пояс на талии, чувствовалась особенная мягкость, почти нежность. Он поцеловал ее в кончик носа, и она снова смиренно вздохнула.

Между ними установилось некое подобие перемирия, тягостного для обоих. Пол протянул руку, взял со столика свои платиновые часы, надел их на руку и посмотрел на циферблат.

– Я пойду приготовлю тебе ванну, – сказал он. – У нас осталось всего полтора часа до того, как в театре поднимут занавес и начнется «Богема». Я заказал столик на Палме, чтобы потом поужинать, но на ночь остаться не смогу. Меня ждут дома. Палм подойдет, или ты хотела бы отправиться куда-нибудь поближе к Мету?

– Нет, Палм подойдет. Похоже, нам предстоит приятный вечер.

– Вот и отлично!

Он склонился к ней и прижался щекой к ее щеке. Мирелла положила руку ему на плечо, но вдруг они одновременно отстранились друг от друга.

– Видишь, не всегда же я эгоист и злобный тип, – насмешливо заметил он. – Вот, это тебе маленький подарок. – Он протянул ей документ, который несколько минут назад достал из пиджака.

Мирелла прочла крупный заголовок – АРЕНДА – и очень удивилась. Это был довольно странный подарок со стороны Пола, совсем не в его духе.

– Это уютный пляжный домик, – поспешил он объяснить. – Тебе он понравится. Я снял его для тебя на год. Чудесное место – «Дорога в дюнах» в Саутгемптоне – прямо у воды. Атлантический океан, можно сказать, врывается в окна роскошно меблированной гостиной. Я знаю, что у тебя накопилось много отпускных дней и ты собиралась использовать их в ближайшие несколько месяцев. Я подумал, что там ты сможешь отлично отдохнуть. К тому же это всего в нескольких милях от моего нового летнего дома в Джин-Лэйн. Я буду неподалеку, и мы сможем проводить много времени вместе. Ты рада?

Мирелла слезла с кровати и подошла к туалетному столику, чтобы привести в порядок волосы. Договор об аренде остался лежать там, куда его положил Пол.

– Да, конечно, я рада, что имею теперь в своем распоряжении пляжный домик на целый год. К тому же это избавляет меня от необходимости ломать голову над тем, где провести отпуск. – Она помолчала и глубоко вздохнула. – Это замечательный подарок, Пол, правда. Надеюсь, ты не обидишься, если я откажусь на том основании, что не хочу жить так близко от твоего семейного гнездышка. Я и так слишком уж вошла в роль Фанни Херст. Сам понимаешь, «синдром побочной жены» и все такое.

Мирелла увидела в зеркале, как Пол взял документ и направился к ней. Он выглядел обиженным. Обняв ее сзади, он бросил бумагу на столик.

– Не говори глупостей, дорогая, – обратился он к ее отражению в зеркале. – Я не позволю тебе отказаться от моего подарка. Этот дом твой на целый год. Делай с ним что хочешь. Можешь приглашать туда друзей, родителей, любовников, жить там в одиночестве, видеться со мной, когда хочешь, или вообще туда не ездить – мне все равно. Я снял его, чтобы сделать тебе приятное, а не для того, чтобы обидеть. И выкинь из головы эту ерунду про Фанни Херст. Ты свободная женщина. А теперь я приготовлю тебе ванну.

Он поцеловал ее в макушку и на мгновение замер. Их взгляды пересеклись в зеркале, и они улыбнулись.

– Спасибо, Пол, у меня никогда еще не было дома на пляже.

– Я знал, что тебе понравится мой подарок, – ответил он и пошел в ванную.

Глава 3

Мирелла стояла перед огромным зеркалом у себя в спальне и застегивала жакет. Она продела в петлю последнюю жемчужную пуговицу и одернула полы, чтобы убедиться, что жакет сидит как надо.

Она очень любила этот костюм. Сколько волнений она испытала, покупая его! Она до сих пор помнила, как долго колебалась, прежде чем принять решение. Разве не глупо покупать двухцветный жакет? И черную юбку? Не будет ли это слишком броско? И непрактично? Ведь он белый. Может быть, непомерные счета из прачечной вскоре заставят ее пожалеть о содеянном? Она никогда не была прижимистой, но относилась к деньгам бережливо. Наверное, причина в том, что ее семья никогда не была особенно состоятельной. Она была богата недвижимостью и идеалами, но никогда не принадлежала к тому миру, где вертятся живые деньги.

Но она никогда не пожалела о том, что купила этот костюм. Она поправила пышный бант на вороте блузки, который лежал поверх лацканов, и вдруг заметила, что края обшлагов вытерлись. При мысли о том, что костюм доживает последние дни, ей стало грустно. С ним было связано воспоминание о том, как Пол ухаживал за ней во второй раз и как ему удалось завоевать ее снова. Она печально улыбнулась и разгладила жакет на талии.

Затем она влезла в модельные туфли на кубинских каблуках и, подойдя к шкафу и достав из него черный кашемировый берет, надела его под небрежно-изящным углом.

Она взяла черную сумочку в форме полумесяца, лежащую на кресле в стиле ампир, и, перебросив через плечо короткие ручки, покинула желто-белую спальню, которая занимала почти весь третий этаж ее дома.

В последние несколько дней эта комната стала принимать в сознании Миреллы угрожающие размеры. В четверг вечером здесь чуть не состоялась эротическая встреча с Дональдом Дэвисом. Она и не предполагала, насколько он возбудил ее, пока не перешагнула порог своего дома в одиночестве. Перед ней лежал пустой, тихий дом.

Она стояла в темноте, прижавшись спиной к входной двери, надеясь, что порыв страсти, вызванный его близостью, пройдет, и в то же время недоумевая, почему она не позволила ему войти. Он мог бы положить конец ее сексуальным разочарованиям. Она вспоминала, как они умели одновременно испытывать оргазм, и ее сердце начинало биться с дикой скоростью. Она с силой прижала руку к промежности и поняла, что готова кончить, думая о том, как мужская рука ласкает ее влагалище. Она готова была не останавливаться, но постеснялась собственной похоти. Поэтому протянула руку к выключателю и зажгла свет, надеясь, что при ярком освещении желание отступит.

Но этого не произошло. Все, что стало ей очевидно при свете, можно было легко сформулировать: она не хотела отношений с Дональдом Дэвисом на одну ночь. Она хотела Пола, но его не было.

Только Пол знал, как удовлетворить ее тайные сексуальные желания и фантазии. Только Пол умел научить ее, как преодолевать зов плоти в одиночестве, он мог заставить ее испытать оргазм, оставляющий ее полностью удовлетворенной и насыщенной. Он научил ее мастурбировать и сам наблюдал за этим, после чего они оба кончали радостно и счастливо. Мирелла никогда не задумывалась над тем, зачем он научил ее удовлетворять себя в тех редких случаях, когда рядом не оказывалось мужчины.

Они разделяли сексуальное наслаждение, которое их связывало. Но в пятницу вечером, когда он был с ней, Мирелла неотступно мучила себя запоздалыми вопросами. Неужели Пол окончательно задушил любовь, которую она когда-то к нему испытывала? Не исчерпаны ли их отношения? Они прекрасно подходили друг другу. Их связывали любовь и взаимное доверие. Но разве этого достаточно? Что еще она хочет от Пола Прескотта?

В субботу ей удалось выкинуть из головы досадные вопросы. Воскресенье она провела со своей лучшей подругой Диной Уивер, которая занимала ее рассказами о том, как она хочет изменить свою жизнь. Впрочем, в ее болтовне проскользнула одна странная мысль. При расставании она сказала:

– Знаешь, Мирелла, жизнь полна превратностей… Я принадлежу к тем, кто хочет изменить свою жизнь, а ты – к тем, кто, возможно, сможет это сделать.

– Спасибо, Дина, но твои слова меня настораживают. Если бы мне пришлось изменить свою жизнь, для меня это было бы равносильно взрыву атомной бомбы. В моей жизни все происходит так, как мне бы хотелось. Мне нравится моя жизнь.

Теперь было утро понедельника… и у Миреллы пропало ощущение, что все в ее жизни идет так, как ей бы хотелось. Она расстроилась из-за Пола. С тяжелым вздохом она решила не тратить драгоценное время на бесплодные раздумья. Она подошла к письменному столу, порылась в папках и книгах и выбрала несколько штук, которые и засунула к себе в сумку.

На первом этаже она наспех черкнула записку своему эконому Моузезу, которую оставила на кухонном столе. После чего достала зеленый банан и спелый манго из ящика для фруктов и тоже бросила их в сумку.

Солнечное весеннее утро встретило ее, как только она вышла из дома. Вдохнув полной грудью свежий ветер, она захлопнула за собой входную дверь. Воздух был все еще по-утреннему свеж, но в нем ощущались дуновение весны и легкий запах цветов: примул, гиацинтов и тюльпанов, высаженных под двумя лавровыми деревьями в огромных бронзовых кадках, которые стояли как часовые по обе стороны от парадного подъезда.

Это утро еще не было отравлено ежедневной дозой выхлопных газов. Только что пробило шесть часов – излюбленное время для бегунов трусцой, любителей ранних прогулок, трудоголиков, но не для транспорта.

Мирелла подняла свежий номер «Таймс», лежавший у двери, развернула его и быстро пробежала основные заголовки первой страницы. Она сложила газету и, засунув ее между папками, лежавшими в сумке, ненадолго задержалась на последней ступеньке лестницы, чтобы по привычке окинуть взглядом улицу.

В эти несколько секунд улица напомнила ей родной городок, где была улица Вязов – одно из тех мест, которое может находиться где угодно, но только не в Америке. Она ощутила себя в центре неприкосновенного островка частной жизни, втиснутого в рамки крупнейшего города на земле. Все дома по обе стороны улицы были из бурого камня, как и большинство зданий на Ист-Сайде, восточной части Парк-авеню. Их построили около 1900 года из рыхлого, пористого и непрочного коричневого песчаника, добытого в речной долине Коннектикута или на берегах реки Хакенсак. Эти дома считались уникальными в районе из-за того, что до сих пор хорошо сохранились.

Больше половины зданий были частными домами, в некоторых жили по две семьи, а в остальных было по нескольку квартир. Мирелла знала это не потому, что была знакома с соседями, а из-за ежеквартального информационного бюллетеня, в соответствии с которым жильцам надлежало поддерживать улицу в порядке.

На самом деле только благодаря местному сообществу Мирелла смогла приобрести здесь квартиру, настоящее сокровище на Шестьдесят пятой улице Ист-Сайда. Дядя ее отца, Хайрам Уингфилд, эксцентричный, живущий в уединении девяносточетырехлетний холостяк, за несколько месяцев до смерти пожелал, чтобы Уингфилды купили его фамильный дом. После того как отец Миреллы отказался, старик предложил сделать это ей самой на следующих условиях: покупка должна быть немедленной, ему будет позволено жить в стенах этого дома, а она должна прожить в нем минимум пять лет, причем без права менять в нем обстановку, и дом, если она захочет его продать, должен рассматриваться как нераздельная частная собственность. На этих условиях он, старый скряга, готов был принять все ее сбережения – менее тысячи долларов, – приплюсовать к ним выплаты по возможным закладным и позаботиться о ее доходе, который позволил бы ей содержать дом в приличном состоянии.

Тогда Мирелла сочла всю эту затею тяжким грузом, который взвалили ей на плечи против ее воли и без которого она могла прекрасно обойтись. Она была вполне довольна своей однокомнатной квартиркой, правда, достаточно тесной. Не раз она принимала решение подыскать жилье попросторнее, но ее жизнь всегда была заполнена более важными делами и событиями, и потому до переезда руки не доходили.

Отправляясь на встречу со старым Хайрамом, она все еще не избавилась от сомнений. Покидала она этот дом, совершив сделку на его условиях. Дядя Хайрам был очень доволен тем, что все так удачно сложилось и что дом Уингфилдов по-прежнему принадлежит члену семьи. Он умер во сне спустя сорок восемь часов после подписания официальных документов.

В контракте было оговорено, что она оставляет на службе Моузеза, эконома и по совместительству шофера, с условием возможного аннулирования договора через три месяца. Но уже через три недели они так подружились, что Мирелла удивлялась тому, как она вообще без него до сих пор обходилась.

Двое утренних бегунов приветливо помахали ей и пожелали доброго утра, когда она спустилась по ступенькам парадной лестницы и направилась в сторону Первой авеню. Каждый день в любую погоду она бодрым шагом проходила целых девятнадцать кварталов до здания Секретариата ООН, заглядывая по пути в закусочную Оссарио и Хайми, чтобы выпить чашку кофе и съесть ржаную булочку со сливочным сыром и виноградным желе.

Мирелла всегда входила в это заведение с улыбкой. Тоже мне закусочная! Закуска – это что-то легкое, то, что перехватываешь на бегу. В «Х и О» подавали совершенно другую еду. Все, что ни возьми, даже апельсиновый сок, тяжелым камнем падало в желудок. Мирелла не раз задавалась вопросом, как владельцам Хайми и Оссарио удавалось достигать такого эффекта.

Ей нравилось считать «Х и О» своим «кафе по соседству», своей забегаловкой, своим утренним пабом. Каждое утро в течение пятнадцати минут она вкушала вместе с завтраком ощущение Нью-Йорка в этом дворце из огнеупорной пластмассы.

Она толкнула запотевшую стеклянную дверь и кивнула Хайми, который суетился в конце узкого прохода между столиками и водил мокрой тряпкой по белоснежному плиточному полу. Мирелла села на высокий пластиковый стул у стойки неподалеку от двери. Она любила это место, потому что лучший наблюдательный пункт, позволяющий следить за происходящим внутри и снаружи, трудно было найти, особенно когда пар охлаждался и превращался в крупные капли, ручейками стекавшие вниз по оконному стеклу.

– Привет, – в унисон отозвались два голоса, когда Оссарио высунулся из-за стойки. В руке он держал поднос с рубленой печенью, которая возвышалась грудой размером с футбольный мяч. В другой руке у него была старая битая тарелка с огромной пластиной бастурмы, утопающей в толстом слое желтого жира.

Хайми и Оссарио были самой странной парой во всем Нью-Йорке. Хайми Левин, первоначальный владелец бара, был семидесятитрехлетним ортодоксальным евреем, а Оссарио, иначе Буэнавита Диас Сиентес, тридцатидвухлетним пуэрториканцем и римским католиком. Но, несмотря на эти различия, их связывало пятилетнее деловое партнерство.

Аромат свежего кофе, стекающего по капле в автомат, смешивался с запахом корицы, миндаля и ванили, который источали свежие датские рулеты, выложенные на деревянных подносах. Особую пикантность атмосфере придавал несколько приторный, но все же приятный запах хлебной водки, тмина и дрожжей, на котором был замешан традиционный еврейский хлеб. Запах жареной говядины и бастурмы еще не выветрился, потому что Оссарио только что выставил их в витрине.

– Как обычно? – поинтересовался Хайми, заканчивая с уборкой и удаляясь в кухню через вертящиеся стеклянные двери. Он едва не столкнулся с Хестер, их официанткой, крашеной блондинкой, которая промчалась мимо, прижимая к груди две банки с маринованными огурчиками.

– Конечно, как обычно, – отозвалась Хестер, угрожающе надвигаясь на Миреллу. – Она каждое утро заходит сюда и ест одно и то же. А он каждое утро спрашивает: «Как обычно?» Можно подумать, что она когда-нибудь изменит заказ. Я вас спрашиваю, разве она хотя бы раз сказала: «Нет, сегодня я хочу яичницу с беконом или английские оладьи в масле»? Такого еще не бывало!

– Кто знает? – философски произнес Хайми, выходя из кухни и вытирая руки чистым полотенцем. – Может быть, она когда-нибудь захочет изменить заказ. Она имеет на это право, у нас демократия. И вообще, тебе-то какое дело?

Входная дверь открылась, вошли двое полицейских и сели неподалеку от Миреллы. Хестер отдала Оссарио банки и вернулась за стойку, смахивая несуществующие крошки с груди и разглаживая на короткой облегающей юбке складки, которых не было.

Она проходила мимо Миреллы в тот момент, когда Хайми подошел справа, а Оссарио слева.

– Прекрасное утро, а? – спросил Оссарио, подняв ладони вверх, словно вознося хвалу Господу. – Особенно для такой прекрасной леди. – В этой троице он исполнял роль традиционного итальянского любовника.

– И какой-таки прок мисс Уингфилд от твоего прекрасного утра? – проворчал Хайми.

– Знаете что, – нахмурилась Хестер, – я здесь официантка, и я сама позабочусь о мисс Уингфилд. А ты, Хайми, займись цветом нью-йоркской полиции. – Она ткнула карандашом в сторону новых посетителей. Затем повернулась к Оссарио: – Звонил тот парень, что готовит чили. Он сказал, что опоздает, но чтобы мы не беспокоились, потому что он принесет заказ с собой.

Оссарио отправился по своим делам, проклиная сквозь зубы легкомысленного изготовителя соусов, ему вторили приглушенные ругательства партнера. Хестер была счастлива.

– Так, значит, как обычно, дорогая? – весело поинтересовалась она у Миреллы.

– Доброе утро, Хестер. Да, как обычно, пожалуйста, – улыбнулась она в ответ.

«Как обычно» – выбор, сделанный на основе последовательного исключения блюд, заявленных в меню. Мирелла поняла, что это единственное, что она может есть у «Х и О». «Странная пара» и Хестер не облегчили ей выбор. Ей пришлось пережить долгий адаптационный период. Для того чтобы стать здесь постоянным клиентом, ей пришлось приложить больше дипломатических усилий, чем в ООН, когда пришлось вежливо оформить свой отказ. Но в конце концов «трио» признало ее право на «как обычно»: Хайми предложил ржаную лепешку, Хестер – сливочный сыр, а Оссарио – виноградное желе. Мирелла настояла на черном кофе.

Она поднесла чашку к губам и тут же поставила ее на блюдце. Он был прямо с огня. Мирелла начала снимать упаковку с заранее приготовленной порции виноградного желе, но Хестер вырвала его у нее из рук, развернула и шлепнула на край тарелки.

В этот момент в кафе вошли двое в спортивных костюмах.

– Привет всем, – произнес один из них с легким еврейским акцентом.

– Доброе утро, моя дорогая. – Второй подошел прямиком к Мирелле и приветствовал ее тихим, и, как ему казалось, сексуальным голосом, после чего крикнул, не оборачиваясь: – Привет, Хайми, старый пес, иди позавтракай с нами! Хестер, нам как обычно.