Текст книги "Её единственная страсть"

Дендре едва замечала гостей. Яркие картины собственной жизни перенесли ее в другое время, в другое место, к той жизни, которую она утратила в любви к Гидеону.

– Я на самом деле далеко, снова в Бруклине. Помнишь? Мы были юными, счастливыми и ничего не опасались. Мы были довольны жизнью, не знали и не хотели ничего лучшего. Если не принимать во внимание ушедшей юности, мечтаний матери, нашей самонадеянности, мы все еще как будто живем там.

– Дендре, время не стоит на месте.

Да, но продолжает существовать как воспоминание или как багаж, который мы несем всю жизнь. Я вспоминаю, какой была до встречи с Гидеоном. Какой беззаботной была наша жизнь в Бруклине! Помнишь, как мы гордились, что родились и выросли там, среди выходцев из Европы. Я помню, как познакомилась с Гидеоном. Я сидела на садовой скамейке в Вашингтон-сквер. Стоял солнечный день. Я собиралась позавтракать, держала в руках пакет, приготовленный мамой: бутерброд с языком и швейцарским сыром между толстыми ломтями ржаного хлеба с тмином, книше с мясом, половину маринованного огурца и еще три больших креплаха. И купила стаканчик кофе. Орландо засмеялся:

– Один из легких ленчей нашей мамы. Она была замечательной кухаркой, но очень плохим диетологом.

– Но ты никогда не говорил ей об этом?

– Нет, ни разу.

Я тоже. Она была нашей богиней, опорой нашей жизни. Чего ради было нам обижать маму?.. Гидеон, когда я заметила его, наблюдал за двумя игроками в шахматы. Я подумала, что еще не видела такого красивого мужчины. Он был таким большим и… совершенным, что походил на древнегреческого бога. Излучал одновременно силу и нежность. Он достал из кармана джинсов фляжку, и помню, как я поразилась, когда он сделал из горлышка несколько глотков и протянул ее шахматистам. Раньше я ни разу не видела, чтобы мужчина пил на улице. Через пару минут он заметил меня. Сперва мои ноги. Уставился на них. На мне было легкое черное пальто – дело происходило в начале апреля. Оно было распахнуто, и я запахнула его, чтобы закрыть ноги. Гидеон громко засмеялся и подошел ко мне. «Ты пялилась на меня», – пояснил он вместо приветствия. Он меня поймал, я растерялась. И ответила – да. Он спросил почему, и я ответила, что еще ни разу не видела мужчину, который пьет прямо на улице. Тут Гидеон подсел ко мне. Бесцеремонно распахнул мое пальто и улыбнулся. «У тебя великолепное тело, очень чувственное, – сказал он. – Оно любит солнце. Не закрывайся от меня. Я очень голоден. Не поделишься со мной своим завтраком?»

– И ты поделилась? – спросил Орландо.

– Я не знала, что еще делать. Отодвинулась от него и разорвала бумажный пакет. Разложила на нем еду. «Какая гора еды на ленч! Ты всегда так ешь?» – сказал он. Я сочла этот вопрос странным. Разве не все так едят? Я была уверена, что да. В нашей семье все так ели, наши друзья тоже. Для меня это было нормой. Помню, как удивилась тогда… «А ты нет?» – ответила вопросом на вопрос. «Нет, к сожалению», – признался он и спросил, с чего начинать. «Я начну с бутерброда», – сказала я и отдала ему половину. Там был ломоть мяса толщиной в дюйм, сыра – в полдюйма… ну, ты знаешь маму. Она не умела отрезать ломоть хлеба меньше чем в дюйм толщиной.

Орландо засмеялся:

– Зато папа умел.

Дендре тоже улыбнулась.

– Мама всегда говорила: это потому, что он всю жизнь кроил шкурки животных.

– Удивительно, когда мы были детьми, мне ни разу не приходило в голову, какой они были странной парой и, однако, как дружно жили в браке, несмотря на разницу в характерах.

Дендре пропустила это замечание мимо ушей и продолжала:

– Гидеон спросил, я ли делала этот бутерброд. Помню, я ответила, что нет, в нашей семье еду готовит мать. «Я рос в доме, где бутерброды были тонкими, почти прозрачными. И был вечно голоден, – сказал он. И спросил, запуская зубы в креплах: – А что это?»

Дендре снова засмеялась.

– Я объяснила, что это равиоли с мясной начинкой, потом стала описывать книше как пирог с мясом или картошкой и луком. Гидеон никогда не слышал о еврейской еде. Он был голоден как волк. Я наблюдала, как он поглощал все это, и помню, какой восторг испытала, когда он объявил, что ему понравилась еврейская еда. Я даже отдала ему свой кофе. Доев все, Гидеон улыбнулся мне, и я почувствовала себя безнадежно влюбленной. «Как тебя зовут?» – спросил он. «Дендре Московиц». – «При таком теле, как у тебя, Дендре, и матери, которая так стряпает, я готов немедленно на тебе жениться, поэтому, наверно, следует представиться. Я – Гидеон Пейленберг из Сент-Луиса, голодающий художник, который со временем будет царить в мире искусства. Ты веришь мне?» «Да», – сказала я. Я действительно поверила, Орландо. «Идем со мной». – И он, взяв меня за руку, потянул со скамьи. Собрал остатки нашего завтрака, продолжая держать меня за руку. Потом мы подошли к урне и бросили объедки туда… Я спросила, куда мы идем, и он ответил: в его мастерскую на Нижнем Бродвее. Спросил, где я живу, и, услышав ответ, рассмеялся: «И как я не догадался! У тебя жуткий бруклинский акцент. Нужно как-то избавляться от него». Орландо, мне так отчетливо это помнится, словно было вчера. Как я выдернула у него руку, обидевшись на его замечание. Какую испытала зависть к тому, что у него произношение образованного, культурного человека. «Я горжусь своим акцентом, – заявила я, – и тем, что родилась в Бруклине. Это самый замечательный из пяти районов города, не считая, конечно, Манхэттена. Но Манхэттен – это нечто особое. Ты никогда не бывал в Бруклине?» Я видела по лицу Гидеона, что его удивила, может, даже слегка позабавила моя привязанность к родному району. «Нет, – ответил он. – Знаю только, что он находится на другом берегу Ист-Ривер…»

– Ты лепечешь о прошлом, дорогая. А нужно думать о настоящем. Прошлое мертво, и незачем его воскрешать, – перебил сестру Орландо.

– Для тебя – может быть, но не для меня. Для меня прошлое словно новая демонстрация старого фильма, который я должна посмотреть. И как знать? Может, внимательный взгляд в прошлое поможет мне разобраться в настоящем. Ты, уехав из Бруклина в Гарвард, расстался со своим окружением: мной, мамой и папой, нашим простым маленьким миром великодушных семей и зеленых парков.

– Да, – кивнул он.

– И думаешь, что я нет, так ведь?

Нет, дорогая, ты переехала, но захватила Бруклин с собой. Даже сейчас, здесь, когда весь мир принадлежит тебе, когда твой муж удостоен высших почестей, ты будто бы хочешь принизить его жизнь и труды, да и свои тоже, ради образа жизни среднего класса, экономной, зато бестревожной жизни, какую мы вели в годы своей бруклинской юности. Дендре, глупо оглядываться, перепрыгивая через овраг. Можно упасть в него.

– Это что, оскорбление?

– Нет, милая, предостережение. А теперь давай присоединимся к Гидеону, забудем о тревогах и неприятностях. Ты совершенно не похожа на себя. Просто неузнаваема.

Орландо попросту не понял. С Дендре произошло нечто очень важное. Спящая царевна проснулась.

– Иди, я тут хочу поговорить кое с кем, подойду потом, – сказала она брату.

Едва Орландо скрылся в толпе, Дендре направилась в гардероб, подала номерок и получила длинную шиншилловую шубу. Одевшись, Дендре почувствовала, что это экстравагантное, роскошное произведение искусства в самый раз по ней. Она вышла из музея на холодный свежий воздух и прошла несколько кварталов, потом остановила такси и поехала в центр, на Двадцать седьмую улицу, туда, где она подходит к Гудзону. Среди темных тихих домов бросалась в глаза мигающая неоновая вывеска «Содружество».

Дендре вошла с улицы – этим поздним вечером там не было ни людей, ни машин – в греческий ресторан и была встречена громкими, визгливыми звуками бузуки и бурным приветствием Димитрия Константиноса, владельца. Она увидела исполнительницу танца живота Ясмин, которая вертелась перед множеством большей частью пустых столиков.

«Содружество» оживлялось и заполнялось до отказа клиентами с полуночи до пяти утра. Одинокие греческие матросы, греческие судовладельцы, стосковавшиеся по дому иммигранты, даже коренные ньюйоркцы охотно посещали это заведение как средоточие гостеприимства и веселья.

Щелчок пальцами, и Дендре подвели к одному из столиков у эстрады, где Димитрий сам снял с нее шубу и придвинул стул. Ясмин кивнула и помахала рукой Дендре, не сбиваясь с ритма танца.

– Вы сегодня выглядите королевой, – улыбнулся Димитрий, целуя ей руку.

– Ты сама любезность, – отозвалась она.

Дендре все нравилось в этом шумном, веселом ресторанчике, куда они с Гидеоном выбирались ради духа Греции, которую оба любили. Они скучали по этой стране, когда не появлялись там долго, и приезжали в «Содружество»: здесь их ждала не особенно хорошая греческая кухня, невообразимая греческая музыка, множество Ясмин, перебывавших там за годы. Гидеону нравился дух товарищества, царивший в ресторане, далеком от мира искусства. Нравилась пестрая публика. Художник любил как следует выпить с каким-нибудь незнакомцем и танцевать по-гречески соло, чего не делали многие из греков: то была форма самовыражения, к которому они не стремились.

– Гидеон встретится с вами здесь? – поинтересовался Димитрий.

– Нет. Он на вечеринке. Мне захотелось послушать греческую музыку, выпить вина, посмотреть танец Ясмин и поднять настроение. И вот я здесь. А Гидеон может появиться. Кто знает? Ты знаешь, как он любит танцевать, когда в хорошем настроении.

Дендре не впервые приезжала одна в этот ресторан. У Димитрия было немало клиентов, которые любили при случае выбираться к нему без супругов; просто посидеть, послушать музыку и унестись в какой-то иной мир.

Димитрий вернулся лишь раз, поставил перед Дендре миску очищенных и нарезанных фруктов, чашку густого меда янтарного цвета и тарелку обжаренных и подсоленных фисташек.

Дендре еще несколько минут следила за экзотическим танцем Ясмин, пока пышная, моложавая женщина, увешанная золотыми украшениями, не убежала, трепеща шифоновыми покровами, со сцены. И тут появились звезды «Содружества»: смуглые красивые музыканты с мрачными лицами – игроки на бузуки. С инструментами в руках они сели в ряд лицом к слушателям. Несколько минут спустя музыка проникла в сердце Дендре, и она унеслась мыслями в прошлое.

ФАЙЕР-АЙЛЕНД, НЬЮ-ЙОРК
1961-1993 годы

Глава 4

Дендре пыталась понять, что с ней происходит, когда Гидеон Пейленберг вел ее по Гринич-Виллидж в свою мастерскую. Знакомиться с мужчинами на улице было не в ее характере. Сердце девушки колотилось, приключение с незнакомцем возбуждало.

Дендре потрясло ощущение чувственного удовольствия, когда Гидеон смело распахнул ее пальто, полюбовался ее фигурой, потом продолжал с аппетитом есть ее завтрак. В его глазах была страсть, и это пробудило воспоминание об интимных ощущениях, которые она испытывала до сих пор лишь в спальне, наедине с собой, мечтая избавиться от невинности и заниматься сексом в свое удовольствие.

Секс для Дендре был тайной, столь же притягательной, сколь пугающей. Ей хотелось надежных брачных уз, чтобы узаконить беспокоившую ее могучую, но основательно подавленную чувственность. Встречаясь с еврейскими парнями из Бруклина, большей частью симпатичными, умными, амбициозными, она смотрела на каждого прежде всего как на возможного мужа, потом уже как на сексуального партнера. Страх оказаться отвергнутой как «легко доступная женщина» определял ее отношение к мужчинам. И сводил интимную жизнь к нулю, оставляя ей только воображать физическую близость, о которой Дендре почти ничего не знала и которую жаждала испытать. Девственница поневоле, она совершенно не представляла себе, где найти достойного мужчину, чтобы отдаться ему (как ей внушала мать), и это стало для нее в последнее время гнетущей проблемой. Девятнадцать лет. Время пришло. Ей был нужен сильный, красивый, решительный мужчина. Словом, где-то между Вашингтон-сквер и Нижним Бродвеем Дендре влюбилась.

– Если бы ты шел помедленнее, я бы успевала за тобой, – сказала она Гидеону.

Продолжая держать ее за руку, Гидеон внезапно остановился, развернулся, и она ткнулась ему в грудь. Он засмеялся и сказал:

– Я всегда спешу к чему-то, кому-то, куда-то. Хочу жить полной жизнью, испытать все, а ты – неожиданность, нечто новое, чтобы насладиться тобой, как стряпней твоей матери.

Сообщив это, он перешел с быстрого шага на бег. Дендре приходилось стараться изо всех сил, чтобы не отстать. Миновав несколько кварталов, они сбавили скорость, и Гидеон обнял девушку за плечи. Так они шли по улицам. Волнение и неопытность делали Дендре в глазах Гидеона особенно соблазнительной. Новая знакомая была совершенно не похожа на типичных американок, белокурых красоток, которым он обычно отдавал предпочтение в постели. Ее лицо было намного более выразительным, чем у манекенщицы, в пышном теле никаких недостатков. Походка девушки казалась чувственной, даже эротической, выражение лица – спокойным, сосредоточенным. Он был заинтригован.

Когда они миновали Гринич-Виллидж, Дендре почувствовала тревогу. Улицы, по которым они шли, – грязные, почти безлюдные, если не считать пьяных и бродяг, – вызывали пугающее чувство бедности: сердца, духа и, разумеется, кошелька. Казалось, там не было признаков жизни, за исключением рывшихся в мусоре кошек, несколько зверьков агрессивно преследовали их в надежде получить какой-нибудь корм. Где же булочные, зеленные лавки, сапожные мастерские, аптеки? Из уютного, обжитого Бруклина Дендре попала в кирпично-каменную пустыню.

Наконец Гидеон остановился перед четырехэтажным зданием.

– Пришли. Мне не терпится показать тебе свои работы, услышать, какого ты мнения о них, – сказал он, крепко обняв девушку. И страстно поцеловал ее, перед тем как отпереть тяжелую металлическую дверь, покрытую рисунками. С этим поцелуем из ее сознания исчезли унылая улица, запах бедности и запустения. Дендре чувствовала головокружение от страсти, радость от его живости, волнение от перспективы увидеть его работы. Она чувствовала, как он крепко сжимал ее руку, увлекая в вестибюль здания, который она ожидала найти темным и грязным.

Увидев отразившееся на ее лице облегчение, Гидеон улыбнулся. Весь вестибюль был выбелен, даже пол. У стен стояла какая-то сломанная мебель, но даже она в этих стенах выглядела эстетично.

– Все взято со свалок, – пояснил он.

– Ты превратил выброшенную мебель в скульптуры, – восхитилась Дендре.

Гидеон подумал, что верно ее оценил: девушка хочет жить полной жизнью, ее легко будет воспитать, у нее есть кое-что за душой. Им будет хорошо вместе.

– Ассамблаж, – поправил он, – прикладной ассамблаж. Здесь хранится все мое добро: еда, одежда, необходимые вещи.

Голые лампочки в вестибюле, свисавшие на длинных черных шнурах, отбрасывали скорее теплое сияние, чем яркий свет. Каждая появлявшаяся из темноты вещь дышала живостью, энергией. Дендре поняла, что создатель этих вещей, ее похититель, является природной силой, феноменом, преображающим все, с чем соприкасается. Очарованная тем, что увидела, Дендре сняла пальцы Гидеона со своего запястья. И, потирая затекшую руку, стала расхаживать, рассматривая его работы.

– Не трать время попусту. Это не настоящая моя работа, просто временная мебель бедного голодающего художника.

Гидеон снова обнял ее, поцеловал, на сей раз погладив по шее, потом запустил руки под лиф платья и стал ласкать ее грудь. Дендре напряглась от страха, но не стала вырываться. Он улыбнулся этой неопытности. Такой она нравилась ему еще больше. Он чувствовал, что она потрясена своими чувствами к нему, и это тоже нравилось ему. Взяв Дендре за руки, Гидеон поднес их к губам и поцеловал пальцы. Потом, держа за руку, повел девушку туда, где ей наверняка хотелось оказаться.

Темная, шаткая лестница, по которой они взбирались, была очень крутой и угрожающе отходила от стены. Дендре, которую в другое время угроза падения удержала бы от того, чтобы подняться хотя бы на один пролет, забыла о страхе. Она была так счастлива, что не могла не подниматься вместе с Гидеоном.

Громадный верхний этаж, ничем не перегороженный, был залит полуденным солнечным светом, лившимся из окон в разных концах помещения. И все же это было мрачноватое место с высоким потолком и железными опорными колоннами. Здесь пахло сыростью, масляной краской, льняным маслом, скипидаром. Запах был не столько неприятным, сколько красноречивым. Эта мастерская была островком творческой энергии посреди Манхэттена, местом уединения. Металлические рамы с картинами, белые стены и аккуратность вызвали у Дендре ощущение организованности и целеустремленности. Это было убежище энтузиаста, подвижника, поставившего перед собой огромную задачу.

Краем глаза Дендре увидела несколько картин на подрамниках, холсты, приставленные к стенам, громадный мольберт, большой стол с аккуратно сложенными выдавленными тюбиками масляной краски, жестяными и стеклянными банками со стертыми кистями всевозможных размеров, лист стекла, видимо, служивший палитрой… Гидеон вел ее к месту, где на полу лежали три матраса один на другом. Они были покрыты белыми простынями и старым, потертым восточным ковром, заменявшим покрывало. Стол, вернее, деревянная дверь, положенная на две металлические бочки из-под пива, пара шатких стульев в дальнем от постели углу, обшарпанный холодильник и жалкого вида плита в другом – таковы были житейские удобства Гидеона, не считая книжного шкафа, а также туалета и двойной раковины с выщербленной белой эмалью. Они не были закрыты хотя бы ширмой.

Гидеон повернул девушку лицом к себе и, не выпуская ее рук, отступил на шаг и принялся разглядывать Дендре. Между ними явно возникло влечение друг к другу, невысказанная, но острая потребность, которая требовала удовлетворения. Гидеон выпустил руки и погладил густые черные кудри. Провел пальцем, по ее носу, потом по губам. Ни он, ни она не произнесли ни слова. Гидеон снял с Дендре пальто и позволил ему соскользнуть на пол. Расстегнул пуговицы платья и стянул его с плеч к бедрам. Потом стал разглядывать девушку: превосходные по форме и размеру груди, соски, окруженные темным, восхитительно декадентским ореолом, такие возбуждающие на фоне белой, упругой, шелковистой как атлас кожи. Он был очарован зрелостью, готовностью Дендре Московиц. Он будет писать ее множество раз. Она будет представлять для него меняющиеся аспекты охваченных страстью женщин.

Влечение стало почти невыносимым. Дендре хотела предпринять что-нибудь, но понятия не имела, что и как.

Она знала только одно: ей хочется отдаться этому мужчине. Чтобы он любил ее, как никто и никогда раньше, так сильно, что никогда не захотел бы другой женщины. Дендре была уверена, что в эту минуту Гидеон любил ее именно так. Это было ясно по тому, как он пожирал ее глазами, по восхитительной страсти, сияющей на его красивом лице.

И Дендре была права. Гидеон обожал женщин, женское тело и секс. Секс, вожделение и страсть были для него эликсиром, божественной амброзией. И в этой странной, незрелой, но чувственной девушке было нечто гораздо большее, чем то, о чем говорила ее внешность. Гидеон влюбился в заурядность Дендре Московии, роскошную женщину со страстной скрытной душой, трепетавшей для него, и только для него.

Гидеон раздевался перед ней неторопливо, потому что девушка не могла оторвать от него глаз и он хотел, чтобы она насладилась каждым дюймом его плоти. Он был возбужден, трепетал от желания прильнуть к ней губами, разделить чувственное блаженство. Потрясение Дендре при виде его пениса, так готового к обладанию ею, отражалось в ее глазах. По этому взгляду Гидеон понял, что она еще ни разу не была так бесстыдна с мужчиной, так очарована пенисом, так захвачена мыслью о сексе в струящемся солнечном свете. Ему хотелось, чтобы она ласкала его, возбуждала еще больше. Нет. Она не двинулась к нему. Вместо этого карие глаза наполнились слезами, дыхание стало тяжелым. Он мгновенно понял, что ее мучают страсть и досада на его медлительность.

Гидеон подошел к ней, погладил ее груди, довольно сильно ущипнув длинные, толстые соски. Дендре застонала от удовольствия, а он нежно поцеловал ее в губы, стянул с бедер платье, трусики… Теперь на ней оставались только белый кружевной пояс с резинками, чулки и туфли на высоких каблуках. Гидеон смотрел на нее так, как никто и никогда раньше. Вытянув руки и взяв Дендре за пальцы, Гидеон обошел ее вокруг.

– Я буду писать тебя. Множество раз. Сделаю тебя самой знаменитой в мире натурщицей. Ты великолепна в своей страсти. У тебя очень соблазнительное тело. Я хочу, чтобы весь мир смотрел на тебя и видел, какой ты лакомый кусочек.

Дендре была охвачена огнем. Вновь и вновь она безмолвно молила: «О Господи, пусть он возьмет меня немедленно. Ожидание ощутить его в себе невыносимо. Пожалуйста, пусть это случится сейчас».

Гидеон опустил Дендре на колени.

– Ты восхитительное создание, и я поведу тебя туда, где ты никогда не бывала, мы будем там вместе, пока твоя сексуальная энергия не будет израсходована, а потом пойдем еще дальше. Ты будешь только моей, навсегда, я не оставлю в твоей душе и в сердце места никому, кроме меня. Ты веришь мне?

– Да, – прошептала Дендре, молясь, чтобы это оказалось правдой.

– Тогда покажи, зачем мне это делать, – потребовал он.

Дендре погладила его бедра, провела пальцами по густым, светлым лобковым волосам, потом сунула пальцы ему между ног, но ни разу не коснулась пениса. Гидеона удивило, что она дразнит его. Ему надоели молодые женщины, играющие в эту игру. Будь на ее месте другая, он тут же навсегда выпроводил бы ее из мастерской. Но Дендре… неужели динамистка, которая не собирается отдаться? Это не вязалось с ее искренностью, чистотой духа, которую он ощутил в ней, ее благородством, вожделением и страстью, которые светились в глазах девушки.

– Почему ты отводишь глаза от моего члена, когда хочешь его? Водишь пальцами вокруг пениса, как дешевая динамистка? Не стоит играть в эту игру, и мы оба знаем это. – С этими словами Гидеон обвил ее пальцами член и начал двигать руку Дендре взад-вперед. Другую ее руку он подвел под свои мускулистые ягодицы, чтобы она могла их гладить.

Вздохнув с величайшим наслаждением, он сказал ей:

– О да. Как ты нежно ласкаешь меня. Ты восхитительна.

И закрыл глаза, наслаждаясь.

Дендре почувствовала, как поток силы, энергии струится по ее венам, ее плоти. Она содрогнулась от наслаждения. Когда миг высшего сексуального блаженства прошел, она поняла, что нашла мужчину своей жизни, того, кому хотела отдаться сейчас и навсегда.

Гидеона удивили собственные слова и чувства. Он не назвал бы Дендре легкой добычей, как вначале подумал, увидев девушку. Они хотели друг друга, хотели войти в жизнь друг друга. Он поразился тому, как легко наивная юная женщина завладела его сердцем, хотя этого не удавалось более красивым и искушенным особам. Ему было хорошо с ней. Сексуальное блаженство охватило его тело и душу. Ему нравилось, как она ласкает его. Гидеон представил, как она держит его яички в нежном, теплом, атласном рту, облизывая, будто кошка.

Возбуждение Гидеона почти достигло высшей точки. По-прежнему стоя, он погладил Дендре по голове и сказал:

– Интересно, понимают ли женщины, как приятны эти ощущения мужчине? Ты чудо. Мне нравится, как ты любишь меня.

Гидеон нагнулся, поцеловал ее в губы, стал ласкать их языком, пока они не разошлись, потом, выпрямившись, положил ладони на ее руки и, направив кончик пениса к ее губам, несколько раз провел по ним взад-вперед. Она приоткрыла рот, облизнула пенис. Сначала робко, но потом эротическая страсть, жажда вкусить его полнее взяла верх, и девушка нежно втянула пенис в рот.

Потрясенная собственным бесстыдством и страхом неизвестности, она заколебалась и умоляюще взглянула в глаза Гидеону. Тут он взял власть над их страстью и ее жизнью, и Дендре расслабилась, стала покорной. Каждый из них понимал,"что правила установлены, роли расписаны. Она будет любить его, как ни одна женщина на свете, а он будет любить ее за это.

– Ты никогда раньше не делала этого, не занималась оральным сексом? – мягко спросил он, вынув пенис из ее рта.

– Нет, – призналась Дендре, голос ее звучал чуть громче шепота.

– Для начинающей ты просто великолепна. Это потому, что тебе нравится пенис и ты любишь отдаваться. Я сделаю так, что ты полюбишь это еще больше и будешь всегда хотеть меня. Создам эротический мир, в котором мы будем жить, такой волнующий, что ты не можешь себе представить.

– Обещаешь? – выдохнула Дендре, и оба ликующе рассмеялись. И Гидеон полюбил ее еще больше, потому что они могли вместе смеяться в своей страсти.

Он испытывал восхитительные ощущения, когда медленно входил в ее рот до самого горла, а она инстинктивно облизывала пенис. Он с трудом удерживался от того, чтобы кончить, так как хотел, чтобы первый утонченный оргазм они испытали вместе.

Заключив ее в объятия, он увлек ее на постель.

– Доверься мне, и я сделаю тебя счастливейшей на свете женщиной.

Он расстегнул ее пояс с резинками и отбросил. Потом, устраиваясь между ее уже раздвинутых ног, приподнял Дендре с постели и с жадностью взглянул в ее промежность. Погладил шелковистый бугорок, развел губы и облизнул нежную розовую плоть, касаясь пальцами клитора и щекоча вход в ее самое интимное место.

Дендре пришлось впиться зубами в тыльную сторону ладони, чтобы удержать пронзительный вскрик, таким острым было удовольствие. Она пылала жгучей, как огонь, страстью к своему любовнику. Впиваясь ногтями ему в плечи, едва осознавала, что сжимает свое лоно, вертит задом. Такого она ни разу еще не испытывала. Все мысли из ее головы улетучились. Она хотела, чтобы это длилось еще… Гидеона возбуждало то, что он раскрепостил ее для наслаждения сексуальностью. Мужчина и женщина приняли позу, дающую обоим высшее блаженство орального секса, в которой Дендре могла пылко ласкать его мускулистый зад и спину. Они открыли для себя такую интимность, когда все мысли, весь мир за пределами секса был забыт, и воспарили к высотам эротического блаженства.

Несколько часов спустя Дендре лежала в объятиях любовника, стыдясь, что так легко отдалась первому встречному, гадая, что он может подумать о ней, смущаясь тем огромным наслаждением, какое испытала в сексе с мужчиной, которого знала всего несколько часов. Она была встревожена, потому что Гидеон превратил ее из той, кем она была, в незнакомую женщину.

Гидеон не рассчитывал, что Дендре окажется девственницей. Он не любил лишать девушек невинности и заниматься сексом с теми, кто ничего не знает об эротических ощущениях и о том, как удовлетворить мужчину. Но Дендре оказалась исключением. Робость, страх и удивление, появлявшиеся время от времени в ее глазах, ее искренность дали ему понять, что он первый ее мужчина. Почему-то он любил ее за это больше и был очень нежным, когда входил в нее. Он доставил ей тот самый острый, пугающий, однако восхитительный миг боли, которую испытывает большинство девственниц, но за этим мигом последовали часы наслаждения, какое может дать только великолепный секс.

Они занимались любовью целый день, Гидеон несколько раз погружался в дремоту. Пробудясь напоследок, он повернулся на бок, лицом к Дендре. Она натянула на себя простыню и лежала неподвижно, рассеянно глядя в потолок. Казалось, ее ничто не беспокоит, возможно, она испытывала лишь легкие угрызения совести от того, что какую-то часть себя утратила навсегда. Гидеон поцеловал ее в щеку, погладил по голове. Дендре повернула голову и взглянула на него.

– Ты очень спокойна, – сказал он.

– Даже не знаю, что ответить. Наверное, я ошеломлена тобой, тем, что у нас было.

– Знаю. Хочешь поговорить на эту тему? – спросил он, играя ее волосами и медленно стягивая простыню с ее тела. Дендре сделала попытку укрыться снова, но это было бесполезно. Гидеон стаскивал с нее простыню медленно, дразняще.

– Ты имеешь в виду траханье, а не это. Ты теперь большая девочка, Дендре Московии. И можешь называть вещи своими именами, кстати, ты была очень хороша. Очень.

– Я даже не догадывалась, что способна наслаждаться таким сексуальным декадентством, – сказала она с легкой улыбкой.

Гидеон засмеялся:

– Это уже лучше! Но, дорогая Дендре, то, что ты держала мой пенис в руке, что я затрахал тебя до потери сознания, что ты заливалась нектаром оргазма, своего и моего, вряд ли можно назвать декадентством, это просто секс. Декадентство, порочность, распутство… не для нашего первого эротического турнира. У нас впереди целая жизнь вместе, чтобы разделять эти страсти.

Сердце Дендре затрепетало при словах «целая жизнь вместе». Он влюбился, он хочет на ней жениться! Она прижалась к Гидеону и покрыла его лицо поцелуями. Глаза ее наполнились слезами счастья. Мужчина слегка отодвинул Дендре от себя и привел ее в невообразимо непристойную позу. Ее волосы на подушке выглядели возбуждающе растрепанными. Гидеон повернул ее голову под нужным углом, подсунул окровавленную простыню ей под зад и вытащил между раздвинутых ног, обернул вокруг одного бедра, и Дендре сжала рукой ее угол. Гидеон предложил ей представить себе, что он берет ее, сказал, что она должна напрячь воображение, дабы достичь оргазма, когда он будет рисовать ее.

– Ты великолепна. Нужно запечатлеть тебя на. холсте для себя и для потомства. И мужчины, и женщины будут с обожанием глядеть на тебя, восторгаться тем, какая ты на моих портретах.

С этими словами он как был нагишом побежал по мастерской за громадным листом бумаги и угольными карандашами.

– Гидеон, обещаешь, что никто не увидит этих рисунков?

Не говори глупостей! Когда-нибудь люди будут стоять в очереди возле музеев, чтобы увидеть рисунки, картины, акварели, которые я сделаю с тебя. Будут платить миллионы долларов, чтобы иметь тебя в масле, как я во плоти.

– Возможно, когда-нибудь, но сейчас для меня важно, чтобы то, что произошло, оставалось между нами. Это слишком интимно. Я умру со стыда, если кто-то, кроме тебя и меня, увидит такой рисунок.

Дендре доставляла Гидеону громадное удовольствие с той минуты, как он увидел ее сидящей в одиночестве на скамье. Он воспринимал ее не так, как большинство женщин, с какими ложился в постель. Причина была в чистоте ее обожания. Он никогда не знал любви, щедрости, самопожертвования ради него, и только ради него. Едва он вкусил его, это стало для него необходимым. Он хотел еще такой безоглядной любви, только к нему, навсегда. Дендре станет музой, она будет обогащать его эротические фантазии, его жизнь как художника. А он будет всегда немного превозносить ее ради нее самой. Эта женщина будет любить его до самой смерти. В этом Гидеон был уверен так же, как в том, что завтра взойдет солнце.