Текст книги "Ровно год"

Ист на мгновение зажмуривается.

– Я же говорил, у меня телефон…

– Нет, не разрядился, – перебивает Лео. – Ничего подобного. И сейчас я рядом. Тебе не нужен мобильник, чтобы поговорить со мной.

Ист отводит глаза.

– Я с утра неважно себя чувствовал. Как там в школе?

– Как обычно, – пожимает плечами Лео, потом решает чуточку подколоть Иста: – Кое-кому пришли подтверждения о досрочном зачислении в универ.

Ист кивает.

– Элис приняли в Гарвард?

– Да! Стой, откуда ты… Что, об Элис вообще все знают?

– Она мечтала о Гарварде еще с детского сада. Ну или, во всяком случае, ее родители мечтали. – Ист опять смотрит в сторону, словно ищет, куда бы приткнуть взгляд. – Короче. Я на тебя не злюсь.

– Ладно, тогда какого черта происходит? – Лео выразительно всплескивает руками. – На Рождество ты даришь мне офигенный подарок, а потом… пустота?

– Лео, – едва слышно выговаривает Ист. – Дело не в тебе, ясно?

Лео обжигает стыдом, она вдруг осознает, что ведет себя как надоедливая малявка, повсюду таскающаяся за старшими братьями и сестрами.

– Ист, – робко произносит она, ненавидя тоненькие жалобные нотки в собственном голосе, – что случилось? Ты не… Ты никуда не поступил?

Ист коротко усмехается, хотя Лео от этого не легче, а потом падает на скамейку и закрывает лицо ладонями.

– Нет, – сдавленно произносит он. – Я никуда не поступил.

Тяжесть этого признания обрушивается на Лео, и она бессильно опускается рядом. Она вспоминает фотографию – рождественский подарок Иста, вспоминает, как он снимал видео на спецдороге, как обсуждал с Ниной поступление в колледж и их совместное будущее, и все это с огромной любовью, заботой и талантом. В инстаграме[8]8
   Организация, деятельность которой признана экстремистской на территории Российской Федерации.


[Закрыть] Лео видела много снимков, сделанных любителями, особенно ребятами вроде Иста, но никто из них и близко не дотягивался до его уровня, ничьи больше работы не вызывали столько эмоций.

– Никуда? – брякает Лео. – Совсем?

Ист смотрит на нее в упор:

– Совсем. Фраза «Я никуда не поступил» именно это и означает.

– Да нет, я понимаю, просто… – Что бы Лео ни сказала дальше, все будет не то, однако она все равно говорит: – Ист, ты прекрасный фотограф.

– Лео. – Ист вжимается лбом в подушечки ладоней и глухо рычит, точь-в-точь как Денвер при приближении почтальона: совершенно пустая угроза. – Лео, – повторяет он. – Я никуда не поступил, потому что никуда не поступал.

– Неправда, – возражает Лео. – Ты готовил портфолио, я сама видела.

– Готовил. – Он устало смотрит на нее покрасневшими, воспаленными глазами. – Но так и не отправил.

– Но почему?!

– Потому что! – срывается Ист, и только в этот момент до Лео доходит, что она тоже кричит. – Потому что я сомневался! Что, если бы мои работы посчитали шлаком? Если бы изучили портфолио и сказали: да куда этот кретин лезет! – Ист изображает экзаменатора. – Его мать – фотограф Слоун Истон, верно? Тогда почему у этого парня такие кривые руки?

– Никто бы так не сказал! – негодует Лео, вспоминая фотографии авторства матери Иста, те, что висят на стене в его комнате, напоминая безмолвный алтарь. Не помня себя, Лео вскакивает и нависает над Истом, дрожа от холода в своих промокших конверсах, но в полной готовности сражаться против всех невидимых недоброжелателей. – Но ведь еще есть время, правда? Ты же можешь податься с основным потоком, не обязательно делать это досрочно. – От этой мысли она немного успокаивается. Ничего, еще не поздно все исправить.

Ист, однако, лишь качает головой:

– Нет, Лео. Я не буду подавать документы. Я перегорел.

Внезапно Лео охватывает ярость. Такой пульсирующей, раскаленной добела ярости она не испытывала с того самого случая на рождественской вечеринке.

– Но ты же планировал…!

– Мы планировали, – поправляет он тихо, но его тон совсем не успокаивает. Это другое «тихо». Так же тихо было в больнице после смерти Нины и в Нининой комнате, когда мама потеряла сознание на ее кровати. Так бывает, когда иссякли последние силы. – Мы планировали, – повторяет Ист. – Нина поступает в универ в Лос-Анджелесе, я – в Нью-Йорке. Мы постоянно говорили об этом, обсуждали, как все будет. А теперь если я подам документы, то, не знаю… Черт, получится, что я ее предаю.

Ощутив, как ногти вонзаются в ладони, Лео понимает, что ее руки сами собой сжались в кулаки.

– Нет! Ты двигаешься дальше, Ист! Вперед. Это как…

– Не указывай мне, что я должен чувствовать, Лео.

– Ты должен подать документы!

– Знаешь что? – Ист тоже вскакивает. – Ничего я не должен, ясно? И уж тем более я не обязан поступать по-твоему и делать что-то только потому, что Нина этого уже не может!

Злые слова бьют Лео наотмашь, но она даже не морщится.

– Ты прав! – кричит она. – Нина уже не может, зато ты можешь! Я‑то думала, ты сам этого хочешь!

– Все, чего я хочу, – шипит Ист, – это перестать по ночам видеть во сне искореженное тело Нины на дороге и рядом с ней – тебя, Лео! Черт, я же думал, что вы обе… что ты… – Он судорожно хватает ртом воздух и прежде, чем прячет руки в карман худи, Лео успевает заметить, как они трясутся. – Мне так ее не хватает! Я не могу просто взять и заняться тем, что мы планировали делать вдвоем, ведь я только и буду думать, что делаю это в одиночку! Тогда, после вечеринки, ты сама сказала, что я – единственный, кто все помнит, – продолжает Ист. – Но я не знаю, что хуже – помнить или не помнить. Мне так тоскливо быть единственным в мире человеком, в чьей памяти сохранился этот момент. – Ист сдергивает с головы капюшон, следом – бейсболку, приглаживает волосы, а затем, кряхтя, натягивает бейсболку обратно. – Все, чего я хочу, – это уехать и в то же время никуда не уезжать, и это полный отстой.

Лео часто дышит, как будто это она сейчас кричала. Пожилые супруги, которые прогуливаются по парку, беспокойно поглядывают в их сторону.

– Ну, прости, что разочаровала, – желчно бросает она. – Прости, что у меня, на хрен, непорядок с мозгами и я не могу вспомнить самые страшные минуты в моей жизни.

– Стой, что? Лео, мы же об этом говорили! – снова кричит Ист. – Это несправедливо!

– Да, несправедливо! – в ответ кричит Лео. – С той ночи вообще все несправедливо, и от того, что ты никуда не уедешь, лучше не станет!

– Ладно, допустим. Ну, а ты сама чем занята? Безвылазно сидишь дома и скроллишь Нинин телефон?

– Я не сижу дома «безвылазно»! – возмущается Лео, и, ох, старики на парковой дорожке встревожены уже всерьез, да и мамочки на игровой площадке тоже начинают на них коситься. Если подумать, парк – все-таки не лучшее место для этого разговора. – Я выхожу! Забыл рождественскую вечеринку? С которой мне тебя пришлось вытаскивать? Ту самую, куда ты мне советовал не ходить, помнишь?

Щеки Иста вспыхивают алым, кончики ушей становятся густо-малиновыми.

– Я говорил, что…

– Нина уже никогда не осуществит никаких планов! Никогда, Ист!

– Да без тебя знаю!!

– Но ты-то жив, ты столько всего можешь сделать, ты можешь все, а вместо этого сидишь сложа руки? Господи, как тупо! – Лео гневно топает ногой, хоть и понимает, что выглядит как трехлетка. – Нина не хотела бы этого от тебя услышать. Она бы… она бы рассердилась. Ты бы ее разочаровал.

Одна из мамочек на площадке делает несколько робких шагов в их сторону, напоминая оленя, который вот-вот угодит в расставленную охотником ловушку. Спасайся, мысленно говорит ей Лео.

– Лео. – Ист стоит так близко, что она чувствует аромат геля для стирки, которым пахнет его рубашка. – Прекрати. Блин, ты меня просто раздавишь. Я не могу одновременно держать вас обеих.

Лео плачет.

– Да пошел ты… – всхлипывает она. – Больно тебе, да? А мне, по-твоему, не больно? Я просила тебя только об одном, но ты мне этого не дал! Не захотел помочь мне вспомнить! А теперь еще отказываешься от того, чего так хотела бы Нина. Ты… ты все портишь! – Лео ненавидит себя за эти слова, ведь на самом деле она ничего такого не думает. Она хочет обнять Иста и держаться за него – свою единственную опору, но, кажется, мир между ними разлетелся на кусочки и часть из них потеряна, словно в огромном пазле, который уже не собрать.

– Эй, у вас все хорошо? – интересуется мамочка, и Лео на пару с Истом показывают ей поднятые вверх большие пальцы, хотя лица у обоих мокры от слез. Мамочку их жест убеждает не слишком.

– Я иду домой, – заявляет Лео. – А ты можешь оставаться здесь или отправляться куда угодно. Все, я пас.

– Лео.

– Ты растрачиваешь жизнь зазря! – кричит она, почти не отдавая себе отчета. Голова у нее тяжелая и одновременно какая-то пустая.

Домой она приходит, вымокнув насквозь: небеса таки снова разразились дождем. Мама хлопочет на кухне – наводит порядок в холодильнике, чистит контейнеры, громоздящиеся на столе. Подняв глаза от ящика для овощей, она спрашивает:

– Что случилось?

– Зонтик забыла, – бурчит Лео и ныряет в постирочную за полотенцем.

– Иста видела? – вслед кричит мама, и Лео замирает. Как лучше ответить?

– Да, – наконец выдавливает она.

– Сегодня мне звонил его отец. – Мама, словно в доказательство, демонстрирует мобильник. – Сказал, что пришел с работы, а Иста нет дома. Ушел и записки не оставил, и телефон у него выключен.

– Наверное, просто разрядился, – говорит Лео.

– Ты в курсе, что Ист не подал документы ни в один колледж? Его отец только вчера об этом узнал. Он серьезно волнуется за сына. – Мама достает из холодильника пластиковый контейнер и испытующе смотрит на Лео. – Когда у нас были эти спагетти с фрикадельками? – бормочет она себе под нос, отправляет содержимое контейнера в мусорное ведро, потом оглядывается на Лео и испуганно округляет глаза: – Солнышко, ты чего плачешь?

24 декабря, 22:17
129 дней после аварии

Лео не представляла, как в этом году пройдет Сочельник. Нет, она понимала, что все будет, мягко говоря, не так, как раньше, но вот приезда пожарной бригады точно не ожидала.

Закопченный камин и окутанная дымом гостиная огнеборцев не впечатляют. Денвер встречает толпу у парадной двери, отчаянно виляя хвостом и всем задом. Лео подхватывает песика на руки, пожарные осматривают гостиную. Если кто и замечает следы того, что горело в камине, то никак это не комментирует.

– Простите, простите, – твердит мама. – Я просто забыла открыть дымоход. Мне так неловко, что вам пришлось ехать на вызов в Сочельник.

Лео невольно думает, что, случись это год назад, они непременно предложили бы пожарным печенье, горячее какао или что-то подобное. Так у них было заведено, когда они отмечали Рождество с мамой: печенье, какао и новенькие пижамы для Лео и Нины, два одинаковых комплекта, которые сестры частенько носили до глубокой весны, пускай даже сезон одежды с праздничной символикой давно закончился. А еще каждый год они фотографировались у камина. Эти фото не вешали в рамочках на стену и не пересматривали каждый день, но Лео знала, что все они бережно хранятся в одном альбоме, начиная с самой первой, той, где Лео еще безволосый младенец, а Нина, сияя улыбкой на камеру, держит свою растопырившуюся младшую сестренку на руках.

В этом году о пижамах не вспоминали. Перед камином не фотографировались. Какао не варили, печенье не пекли. А сейчас их камин осматривают трое пожарных в светоотражающих комбинезонах.

– Такое каждый год случается, – обращается один из них к маме. – Вы уверены, что не надышались дымом?

Лео и мама синхронно качают головой, Денвер энергично виляет задней частью туловища, дожидаясь, когда его почешут за ушами. Несколько минут спустя, когда пожарная бригада покидает дом, его терпение вознаграждено. Слава богу, машина уезжает без мигалок и сирены, от воя которой у Лео до сих пор сводит зубы и все тело застыло в напряженном ожидании какой-то уже свершившейся катастрофы.

После того как пожарные уехали и мама, натянув свитер, вышла на лужайку и успокоила встревоженных соседей – все в порядке, ничего страшного, просто забился дурацкий дымоход, – они с Лео стоят в прихожей и смотрят друг на друга. Дымом они не надышались, но в доме до сих пор воняет, словно вблизи костровища в разгар туристического сезона.

– Ну что, – мама упирает руки в бока. – Может, переночуем в гостинице?

Лео улыбается.

Часом позже они стоят в вестибюле отеля «Вестин», мимо которого проезжали раз триста, а внутрь не заходили ни разу. Возле стойки регистрации установлена рождественская елка, вся в праздничных огоньках, негромко играет джазовая композиция – Лео старается вспомнить ее название, пока мама общается с администратором. Денвер, в ошейнике и на поводке, стоит между ними и оглядывается по сторонам с выражением беспримесного собачьего счастья. Лео не может сказать наверняка, то ли он в восторге от перспективы познакомиться с целой толпой новых людей (которые, вероятно, почешут ему пузико), то ли просто рад вырваться из провонявшего гарью дома.

– «Радуйся, мир!» – восклицает осененная Лео. И мама, и администратор удивленно оборачиваются. – Простите, это песня… Я пыталась… просто… А, нафиг.

Свободны лишь номера с одной двуспальной кроватью, а значит, Лео и маме придется спать вместе, но когда администратор передает им ключи со словами: «Доставка еды и напитков работает до полуночи», Лео чуть вздергивает брови.

Разумеется, Лео не предполагала проводить Сочельник в отеле и угощаться закусками из ресторана, однако если она что и усвоила за прошедший год, так это то, что предполагать грядущие события не имеет смысла: Вселенная все равно заберет бразды правления и сделает по-своему.

Вот так и выходит, что Лео и мама в одинаковых белых махровых халатах сидят на огромной двуспальной кровати, уплетают жареную картошку с палочками моцареллы и смотрят на канале «Холлмарк» фильм про дух Рождества. Мама заказала бокал вина, Лео – колу; газировку приносят в стеклянной бутылке, которая смотрится гораздо круче жестяной банки. Если обычно они просто отрывают от рулона бумажные полотенца, то сегодня пользуются льняными салфетками, и это тоже шаг на уровень вверх.

Обмакнув ломтик картошки в соус, похожий на ранч, Лео кидает его в рот. Денвер свернулся калачиком в изножье кровати, голову уложил на лапы. От него пахнет арахисовым маслом, которое прислали из ресторана после того, как официант, доставивший их еду, сказал, что Денвер напоминает ему пса из детства. Сегодня Денверу впервые отдельно подали арахисовое масло, и Лео подозревает, что песик будет разочарован, вернувшись домой к ежедневному сухому корму и редким лакомствам для очистки зубов.

– Это явно снимали в Калабасасе![9]9
   Город на западе США в округе Лос-Анджелес, штат Калифорния.


[Закрыть] —Лео указывает на телеэкран палочкой моцареллы.

Мама, сменившая контактные линзы на очки в роговой оправе, приподнимает брови.

– Да уж, снег выглядит абсолютно ненатуральным. – соглашается она. – Актеры, должно быть, вусмерть зажарились в своих шарфах и шапках.

– Мы с Ниной всегда тайком вылезали из кровати и приходили смотреть телевизор, а вы с папой дрыхли на диване и ничего не слышали.

– И сколько же вам тогда было? – улыбается мама.

– Не знают, может, восемь и шесть. Это все Нина. Она считала старые фильмы романтичными.

Мамина улыбка становится шире.

– Она обожала все, связанное с любовью, верно? Девочка с большим сердцем… – Мама смотрит на Лео: – А тебе эти фильмы нравились?

Лео макает палочку моцареллы в соус маринара, откусывает и приходит к выводу, что сырные палочки даже в холодном виде – это невероятно вкусно.

– Думаю, нам больше нравилось не ложиться спать и всю ночь тусить вместе, и неважно, что там показывали по телевизору. Это был наш… – медленно произносит Лео, словно ее губы впервые пробуют выговорить эти слова, – секрет, и кроме нас никто про него не знал. А теперь знаю только я… то есть до этого момента. Но у нас с Ниной было еще много всего общего, разных приключений, и теперь мне не с кем делить эти воспоминания. Знаешь, именно об этом я больше всего тоскую, когда думаю о Нине: мне не хватает разговоров о ее старых приключениях! И ожидания новых приключений.

Лео не знает, отчего блестят мамины глаза – это слезы или просто свет от телеэкрана?

– Я понимаю, о чем ты, – после долгой паузы говорит мама. – Нина и сама была приключением с той самой минуты, как появилась на свет. Когда она родилась, то просто таращилась на нас. Молча. Не сомневаюсь, она оценивала нас с папой. И не без причины. – Мама мягко усмехается. – Мы понятия не имели, что делали. Да и сейчас не всегда понимаем.

Лео отпивает немного газировки.

– Мам…

– А?

– Стефани беременна.

Лео не собиралась произносить этих слов, они вырвались помимо воли и теперь повисли в воздухе, так что Лео почти видит их, заключенные в мультяшное диалоговое облачко.

Мама моргает раз, второй. Рука с бокалом застыла на полпути ко рту. Мама ставит бокал на тумбочку, потом снова берет его и делает большой глоток.

– Та Стефани, о которой я думаю?

– Папина жена, Стефани. Да, получается, она.

Мама снимает очки. На экране телевизора актриса в намеренно дурацком парике кричит на другую актрису.

– Ну… это… новость. Когда ты узнала?

– Пару недель назад, – говорит Лео, хотя это правда лишь технически: пару недель назад отец и Стефани сообщили ей об этом, а узнала она вовсе не тогда. – Я собиралась сказать тебе раньше, но… – Она взмахивает рукой, имея в виду все, что произошло между ней и мамой за последний месяц. – Никак не выпадал подходящий момент. Зато сегодня – в самый раз, – прибавляет она. Актеры на экране восторженно вздыхают, осененные рождественской благодатью.

Мама грустно улыбается, оценив попытку дочери пошутить, и Лео становится чуточку легче: ощущение, что их автомобиль сейчас сорвется в пропасть, слабеет.

– А ты что об этом думаешь? – интересуется мама.

Лео пожимает плечами и тянется за очередным ломтиком картошки фри. Картофель порезан соломкой, Нине эта разновидность нравилась меньше всего. «Почему я должна класть в рот пять крохотных кусочков вместо одного нормального?» – недовольно ворчала она. Лео тем не менее ест и не жалуется.

– Не знаю, – отвечает она на мамин вопрос. – Наверное, это здорово. – На самом деле ничего и не здорово, и Лео прекрасно знает, какие чувства испытывает, только описать их – задача куда сложнее. Все слова, которыми обозначают эмоции – счастье, печаль, злость, утомление, – черно-белые, но как опишешь серость? Как объяснить, что Лео переживает все эти чувства одновременно, и ни одно из них не то что не противоречит другому, но даже не умаляет остроты?

Мне больно, вот как она бы это сформулировала, если бы не боялась, что таким ответом причинит боль и маме. В телевизоре два главных персонажа обнимаются.

– Уже известно, кого ждут, девочку или мальчика? – спрашивает мама. – И кстати, твой отец вообще планировал мне об этом сообщить?

– Кого ждут, не знаю. И да, папа вроде собирался тебе сказать.

Мама открывает рот (и по морщинке между ее бровями Лео понимает, что сейчас она произнесет в адрес отца что-то совсем нелестное), но в это мгновение Денвер, окончательно разомлевший от арахисового масла и бурного вечера, поворачивается во сне и скатывается с кровати на пол.

Палочки моцареллы и картофельная соломка фонтаном летят вверх: Лео и мама вскакивают будто ужаленные. С песиком все в порядке: он стоит как ни в чем не бывало и лишь слегка смущен. Скормив ему ломтик запрещенной картошки, Лео усаживает его к себе на колени. Денвер ничего не имеет против, а Лео с мамой смотрят «Субботний вечер в прямом эфире» и к теме больше не возвращаются. Да и что тут обсуждать, думает Лео.

Они готовятся ко сну – по очереди умываются и чистят зубы, тоже почти не разговаривая, – а после укладываются в постель. Денвер пристраивается между ними. Будь они дома, пса наверняка сослали бы на пол, но сейчас и мама, и Лео слишком устали, чтобы его прогонять.

Они лежат в темноте. Кажется, что странная тишина гостиничного номера куда громче привычной домашней тишины.

– Я слышу, как ты думаешь, – через некоторое время говорит мама.

– А я – как ты, – отзывается Лео. – Чур, ты первая.

После долгой паузы мама вздыхает:

– Никак не пойму, из-за чего мы с Ниной поссорились. Тогда, помнишь? – Лео помнит. – Нет, правда, зачем я устроила этот скандал? Какая вообще мне была разница? Так глупо вышло, и я… я просто позволила ей уйти. Думала, позже разберемся. Не знаю… мне не хотелось бы вываливать это на тебя, Ли. – Лео вспоминает тот вечер, последний Нинин вечер, тусовку, разговор с Истом на кухне – университеты, клятвы, будущее; это будущее казалось таким ясным и определенным, что сейчас Лео даже смешно. Просто смех, какой глупой она была, считая, что все их планы гарантированно сбудутся. Она хочет поделиться с мамой тем, что на вечеринке сказал ей Ист, но мама перебивает: – Ну, а тебя какие мысли терзают? Выкладывай.

Лео молчит. Денвер вздыхает во сне, как умеют только собаки.

– Знаешь, Нине понравилась бы сегодняшняя ночь. Пожарные, отель, эмоции и все такое. Она поставила бы это Рождество на первое место в топе.

Соседняя половина кровати начинает мелко трястись, и Лео в ужасе замирает, решив, что мама плачет. Ну вот, она таки довела мать до слез, и они не дома, а в чужом месте, и Лео нужно срочно придумать, как все исправить. Затем слышится глубокий вдох, и до Лео доходит, что мама не плачет, а смеется.

– Сто процентов понравилась бы! – соглашается мама. – Нина уже через пять минут перезнакомилась бы со всеми пожарными.

– И о бесплатной доставке еды договорилась бы, – подхватывает Лео, и они обе довольно хихикают.

– Я хочу, чтобы ты знала… насчет той вечеринки… Да, не надо было нам туда идти, но… Нина выглядела так шикарно и была так счастлива… Я многого не могу вспомнить, но хорошо помню, что она была невероятно красива. – Мама шевелится в темноте, потом кладет на матрас вытянутую руку. Лео берет ее пальцы в свои. Мама пожимает их три раза, коротко и уверенно. – В тот вечер Нина была по уши влюблена в Иста и болтала со всеми подряд, и мы сидели на трамплине, и она улыбалась и была такой живой… Понимаешь, она стоит у меня перед глазами, и она настолько живая, что мне не верится, что ее больше нет. Это просто невозможно. Как случилось, что все промелькнуло так быстро? – Мама вновь стискивает пальцы Лео. – Мне нравится, когда мы с тобой говорим о ней, – продолжает Лео, глядя в чужой темный потолок. – Это помогает мне убедиться, что она существовала в реальности.

– Я тоже люблю о ней говорить, – произносит мама. – И она навсегда останется реальной.

– С Рождеством, мам, – шепчет Лео. – С Рождеством, Нина.

Мама крепко сжимает ее руку. Тишина больше не кажется такой громкой.