Текст книги "Убийца шута"

4. Меры предосторожности

Я не знал своего отца, покуда не прибыл в Олений замок. Мать моя была пехотинцем в армии Видящих на протяжении тех двух лет, пока силы Шести Герцогств были собраны на границе Фарроу и Калсиды. Звали ее Гиацинт Фаллстар. Ее родители были фермерами. В год удушающей лихорадки они оба умерли. Моя мать не сумела одна содержать ферму и потому сдала землю кузенам, а сама отправилась в Притопье, искать счастья. Там она стала солдатом герцогини Эйбл из Фарроу. Обучилась владению мечом и показала к этому природную склонность. Когда в приграничье разразилась война и король Шести Герцогств сам прибыл, чтобы вести войска в битву, она была там. Она оставалась с отрядами на калсидской границе, пока армию завоевателей не отбросили на их собственную территорию и не установили новую границу.

Вернувшись на ферму в Фарроу, она родила меня. Человек по имени Роган Хардхэндз последовал за ней на ферму, и она взяла его в мужья. Он служил в армии вместе с ней. Он ее любил. Ко мне, ее сыну-ублюдку, в котором не было его крови, он был не очень-то благосклонен, и я рьяно отвечал ему тем же. И все же мы оба любили мою мать, а она любила нас, так что я буду говорить о нем справедливо. Он ничего не смыслил в фермерстве, но пытался быть полезным. Он был моим отцом до того дня, когда моя мать умерла, и, хотя он был черствым человеком, считавшим меня лишь обузой, видал я отцов куда хуже. Он делал то, что, по его мнению, должен делать отец с сыном: научил меня подчиняться, трудиться как следует и не спорить со старшими. Более того, он трудился изо всех сил бок о бок с моей матерью, чтобы заработать денег и отправить меня к местному писарю учиться читать и писать – сам он этими навыками не владел, но мать считала их жизненно важными. Не думаю, что он когда-нибудь размышлял о том, любит меня или нет. Он делал то, что считал правильным. Я его ненавидел, разумеется.

Но в те последние дни жизни моей матери скорбь нас объединила. Ее смерть потрясла нас обоих, ибо никуда не годная и дурацкая судьба постигла эту сильную женщину. Взбираясь на чердак коровника, она поскользнулась на старой лестнице, и глубоко в ее запястье вонзилась щепка. Мать ее вытянула, и рана почти не кровоточила. Но на следующий день вся рука распухла, а на третий день она умерла. Вот так быстро все случилось. Вместе мы ее похоронили. На следующее утро он посадил меня на мула, дал мешочек с поздними яблоками, сухим печеньем и двенадцатью полосками вяленого мяса. Еще он дал мне две серебряные монеты и велел не сходить с Королевского тракта, который в конце концов приведет к Оленьему замку. В руки мне он вложил свиток, весьма потрепанный, и наказал отдать королю Шести Герцогств. Я не видел этого свитка с того дня, как передал его из рук в руки королю. Знаю, что Роган Хардхэндз был неграмотным. Наверное, его написала моя мать. Я прочел лишь одну строчку, что была снаружи: «Пусть это откроет лишь король Шести Герцогств».

Чейд Фаллстар, «Мои ранние годы»

Вторжение Чейда было подобно шепоту на ухо. Только вот шепот не разбудил бы меня. Нельзя перевернуться на другой бок и заснуть снова, если в твой разум вторгаются посредством Силы.

Ты когда-нибудь жалел о том, что все записал, Фитц?

Чейд никогда не спал. Так было, когда я был парнишкой, а сейчас мне казалось, что чем старше он становился, тем меньше времени ему требовалось на сон. В итоге он предполагал, что я никогда не сплю, и, если я дремал после тяжелого дня физического труда и мой разум не прикрывали крепкие стены, Чейд норовил ворваться в мои сонные мысли с той же бесцеремонностью, с какой входил в мою спальню в Оленьем замке. Когда я был мальчишкой, он просто открывал потайную дверь в моей комнате, спустившись по секретной лестнице из своего логова на башне. Теперь, спустя целую жизнь и на расстоянии многих дней пути, он мог входить в мои мысли. Сила, думал я втайне, воистину чудесная магия, но с ее помощью старик способен сделаться невероятно назойливым.

Я заворочался в кровати, не понимая, где я и что со мной. Голос Чейда всегда звучал в моих мыслях гулко, с теми же командными и нетерпеливыми интонациями, как в те времена, когда я был мальчишкой, а он – куда более молодым человеком и моим наставником. Но это происходило не только из-за силы его слов. Магический контакт наших разумов позволял мне чувствовать отголоски его мнения обо мне. Неттл однажды восприняла меня в большей степени как волка, чем как человека, и до сих пор, когда мы разговаривали при помощи Силы, видела во мне дикого и опасного зверя. А для Чейда я так и остался двенадцатилетним учеником, полностью в его распоряжении.

Я собрал свою Силу и ответил ему:

Я спал.

Но ведь еще совсем рано!

Я почувствовал обстановку вокруг Чейда. Уютная комната. Он откинулся на спинку мягкого кресла, глядя на слабый огонь в очаге. Возле его локтя столик, красное вино в изящном бокале распространяет аромат, а в камине горят яблоневые дрова. Как не похоже на мастерскую убийцы над моей мальчишеской спальней в Оленьем замке… Тайный шпион, служивший королевской семье Видящих, теперь был уважаемым престарелым государственным мужем, советником короля Дьютифула. Не наскучила ли ему эта новая респектабельность? Не утомила, это уж точно!

Совсем рано для тебя, старик. Но я сегодня вечером провел много часов над бухгалтерскими книгами Ивового Леса, а завтра надо встать на рассвете, чтобы отправиться на рынок в Дубы-у-воды и поговорить с покупателем шерсти.

Нелепость! Что ты знаешь о шерсти и овцах? Пошли кого-нибудь из твоих овцепасов, чтобы поговорил с ним.

Не могу. Это моя забота, не их. И вообще-то, я много чего успел узнать об овцах и шерсти, пока живу здесь.

Я осторожно отодвинулся от Молли, прежде чем выбраться из-под одеяла и ногой нащупать рубаху, которую бросил на пол. Нашел, подкинул, поймал и натянул через голову. Бесшумно ступая, пересек погруженную во тьму комнату.

Я не говорил вслух, мне не хотелось потревожить Молли. В последнее время она плохо спала, и несколько раз я застал ее разглядывающей меня, словно из любопытства, с улыбкой на лице. Что-то занимало ее мысли днем и не давало покоя ночью. Я жаждал узнать ее секрет, но не рисковал давить на нее. Когда будет готова, она поделится со мной. По крайней мере, сегодня она спала крепко, и я был этому рад. Жизнь была тяжелей для моей Молли, чем для меня; ноющие и острые боли терзали ее стареющее тело, в то время как мне не приходилось платить такую цену. «Несправедливо», – подумал я и, выскользнув из нашей спальни в коридор, изгнал эту мысль.

Слишком поздно.

Молли нездоровится?

Она не больна. Просто годы берут свое.

Чейд, похоже, удивился:

Ей не обязательно страдать от болей. Круг будет рад помочь с маленькой перестройкой ее тела. Речь не о больших изменениях, просто…

Она не потерпит такого, Чейд. Мы об этом говорили, и таково было ее решение. Она справится со старением на своих условиях.

Как пожелаешь. – Я чувствовал, что он считает глупым мое невмешательство.

Нет. Как пожелает Молли.

Сила действительно могла покончить со многими ее недугами. Сам я иной раз отправлялся в постель с приступами ревматизма, но к утру был совершенно здоров. Платить за эти маленькие исцеления приходилось тем, что ел я как портовый грузчик. В самом деле, ерундовая цена.

Но ты прервал мой крепкий сон не ради того, чтобы поговорить о здоровье Молли. С тобой все хорошо?

Неплохо. Все еще набираю вес после исцеления Силой. Но поскольку это исцеление заодно побороло и множество других мелких недугов, я по-прежнему считаю, что сделка была хорошая.

Я шел по темным коридорам со стенами, обшитыми деревянными панелями, удаляясь от наших удобных покоев в главном здании. Я направлялся в западное крыло, ныне почти заброшенное. Жильцов в нашем особняке становилось все меньше, а для нас с Молли и наших редких гостей вполне хватало и главного здания. Западное крыло было самой старой частью особняка, зимой там царил холод, а летом – прохлада. С той поры как мы закрыли бо́льшую его часть, оно превратилось в последнее пристанище для скрипучих стульев, шатких столов и всего, что Ревел счел слишком обветшалым для ежедневного использования, но все еще слишком хорошим, чтобы выбросить. Поеживаясь от холода, я быстро прошел по темному коридору, открыл узкую дверь и во мраке спустился на один пролет по лестнице для слуг. Перешел в куда более узкий коридорчик, легко касаясь пальцами стены, а потом открыл дверь в свой личный кабинет. Несколько углей еще моргали в очаге. Я прошел мимо стеллажей со свитками и присел у огня, чтобы зажечь от углей свечу. Отнес ее к своему столу и одну за другой зажег несколько тонких свечек в канделябрах. На столе лежал перевод, которым я занимался минувшим вечером. Я сел в кресло и широко зевнул.

К делу, старик.

Я и правда разбудил тебя не для того, чтобы поговорить о Молли, – признал он, – хотя я беспокоюсь о ее здоровье, потому что оно влияет на твое счастье и сосредоточенность Неттл. Я разбудил тебя, чтобы задать вопрос. Все твои журналы и дневники, написанные на протяжении многих лет… ты когда-нибудь жалел о том, что сделал все эти записи?

Я ненадолго задумался. Неровно горящие свечи бросали легкомысленные отблески на края нагруженных свитками стеллажей позади меня. Многие из накрученных на стержни свитков были старыми, кое-какие просто древними. Их края истрепались, пергамент покрывали пятна. Теперь я делал копии на хорошей бумаге, часто переплетал их вместе со своими переводами. Сохраняя то, что было написано на ветшающем пергаменте, я получал удовольствие от работы, а Чейд все еще считал это дело моим долгом перед ним.

Но Чейд говорил не об этих записях. Он намекал на мои многочисленные попытки написать хронику собственной жизни. Я видел много перемен в Шести Герцогствах с той поры, как появился в Оленьем замке в качестве королевского бастарда. На моих глазах мы превратились из изолированного и, как сказали бы некоторые, отсталого королевства в могущественную торговую державу. За годы, что прошли между тем и этим, я стал свидетелем предательства, порожденного злом, и верности, оплаченной кровью. Я видел, как убили короля, и в качестве убийцы свершил свое возмездие. Я не единожды жертвовал жизнью и смертью ради своей семьи. У меня на глазах умирали друзья.

Были периоды в моей жизни, когда я пытался записать все, что видел и делал. И довольно часто мне приходилось поспешно уничтожать эти записи, когда я боялся, что они попадут не в те руки. Я поморщился, подумав об этом.

Я сожалел о времени, потраченном на эти записи, лишь когда мне приходилось их жечь. Досадно долгими часами корпеть над записями только для того, чтобы они за минуты превратились в пепел.

Но ты всегда начинал заново, – заметил он.

Я чуть не рассмеялся вслух.

Начинал. И каждый раз оказывалось, что история изменилась сообразно тому, как изменились мои взгляды на жизнь. Было несколько лет, когда я воображал себя настоящим героем, а в другое время думал, что родился под несчастливой звездой, что жизнь несправедливо меня потрепала.

Я ненадолго отвлекся, погрузившись мыслями в прошлое. На глазах у всего двора я гнался за убийцами моего короля по Оленьему замку. Отважно. Глупо. По-дурацки. Так было нужно. Я не мог сосчитать, сколько раз менял мнение об этом случае за все годы.

Ты был молод, – предположил Чейд. – Молод и полон праведного гнева.

Я испытывал боль, был убит горем, – уточнил я. – Сильно устал оттого, что все мои планы рушились. Устал от необходимости следовать правилам, когда никто другой их не соблюдал.

И это тоже, – согласился он.

Внезапно мне расхотелось думать о том дне – о том, кем я был и что сделал, но главное – о том, почему я это сделал. Это было в другой жизни, которая уже не могла меня тронуть. Старые обиды больше не причиняли мне боль. Или причиняли?

Я вернул Чейду вопрос:

Почему ты спрашиваешь? Собираешься написать воспоминания о собственной жизни?

Возможно. Будет занятие на время выздоровления. Думаю, теперь я чуть лучше понимаю, почему ты предостерегал нас по поводу исцелений Силой. Клянусь яйцами Эля, мне понадобилось слишком много времени, чтобы снова почувствовать себя самим собой. Одежда висит на мне, так что я почти стыжусь показываться людям на глаза. Ковыляю, как человечек из палочек. – Я почувствовал, как Чейд резко меняет тему разговора, словно поворачиваясь ко мне спиной. Он никогда не признавал своих слабостей. – Когда ты все записывал, почему ты начинал этим заниматься? Ты всегда все записывал.

Легкий вопрос.

Это из-за Федврена. И леди Пейшенс.

Писарь, который меня учил, и женщина, которая хотела бы стать моей матерью.

Они оба часто говорили, что кто-то должен написать упорядоченную историю Шести Герцогств. Я решил, будто их слова означают, что это выпало сделать мне. Но каждый раз, когда я пытался писать о королевстве, в конце концов оказывалось, что я пишу о самом себе.

Кто, по-твоему, мог бы это прочитать? Твоя дочь?

Еще одна старая рана. Я ответил честно:

Поначалу я не думал о том, кто может это прочитать. Я все писал для себя, как будто просто для того, чтобы лучше разобраться в случившемся. Все старые сказки, известные мне, имели смысл; добро побеждало, или, возможно, герой трагически погибал, но чего-то добивался своей смертью. И я записывал свою жизнь как сказку, искал для нее счастливый конец. Или смысл.

И вновь мысли мои разбрелись. Я вернулся на много лет назад, к мальчику, который учился ремеслу убийцы ради служения семье, хоть и знал, что эта семья никогда не признает родства с ним. К воину, который с топором в руках сражался против завоевателей, прибывших на кораблях. К шпиону, который служил своему отсутствующему королю, когда вокруг воцарился хаос. Я спросил себя: был ли это я? Так много жизней прожито. Так много имен я носил. И всегда, всегда желал другой жизни.

Я снова потянулся к Чейду:

Все те годы, пока я не мог поговорить с Неттл или Молли, я иногда обещал самому себе, что однажды они смогут все прочесть и понять, почему я не был с ними. Даже если бы я никогда к ним не вернулся, возможно, однажды они бы узнали, что я всегда хотел это сделать. Так что сначала, да, это было что-то вроде длинного письма к ним, объясняющего, что держало меня вдали от них.

Я укрепил свои стены, не желая, чтобы Чейд почуял мою тайную мысль о том, что я, возможно, был не так уж честен в тех ранних попытках, как мог бы. Я был молод, я нашел для себя оправдания, и кто бы не представил себя в лучшем свете из возможных, записывая историю для любимого человека? Или извиняясь перед тем, с кем был несправедлив. Я отбросил эту мысль и адресовал вопрос Чейду:

А ты для кого бы написал свои мемуары?

Его ответ меня удивил до глубины души:

Возможно, со мной все обстоит так же. – Он помедлил, а когда заговорил опять, я почувствовал, что мой бывший наставник передумал о чем-то мне рассказывать. – Возможно, я пишу их для тебя. Ты настолько близок к тому, чтобы быть моим сыном, что прочее для меня не имеет значения. Возможно, я хочу, чтобы ты узнал, каким я был в молодости. Возможно, я хочу объяснить, почему направил твою жизнь в то русло, в какое направил. Может, я хочу оправдаться перед тобой за те свои давние решения.

Сказанное потрясло меня, и не потому что Чейд заговорил обо мне как о сыне. Неужели он искренне верил, что я не знал и не понимал, что им двигало, когда он меня учил и давал мне поручения? Хотел ли я объяснений? Скорее, нет. Я защитил свои мысли, размышляя над ответом. Потом я почувствовал его тихий и беззлобный смех. Выходит, это была проверка?

Ты считаешь, что я недооцениваю Неттл. Она бы не захотела, чтобы я перед ней полностью раскрылся, – заметил я.

Верно. Однако я понимаю тягу к тому, чтобы объяснить свое поведение. Что для меня сложнее понять, так это то, как ты заставил себя сесть и взяться за дело. Я пытался, потому что думаю, что мне нужно это сделать, в бо́льшей степени для себя, чем для того, кто придет после меня, кем бы он ни оказался. Может, как ты выразился, чтобы как-то упорядочить свое прошлое или придать ему смысл. Но это трудно. Что мне записать, о чем умолчать? Где моя история начинается? О чем надо рассказать в первую очередь?

Я улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

Я обычно начинаю с чего-то другого, а в конце концов оказывается, что пишу о себе. – Меня вдруг посетило внезапное озарение. – Чейд, вот о чем я бы хотел узнать – не для того, чтобы что-то объяснить, просто мне всегда было интересно. Ты кое-что о своей жизни мне рассказал. Но… кто решил, что ты станешь королевским убийцей? Кто был твоим учителем?

Подул холодный ветер, и на миг я почувствовал себя так, словно меня безжалостно душили. Ощущение пропало так же внезапно, как появилось, но я почувствовал, как Чейд спешно воздвиг стену. За ней таились темные, жестокие воспоминания. Неужели наставник Чейда вызывал у него такой же ужас и страх, как Гален – у меня? Гален был больше заинтересован в том, как бы потихоньку меня убить, а не обучить Силе. И так называемый мастер Силы почти преуспел. Под предлогом создания нового круга Силы для короля Верити, чтобы помочь ему противостоять пиратам красных кораблей, Гален избивал и унижал меня и почти убил мой магический талант. И он подорвал верность круга истинному монарху Видящих. Гален был орудием королевы Дизайер, а потом и принца Регала, которые пытались избавиться от бастарда-Видящего и посадить Регала на трон. То были темные дни. Я знал, что Чейд понимает, куда унеслись мои мысли. Я признался ему в этом, надеясь, что он немного раскроется:

Да уж. Об этом «старом друге» я не думал много лет.

Едва ли он друг. Но раз уж мы вспомнили о старых друзьях, не получал ли ты недавно весточки от своего давнего приятеля? Шута?

Намеренно ли он так резко сменил тему, пытаясь застичь меня врасплох? Это сработало. Я спрятал от него свои чувства, хоть и понимал, что это само по себе подскажет старому убийце все, что я пытаюсь скрыть. Шут. Я уже много лет ничего о Шуте не слышал.

Я обнаружил, что гляжу на последний подарок, сделанный мне Шутом, – резную фигурку, изображавшую нас троих: его, меня и моего Ночного Волка. Я протянул к ней руку, потом отдернул. Я больше не хотел видеть, как выражение его лица станет иным, нежели застывшая язвительная полуулыбка. Лучше я буду помнить его таким. Мы путешествовали на протяжении многих лет, вместе переносили невзгоды и едва не умерли. Смертей было много, подумал я про себя. Мой волк умер, и мой друг покинул меня, не попрощавшись, и не прислал с той поры ни одного письма. Я гадал, не считает ли он меня мертвым. Я и помыслить не смел о том, не умер ли он сам. Шут не мог умереть. Однажды он признался мне, что на самом деле гораздо старше, чем я думаю, и рассчитывает прожить намного дольше меня. Он назвал это одной из причин своего ухода. Он предупредил, что уходит, перед тем, как мы в последний раз расстались. Он убедил себя, что освобождает меня от уз и обязанностей, наконец-то отпускает на свободу, чтобы я мог следовать собственным наклонностям. Но незавершенное прощание оставило рану, и за годы она превратилась в шрам из тех, что болят на рубеже времен года. Где же Шут сейчас? Почему не прислал мне хоть одно письмо? Если он считал меня мертвым, почему оставил мне подарок? Если верил, что я снова появлюсь, почему не связался со мной? Я оторвал взгляд от резной фигурки.

Я не видел его и не получал известий с той поры, как покинул Аслевджал. Это было… сколько, четырнадцать лет назад? Пятнадцать? Почему ты спрашиваешь сейчас?

Так я и думал. Ты ведь помнишь, что меня интересовали истории о Белом Пророке задолго до того, как Шут объявил себя таковым.

Помню. Я впервые услышал о пророках от тебя.

Я обуздал свое любопытство, отказавшись от расспросов. Когда Чейд впервые начал показывать мне записи о Белом Пророке, я отнесся к ним как к еще одной странной религии из далеких краев. Эду и Эля я понимал достаточно хорошо. Эль, морской бог, был божеством безжалостным и требовательным, из тех, с кем лучше не иметь дела. Эда, богиня возделанных земель и пастбищ, была щедрой и по-матерински любящей. Но даже к этим богам Шести Герцогств Чейд внушил мне лишь малое почтение, а еще меньшее – к Са, двуликому и двуполому богу Джамелии. Так что его увлеченность легендами о Белом Пророке озадачила меня. Согласно свиткам, в каждом поколении рождается бесцветный ребенок, наделенный даром предвидения и способностью влиять на устройство мира, манипулируя великими и малыми событиями. Чейд был заинтригован этой идеей и легендами о Белых Пророках, людях, которые предотвращали войны или свергали королей, запуская каскад малых событий, превращавшихся в великие. В одной хронике описывалось, как некий Белый Пророк прожил тридцать лет у реки лишь ради того, чтобы предупредить определенного путешественника в определенную ночь, что мост рухнет, если он попытается перейти его во время бури. Путешественник, как оказалось, стал отцом великого генерала, и тот сыграл важную роль в победе над войском противника в одной далекой стране. Я считал все это очаровательной чушью, пока не встретил Шута.

Когда он объявил себя Белым Пророком, я не поверил и еще больше усомнился в его словах, когда Шут заявил, будто я стану его Изменяющим, то есть изменю ход истории. И все-таки, несомненно, именно это мы и сделали. Если бы Шут не оказался в Оленьем замке при моей жизни, я бы умер. Его вмешательство неоднократно спасало мою жизнь. В горах, когда я лежал в снегу, умирая от лихорадки, он отнес меня в свой тамошний домик и выхаживал, пока я не поправился. Он сохранил мне жизнь, чтобы драконы сумели вновь занять свое законное место в мире. Я все еще не был уверен, что человечеству это во благо, но нельзя было отрицать, что без него этого бы не случилось.

Я понял, как глубоко погрузился в воспоминания, лишь когда мысленная речь Чейда вынудила меня резко осознать, что он все еще со мной.

Дело в том, что недавно в Баккипе побывали странные люди. Дней двадцать назад. Я не слышал о них, пока они не ушли, иначе нашел бы способ узнать больше. Парень, который мне про них рассказал, говорит, что они назвались странствующими торговцами, но предложить могли лишь дешевые побрякушки и очень заурядные предметы на обмен – стеклянные украшения, латунные браслеты и все такое прочее. Ничего по-настоящему ценного, и, хотя они говорили, будто явились издалека, мой знакомый заметил, что все это показалось ему обычным хламом вроде того, какой городской торговец везет на деревенскую ярмарку, чтобы предложить хоть что-нибудь парню или девушке с половиной медяка в кошельке. Никаких пряностей из далеких земель или редких драгоценных камней. Всего лишь мусор, как у бродячих кустарей.

Выходит, твой шпион решил, что они просто притворяются торговцами. – Я пытался скрыть нетерпение.

Чейд верил в предельно подробные отчеты, ибо правда всегда таится в деталях. Я признавал его правоту, но сейчас мне бы хотелось, чтобы он скорее перешел прямо к сути вопроса, а словесным украшательством занялся позже.

Он подумал, что они на самом деле рассчитывали что-то купить, а не продать, а скорее, бесплатно услышать какие-то сведения. Они расспрашивали, не видал ли кто-нибудь их друга, очень бледного человека. Но странность заключалась в том, что описаний этого «бледного друга» было несколько. Один сказал, что он молодой мужчина и путешествует в одиночку. Другой – что это взрослая женщина с бледным лицом и волосами, путешествует с юношей, рыжеволосым и веснушчатым. Еще один расспрашивал о двоих молодых мужчинах, у одного волосы русые, очень светлые, а у другого – темные, но белая кожа. Как будто они знали только, что ищут необычайно бледного человека, который путешествует один или со спутником.

Или они предполагали, что те, кого они ищут, прибегнут к маскировке. Однако похоже, что они искали Белого Пророка. Но почему в Баккипе?

Они ни разу не произнесли слов «Белый Пророк» и не выглядели праведными пилигримами на пути паломничества. – Чейд помедлил. – Мой парень склонялся к мысли, что они им заплатили или пообещали вознаграждение за поимку жертвы. Один из них как-то ночью напился и, когда друзья пришли в таверну, чтобы его увести, выругал их. На калсидийском.

Интересно. Я и не думал, что у Белых есть последователи в Калсиде. В любом случае Шут не живет в Баккипе вот уже несколько десятилетий. А когда он там был в последний раз, то выглядел скорее смуглым, чем белым. Он пользовался личиной лорда Голдена.

Да, разумеется! Я все это знаю! – Чейд принял мои размышления за попытку освежить его стареющую память и рассердился. – Но мало кто еще знает. Даже если так, их расспросы пробудили кое-какие старые байки про бледного шута короля Шрюда. Но «торговцев» такие старые новости не интересовали. Они хотели узнать о ком-то, кто прошел через Баккип недавно.

И ты решил – возможно, Шут вернулся?

Я не мог не задать себе такой вопрос. И я подумал, что, если так, он бы первым делом искал встречи с тобой. Но если ты о нем не слышал, выходит, это загадка с малым количеством подсказок.

Куда отправились эти «торговцы»?

Я ощутил его досаду, когда Чейд ответил:

Отчет попал ко мне слишком поздно. Мой парень не думал, что это окажется так важно для меня. Ходят слухи, что они отправились по Речной дороге вглубь суши.

К Ивнякам. Ты сказал – двадцать дней назад. Больше о них не было известий?

Они, похоже, знают толк в том, как надо исчезать.

Выходит, не торговцы.

Нет.

Мы оба помолчали, осмысливая те крупицы сведений, что у нас были. Если они направлялись в Ивовый Лес, то должны были уже прибыть. Может, так оно и вышло, а потом они прошли через поселок и двинулись дальше. Фактов было слишком мало даже для описания головоломки, не говоря уже о ее решении.

Вот тебе еще кое-что интересное, – снова заговорил Чейд. – Когда мои шпионы доложили, что у них нет новостей ни о бледном страннике, ни о тех торговцах, один спросил, не интересуют ли меня истории о других удивительно бледных людях. Когда я сказал, что интересуют, он поведал об убийстве на Королевском тракте четыре года назад. Там нашли два трупа, оба в чужеземной одежде. Их обнаружили королевские стражи во время обычного патрулирования. Парня забили дубинками насмерть. Рядом с ним нашли другое тело – жертву описали как молодую девушку, бледную как рыбье брюхо, с волосами цвета сосулек. Она тоже была мертва, но никто не учинил над ней насилия. Похоже, она умерла от какой-то изнуряющей болезни. Она была худой как скелет, но прожила дольше мужчины, судя по тому что пыталась перевязать его рану, оторвав полосы от своего плаща. Возможно, компаньон ухаживал за ней в болезни, и, когда его убили, она тоже умерла. Ее нашли на некотором расстоянии от его трупа, рядом с маленьким походным костром. Если у них и были припасы или лошади, все украли. Никто их не разыскивал. Моему шпиону это убийство показалось странным. Прикончили мужчину, но не тронули и оставили в живых больную женщину. Какие разбойники с большой дороги на такое способны?

От этой истории меня почему-то пробрал озноб.

Может, она пряталась, когда на них напали. Это может оказаться ерундой.

Или наоборот. – Взвешенный тон Чейда предлагал мне поразмыслить. Малая толика сведений. – На ней были желтые сапоги. Как на твоей посланнице.

У меня волосы на голове зашевелились от беспокойства. Воспоминания о ночи Зимнего праздника снова ожили. Как Ревел описал посланницу? Руки белые как лед. Я решил, что они были обескровлены от холода. А если она была Белой? Но новость Чейда была об убийстве, случившемся четыре года назад. Моя посланница появилась три зимы назад. А его шпионы сообщили про еще одного посланца – или, возможно, двух – всего двадцать дней назад. Итак, возможно, это цепь посланников, возможно, Белых. Возможно, от Шута? Я хотел поразмыслить над этим в одиночку. Я не хотел, чтобы это оказалось правдой. Мысль о том, что я пропустил его послание, рвала мне сердце на части. Я отверг известие от него.

Или это может оказаться что-то, не имеющее никакого отношения ни к одному из нас, – ответил я Чейду.

Почему-то я в этом сомневаюсь. Но я теперь позволю тебе отправиться обратно в постель. Ты всегда делался раздражительным, если не высыпался.

Твоими стараниями, как правило, – парировал я, и Чейд, к пущей моей досаде, рассмеялся, прежде чем исчезнуть из моего разума.

Одна из свечей почти догорела. Я ее затушил. До утра осталось недолго; лучше уж зажечь еще одну, уснуть все равно уже не получится. Зачем Чейд вызвал меня при помощи Силы? Спросить о моих записях или подразнить крупицей новостей о чужеземных странниках, то ли связанных, то ли не связанных с Шутом? У меня было слишком мало сведений, чтобы размышлять, но в самый раз, чтобы бодрствовать. Возможно, мне стоит остаться за столом и вернуться к переводу; этой ночью мне точно не знать больше покоя, благодаря Чейду. Я медленно встал и огляделся. В комнате было грязно. Пустой бокал из-под бренди на столе, и два пера, которые я испортил прошлым вечером, когда точил. Надо бы тут прибраться. Я не пускал в свой кабинет слуг; я бы весьма удивился, узнав, что кто-то из них помимо Ревела в курсе того, как часто я пользуюсь этой комнатой. Я редко приходил сюда в дневное время или долгими вечерами – их мы делили с Молли. Нет. Здесь я прятался от беспокойных ночей, от тех периодов, когда меня покидал сон или беспощадно осаждали кошмары. И я всегда приходил сюда один. Чейд привил мне скрытность, и эта привычка меня так никогда и не покинула. Я был единственным хранителем этой комнаты в полузаброшенном крыле дома. Я приносил дрова и выносил пепел. Я подметал и мыл… ну, время от времени подметал и мыл. Комната сейчас отчаянно нуждалась в уборке, но я почему-то не мог собраться с силами, чтобы заняться этим.

Вместо этого я потянулся где стоял, потом замер с поднятыми над головой руками, не сводя глаз с меча Верити на каминной полке. Меч сделала Ходд, и она была лучшей из всех кузнецов, каких когда-либо знавал Олений замок. Она умерла, защищая короля Верити. Потом Верити отказался от человеческой жизни ради народа и вошел в своего дракона. Теперь он спал в камне, навсегда удалившись за пределы моей досягаемости. Внезапная острая боль потери была почти физической. Пришлось быстро выйти из комнаты – в тех стенах слишком многое соединяло меня с прошлым. Я позволил себе еще раз медленно обвести ее взглядом. Да. Здесь я хранил свое прошлое и все смущающие разум чувства, которые оно во мне пробуждало. Сюда я приходил, пытаясь разобраться в своей истории. И здесь я мог преградить ей путь, закрыв дверь на засов, чтобы вернуться к своей жизни с Молли.