Текст книги "Ученик убийцы"

– Да уж конечно. – Он усмехнулся. – Очень правдоподобная история. Немного чересчур для простого совпадения, ублюдок. – Он снова швырнул в меня это слово.

Видимо, я выглядел одновременно уязвленным и смущенным, потому что Верити фыркнул в своей грубоватой манере и сказал:

– Не обращай на него внимания, мальчик. Ты и правда задал нам страху. Речной корабль только что вошел в город с вымпелом срочного сообщения на мачте. Когда мы с Регалом поехали, чтобы взять его, – прости господи! – оказалось, что это от Пейшенс, сообщение, что Чивэл мертв. А потом мы поднимаемся по дороге – и что мы видим? Точную его копию – ну, когда он был мальчиком, конечно, – стоящую перед нами. И, само собой разумеется, мы были в таком настроении, и…

– Ты полный идиот, Верити, – выплюнул Регал. – Трубишь об этом на весь город, хотя сам король еще не знает. И не вкладывай в голову ублюдка мыслей о том, что он похож на Чивэла. Судя по всему, у него их и без тебя хватает, и за это мы должны благодарить нашего драгоценного папеньку. Поехали. Надо доставить послание.

Регал снова вздернул голову жеребца и вонзил шпоры в его бока. Я смотрел, как он удаляется, и мгновение, клянусь, думал только о том, что сразу, как приду в замок, должен пойти в стойло и посмотреть, насколько поранены губы несчастного животного. Но почему-то я поднял голову, посмотрел на Верити и сказал:

– Мой отец умер.

Верити неподвижно сидел на лошади. Выше и плотнее, чем Регал, он тем не менее лучше ездил верхом. Думаю, это потому, что он был настоящим солдатом. Некоторое время он смотрел на меня молча, потом сказал:

– Да. Мой брат умер. – Он подарил мне это, мой дядя, – мгновение настоящего родства. Думаю, что именно тогда я стал совершенно иначе относиться к Верити. – Залезай мне за спину, мальчик, и я отвезу тебя в замок, – предложил он.

– Нет, спасибо. Баррич снял бы с меня шкуру за езду на лошади вдвоем по такой дороге.

– Это верно, мальчик, – добродушно согласился Верити. Потом сказал: – Мне жаль, что ты узнал об этом вот так. Я не думал… Просто я еще не могу поверить, что это случилось на самом деле.

На миг в его глазах промелькнула искренняя скорбь, которую он тщательно сдерживал, потом принц наклонился к лошади, шепнул ей что-то, и она рванулась вперед. Через мгновение я снова остался на дороге один.

Начался моросящий дождь, и совсем стемнело, а я все еще стоял на дороге. Я смотрел вверх, на замок – черный силуэт с несколькими светящимися окнами на фоне звезд. И на мгновение мне захотелось бросить корзинку, бежать в темноту и никогда не возвращаться. «Интересно, кто-нибудь когда-нибудь будет искать меня?» – подумал я. Но вместо этого я переложил корзину в другую руку и начал медленно подниматься назад, в гору.

Глава 7
Задание

После смерти королевы Дизайер ходили слухи, что она была отравлена. Я решил письменно изложить здесь то, что мне известно доподлинно. Королева Дизайер действительно умерла от отравления, но она травила себя сама в течение долгого времени, и король Шрюд был совершенно в том неповинен. Он, напротив, пытался отучить ее от дурманящих снадобий. Советовались с врачами и травниками, но как только удавалось убедить королеву отказаться от одной сладкой отравы, тотчас же находилось что-то другое.

К концу последнего лета своей жизни она стала еще более безрассудной, употребляя несколько снадобий одновременно и не делая больше никаких попыток скрыть свои пристрастия. Ее поведение было величайшим испытанием для Шрюда, так как, когда королева была пьяной от вина или обезумевшей от трав, она выкрикивала дикие обвинения и подстрекала людей к бунту, нимало не заботясь о том, кто мог это услышать и что происходило вокруг. Казалось, ее невоздержанность могла бы лишить ее приверженцев пустых иллюзий, но, напротив, они утверждали, что Шрюд или довел королеву до самоубийства, или отравил. Но я могу сказать с полнейшей осведомленностью, что ее смерть не была делом рук короля.

Баррич остриг мои волосы в знак траура. Он оставил их длиной в толщину пальца. В знак скорби собственную голову он обрил наголо, не пожалев даже бороды и бровей. Бледная кожа резко контрастировала с его покрасневшими щеками и носом. От этого он выглядел очень странно, даже более странно, чем лесные люди, которые приходили в город и чьи волосы были склеены смолой, а зубы выкрашены красным и черным. Дети смотрели на этих дикарей и перешептывались за их спинами, когда те проходили мимо, но испуганно шарахались от Баррича. Думаю, что дело было в его глазах. Мне случалось видеть пустые глазницы черепов, в которых было больше жизни, чем в глазах Баррича в те дни.

Регал послал человека попенять Барричу на то, что он обрил свою голову и остриг мои волосы. Так полагалось скорбеть по коронованному королю, а не по человеку, который отрекся от престола. Баррич сверлил этого посланца тяжелым взглядом, пока тот не ушел. Верити подстриг волосы и бороду на ширину ладони, и это было трауром по брату. Некоторые из стражников замка отрезали куски от заплетенных косиц, как делают солдаты в память о погибшем товарище, но то, что Баррич сделал с собой и со мной, было чрезмерным. Люди косились на нас. Мне хотелось спросить его, почему я должен носить траур по отцу, которого никогда не видел, по отцу, который ни разу не приехал посмотреть на меня, но довольно было одного взгляда на его застывшие глаза и сжатые губы, чтобы я поперхнулся собственным вопросом. Никто не донес Регалу, что Баррич срезал в знак траура по пряди с гривы каждой лошади, никто не рассказал о едком дыме, поднявшемся над этими жертвенными волосами. У меня было смутное ощущение, что так он посылает части наших духов вместе с духом Чивэла. Это был какой-то обычай, который он перенял еще от бабушки.

Баррич как будто умер. Холодная необходимость оживляла его тело, и он исполнял всю работу безукоризненно, но без радости или удовлетворения. Подручные, которые прежде соперничали, стараясь заслужить его рассеянный кивок или брошенную мимоходом похвалу, теперь избегали взгляда Баррича, как бы стыдясь за него. Только Рыжая не покидала его. Старая сука украдкой следовала за ним, куда бы он ни пошел, не получая в награду ни взгляда, ни прикосновения. Она всегда была с ним. Однажды я приласкал ее из сочувствия и даже осмелился прощупать ее сознание, но нашел только немоту, к которой страшно было прикоснуться. Она скорбела вместе с хозяином.

Зимние штормы свирепо бились о скалы. В эти дни холод был особенно безжизненным, отрицавшим всякую возможность лета. Чивэла похоронили в Ивовом лесу. В замке был мягкий траурный пост, но он быстро закончился. Это было в большей степени соблюдение приличий, нежели настоящий траур. Те, кто искренне его оплакивал, по-видимому, обвинялись в дурновкусии. Общественная жизнь принца Чивэла должна была закончиться с его отречением; и так бестактно с его стороны было продолжать приковывать к себе внимание и после смерти.

Спустя целую неделю после кончины моего отца я проснулся, ощутив знакомый сквозняк с тайной лестницы и увидев приглашающий желтый свет. Я встал и пошел навверх в свое убежище. Хорошо будет уйти от всего этого, чтобы снова вместе с Чейдом смешивать травы и вдыхать аромат странных курений. Я не хотел больше оставаться в подвешенном состоянии, в котором пребывал после смерти Чивэла.

Но рабочая часть комнаты была темной, очаг там не горел. Чейд сидел у камина на другой, жилой половине. Он кивнул мне на место рядом со своим креслом. Я сел и поднял взгляд на него, но Чейд смотрел в огонь. Потом, не говоря ни слова, положил на мои встопорщенные волосы свою покрытую шрамами руку. Некоторое время мы просто сидели так, молча глядя на языки пламени в камине.

– Что ж, вот так, мой мальчик, – промолвил Чейд наконец и не стал продолжать, как будто сказано было уже достаточно.

Он взъерошил мои короткие волосы.

– Баррич меня постриг, – сказал я внезапно.

– Вижу.

– Я ненавижу их. Они колются, и я не могу спать. Капюшон не держится, и я выгляжу глупо.

– Ты выглядишь как мальчик, оплакивающий отца.

Некоторое время я молчал. Я думал о своих волосах как о немного более длинном варианте стрижки Баррича. Но Чейд был прав. Волосы были подстрижены как у мальчика, оплакивающего отца, а не как у подданного, скорбящего по своему королю. Это рассердило меня еще больше.

– Но почему я должен оплакивать его? – У Чейда можно было спросить то, о чем я не осмеливался заговорить с Барричем. – Я даже не знал его.

– Он был твоим отцом.

– Он зачал меня с неизвестной женщиной. Узнав обо мне, он уехал. Отец! Он никогда не думал обо мне.

Я чувствовал себя бунтовщиком, произнося это вслух. Все это приводило меня в ярость – безумное страдание Баррича, а теперь еще и тихая скорбь Чейда.

– Этого ты не знаешь. Ты слышал только сплетни. Ты недостаточно взрослый, чтобы понимать некоторые вещи. Ты никогда не видел, как дикая птица отвлекает хищников от птенцов, притворяясь раненой.

– Не верю в это, – сказал я, но между тем уже не был так уверен в праведности своего негодования. – Он никогда ничего не сделал, чтобы дать мне знать, что беспокоится обо мне.

Чейд обернулся, чтобы посмотреть на меня, глаза его были запавшими и покрасневшими.

– Если бы ты знал, что он беспокоится, знали бы и остальные. Когда ты станешь мужчиной, может быть, поймешь, чего ему это стоило. Не знать тебя, чтобы ты оставался в безопасности. Чтобы враги Чивэла не замечали тебя.

– Что ж, теперь я не узнаю его до конца моих дней, – сказал я сердито.

Чейд вздохнул:

– И конец твоих дней наступит гораздо позже, чем наступил бы, если бы твой отец признал тебя наследником. – Он помолчал, потом осторожно спросил: – Что бы ты хотел узнать о нем, мой мальчик?

– Все. Но откуда ты его знаешь? – Чем спокойнее был Чейд, тем увереннее я себя чувствовал.

– Я знал Чивэла всю его жизнь. Я… работал с ним. Много раз. Мы были, так сказать, рука и перчатка.

– Ты был рукой или перчаткой?

Каким бы грубым я ни был, сегодня Чейд упорно отказывался сердиться.

– Рукой, – сказал он, немного подумав. – Рукой, которая действует исподволь, незаметно, прикрытая бархатной перчаткой дипломатии.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

Против собственной воли я был заинтригован.

– Можно кое-что сделать. – Чейд откашлялся. – Что-то может случиться, и это облегчит работу дипломату или заставит противную сторону с большей охотой вести переговоры. Что-то может произойти…

Мой мир перевернулся. Реальность нахлынула на меня внезапно, как видение. Я вдруг понял, чем был Чейд и чем должен был стать я.

– Ты хочешь сказать, что один человек может умереть и с его преемником будет из-за этого легче вести переговоры. Он будет более уступчив из страха или из…

– Благодарности. Да.

Холодный ужас сковал меня, когда все кусочки внезапно сложились в общую картину. Все уроки и заботливые наставления – вот к чему они вели. Я начал подниматься с места, но рука Чейда внезапно сжала мое плечо.

– Или человек может прожить на пять или десять лет дольше, чем кто-либо мог подумать, и принести на переговоры мудрость и терпимость, приходящие с возрастом. Или ребенок может излечиться от коклюша, и его мать внезапно с благодарностью поймет, что наше предложение идет на пользу обеим сторонам. Рука не всегда приносит смерть, мой мальчик. Не всегда.

– Достаточно часто.

– Я никогда не скрывал этого от тебя.

В голосе Чейда я услышал две нотки, которых никогда не слышал раньше: желание оправдаться и боль. Но молодость безжалостна, и я сказал:

– Я не думаю, что хочу чему-нибудь у тебя учиться. Наверное, я пойду к Шрюду и скажу ему, пусть найдет себе кого-нибудь другого, чтобы тот убивал для него людей.

– Воля твоя. Но сейчас я тебе этого не советую.

Его спокойствие застало меня врасплох.

– Почему?

– Потому что это сведет на нет все, что Чивэл пытался для тебя сделать. Это привлечет к тебе внимание. А сейчас оно тебе совсем ни к чему. – Чейд говорил медленно, с расстановкой, слова его были весомыми.

– Почему? – Я невольно понизил голос до шепота.

– Потому что кое-кто захочет окончательно поставить точку на истории Чивэла. А это лучше всего можно сделать, устранив тебя. Они будут следить за тем, как ты переживаешь смерть отца. Не возникают ли у тебя вредные идеи, не строишь ли ты планов? Не станешь ли ты теперь такой же костью в горле, какой был для них Чивэл?

– Что?

– Мой мальчик, – сказал Чейд и притянул меня к себе. Впервые он заговорил со мной таким тоном. – Сейчас тебе надо быть тихим и осторожным. Я понимаю, почему Баррич остриг твои волосы, но, по правде говоря, я хотел бы, чтобы он этого не делал. Я хотел бы, чтобы никто не вспомнил, что Чивэл был твоим отцом. Ты еще такой цыпленок… Но выслушай меня. Сейчас не меняй ничего в жизни. Делай то же, что раньше. Подожди шесть месяцев или год. Потом решай. Но сейчас…

– Как умер мой отец?

Чейд испытующе посмотрел на меня:

– Разве ты не слышал, что он упал с лошади?

– Да. Но я слышал, что Баррич ругал человека, который сказал это, утверждая, что Чивэл не мог упасть, а лошадь не могла его сбросить.

– Барричу лучше бы придержать язык.

– Так как же умер мой отец?

– Не знаю. Но, как и Баррич, я не верю в то, что он упал с лошади. – Чейд замолчал.

Я опустился на пол, сел у его голых костлявых ног и уставился на огонь.

– Меня тоже убьют?

Он долго молчал.

– Не знаю. Нет, если я смогу помешать этому. Думаю, сперва твоим врагам придется убедить короля Шрюда, что это необходимо. А если они это сделают, я буду знать.

– Значит, ты думаешь, что это идет из замка.

– Да. – Чейд долго ждал, но я молчал, не желая спрашивать. Тем не менее он ответил: – Я ничего не знал. И уж подавно не прикладывал свою руку. Они даже не обращались ко мне. Вероятно, они понимали, что я не просто откажусь. Я бы проследил, чтобы этого никогда не произошло.

– А-а. – Я немного успокоился. Но мой наставник к тому времени уже слишком хорошо обучил меня придворному образу мыслей. – Тогда они, наверное, не пришли бы к тебе, если бы решили покончить со мной. Побоялись бы, что ты и меня предостережешь.

Он взял меня рукой за подбородок и повернул мое лицо так, что наши глаза встретились.

– Смерть твоего отца должна быть самым серьезным предостережением, которое тебе потребуется – сейчас или когда бы то ни было. Ты незаконнорожденный, мальчик. Мы всегда делаем их уязвимыми и представляем для них опасность. Нас всегда готовы убрать, за исключением тех случаев, когда мы совершенно необходимы для их собственной безопасности. Я кое-чему научил тебя за последние несколько лет. Но этот урок ты должен запомнить лучше всех прочих и никогда не забывать о нем. Если когда-нибудь окажется, что ты им не нужен, они убьют тебя.

Я посмотрел на него, широко раскрыв глаза.

– Я им и сейчас не нужен.

– Не нужен? Я старею. Ты молод и послушен, в твоем лице и манерах видна королевская кровь. До тех пор, пока ты не выкажешь никаких ненужных амбиций, с тобой ничего не случится. – Он помолчал, потом осторожно подчеркнул: – Ты мальчик короля. Исключительно его. Ты, возможно, и не представлял себе, до какой степени это так. Никто не знает, что я делаю, и, вероятно, все забыли, кто я такой. Или кем я был. Если кто-нибудь и знает о нас, то только от короля.

Я сидел и пытался собрать все это воедино.

– Тогда… ты сказал, что это идет из замка. И если тебя не использовали, значит, это не от короля… Королева! – Я сказал это с внезапной уверенностью.

Глаза Чейда оставались непроницаемыми.

– Это опасное предположение. И еще более опасное, если ты думаешь, что каким-то образом можешь на него опереться.

– Почему?

Чейд вздохнул:

– Когда у тебя появляется идея и ты решаешь, что это правда, то иногда становишься слепым к другим возможностям. Обдумай их все, мальчик. Возможно, это был несчастный случай. Может быть, Чивэл был убит кем-то, кого он оскорбил в Ивовом лесу. Может быть, это не имеет никакого отношения к тому, что он принц. Или, может быть, у короля есть еще один убийца, о котором я ничего не знаю, и это была рука короля.

– Ты ничему этому не веришь.

– Нет. Не верю. Потому что у меня нет никаких доказательств в пользу всех этих предположений. Так же как у меня нет ничего, позволяющего утверждать, что смерть твоего отца была делом рук королевы.

Это все, что я помню о том разговоре. Но я уверен, что Чейд намеренно предлагал мне обдумать, кто мог действовать против моего отца, чтобы исподволь внушить мне настороженность к королеве. Я все время размышлял об этом, и не только в те дни, которые последовали за этим разговором. Я исполнял свои обязанности, мои волосы постепенно отрастали, и к началу лета жизнь, казалось, вернулась в обычную колею. Раз в несколько недель меня посылали в город с поручениями. Вскоре я заметил, что, независимо от того, кто посылал меня, один или два пункта в списке исходили от Чейда, и догадался, кто стоит за редкими глотками свободы. Мне не удавалось проводить время с Молли каждый раз во время выходов в город, но я стоял под окном ее лавки, пока она не замечала меня и мы не обменивались кивками. Однажды я слышал, как кто-то на рынке рассказывал о ее прекрасных душистых свечах и говорил, что никто не делал таких со времени смерти ее матери. И я улыбнулся и порадовался за нее.

Наступило лето и принесло к нашим берегам тепло, а с ним и лодки жителей Внешних островов. Некоторые приезжали как честные торговцы и привозили товары из дальних стран: меха и амбру, слоновую кость и бочонки жира – и длинные истории, от которых у меня до сих пор мурашки бегут по коже, как и в годы моего детства. Наши моряки не доверяли им и называли их шпионами, а то и похуже. Но товары островитян были богатыми, а золото, которым они расплачивались за вина и зерно, было чистым и тяжелым, так что наши купцы охотно брали его.

Но навещали наши берега и другие островитяне, хотя и довольно далеко от Баккипа. Они приходили с ножами и факелами, с луками и стенобитными таранами, чтобы грабить и насиловать в тех же селениях, в которых они грабили и насиловали долгие годы. Иногда это казалось кровавым и тщательно разработанным состязанием: они искали неподготовленные и плохо вооруженные селения, а мы пытались заманить их уязвимыми на вид целями, а потом убивать и грабить самих пиратов. Но если это и было состязание, то в это лето счет был не в нашу пользу. Каждый мой визит в город был полон новостями о новых разрушениях и возрастающем ропоте.

Наверху, в замке, солдаты поговаривали о странной глупости командования, и я разделял это мнение. Островитяне с легкостью уходили от наших патрульных кораблей и никогда не попадали в наши ловушки. Они нападали именно там, где наша оборона была слабее всего, где мы меньше всего ожидали набега. Наиболее тяжело это ударило по Верити, потому что после отречения Чивэла именно на него легла обязанность защищать королевство. В тавернах ворчали, что с тех пор, как он лишился добрых советов брата, все пошло наперекосяк. Никто еще не роптал на Верити, но плохо было уже и то, что никто особенно не защищал его.

По детской наивности я считал набеги островитян чем-то не имеющим ко мне отношения. Конечно, это было очень плохо, и мне даже было жалко несчастных, чьи дома были сожжены или разрушены. Но, будучи в безопасности стен Оленьего замка, я мало понимал, в каком постоянном страхе и настороженности вынуждены жить другие портовые города или до какого отчаяния доведены люди, которые каждый год строятся заново только для того, чтобы все их усилия пошли прахом следующим летом. Но мне недолго было суждено пребывать в своем невинном невежестве.

В одно прекрасное утро я пошел на «урок» к Барричу, хотя по-прежнему проводил не меньше времени, занимаясь лечением животных и объезжая молодых лошадей. В некоторой степени я занял в конюшне место Коба, а он стал личным грумом и псарем Регала. Но в этот день, к моему удивлению, Баррич отвел меня наверх, в свою комнату, и посадил у стола. Я испугался, что придется все утро скучать за починкой упряжи.

– Сегодня я буду учить тебя, как себя вести. Манерам то есть, – внезапно заявил Баррич. В его голосе звучало сомнение, как будто он скептически относился к моим способностям в этом вопросе.

– С лошадьми? – спросил я недоверчиво.

– Нет. Это ты уже умеешь. С людьми. За столом и потом, когда они сидят и разговаривают друг с другом. Вот таким вот манерам.

– Почему?

Баррич нахмурился:

– Потому что по непонятным мне причинам ты будешь сопровождать Верити, когда он поедет в Ладную Бухту, чтобы встретиться с герцогом Келваром из Риппона. Лорд Келвар не дает лорду Шемши людей для охраны береговых башен. Шемши обвиняет его в том, что он оставил башни без часовых и островитяне могут проплывать мимо и даже бросать якоря возле Сторожевого острова и оттуда совершать набеги на города Шемши в герцогстве Шокс. Принц Верити собирается поговорить с Келваром об этих обвинениях.

Я полностью уловил суть дела. В Баккипе на всех углах говорили об этой истории. У лорда Келвара из герцогства Риппон были три сторожевые башни. Две из них стояли у Ладной Бухты и всегда были хорошо подготовлены, поскольку защищали лучшую гавань герцогства Риппон. Но башня на Сторожевом острове защищала малую часть Риппона, которая не представляла особой ценности для лорда Келвара. Несколько поселков были защищены высокой береговой линией, и пиратские корабли, скорее всего, разбились бы о камни. Южный берег этого острова морские разбойники редко тревожили. Сам остров был домом только для чаек, коз и морских моллюсков. Тем не менее эта башня очень много значила для раннего предупреждения нападений на южную бухту герцогства Шокс. С нее были видны оба пролива, внутренний и внешний, кроме того, башня находилась на естественном возвышении, так что огни ее маяка было нетрудно заметить с материка. У самого Шемши была сторожевая башня на Яичном острове, но этот клочок суши был всего-навсего кучей песка, едва торчавшей из воды во время прилива. Шторма размывали непрочный берег, и его требовалось постоянно укреплять. Но именно с башни Яичного острова был виден предупреждающий огонь Сторожевого, и маяк мог бы передавать сигнал дальше, если бы башня Сторожевого острова зажигала такой огонь.

Традиционно рыбные угодья и берега Сторожевого острова были территорией герцогства Риппон, и, таким образом, охрану башни тоже должны были осуществлять солдаты Риппона. Но содержать там гарнизон означало необходимость привозить туда людей и провизию, а также заготавливать дрова и масло для маяка и содержать саму башню, защищая ее от свирепых океанских штормов, которые терзали бесплодный маленький остров. Солдаты не любили нести там службу, и молва утверждала, что Сторожевой остров был легкой формой наказания для непокорных или просчитавшихся в служебной дипломатии гарнизонов. Неоднократно, будучи навеселе, Келвар разглагольствовал о том, что если эта башня так важна для Шокса, пусть лорд Шемши сам ею и занимается, хотя герцогство Риппон не было заинтересовано в том, чтобы отказаться от рыбных угодий или богатых устричных отмелей.

Однажды, не получив предупреждения со сторожевой башни, поселки Шокса пострадали от пиратов во время праздника Встречи Весны. После опустошительного набега нечего было и надеяться, что крестьяне успеют вовремя засеять поля, а бо́льшая часть весеннего помета в овечьих стадах была уничтожена. Лорд Шемши стал открыто жаловаться королю, что Келвар пренебрегает своими обязанностями. А Келвар возражал, что небольшой гарнизон, помещенный им на башне, вполне подходил для места, которое редко требует защиты.

«Часовых, а не солдат – вот чего требует башня Сторожевого острова», – заявлял он. И для этой цели Келвар завербовал некоторое количество пожилых мужчин и женщин, которых и поселил в башне. Среди них было несколько настоящих солдат, но большинство составляли беженцы из города Ладная Бухта – по слухам, должники, карманники и престарелые проститутки, хотя сторонники Келвара и утверждали, что это просто пожилые горожане, нуждающиеся в верном заработке.

Все это я знал гораздо лучше, чем мог вообразить Баррич, – из разговоров в тавернах и политических лекций Чейда. Но я прикусил язык и сидел молча во время подробного и пространного объяснения. Не в первый раз я замечал, что Баррич считает меня немного туповатым. Мое молчание он ошибочно приписывал нехватке ума, а не умению держать язык за зубами.

Итак, Баррич начал старательно учить меня правилам поведения, которые, как он сказал, большинство прочих мальчиков усваивают, просто следуя примеру старших. Надо приветствовать людей, если встречаешь их первый раз на дню или если входишь в комнату, в которой уже кто-то есть. Уходить, не сказав ни слова, невежливо. Надо называть людей по имени, а если они старше меня или выше по положению (как почти все, с кем я встречусь в этом путешествии, напомнил он мне), к обращению до́лжно присовокуплять титул. Потом Баррич познакомил меня с тонкостями этикета: кто должен раньше меня выходить из комнаты и при каких обстоятельствах (почти все и почти при любых обстоятельствах имели тут преимущество). И дальше, к поведению за столом. Обращать внимание на то, какое место за столом мне отведено; обращать внимание на то, кто сидит во главе стола, и приступать к еде лишь после него; как поддерживать тост или несколько тостов, чтобы не перепить; и как научиться поддерживать светскую беседу или, что более полезно, внимательно слушать того, кто будет сидеть подле меня за обедом. И так далее, и так далее.

Скоро я стал мечтать о конюшне и чистке стойл.

Баррич призвал меня к порядку резким толчком:

– И этого ты тоже не должен делать! Ты похож на слабоумного. Сидишь тут и киваешь, а мысли бродят неизвестно где. Не воображай, что никто не видит, когда ты так делаешь. И не сверкай глазами, когда тебя поправляют. Сядь прямо, придай лицу приятное выражение и убери эту бессмысленную улыбку, болван. Ах, Фитц, что мне с тобой делать? Как я могу защитить тебя, когда ты сам нарываешься на неприятности? И почему они хотят тебя вот так забрать?

Последние два вопроса, которые Баррич задавал уже самому себе, выдали его подлинное беспокойство. Возможно, я был трижды глупцом, не увидев этого. Он не ехал. Я ехал. Причины этого он понять не мог. Баррич достаточно долго жил при дворе и чувствовал, что это неспроста. Впервые после того, как ему был доверен присмотр за мной, меня увозили из-под его надзора. Прошло не так много времени с тех пор, как похоронили моего отца. И поэтому Баррич не знал, возвращусь я или кто-нибудь использует подходящую возможность избавиться от меня. Конечно, мне он об этом ничего не сказал. Понимаю, каким ударом по его гордости и репутации было бы мое «исчезновение». Так что я вздохнул, а потом осторожно заметил, что, возможно, понадобился лишний помощник для присмотра за лошадьми и собаками. Верити никогда не разлучался с Леоном, своим волкодавом. Всего двумя днями раньше он похвалил меня за то, как я хорошо с ним управляюсь. Я повторил его слова Барричу и был вознагражден, увидев, что эта маленькая уловка хорошо сработала. На его лице отразилось сперва облегчение, потом гордость за то, как хорошо он меня выучил. Тема беседы внезапно сменилась, перейдя от манер к правильному уходу за волкодавами. Если лекция о поведении наскучила мне, то повторение собачьих преданий едва не заставило меня заснуть. Когда Баррич отпустил меня на другие занятия, я вылетел из конюшен, как будто у меня за спиной выросли крылья.

Оставшуюся часть дня я провел как в тумане, и Ходд пригрозила мне хорошей поркой, если я не стану внимательнее. Потом она покачала головой и со вздохом сказала, что я могу немного погулять, чтобы развеяться, но должен вернуться, когда у меня вновь появится способность сосредоточенно работать. Я с радостью подчинился ей. У меня в голове помещалась только одна мысль – я покину Баккип и буду путешествовать, путешествовать всю дорогу до Ладной Бухты! Я знал, что мне бы следовало задуматься о том, почему я еду, но был уверен, что Чейд скоро все объяснит. Интересно, мы поедем по суше или по морю? Я пожалел, что не спросил Баррича. Как я слышал, дорога до Ладной Бухты не относилась к числу самых лучших, но мне было все равно. Уголек и я никогда не предпринимали вместе такого длинного путешествия. Но поездка по морю на настоящем корабле…

Я выбрал более длинный путь назад в замок и пошел по дорожке, которая вела через небольшой лесок на каменистом склоне горы. Несколько хилых берез и ольшаник боролись с буйным кустарником. Солнечный свет и легкий ветерок играли в кронах самых высоких деревьев, отчего день казался пестрым и грустным. Я поднял глаза на солнце, бьющее сквозь листья берез, а когда опустил взгляд, передо мной стоял королевский шут. Я оторопело остановился. Машинально я огляделся в поисках короля, хотя его странно было бы даже представить себе в таком месте. Но шут был один. И здесь, среди бела дня!

Мурашки побежали у меня по спине. Все в замке знали, что королевский паяц не выносит дневного света. Все. Тем не менее, несмотря на это обстоятельство, о котором со знанием дела говорили все пажи и кухарки, шут стоял передо мной, и его светлые волосы развевались на легком ветерке. Синий и красный шелк его шутовской куртки и штанов казался еще ярче по контрасту с бледной кожей. Но его глаза не были такими бесцветными, какими они казались в темных переходах замка. Встретив их взгляд на расстоянии всего нескольких футов и при свете дня, я обнаружил, что они были бледно-голубыми, словно капля светло-голубого воска упала на белую табличку. Белизна его кожи тоже, оказывается, была иллюзией, потому что здесь, в пестрых пятнах солнечного света, я мог разглядеть розовый отблеск – кровь, понял я с внезапным страхом. Красная кровь, просвечивающая сквозь кожу.

Дурак не обратил внимания на шепот, который вырвался у меня от потрясения. Вместо этого он воздел указательный палец, как бы желая заставить замереть не только мои мысли, но и весь мир вокруг нас. Но он и без того уже всецело завладел моим вниманием, и, удовлетворенный, шут улыбнулся, показав маленькие белые редкие зубы, – так улыбается едва научившийся делать это младенец.

– Фитц, – пропищал он. – Фитц сало маз. Фитц салом спас. Фитц Песо-пас. – Он внезапно остановился и снова улыбнулся мне. Я неуверенно смотрел на него, не говоря ни слова и не шевелясь. Шут снова поднял палец, и на этот раз он грозил мне: – Фитц! Фитц сало припас. Паспса, спаспса. Сала запас. – Он наклонил голову набок, и от этого движения одуванчиковый пух его волос взметнулся в воздух.