Текст книги "Кома"

Сегодняшняя операция прошла у него из рук вон плохо. Началось с того, что операционная сестра подала ему не те инструменты. Она подготовила на операционном столике инструменты для операций на желчном пузыре, которыми обычно пользовались ординаторы. Доктор Коули отреагировал на это тем, что взял в руки лоток с инструментами и швырнул его на пол. Затем по телу больного прошла дрожь, когда доктор делал первый разрез. И только величайшим усилием воли доктору Коули удалось обуздать горячее желание запустить скальпелем в анестезиолога. В довершение ко всему ему не удалось получить рентгеновские снимки в нужный момент операции. Злоба доктора Коули так выбила из колеи несчастного лаборанта переносного рентгеновского аппарата, что первая пара снимков получилась совершенна черной.

Но почему-то доктор Коули забыл настоящую причину неудачи сегодняшней операции. Коули сам случайно повредил артерию, питающую кровью желчный пузырь, рядом с местом, где она ответвлялась от печеночной артерии. Рана за несколько секунд наполнилась кровью. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы ушить сосуд и не повредить печеночную артерию. Но и даже тогда, когда кровотечение прекратилось, Коули не был полностью уверен, что ему удалось не нарушить кровоснабжение печени.

Входя в пустынную ординаторскую, Коули рвал и метал. Он продолжал гневно бормотать себе под нос, подходя к своему личному шкафчику. Содрав с себя маску и шапочку, с размаху бросил их на пол. Затем он с силой лягнул ногой свой шкафчик так, что тот задребезжал.

– Хреновые некомпетентные задницы. Это проклятое местечко может катиться ко всем чертям.

Пинок ногой, а вслед за ним и удар кулаком по дверце шкафчика вызвали несколько эффектов. Во-первых, с крышки шкафчика в воздух поднялась туча пыли, которую за пять лет никто не удосужился побеспокоить. Во-вторых, с ноги Коули слетел хирургический тапочек, едва не заехав ему по голове. В-третьих, от сотрясения распахнулась дверь соседнего личного шкафчика, и его содержимое вывалилось наружу.

Коули сначала занялся тапочком. Он запустил им изо всех сил в дальнюю стенку. Затем он пихнул ногой дверцу соседнего шкафчика, собираясь сгрести его содержимое обратно. Но беглый взгляд на внутренности шкафчика заставил Коули замереть.

Вглядевшись внимательнее, доктор Коули с изумлением увидел, что шкафчик содержит богатейшую коллекцию различных медикаментов. Среди упаковок встречались открытые полуиспользованные флаконы и контейнеры, но были также и неначатые. Это была куча ампул, бутылочек и пачек таблеток. Среди валяющихся на полу лекарств Коули увидел демерол, сукцинилхолин, инновар, барокка-С, кураре. А в самом шкафчике были еще и нераспечатанные упаковки с морфием, шприцы, пластиковые трубки и рулончики лейкопластыря.

Доктор Коули быстро подобрал с пола все медикаменты и сложил их в шкафчик. Затем он запер его и вписал в записную книжку цифру 338. Коули собирался выяснить, кому принадлежит этот шкафчик. Несмотря на свой гнев, он начал приходить в себя и осознал, что существование такого тайника может иметь серьезные последствия для госпиталя в целом. А о вещах, которые причиняли ему беспокойство, Коули помнил очень хорошо.

Понедельник, 23 февраля
10 часов 15 минут

Сьюзен Уилер не могла переодеваться в хирургический костюм в ординаторской хирургов, так как она была синонимом мужской комнаты. Ей пришлось направиться в раздевалку при комнате отдыха для медсестер, которая была синонимом женской комнаты отдыха. Сьюзен зло подумала, что с подобной дискриминацией придется сталкиваться изо дня в день. Этот вопиющий пример мужского шовинизма заставил ее на мгновение ощутить горечь от такой несправедливости. Раздевалка медсестер была в этот момент пуста. Сьюзен с легкостью нашла пустой шкафчик и начала переодеваться, повесив в шкафчик свой белый халат. Рядом со входом в душевую она нашла чистые хирургические костюмы. Они представляли собой хлопчатобумажные цельные комбинезоны бледно-голубого цвета. Это была рабочая одежда операционных сестер. Сьюзен приложила его к себе и, посмотрев на себя в зеркало, внезапно ощутила желание взбунтоваться, невзирая на пугающее окружение.

– Скомкай эту тряпку, – сказала Сьюзен отражению в зеркале.

И когда она снова вошла в холл, смятый хирургический костюм пузырился куполом в парусиновой корзине для грязной операционной одежды. Перед дверью комнаты хирургов она замялась, чувствуя, как теряет самообладание. Наконец Сьюзен решительно толкнула дверь.

Там она увидела Беллоуза, стоявшего очень близко от двери. Видимо, он направлялся к одному из шкафов с выдвижными ящиками для хирургической одежды. На нем красовались кальсоны в джеймсбондовском стиле, как он сам их именовал, и черные носки. Выглядел он сногсшибательно, как главный герой в начальных кадрах третьесортного порнофильма. Когда он натолкнулся взглядом на Сьюзен, на лице его отразился дикий ужас. С быстротой молнии он метнулся в безопасную глубину раздевалки. Как и в комнате отдыха медсестер, вход в раздевалку в ординаторской был расположен так, чтобы от двери невозможно было заглянуть туда. Сьюзен, одержимую мятежным духом противоречия, неожиданная встреча не сбила с пути, она твердо подошла к шкафу с одеждой, выбрала хирургическую пижаму маленького размера, состоящую из рубахи и брюк, а затем удалилась так же быстро и решительно, как и вошла. Через дверь покинутой ординаторской ей вслед неслись неразборчивые звуки возбужденных голосов.

В раздевалке медсестер она быстро переоделась. И бледно-зеленая рубашка, и хирургические штаны были слишком велики. Так как брюки болтались на ее узкой талии, ей пришлось до отказа затянуть шнурок на поясе. Одновременно она мысленно готовилась к неизбежной обвинительной отповеди Беллоуза, подыскивая аргументы в свою защиту. Во время короткой вступительной речи Беллоуза при знакомстве с персоналом Сьюзен прекрасно поняла, что Беллоуз весьма благоволит медсестрам. Его снисходительное отношение носило несколько иронический оттенок, что проявилось в защитной речи в пользу медсестер, объясняющей отсутствие энтузиазма по отношению к новым студентам. Для Сьюзен было вполне ясно, что Беллоуз, помимо всего прочего, был типичным шовинистом. Она подумала про себя, что ей еще придется сталкиваться с Беллоузом, оспаривая подобный подход. Возможно, это немного разнообразит этот хирургический цикл в Мемориале. Конечно, она не предполагала увидеть Беллоуза в неглиже, но комический образ, запечатлевшийся в памяти Сьюзен, и его символическое значение заставили Сьюзен громко рассмеяться перед тем, как она вошла в оперблок.

– Мисс Уилер, я полагаю… – начал Беллоуз при появлении Сьюзен.

Он стоял, прислонясь к стенке слева от двери, и, очевидно, поджидал появления Сьюзен. Правым локтем он упирался в стену, а ладонью поддерживал голову. Сьюзен прямо подпрыгнула от неожиданности, услышав его голос, так как совсем не ожидала, что он может ее подкараулить.

– …Я должен сознаться, – продолжал Беллоуз, – вы действительно захватили меня врасплох, буквально без штанов. – Широкая улыбка вдруг осветила лицо Беллоуза, делая его простым и человечным. – Я давно не попадал в такие смешные ситуации.

Сьюзен неопределенно улыбнулась ему в ответ. Она ждала, что сейчас-то и начнется обвинительная тирада.

– После того, как я натолкнулся на вас перед дверью, – продолжал Беллоуз, – я подумал, что с моей стороны было глупо так удирать от вас. Если бы я так не растерялся, то сообразил, что мне следовало бы отступать с большим достоинством, невзирая на мой костюм… или его отсутствие. В любом случае, все это заставило меня подумать, что сегодня утром я слишком много значения придавал тому, как нужно выглядеть. Я всего лишь ординатор второго года. Вы и ваши друзья – моя первая группа студентов. Что я действительно хочу, так это чтобы ваше пребывание здесь оказалось максимально полезным и для вас и для меня. Чтобы, по меньшей мере, мы все остались довольны.

Улыбнувшись и слегка кивнув головой напоследок, Беллоуз удалился от онемевшей Сьюзен и пошел узнавать, в какой операционной идет операция на желчном пузыре. Сьюзен смотрела ему вслед. Теперь наступила ее очередь смутиться. Владевшие ею злость и возмущение улетучились после внезапного приступа самокритики у Беллоуза. Ее бунтарская выходка показалась ей глупой и неуместной. И то, что вся эта вызванная случайной ситуацией самоаналитическая речь произносилась так искренне, вынудило ее пересмотреть свои первоначальные суждения о Беллоузе. Она провожала Беллоуза взглядом, пока тот шел к главной доске объявлений операционного блока. В этом чуждом ей окружении он явно чувствовал себя как дома. Впервые Сьюзен немного впечатлилась и подумала, что Беллоуз не такой уж плохой, как показался вначале.

Остальные студенты были уже готовы отправиться в операционные. Джордж Найлз показал Сьюзен, как надеть поверх обуви бахилы и подвернуть завязки. Затем она надела колпак и, наконец, маску. Закончив облачаться, студенты миновали стенд с расписанием и через дверь с вращающимися створками прошли в "чистую" зону оперблока.

Сьюзен ни разу до этого не бывала в операционной. Она видела несколько операций через стекла галереи в операционных залах, но те впечатления напоминали телевизионную передачу. Стеклянная перегородка полностью изолировала наблюдателей от происходящей на операционном столе драмы. Никто из них не ощущал себя ее участником. Когда студенты шли по длинному коридору, Сьюзен охватило возбуждение, перемешанное со страхом перед такой очевидной в этом месте человеческой смертностью. Студенты миновали операционные одну за другой, и Сьюзен могла видеть компактные группы людей, склонившихся над тем, что, как она знала, было спящим пациентом с разъятой операционной раной и выставленными легкоранимыми внутренностями. Идущая навстречу им медсестра тянула операционную каталку, а с другого конца ее толкал анестезиолог. Когда группа приблизилась, Сьюзен увидела, что анестезиолог прозаично придерживает подбородок пациента, которого натужно рвало.

– Я слыхал, что в Ватервильской долине навалило метровый слой снега, – говорил анестезиолог операционной сестре.

– Я хочу отправиться туда в пятницу сразу после работы, – откликнулась медсестра, и пара с каталкой прошествовала дальше в послеоперационную.

Образ искаженного лица только что прооперированного больного отпечатался в обострившемся сознании Сьюзен, и она невольно вздрогнула.

Группа остановилась перед операционной номер восемнадцать.

– Постарайтесь свести болтовню к минимуму, – сказал Беллоуз, глядя через окошко в двери операционной. – Пациент уже под наркозом, плохо. Я хотел, чтобы вы увидели, как это делается. Но ничего. Сейчас здесь будет много суеты во время ограничения операционного поля и тому подобного, поэтому стойте около правой стены. Когда они начнут оперировать, встаньте вокруг стола так, чтобы что-нибудь увидеть. И если у вас возникнут вопросы, задайте их позже, о'кей? – Беллоуз посмотрел на каждого студента. Он снова улыбнулся, встретившись взглядом с Сьюзен, и толкнул дверь операционной.

– А, профессор Беллоуз, добро пожаловать! – прогудела крупная фигура, облаченная в стерильный халат, перчатки и стоящая возле рентгеновского аппарата. – Профессор Беллоуз привел свой выводок посмотреть на самые быстрые руки на восточном побережье, – продолжил хирург, смеясь. Он поднял свои руки, пародируя голливудские фильмы, и ненатурально широко развел их в стороны. – Я надеюсь, ты предупредил этих впечатлительных детишек, что спектакль, который они увидят, это редкостное удовольствие.

– Этот медведь, – направляясь к смешливой личности у рентгеновского аппарата, сказал Беллоуз студентам довольно громко, чтобы слышали все в операционной, – есть результат слишком длительного обучения. Это Стюарт Джонсон, один из трех старших ординаторов. Нам придется мириться с его присутствием четыре ближайших месяца. Он пообещал мне вести себя как цивилизованный человек, но что-то я в этом не очень уверен.

– Ты сам ведешь себя не по-спортивному, Беллоуз, потому что я умыкнул у тебя эту операцию, – продолжая смеяться, сказал Джонсон. – Эй, ребятки, пошевеливайтесь, давайте закрывайте больного. Вы что, собираетесь возиться с этим всю свою жизнь?

Ограничение операционного поля быстро закончилось. Маленькая задрапированная металлическая арка нависла над головой пациента и подобно экрану отделила анестезиолога от хирургов. Остался виден лишь небольшой участок верхней части живота пациента справа. Джонсон переместился к правому боку пациента, а один из ассистентов стал слева. Операционная сестра придвинула прикрытый стерильной простыней операционный столик с полным набором инструментов. Стройные ряды сосудистых зажимов выстроились на лотке. Скальпель имел новое, острое как бритва лезвие, защелкнутое в рукоятке.

– Скальпель, – скомандовал Джонсон.

Нож скользнул в его обтянутую перчаткой правую руку. Левой рукой он оттянул кожу живота пациента от себя, чтобы погасить усилие разреза. Студенты молча двинулись к столу, с любопытством вытягивая шеи. Все это напоминало приготовление к казни. Они мысленно пытались подготовиться к тем образам, которые угрожали хлынуть в их мозг.

Джонсон, держа скальпель сантиметрах в пяти от бледной кожи, посмотрел поверх шторки-экрана на анестезиолога. Анестезиолог медленно выпускал воздух из манжетки тонометра, глядя на шкалу. 120/80. Он поднял взгляд на Джонсона и едва уловимо кивнул головой, отпуская занесенный нож гильотины. Скальпель глубоко погрузился в ткани и затем беззвучно повернул, скользя в их толще, под углом примерно в сорок пять градусов. Рана раскрылась, и пульсирующие струйки артериальной крови забрызгали операционное поле, но затем иссякли и вовсе исчезли.

Тем временем в мозге Джорджа Найлза наблюдался любопытный феномен. Картина скальпеля, вспарывающего кожу пациента, немедленно передалась в зрительный анализатор в затылочной коре мозга. По ассоциативным нервным волокнам сигнал затем передался в теменную долю, где произошло его осмысление. Возбуждение из теменной коры начало распространяться так быстро и широко, что затронуло и область гипоталамуса, что, в свою очередь, вызвало расширение кровеносных сосудов в мышцах. Кровь буквально отхлынула от мозга Джорджа, заполняя расширенные сосуды, что и привело к потере Джорджем Найлзом сознания. Он свалился в обмороке, упав на спину. И его голова с резонирующим звуком стукнулась о виниловый пол.

Джонсон обернулся на раздавшийся звук. Его удивление немедленно переросло в типичную для хирургов быстро возникающую и проходящую злость:

– Ради Христа, Беллоуз, уведи этих детишек отсюда, пока они не научатся выносить вид нескольких эритроцитов.

Качая головой, он снова стал орудовать кровоостанавливающими зажимами.

Медсестра, развозящая больных, сунула под нос Джорджу ампулу с резким запахом нашатырного спирта, мгновенно вернувшим ему сознание. Беллоуз склонился над ним, подложив руку под его шею и затылок. Как только Джордж полностью пришел в себя, он сел на полу, удивившись, как он здесь очутился. Осознав происшедшее, он совершенно смутился.

Джонсон тем временем не давал злости остыть:

– Какого черта, Беллоуз, ты не сказал мне, что эти студенты совсем еще зеленые? Я имею в виду, что бы произошло, если бы мальчик упал мне прямо в операционную рану?

Беллоуз ничего не ответил. Он помог Джорджу потихоньку встать на ноги, пока не убедился, что с ним все в порядке. Затем он жестом показал группе на выход из восемнадцатой операционной.

Перед тем как за ними закрылась дверь операционной, они услышали, как Джонсон гневно орет на одного из младших ординаторов:

– Вы здесь, чтобы помогать или чтобы мешать?..

Понедельник, 23 февраля
11 часов 15 минут

Гордость Джорджа Найлза никогда еще не была так уязвлена. Хотя кожу он не рассек, но на затылке у него выросла здоровенная шишка. Сотрясения мозга он также не получил, так что с памятью у него было все в порядке. И она услужливо напомнила ему все, что произошло перед обмороком. Это происшествие испортило настроение всей группе. Беллоуз нервничал, потому что этот обморок ставил под сомнение правильность его решения вести группу на операцию в первый же день. Джордж Найлз беспокоился, так как боялся, как бы такие истории не стали происходить всякий раз, когда ему придется присутствовать при операциях. Остальные тоже приуныли, так как в студенческой группе поступки любого отражались на настроении и поступках остальных. На Сьюзен же не сам обморок произвел наибольшее впечатление – Сьюзен была больше огорчена внезапной и неожиданной реакцией и резким изменением поведения Джонсона и, хотя и в меньшей степени, Беллоуза. Только что они были веселы и дружелюбны, и через миг стали злы, почти мстительны, всего лишь из-за незапланированного хода событий.

В сознании Сьюзен вновь воскресли предубеждения против хирургов. Может быть, в таких обобщениях и есть доля истины.

В раздевалке они переоделись в свою одежду, а потом в ординаторской выпили по чашке кофе. "А кофе, как ни странно, совсем неплох", – подумала Сьюзен, пытаясь что-то разглядеть сквозь густой дым от выкуренных сигарет, который завис на высоте полутора метров над полом и поднимался до потолка, как смог над Лос-Анджелесом. Сьюзен не думала о присутствующих в ординаторской, пока ее глаза не наткнулись на пристальный взгляд мужчины с пастозно-бледной кожей, плавающий в дыму в углу комнаты над раковиной. Это был Вальтерс. Сьюзен отвела глаза, но затем снова посмотрела в его сторону, полагая, что, в действительности, этот человек и не думает наблюдать за ней. Не тут-то было. Его глазки-бусинки прожигали насквозь табачный дым. Неизменная сигарета висела, прилипнув к самому краю рта. От столбика пепла на кончике сигареты вилась вверх струйка дыма. По какой-то неведомой ассоциации он напомнил Сьюзен Квазимодо из "Собора Парижской Богоматери", только без горба: нелепая омерзительная фигура, как ни странно, чувствовала себя как дома в хирургическом корпусе Мемориала. Сьюзен старалась смотреть в сторону, но ее глаза, как магнитом, притягивались неприятным пристальным взглядом Вальтерса. Сьюзен обрадовалась, когда Беллоуз кивнул в направлении выхода, и все они отставили свои чашки из-под кофе. Дверь находилась рядом с умывальником, и, когда группа покидала комнату, Сьюзен почти физически ощутила, как ее путь пересекся с взглядом Вальтерса. Вальтерс кашлянул и флегматично прохрипел: "Жуткий денек, мисс, не правда ли?", – когда Сьюзен проходила мимо.

Сьюзен не ответила. Она с облегчением избавилась от сверлящих глаз. Вот еще один аргумент в пользу ее нарождающегося отвращения к хирургическому мирку Мемориала.

Группа дружно шагала к БИТу. Его большие двери закрылись за студентами, и внешний мир поблек и исчез. Незнакомая сюрреалистическая обстановка начала выплывать из мрака, когда глаза студентов стали адаптироваться к слабому освещению. Обычные звуки, типа голосов и шагов, поглощались звукоизолирующим слоем на потолке. Преобладали механические и электрические шумы: ритмическое попискивание кардиомониторов и шипящий звук ритмичного циклического движения респираторов. Пациенты помещались в отдельных боксах и лежали на высоких кроватях с невысокими бортиками по краям. Вокруг них стояли неизменные внутривенные капельницы, к которым тянулись трубки, с помощью игл связывающие их с кровеносными сосудами. Некоторых пациентов совсем не было видно за слоями повязок, делавших их похожими на мумий. Несколько больных находились в сознании, и их глаза выдавали страх, балансирующий на грани острого психоза.

Сьюзен оглядела комнату. Ее глаза поймали флуоресцирующий след от сигнала, проносящегося через экран осциллоскопа. Сьюзен понимала, как мало полезной информации она может получить от приборов в силу своего теперешнего невежества. И названия растворов электролитов на флаконах в капельницах, напечатанные на этикетках, не говорили ей ничего. И Сьюзен, и остальные студенты мгновенно ощутили глубоко ранящее чувство собственной некомпетентности. Оно как бы зачеркивало никчемные два года, бездарно проведенные в медицинской школе.

Чувствуя хотя бы тень спасения в единстве, пятеро студентов, тесно сгрудившись, одновременно подошли к центральному посту. Они тянулись за Беллоузом, как выводок щенков.

– Марк, – позвала одна из сестер БИТа, Джун Шергуд.

У нее были густые белокурые волосы, умные глаза смотрели через довольно толстые стекла очков. Она, несомненно, была довольно привлекательна, и острые глаза Сьюзен тут же заметили изменение в манерах Беллоуза.

– У Уилсона отмечалось несколько ранних желудочковых экстрасистол, и я сказала Дэниэлу, что нам стоит прокапать ему лидокаин, – Шергуд подошла к стойке поста. – Но старина Дэниэл все никак не может составить себе определенное мнение насчет этого, – она протянула ленту электрокардиограммы Беллоузу. – Вот, посмотрите на эти желудочковые экстрасистолы.

Беллоуз посмотрел на пленку.

– Да нет же, не здесь, – продолжила мисс Шергуд, – здесь идут его обычные предсердные экстрасистолы. Вот здесь, справа, – указала она Беллоузу ивыжидающе взглянула на него.

– Выглядит так, что ему действительно не помешала бы капельница с лидокаином, – улыбнувшись, сказал Беллоуз.

– Ну я же говорила, – ответила мисс Шергуд. – Я смешала такое количество лидокаина с пятьюстами миллилитрами 5%-го раствора декстрозы, чтобы он получал примерно два миллиграмма в минуту. Капельница уже готова, и я сейчас бегу ее ставить. И вот еще: когда вы будете заполнять лист назначений, запишите туда, что я дала ему еще пятьдесят миллиграмм в таблетке, как только первый раз увидела экстрасистолы. Кстати, вы бы поговорили с Картрайтом. Я имею в виду, что он уже в четвертый раз не может сделать простого назначения. Я не хочу, чтобы мы это замалчивали, а то потом могут быть проблемы.

И мисс Шергуд убежала к больному раньше, чем Беллоуз мог как-то отреагировать на ее речь. Ловко и уверенно она распутала клубок трубок на капельнице, тянущихся к разным флаконам. Приладив капельницу, она начала капельное введение лидокаина, регулируя скорость подачи раствора колесиком под флаконом. Быстрый диалог между Беллоузом и сестрой не вдохнул жизни в угасающую уверенность студентов в себе. Очевидный профессионализм сестры заставил их почувствовать себя еще более беспомощными. Их также удивили начальственный тон и видимая напористость медсестры, которые были далеки от тех представлений о традиционных профессиональных отношениях между врачами и средним медперсоналом, с которыми им до сих пор приходилось сталкиваться.

Беллоуз вытащил из лотка пухлую больничную историю болезни и положил ее на стол. Затем он сел. Сьюзен увидела имя больного, кому принадлежала история. Нэнси Гринли. Студенты сгрудились вокруг Беллоуза.

– Один из наиболее важных аспектов хирургического лечения, особенно для некоторых пациентов – это регулирование баланса жидкости в организме, – сказал Беллоуз, открывая историю. – И вот эта больная – пример, доказывающий это утверждение.

Дверь БИТа открылась, пропуская в комнату немного света и обычные госпитальные шумы. Вместе с ними в комнату вошел Дэниэл Картрайт, один из врачей-интернов Беард-5. Это был мужчина невысокого, примерно в метр семьдесят, роста. Его белый халат был помят и забрызган кровью. Картрайт носил усы и бороду, но борода не была особенно густой, так что каждый ее волосок хорошо просматривался от корня до кончика. Было видно, что волосы на его макушке редеют, и что он довольно скоро облысеет. Картрайт, очевидно, находился в дружелюбном настроении и направился прямо к группе.

– Привет, Марк, – сказал Картрайт, делая приветственный жест левой рукой. – Мы рано закончили гастрэктомию, поэтому я похожу с вами, сколько смогу.

Беллоуз представил Картрайта студентам и затем попросил его дать сжатое заключение по истории болезни Нэнси Гринли.

– Нэнси Гринли, – механически начал Картрайт. – Белая, 23 лет, поступила в Мемориал примерно неделю назад для проведения операции выскабливания полости матки. Анамнез жизни без особенностей. При стандартном предоперационном обследовании не выявлено никаких отклонений от нормы, тест на беременность отрицателен. Во время операции возникли осложнения при анестезии, у больной развилось коматозное состояние, сохраняющееся по настоящее время. На электроэнцефалограмме, снятой два дня назад, регистрировалась изолиния. Настоящее состояние стабильно, вес поддерживается, отделение мочи в порядке, давление, пульс, электролиты и остальное – в пределах нормы. Вчера днем наблюдался кратковременный подъем температуры, но дыхание в легких без особенностей. В целом, она, кажется, держится.

– Скорее, мы ее держим, – поправил Беллоуз.

– Двадцать три года? – неожиданно спросила Сьюзен, оглядывая боксы. На ее лице отразилась тень беспокойства, но полумрак БИТа скрыл это от других.

– Двадцать три или двадцать четыре, какая разница, – сказал Беллоуз, прикидывая, как получше подойти к объяснению баланса жидкостей в организме.

Но для Сьюзен разница была.

– Где ее кровать? – спросила Сьюзен, не испытывая полной уверенности в том, что хочет получить ответ.

– В углу слева, – ответил Беллоуз, не отрывая взгляда от страницы из истории болезни, в которой отмечалось количество введенной и выделившейся жидкости. – Необходимо всегда знать точное соотношение количества выделившейся мочи и введенной жидкости. Конечно, однократно зарегистрированные данные малоинформативны, а нас больше интересует динамика показателей. Вот посмотрите сюда, она выделила 1650 миллилитров мочи…

С этого момента Сьюзен не слушала. Ее глаза пытались разглядеть неподвижную фигуру на кровати в углу. С места, где она стояла, можно было увидеть только темное пятно волос, бледное лицо и выходящую изо рта трубку. Трубка соединялась с большим кубическим прибором, который со свистом двигался туда-сюда, дыша за пациентку. Тело больной было укрыто белой простыней, руки были раскинуты поверх простыни под углом примерно в сорок пять градусов от тела. От ее левой руки тянулась трубка капельницы, другая трубка тянулась от шеи с правой стороны. Мрачный эффект усиливался контрастом света от маленькой лампы на потолке, падающего только на голову и верхнюю часть туловища больной, и глубокой тени, в которую было погружено все остальное. И ни малейшего движения, никаких признаков жизни, кроме ритмичного свиста аппарата искусственного дыхания. Еще одна пластиковая трубка вилась из-под простыни и оканчивалась в мерном сосуде для мочи.

– Также ежедневно мы должны измерять точный вес, – продолжал Беллоуз.

Но его голос входил и выходил из мозга Сьюзен, не затрагивая ее сознание. "Двадцатитрехлетняя женщина…" – крутилось в голове у Сьюзен. Сьюзен, не привыкшую мыслить о больном клинически, отстраненно, затопил поток чисто человеческого сострадания. Возраст и пол Нэнси, сходные с ее собственными, заставили Сьюзен отнестись к больной как к человеческой личности. Раньше, по своей наивности, она связывала такие серьезные осложнения только со старыми людьми, которые уже отжили свое.

– А как давно она арективна? – спросила Сьюзен рассеянно, не отрывая взгляда от больной в углу и даже не моргая.

Беллоуз, прерванный этим внезапным вопросом, повернув голову, взглянул на Сьюзен. Он совершенно не почувствовал ее умонастроения.

– Восемь дней, – ответил Беллоуз, мгновенно раздражаясь из-за того, что перебили его доклад о балансе жидкостей. – Но это не имеет отношения к уровню натрия, который мы сейчас обсуждаем, мисс Уилер. Будьте добры, соберитесь с мыслями. – Беллоуз перенес свое внимание на остальных. – Я думаю, что вы, ребята, уже к концу недели будете сами писать обычные назначения для коррекции водного баланса. Черт, на каком месте я остановился? – Беллоуз вернулся к своим подсчетам ввода-вывода.

Казалось, что Сьюзен тоже наклонится, чтобы следить за столбиками цифр, но она продолжала рассматривать неподвижную фигуру в углу. Сьюзен мысленно перебирала список своих подруг, которым делали выскабливание, и удивлялась, в чем же была особенная участь Нэнси Гринли, трагически отделившая ее от сверстниц. По привычке, она в глубокой задумчивости прикусила нижнюю губу. Так прошло несколько минут.

– Как это случилось? – опять неожиданно спросила Сьюзен.

Голова Беллоуза дернулась вверх во второй раз, но более быстро, как если бы он ждал какую-либо неминуемую катастрофу.

– Как что случилось? – отреагировал он, оглядывая комнату на предмет каких-нибудь неблагоприятных событий.

– Как у больной развилась кома?

Беллоуз выпрямился, закрыл глаза и положил карандаш. Словно считая до десяти, он выдержал паузу.

– Мисс Уилер, мы должны сотрудничать, – сказал Беллоуз медленно и снисходительно. – Вам следовало бы присоединиться к нам. Что касается больной, то это один из случайных поворотов судьбы. Понятно? Прекрасное здоровье… рутинная операция… индукция в наркоз без осложнений. Только она не проснулась. Один из видов гипоксии мозга. Мозг не получил кислород, в котором нуждался. Понятно? Теперь давайте вернемся к работе. Мы будем здесь до полудня учиться записывать назначения, а в полдень будем участвовать в главном обходе.

– Этот тип осложнений бывает часто? – настаивала Сьюзен.

– Нет, – сказал Беллоуз. – Чертовски редко, возможно, один раз на сто тысяч.

– Ей и одной тысячной процента хватило, – добавила Сьюзен с ударением на последнем слове. Беллоуз посмотрел на Сьюзен, не имея ни малейшего представления о том, что движет ею. Человеческое сострадание в случае с Нэнси Гринли перестало быть частью его забот. Беллоуз намеревался поддерживать должный уровень электролитов, следить за выведением мочи и не допускать появления бактерий. Он не желал смерти Нэнси Гринли, во всяком случае, в свое дежурство. Если бы так случилось, то это отразилось бы на качестве его работы и привело к соответствующему комментарию со стороны Старка. Беллоуз слишком хорошо помнил, что Старк сказал Джонсону, когда тот дежурил, после аналогичного случая, закончившегося смертью больного.

Было бы неправильно сказать, что Беллоуз сознательно не относился к Нэнси как к человеческому существу, он просто не имел для этого времени. Кроме того, он уже так много насмотрелся в БИТе, что у него выработалась бесчувственность к тому, что повторялось много раз. Поэтому Беллоуз не усмотрел никакой связи между возрастом Нэнси Гринли и Сьюзен и не вспомнил, что студенты, приобретающие свой первый опыт в клинической среде, особенно эмоционально чувствительны.