Текст книги "Тарарам. Стихотворения"

Тарарам
Стихотворения
Родион Вереск

© Родион Вереск, 2016

ISBN 978-5-4483-0767-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Будет мой дом на пригорке, у сосняка…»

 
Будет мой дом на пригорке, у сосняка…
Нет, на морском берегу, у песка и буйка.
Будут в туман заползать на веранду ежи
Или заглядывать в окна лиловая ширь.
Или мелькать за сырыми соснами поезда,
Или светить над зернистым обрывом звезда.
Так или эдак: заходит в дом человек,
Дышит на руки, плечом прикрывает дверь,
Куртку снимает, готовится зимовать
И на остывшую печь забирается спать.
А поезда идут и идут и стучат в висок —
С востока на запад и с запада на восток.
И теплоходов гудки догоняют во сне,
Плоская рыба сушится на стене.
Я добегу, обниму, затоплю-застелю…
Красный буёк качается вслед кораблю.
 

2013

«Ты просыпаешься от мерцания жёлтых и синих пятен…»

 
Ты просыпаешься от мерцания жёлтых и синих пятен.
И где-то за утеплённым окном, в мареве предвесеннем,
Твой Солнечный город, твой Энск, твой морозный Юрятин
Раскалывают горизонт, бросают длинные тени.
И только что снилось: всё теплее ветер, всё ярче мелодия.
Проступают проталины, пахнет чем-то пряным и терпким.
Но что-то щёлкает – звенит пружина на взводе.
Ты спотыкаешься – и земля из-под ног уходит,
Падает дерево, с треском ломаются ветки.
И уже смеркается. Почти не видно тёмного горизонта.
Ты лезешь в карман, комкаешь исписанный лист.
Твой Байконур, твой Манхэттен и твой Макондо
Исчезают в густой пыли.
 

2011

Степь

 
В этой степи – не то печенежской, не то половецкой, —
В верандно-бревенчатом доме,
В скрипучей кровати детской,
У окна с цветочным горшком и горящей луной…
Как будто прячется край земли за спиной.
Ветер сочится, колышется занавеска,
Да будет черёмуха за забором, да будет ночь.
Ночью приходит олень,
Кладёт мохнатую морду на подоконник,
Топчет копытами подорожник и лебеду,
Ветер усиливается, начинает дуть
С дальней горы за лесом, звенит колокольчик
У оленя на шее, и тот пускается в путь,
Мчится над тёмным забором, над потухшей улицей…
Крыши и трубы, вишни и тополя,
Под оленьим брюхом раскручивается земля,
Реки сгибая. Чернеющее за околицей,
Вспыхивает кострами дикое поле.
Воздух за пазухой,
Воздух – куда ни глянь.
Воздух – трава под окном, туман ли, роса ли,
Полосатый мяч, свалившийся в палисадник,
Запах яичницы, солнечный свет в окне…
И олень с задумчивыми глазами
Смотрит с ковра, висящего на стене.
 

2012

«Полдник казался невкусным…»

 
Полдник казался невкусным.
Я был привередливым сыном.
Тёмно-серая тень от комода падала на кровать.
Солнце жгло подоконник и подсвечивало паутину.
Трескался лёд на реке, и река называлась Нева.
Город – это сплошные лестницы, выщерблины, перила,
Жёлто-бордовый пол, холодные трубы, хвойное мыло,
Рассыхающийся табурет,
На обрывке газеты – выцветающие чернила,
На бесцветном экране – белый балет.
Вода заливала ступени, синий фломастер волны
Рисовал на альбомном листе. Били в глаза лучи.
Это было начало: коридор, тугая щеколда,
Мамин голос, Ленинградский батон с молоком на полдник,
И на балконе – грачи.
 

2010

«Если бы только наткнуться…»

 
Если бы только наткнуться
На то, с чего начинал:
Неровный спешащий почерк,
Ручка, ненужный карманный фонарь.
И от оттепели до оттепели —
Оштукатуренная стена,
Изнутри деревянная,
И у фундамента – наст.
Останови машину. Выйди.
Реки поворот.
Чёрная лодка у берега вмёрзла в лёд.
На сугробе – брызги из-под колёс.
У изгороди на привязи лает пёс.
В студёном невидимом омуте,
Подо льдом,
Кто-то брёвна отёсывает,
Строит дом,
Отпирает ворота с тяжеленным замком,
Мёрзлую землю ощупывает фонарём.
И у тебя за спиной – таёжная широта,
Поднимается по лопаткам обжигающая вода,
Обволакивает, застывает,
Блестящая, как слюда…
Глубота, немота.
 

2013

«Становишься выше…»

 
Становишься выше.
Февраль. В феврале. Февралю.
«Поздно уже. Пойдём, я тебе расстелю…»
Деревья в фонарном свете
В том мире, что за стеной,
Тоже становятся выше.
Линолеумная поляна,
Пластмассовый тарарам.
Лает собака – там,
За заснеженными гаражами,
За трубой котельной,
За изгородью, далеко…
Плоский инжир падает в молоко.
Это на кухне синенький огонёк,
Это снаружи серенький снежный денёк.
И мир уже разогнался,
Расставился по местам,
А в самом начале —
В самом начале так:
Меркнущая зима,
Прохожего шаг несмелый,
И в этой зиме – окно.
Занавешенное. И вот
Кипела вода на плите,
Простыня среди кухни белела,
Пыльная лампа горела,
Шёл високосный год.
 

2013

«Февраль. В тишине загорается свет…»

 
Февраль. В тишине загорается свет.
Я вижу костлявые руки ветвей,
Поросший седеющим мохом кирпич,
Тупую лопату и старый «Москвич».
 
 
Я вышел из утра, где чайник дышал,
Где мама учила завязывать шарф.
И было дождливо, и было светло —
Сияло, штормило, сушило, мело.
 
 
Ржавела на бампере чёрная сталь,
Ветшал под колёсами пыльный асфальт.
Темнело. Вставали сплошной чередой
Зажжённые окна ночных городов.
 
 
А утро осталось рисунком большим
В дощатом замкадье, в ольховой глуши…
Глотают сугробы сыреющий дом,
И лампочка меркнет над шатким крыльцом.
 
 
Я слышу: играет знакомый куплет.
Я вижу: синеют снега в феврале,
И дед про себя напевает, жуя:
«Гренада, Гренада, Гренада моя!..»
 

2010

Снегири

 
В жизни есть середина короткого февраля,
Воспоминания о Незнайке, картины Саврасова,
Снегири на антенне, угрюмый сосед Колян,
Чем-то похожий на Ватсона.
Наклонясь, собираешь рассыпанный винегрет
Из непроявленных фотографий, оброненных реплик
Заплутавших друзей и пытаешься дать совет
Самому себе. О поребрик
Искрит горячий окурок. В черепе ломит кость.
Ищешь, как Шерлок, во времени потаённый карман.
Солнечный город спит. До грачей ещё далеко.
Заглядывает в глаза застоявшаяся зима.
Фея давно умерла. Увёз голубой вагон
То, что должно было сбыться на громкие «раз, два, три»…
В жизни есть семафоры, заснеженный перегон
И электричка до станции Снегири.
 

2010

Тридесятое царство

 
Огненно-рыжий свет.
В январе фонари зажигают рано.
Мама в берете везёт ребёнка на санках.
Ты в детстве была непослушной,
Да и сейчас упряма,
Поэтому снова
Гладишь красное платье с изнанки,
 
 
Моешь руки в снегу с подоконника,
Раскладываешь диван
И звонишь в тридесятое царство,
Но тебе говорят: аппарат абонента выключен.
И ты наливаешь воду в стакан
И ей запиваешь лекарство
От простуды, чтобы к завтраму вылечиться.
 
 
Завтра будет суббота и какая-нибудь погода.
Любопытная Варвара-соседка:
«Где же твой кот Баюн?» – «Да помер он!»
Ты вытираешь пыль
Тридцать лет и три года
В квартире с трёхзначным номером.
 
 
Волк Ивана живой водой поливал,
Царевна руки заламывала…
В бабушкиных глазах
Не был заметен обман…
Бабушка никогда не обманывала,
Она просто сказки рассказывала,
В которые, может, веровала сама.
 
 
А ты путаешься в занавесках,
Теребишь свитер меланжевый…
Может, хочешь увидеть сани,
Которые кого-то по полю мчат?
А за окнами только слепящие фары
И позёмка оранжевая,
А за окнами только МКАД и МКАД.
 

2010

Синий снег

 
А по синему снегу – ещё (…) километров пути,
И фонари то вспыхивают, то гаснут на (…) дней.
Мне сегодня хочется (…) Я иду в тир —
Пострелять в (…), а потом поставить винтовку в снег.
 
 
А у тира очередь. Обсуждают (…), только окурки – шлёп…
Пахнет (…), и спускается тропка к реке.
Можно ходить по воде, ведь вода всё равно – лёд.
Даже если будет (…), если будет стрелять в виске.
 
 
А я думал – справлюсь, думал – убью (…),
свернусь калачом,
Обрасту щетиной, как всесильный дядя Иисус.
Буду пить (…) и есть суррогатный харчо,
Спать с (…) или с (…), слушать липовых веток хруст.
 
 
В пятитысячный раз пересматривать (…) или ждать верб
(…) лет, на заснеженном пике вечнобелой зимы…
Что, приснишься сегодня?.. Скоро отключат свет,
И луна над рекой осветит нетоптаный мыс.
 

2011

«Дальше Яндекса не уплыть…»

 
Дальше Яндекса не уплыть,
Дальше пыльной вешалки не достать рукой.
Ветер бьётся о борт
Твоей подмосковной пятиэтажки.
На щербатом асфальте, как на рампе, белеет соль.
Выходи в воробьиное поле, к опушке лосячей,
Где из рыхлого снега растут корабельные мачты —
Неприступные сосны с изумрудной хвоёй парусов.
Выходи в наступающий вечер. Шаг торопливый сбавь.
Скоро звёздный медведь засветит ночным кораблям.
До Лапландии не дойти,
До Рейкьявика не добраться вплавь —
Капитан Очевидность, покуривая, стоит у руля.
Возвращайся в тусклый подъезд,
К своему этажу, к своему началу,
Повторять про себя задумчиво: «нам бы, нам бы…»
Расчешешь мокрые волосы, ляжешь под одеяло
И заснёшь, отвернувшись от света настольной лампы.
Увидишь во сне что-то яркое: красное солнце застыло
Над бугристыми льдами.
Заваленный горизонт засветился…
Откроешь глаза и спросишь растерянно: «Что случилось?»
Ничего не случилось. Декабрист на окне распустился.
Вот он, город у белой бухты,
Всплывающий на страницах Яндекса,
В мониторной яви.
Ты снова заснёшь, а я буду тебе на ухо
Шептать: Рейкьявик, Рейкьявик.
 

2012

Дед Мороз

 
Шарик падает, разбивается в пыль, в серебристую блёстку,
«А вот это – смотри – на ветке —
То ли снегирь, то ли дрозд!
Не хнычь! А то заберёт тебя Дед Мороз!..»
Степь да степь, снег да снег, воздух да воздух
В приоткрытую форточку. «Ну что ты разинул рот?»
Сумерки. Собирается хоровод
На чёрно-белом экране.
Останавливаясь у обрыва,
Мчится олень из Лапландии,
Старуха пишет послание на сушёной рыбе,
Снежная королева поднимает фату.
Снег идёт в комнате – синий, оранжевый, жёлтый,
Ярко-сиреневый… «Ёлки зелёные! Ёлки!» —
Сыплется, сыплется, сыплется в ровный сугроб.
Неподвижная ветка прибитого в коридоре оленьего рога.
«А теперь укрывайся, как следует, одеялом и спи!»
В чёрном ветреном воздухе, в снегу, в степи…
А проснёшься не здесь, не на стоптанном этом пороге.
Жёлтый альбомный лист. Дым из трубы.
Незаточенный карандаш.
Дед Мороз, я тебя никогда не предам!
От Астаны до Лапландии только пару градусов вниз.
Сумерки. Утро. Гаснут в степи огни.
 

2012

«Когда девять месяцев снег…»

 
Когда девять месяцев снег,
Куртка кажется мягкой на ощупь,
Словно старая кошка,
Пригревшаяся на груди.
Светофор, а потом другой впереди —
Подняв воротник, ты проходишь
Сквозь подфонарную площадь.
Вот он, четверг или вторник,
Понедельник или среда позади.
Вот она, дверь.
А потом ещё лестница
Со ступенями мокрыми,
И ещё одна дверь с глазком,
Прихожая, сломанный стул.
Входишь в пыльную комнату
С запотевшими окнами,
Протираешь стекло,
Всматриваешься в темноту…
Или – вот ещё эпизод:
Кто-то улыбается, жмурясь
На плакате в вокзальном буфете,
Где в бутылках пиво и квас.
Полночь. Ты садишься на поезд,
Идущий в Мурманск,
Разворачиваешь матрас…
И, покачиваясь в окне,
Земля сливается с небом…
Подпереться ладонью,
Разгадать кроссворд или ребус,
Найти свою станцию, свой разъезд,
Куда ещё не ступала нога,
Оглядеться вокруг, построить
Неприступную снежную крепость,
Посадить сосну
И вылепить снеговика.
 

2012

«Перезимуем. Соседкина дверь скрипнула…»

 
Перезимуем. Соседкина дверь скрипнула.
Вновь покажется женщина в плохо натопленном терему.
Чирканьем спичек, плеском воды, тенями, бликами
Мир распахнётся навстречу себе самому.
 
 
А в этом мире – как в скорлупе приплюснутой —
Плоские крыши, бетонная ось земли.
И ветер крест-накрест, и мокрый песок из кузова
У самого серого моря, у скользких сыреющих плит.
 
 
И будь же, что будет, – вне скорлупы и вне разума:
Рыдающий звон стекла, разбившийся снежный ком…
И движется небо, и воздух льётся за пазуху,
Словно вынутое из холодильника молоко.
 
 
А что там, за этим движеньем,
В ламповом свете растопленным, —
Не всё ли равно – ни мне, ни тебе невдомёк.
Выйдешь к перилам, спичку зажжёшь надломленную
И прикроешь рукой огонёк.
 

2014

Камчатка

 
«Эй, вы, там, на Камчатке!»
Привычный учительский жест.
Крупный почерк, тетрадка,
Нарисованный ручкой сюжет:
Полдень, задняя парта,
Заснеженная страна,
Самолётик на старте —
Осень-зима-весна.
В тумане, в воздушной яме —
Весь мир за твоей спиной,
Белеющий пустырями,
Заглядывающий в окно.
Там, за детской площадкой,
За тысячи километров вперёд, —
Петропавловск-Камчатский,
Приземляющийся вертолёт.
Там, на облачном склоне,
Где небо лезет в рюкзак,
Протереть слезящиеся глаза,
Подышать на ладони
И взбираться вверх,
Где столбы,
Где сырые искрят провода
И сереют булыжников груды,
Запахнуться от ветра,
Споткнуться,
А потом обернуться
И руку тебе подать
Оттуда, оттуда.
 

2012

«Встать и идти – от кухонной табуретки, от холодильника, от недоеденных макарон —…»

 
Встать и идти – от кухонной табуретки, от холодильника, от недоеденных макарон —
Зима по глазам – как подушка распотрошённая, как сорванный войлочный плед.
Пустырь. Завод за железной дорогой. Мир распакован, распахнут со всех сторон.
Подойдёшь к стеклу, занавески дёрнешь – и станет серей, светлей.
 
 
Ветер в форточку. Белый воздух всколыхивается, натягивает тетиву.
Перехватывает запястье сильная, в зеркале отражающаяся рука.
Сглатываешь слюну и слышишь внутри себя заполняющий ровный звук —
Тот, что не никак не проходит, в затылке не умещается, не срывается с языка.
 
 
Вырвешься – лестница, лифт: пыль летает и светится, пахнет кошачьей мочой.
За ступенькой ступенька, паутинка, прыжок, дверь податливая – скрип да скрип.
Полумёртвое солнце над ветками – как светляк на тропе, как на замёрзшем озере чёлн.
Только в мокром виске колотится: я найду, я сумею. Я смогу говорить.
 

2014

«И когда просыпался люк…»

 
И когда просыпался люк
И его журчанье накатывало,
Словно цунами,
Я открывал скрипучую форточку,
Воздух ночной заглатывал,
В оконной раме
Видел теплеющий мир
И такие же окна напротив,
И светофор, мигающий до утра.
И было что-то ещё,
Не умещающееся
Ни в завтра и ни во вчера.
Ветреная секунда. Момент.
Мгновение. Точка
На координатной прямой.
Липкий краешек крохотного листочка,
На ладони – прибитая моль.
Эхо хлопка, отражённое от стекла,
На сосновой коре искрящаяся смола.
И такой поворот, такое место в судьбе:
Свет вдалеке. Начало тёмного часа.
Согретый невидимой аурой теплотрассы,
Человек по сырому асфальту идёт в пункт Б.
 

2014

Юрмала

 
А на взморье – ветер,
Треплет травянисто-песчаные кочки,
Мир – это синь, желтизна и ширь.
Юрмала, Юрмала – майки-шорты-грибочки,
Мамин салатовый крепдешин.
 
 
Папин широкий зонт. Витрина.
Вместо стекла – фанера.
Над головой – вода, под ногами – тоже вода.
Ещё не пустынный вокзал Рига-Пассажиеру,
Мир, упакованный в чемодан.
 
 
И снова трепещет за пазухой
Беличье, синичье, медвежье…
Подставляя солнцу крыло,
Самолёт уходит в вираж.
Зимняя Юрмала. Сосново-асфальтовое бесснежье.
Только клыкастое море,
Только обледеневший пляж.
 

2013

«Улыбайся, девочка, улыбайся…»

 
Улыбайся, девочка, улыбайся,
Я куплю тебе шелестящий букет,
Положу на крашеный табурет
Рассохшийся, у твоего изголовья,
Где трепещет солнечный свет
И недосмотренный сон
Обрывается на полуслове.
Поднимись с подушки,
Протри кулаками глаза.
Вот он, я, за широким немым окном,
Я бегу нараспашку
Мимо цветочных ларьков,
Потому что восьмое марта:
Город усыпан жёлтой мимозой,
И слежавшийся снег белёсый
Топорщится недотаявшим леденцом…
Вон он, девочка, веснушчатый юноша
С твоим лицом.
Продавщица в куртке
Докуривает сигарету,
Разнимает обнявшиеся тюльпаны,
Кладёт на газету,
Словно ребёнка замёрзшего
Собирается пеленать,
А ты смотришь и смотришь оттуда,
Из-за стекла,
На нескончаемый весенний базар
И мечтательно улыбаешься,
Вглядываясь в синеющий март.
Потому что липа
Ещё не вымахала выше крыши,
И церковь напротив, с лепниной,
Пока не разрушена.
И жива прабабушка,
И не умер от рака дед,
Потому что я ещё
Не свалился на руки вдруг,
Не стоптал ботинки,
Не отбился от рук,
Не потерял от дома ключи,
Не разбил фамильное блюдце,
Не уехал с потрёпанной сумкой,
Пообещав не вернуться…
Солнечный зайчик прыгает,
Собирая в охапку лучи.
Смейся, девочка, хохочи!
 

2012

«Выйди на свет из яранги, на серый расплывчатый свет…»

 
Выйди на свет из яранги, на серый расплывчатый свет.
Мхи под ногами темны, и земля ещё холодна.
Выйди, пощурься, зевни, потянись ото сна,
Встреть ожидающий взгляд из-под оленьих век.
Встреть своё отражение в плещущейся воде.
Вот она – жизнь вокруг, хоть и невысока трава.
Темноглазый детёныш – мохнатая голова —
Смотрит на горизонт, в наступающий день.
Иди по ветреной стылой земле, ощути
То, что осталось за пазухой, в невыплеснутом тепле:
Бежевые занавески, конфетница на столе,
Встрепенувшийся полдень таинственен, жёлт и тих.
Лето Господне – высохшие камыши,
Давящий горло кашель, солнечные круги.
Булькающая кастрюля, бабушкины шаги.
«Это не больно: наклонись – и дыши, дыши…»
 

2013

«И бывало, бывало…»

 
И бывало, бывало
Она сбрасывала одеяло,
Говорила: «В школу пора!»
Серый свет переулка.
Хлипкая молния жевала куртку,
Снег лежал во дворах.
 
 
Повзрослев, ты смирился с чудом:
Те же сумерки, та же гертруда
Догнала – на счастье или беду…
И бывало, бывало
Она сбрасывала одеяло,
Говорила: «Ну, я пойду…»
 

2013

Переменная облачность

 
Переменная облачность. Цепкие ветки малины.
Где-то за городом, за нотными строчками проводов
Бьют об стену бутылки, жгут газеты и дырявые шины,
И к колонке идут за водой.
 
 
Капля бледного неба в отблёскивающем осколке,
Отцветая, вечернее солнце высвечивает лучом
Грядки перед подъездами, от песка пожелтевший посёлок,
На ветру облупившийся дом.
 
 
Сдавленной грудью, рассеянным взглядом,
Тяжёлыми веками…
Только б выдохнуть, вспомнить,
Постояв в стороне, в уголке,
Пыльный двор августовский,
Где белокурая девочка бегала,
Обруч крутя на руке.
 
 
Переменная облачность. У осины надломлена ветка.
И какая-то птица гнездо с опозданием вьёт
И молчит. Только вечно живая соседка
На верёвку цепляет бельё.
 

2011

Борщевик

 
Выходи, упади в траву,
В шелестящие стебли, дающие горьковатый сок.
Обопрись о них головой
И смотри в этот воздух живой,
Шмелём завывающий наверху, наяву.
Провода гудят в голове,
И шумит шоссе, и мама автобуса ждёт,
Пока ты лежишь в траве.
 
 
А автобус, как спутник,
Полетит по пустой полосе,
Перегретый мотор разгонит колёса —
Скорей и скорей.
Мама вцепится в поручень,
Как в крутящуюся карусель,
И повзрослеет,
Словно Алиса с каре.
 
 
И, поднявшись на ноги, ты увидишь сквозь сон:
Борщевик распустился, распахнул свой гигантский зонт,
Штукатурка осыпалась с тёплой кирпичной стены,
И полынью зарос балкон.
 
 
А с балкона видна водокачка,
И качаются взад-вперёд
На ветру антенны.
Под качелей дворовых лязг
Парашют одуванчика
Раскрываясь, идёт на взлёт
В светлокожую ночь, в картофельные поля.
 
 
И пока ты лежал в траве, солнце садилось пока
В стране асфальта, песка и борщевика,
Кто-то плечо твоё тронул слегка
И шепнул: «Пока!»
 

2012

«время лесной хорёк…»

 
время лесной хорёк
кашка осока бетон
что там над проводами
летит звенит
сквозь разогретый воздух
тянется звон
заполоняет пространство
и вверх и вниз
 
 
время фонарный столб
летний солнцеворот
плавится над затылком
июньская синева
что-то звончеет ширится
дышит живёт растёт
словно малыш на цыпочках
словно за кольцевой трава
 
 
дышит растёт зовёт
и заглушает шум
там где дорога
город берёт в кольцо
я ещё не родился мама
и всё никак не рожусь
кряжистый лес склоняется
перед твоим лицом
 
 
всё ещё может быть
пышет вдали костёр
в броских помарках тетради
в мелу доска
громыхнуло забарабанило
жизнь идёт
крепнущий мир качается на руках
 

2013

Компас

 
Стрелки ложатся на бок. Над островом Аарчым
Чайки сигналят камням,
Направляя клювы в холодный фронт.
Где-то на буром материке,
Где в подвалах лужи и мхи,
А на плоских крышах суше и жарче,
Где в выметенных дворах не рассеялся запах костров,
 
 
Ломаются светофоры.
Обречённые в пробках стоять,
Перетряхивая эфир,
Мы случайно из телефонов
Стираем длинные номера.
Мы такие взрослые,
Что раньше об этом только мечтать и мечтать
До утра.
 
 
Где-то в городе, который зовём по привычке «этот»,
До которого – серия короткометражки и полжизни лёта,
Мы носим тепло под курткой,
Загораем в лоджии,
Набирая в ладони фотоны света, —
В этом заблудшем циклоне, в этих сосновых широтах…
 
 
А стрелки точат колёса. Считаем шпалы и параллели,
Мчимся вниз – от плесени, от дождей,
От громовых канонад.
Завтра будет теплее – будет полный рабочий день,
Чемпионат по футболу
Или рельсовая война.
 
 
А дальше – пустыня.
Иногда так хочется пить,
Что, кажется, выпил бы волны
Всех океанов, проливов, морей и лагун.
Мы такие взрослые,
Что только чаек сухарями кормить
На каменистом ветреном берегу.
 

2010

Полынь

 
Август в тишину битумных дворов
Забивает гулкие голы.
Тонет в проводах карканье ворон,
Под окном качается полынь.
 
 
Мамина рука. Очередь. Весы.
На столе – черствеющий батон.
Моя роль – чудной непослушный сын,
Теребящий мокрый капюшон.
 
 
Завтра целый день будут лить дожди.
Я хочу скорее стать взрослей.
Мама скажет мне: «Юность впереди,
Ешь картошку, чтобы быть сильней!»
 
 
Под окном – полынь, вдоль дорог – полынь…
«Кушай суп, пока он не остыл!»
Эхо во дворе… Сыплются голы…
На клочке газеты – «Чернобыл».
 

2009

Ямусукро

 
Самолёт летит в Ямусукро, поезд идёт в Тюмень,
А ты остаёшься здесь, курить у подъезда под козырьком.
Вспоминаешь девушку с шарфом,
Ветреный снежный день,
Себя посреди тротуара,
В промокших кроссовках и с рюкзаком.
 
 
Потом вспоминаешь вышку, опустевший аэропорт,
Дядю пилота, который колол усами,
Подбрасывал на руках,
Нарастающий рокот турбин, взмывающий в небо борт,
Себя за штурвалом в искрящихся звёздами снах.
 
 
Улицы разлетаются вширь,
Набирая огней и ручейной воды,
И на четыре стороны воздух, на четыре стороны – ночь.
Ты жмуришься на свет от фар,
Затягиваешься и выпускаешь дым.
Кричит, боясь темноты, твоя ещё нерождённая дочь.
 
 
И – да – однажды проснуться,
Надеть жилетку, сесть за штурвал —
Поймать звезду за подол,
За шкирку, выловить на блесну…
Замёрзший палец поднимешь,
Думая, что в крутящийся глобус попал,
А попадёшь в холодное небо,
Прячущее то ли осень, то ли весну.
 
 
Да мало ли белых пятен на карте —
Крохотных и больших —
Неверных индексов, забывчивых адресатов,
Сменившихся адресов…
Над пыльным солнечным Ямусукро
Голубь почтовый кружит
И, высоту теряя, падает на песок.
 
 
Окурок падает в грязь. То ли оторопь, то ли озноб…
Дрогнув плечами, ты запрятываешь ветер в жилет,
И, поднимая голову, смотришь
В чьё-то незашторенное окно,
Бросающее на мокрый асфальт немигающий свет.
 

2011