Текст книги "Кольцо Харона"

Роджер Макбрайд Аллен
КОЛЬЦО ХАРОНА

– В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака!

Белая Королева, Льюис Кэрролл «Алиса в Зазеркалье».

Dramatis Personae

ЙЕНСЕН АЛЬТЕР. Геолог с Марса.

СОНДРА БЕРГХОФФ. Молодая сотрудница Станции гравитационных исследований, Плутон.

ВОЛЬФ БЕРНХАРДТ. Научный сотрудник Лаборатории реактивного движения, дежуривший в ночные смены, позже глава Управления пространственных исследований ООН (УПИ).

ТАЙРОН ВЕСПАСИАН. Директор Орбитальной транспортной службы. Луна.

ЛЮСЬЕН ДРЕЙФУС. Технический сотрудник Орбитальной транспортной службы. Луна.

ХИРАМ МАКДЖИЛЛИКАТТИ. Штатный физик Венерианской исходной зоны оперативных разысканий (ВИЗОР). Всегда находится в дурном расположении духа.

ДЖЕРАЛЬД МАКДУГАЛ, муж Марсии Макдугал. Канадский экзобиолог, глубоковерующий.

МАРСИЯ МАКДУГАЛ, жена Джеральда Макдугала. Планетарный инженер ВИЗОРа. Подростком бежала из Пурпурной исправительной колонии Тихо, принадлежащей Движению Обнаженного Пурпура.

ВЕЛИКИЙ КЛЕШНЕВИДНЫЙ ОГЛУШИТЕЛЬ, известный также под именем Фрэнка Барлоу. Радиотехник Района Обнаженного Пурпура.

ОГАЙО ШАБЛОН ПУСТОЗВОН. Большой Пустозвон, или руководитель Района Обнаженного Пурпура.

Доктор САЙМОН РАФАЭЛЬ. Директор Станции гравитационных исследований на Плутоне, немолодой, раздражительный.

МЕРСЕР САНЧЕС. Геолог с Марса.

ДИАНА СТАЙГЕР. Пилот грузового буксира «Рабочая лошадка». Впоследствии капитан корабля «Терра Нова»[1]1
  «Новая Земля» (лат.)


[Закрыть].

Доктор ДЖЕЙН УЭБЛИНГ. Научный руководитель Станции гравитационных исследований, Плутон.

КОЙОТ УЭСТЛЕЙК. Независимый горняк, владелица горнотехнического корабля «Девушка из Вегаса». Занимается разработкой астероидов.

ЛАРРИ О'ШОНЕССИ ЧАО. Младший научный сотрудник Станции гравитационных исследований, Плутон.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. Конец

Сила тяжести – миллион и продолжает расти. Ларри О'Шонесси Чао торжествующе улыбнулся и развалился в кресле. Кольцо не закрыли, пока не закрыли. Может быть, это заставит кое-кого изменить свое мнение. Сила тяжести – миллион десять тысяч. Миллион двадцать. Миллион двадцать пять; Миллион тридцать тысяч. И – замерла. Ларри нахмурился, потянулся вперед и постучал пальцем по нониусу[2]2
  Вспомогательная шкала, при помощи которой отсчитывают доли делений основной шкалы измерительного прибора.


[Закрыть].

В Первой диспетчерской Станции гравитационных исследований было темно и безлюдно, тут хозяйничала звенящая тишина. На Плутоне вообще царит покой. Ларри не обращал внимания на тишину, на сосание под ложечкой, на туман перед глазами. Еда и сон подождут.

Секунду цифры на индикаторе ползли вниз, потом снова полезли вверх. Миллион пятьдесят тысяч, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, девяносто…

Сила тяжести – миллион сто тысяч. В миллион сто тысяч раз больше, чем на Земле. Ларри задумчиво смотрел на приборную панель, на ней светилось: 1100000.

Он поднял глаза и устремил взгляд вверх, как будто сквозь потолок диспетчерской, сквозь давящий купол Станции, сквозь холод пространства можно было увидеть висящее в небе огромное Кольцо. Именно там, а не здесь, все и свершилось. Ларри просто нажимал на кнопки и снимал показания, а в тысячах километров над ним, в Кольце, окружающем Харон, происходило невероятное.

Ларри ликовал. Он использовал это Кольцо и победил. Конечно, он работал в диапазоне нескольких микрон, и эффект неустойчив, ну и черт с ним. Главное, сгенерированное поле достигло огромной мощности. Теперь вся Станция вернется к этой теме, и доктор Рафаэль вынужден будет признать: они близки к созданию виртуальных черных дыр и решение проблемы не за горами.

ВЧД вызовет небывалый шум и позволит справиться со множеством финансовых трудностей. Может быть, даже Рафаэль смягчится, хотя это и трудно себе представить – похоже, угрюмый, чопорный и злой сухарь-директор начисто лишен способности радоваться. Рафаэль напоминал Ларри его отца. Старику тоже нельзя было угодить, все-то он ворчал да хмурился.

Впрочем, пока все это мечты, виртуальной черной дыры пот-прежнему нет, и даже при напряженности поля тяготения в миллион сто тысяч земных до нее еще очень далеко. Размеры поля и его стабильность – вот за что придется побороться. Цифры на гравитометре вдруг замигали и почти сразу сменились нулями. Крошечное поле пропало.

Ларри покачал головой, вздыхая. Искусственное поле тяготения исчезло, но, черт возьми, оно достигло напряженности в миллион сто тысяч нормальных и существовало полные тридцать секунд, а это означало прорыв, небывалое чудо.

Жаль, что все спят. Успех по-настоящему окрыляет лишь в присутствии свидетелей, когда есть с кем отпраздновать открытие, когда под его воздействием у других рождаются новые сумасшедшие идеи. Но Ларри, хотя и обретается тут уже пять месяцев и причина пошуметь вполне уважительная, едва знаком с сотрудниками Станции и не отважится растолкать кого-нибудь среди ночи. Одиноко здесь, как дикарю на тотемном столбе.

Ну ничего, подождем до утра. И как знать, быть может, сегодняшний смелый опыт привлечет к нему всеобщее внимание, вот тогда-то, на волне этого интереса, и можно, будет с кем-нибудь получше познакомиться. Ларри встал, дотягиваясь, проверил, все ли самописцы вычертили ход процесса, дал задание компьютеру подготовить к утренней летучке печатный текст отчета и напоследок нажал на кнопку, уменьшая расход энергии.

Наблюдатель что-то почувствовал.

Короткое, мучительное ощущение. Оно было слабым, мимолетным, это ощущение, но несомненным. Впервые за бесчисленные годы он почувствовал прикосновение, которого так долго ждал.

Наблюдатель не видел раздражителя, это был не свет, но ощущение вызывало зрительные образы – эта способность была заложена в самой природе Наблюдателя. Образ представал в виде сверкающей точки, яркого, но далекого маяка. Наблюдатель правильно истолковал его как маленький, но очень сильный источник энергии, удаленный на большое расстояние.

Наблюдатель забеспокоился. Он так долго ждал этого сигнала.

Но это все же не тот сигнал. Мощность недостаточна, направление неопределенно. Наблюдатель засомневался и попытался справиться с волнением.

Ему хотелось ответить, для того он и был создан, но этот сигнал не удовлетворял параметрам сигнала, на Который следовало немедленно отвечать. Поведением Наблюдателя управляли жесткие законы, которые за неимением лучшего термина можно было назвать инстинктом (а еще точнее – программой), у него не было права выбора, права самостоятельного решения. Ответить нужно было только на строго определенный раздражитель и не отвечать ни на какой другой.

Наблюдателя сковало смятение, но в конце концов программа одержала верх и он смирился.

Время не пришло, решил Наблюдатель, пока еще не пришло.

По крайней мере, время действовать. Но, бесспорно, пришло время насторожиться и следить более внимательно. Может быть, скоро будет пора.

Наблюдатель обратил все органы восприятия на источник энергии и сосредоточился.

Через десять минут после окончания опыта Ларри вышел в коридор. Он чувствовал себя измученным и очень одиноким. Теперь, когда догадка подтвердилась, возбуждение, вызванное экспериментом, стало проходить. После короткого ликования Ларри всегда впадал в уныние.

Он подумал, что это, наверное, из-за того, что всякое открытие в области современной субатомной физики крайне трудно разъяснить другому человеку. Проблемы тут настолько сложны для понимания, а решения так мудрены и замысловаты, что Ларри представлялось едва ли возможным обсуждать их с посторонними. По правде говоря, Ларри в своих теоретических построениях ушел слишком далеко вперед и испытывал затруднения даже в беседах с коллегами, не говоря уже о непосвященных.

«Вот цена гениальности», – иронизировал он. Ему было двадцать пять, и из возраста вундеркинда он уже вышел. Он выглядел моложе своих лет, а лицом был обязан скорее китайским предкам по отцовской линии, чем ирландским по материнской, разве что бледность кожи напоминала о европейских корнях. Небольшого роста, стройный, изящный молодой человек. Он коротко стриг прямые волосы и всегда словно бы удивленно взирал на мир выразительными миндалевидными глазами. В числе немногих сотрудников Станции Ларри иной раз облачался вместо обычного костюма в серый рабочий комбинезон. Комбинезон был ему великоват, в нем он выглядел почти ребенком. Обычно же ходил в своих любимых гавайских рубашках, которые тоже не прибавляли ему солидности. Ларри никогда не приходило в голову, что люди могут недооценивать его из-за внешности.

Он осторожно ступал ногами, обутыми в тапочки со специальной липкой подошвой. Сила тяжести на Плутоне составляет всего четыре процента от земной, и усталый или невнимательный человек рискует оступиться. Станция гравитационных исследований – самое подходящее место для применения искусственной силы тяжести, если конечно, она не заумные бредни ученых.

В газетах на все лады кричат, что Станцию финансируют в первую очередь в надежде использовать потом искусственную силу тяжести для повседневных нужд. То и дело появляются «концепции специалистов», живописующие, как абстрактные научные станции скользят в мощных или ничтожно слабых гравитационных полях, а внутри космических лабораторий неизменно остается нормальная сила тяжести, создаваемая отнюдь не вращением станций, а как-то иначе. В лучшем случае, это дело далекого будущего, в худшем – заведомый вздор и очковтирательство. Ах как ладненько все в этих «концепциях»! А когда выяснится, что красивые прожекты неосуществимы, и «специалисты» сядут в лужу, то-то над ними посмеются.

До сих пор исследователи не научились генерировать даже точечное устойчивое поле тяготения. О том же, чтобы создать в атмосфере Юпитера пространственно ограниченное, мобильное гравитационное поле, нет и речи.

Вздор вздором, но сейчас Ларри был бы несказанно рад, будь на Станции такое искусственное поле тяготения вместо до смерти надоевших тапочек на липучках. Тяготение в четыре процента от земного – вообще какое-то недоразумение, сочетание худших свойств невесомости и силы тяжести при полном отсутствии всех их достоинств. В невесомости нельзя упасть, при достаточной силе тяжести можно твердо стоять на ногах. Здесь все наоборот.

Ларри чувствовал себя совершенно измотанным. Он вспомнил, что уже полчетвертого утра, и вдруг отчетливо, с какой-то пугающей ясностью понял, что дом где-то в миллиардах километров. Перед мысленным взором возник непрошеный образ улицы в родном городке Скрэнтоне, штат Пенсильвания. И одолела хандра.

Он был счастлив, когда с головой уходил в работу, но как только отыскивалось решение, игра заканчивалась. Как с задачками по математике в школе. Еще в начальных классах математика стала его особой любовью, а потом в средней школе, в колледже и аспирантуре Ларри с жадностью штудировал ее разделы, один за другим. Сначала он решал трудные задачи и вычислял функции для забавы, любопытство сменялось интересом, интерес – пониманием и торжеством. Но потом задачи стали повторяться, типовые упражнения теперь утомляли – он уже заранее знал ответ. Скучное, пустое занятие. Все равно что снова и снова перечитывать один и тот же детектив, когда конец уже известен.

Пока одноклассники Ларри корпели над вариантами одной и той же задачи, оттачивая навык, он, оставив их плестись сзади, с бешеной скоростью расправлялся со вторым, третьим, сотым уравнением. И снова чувствовал опустошение.

Лишь когда преподаватель наконец переходил к следующему типу задач, Ларри испытывал краткий прилив вдохновения, хотя заранее знал его ненадежность.

Аспирантура, где он занялся физикой высоких энергий, принесла ему неведомую прежде свободу от шаблонов, здесь каждая проблема была «новой – и не только для него, а для всех. Раньше все ответы были известны, стоило лишь заглянуть в конец учебника, теперь стало по-другому. Но все-таки, как только Ларри разделывался с очередной головоломкой, приходило неизбежное разочарование.

Ларри не был склонен к самоанализу и даже такую очевидную закономерность своего характера воспринял как открытие. Перед отправкой на Плутон все кандидаты проходили долгую психиатрическую проверку – начальство хотело убедиться, что командируемый не свихнется. Так или иначе, но и самые неспособные, подобно Ларри, к самоанализу, учились наблюдать за работой собственного мозга. На Станции пристально следили за душевным здоровьем сотрудников.

На Плутоне малейшая слабость, микроскопический разрыв в броне, заслоняющей человека от холода и тьмы, приводил к тому, что здоровые мужчины и женщины медленно сползали в леденящую пустоту безумия.

Здоровая психика испытывалась здесь на прочность гнетущим чувством изолированности: словно тебя заманили и заперли в клетке со ста двадцатью другими смятенными душами, а сбежать нельзя. Некуда.

Сам вид планеты способствовал мрачному расположению духа, но это было не самое плохое. Хуже всего было знать, что путь домой закрыт на многие месяцы или даже годы, и это превращало жизнь в настоящий кошмар.

Правда, каждые полгода с Земли прибывал грузовой корабль. Но когда он уходил, оторванность переживалась еще тяжелее. На Плутоне была всего одна ракета, способная достичь Внутренней системы. При необходимости «Ненья» могла бы взять на борт весь персонал Станции, но перелет домой был бы изнурительно долгим и занял бы многие месяцы. Другой вариант: корабль мчится на полной скорости и достигает Земли через шестнадцать суток, но в этом случае на его борту могло находиться не более пяти человек – остальные же до его возвращения остались бы брошенными на произвол судьбы. До сих пор это была страховка, которой никто ни разу не воспользовался. Так что «Ненья», олицетворяя дорогу домой и вселяя уверенность, что возвращение на Землю возможно, имела лишь психологическую ценность.

Станция гравитационных исследований – единственный заселенный людьми уголок на миллиард километров вокруг; обитатели Станции ни на миг не забывали об этом.

В тишине плутонианской ночи Ларри пришла в голову мысль о том, что сама планета не хочет смириться с присутствием на ней людей. Здесь, в стране мертвого холода, нет места жизни, свету, теплу, движению. При одном воспоминании о ледяной пустыне за стенами Станции по спине Ларри пробежал озноб.

Ноги сами несли его в обсерваторию. Ему надо было выглянуть наружу, посмотреть на небо.

Обступающий лишенную окон Станцию мрак, пустота и холод угнетали. Проектировщики, понимая это, предусмотрели яркое внутреннее освещение и веселую окраску стен. Но время от времени сотрудникам нужно было видеть и бесплодный пейзаж, и пустынное небо. А в обсерватории стоял небольшой телескоп, ведь еще важнее было с его помощью найти иногда далекую Землю, убедиться, что она на месте, что жизнь, свет и радостная суета теплого родного дома все так же ждут тебя.

«И всякий идиотизм тоже», – усмехнулся Ларри. Например, всевозможные группы и группки злых, охрипших от крика, одуревших от собственной агрессии горлодеров, которые не знают, за что они выступают, но твердо усвоили, против чего. В Массачусетском технологическом институте таких было немало, Ларри боялся и страшился их. Еще страшнее ему стало, когда они появились в его родном городке в Пенсильвании, напугав тамошних жителей. Полувоображаемый Крах Знания способствовал бурному росту радикальных группировок.

Ларри пробирался по темному тоннелю к зданию обсерватории. Путь был долог, и приходилось идти на ощупь. Дорогу к обсерватории нарочно оставили без света, чтобы за время пути глаза привыкали к унылой мгле на поверхности Плутона.

Наконец Ларри оказался в большом помещении, накрытом куполом. Тут было просторно – настолько просторно, что все сотрудники станции собирались здесь на важные совещания.

Ларри прижался к стене и посмотрел вокруг сквозь прозрачный купол. Перед ним лежал серый, печальный пейзаж, тускло освещенный скудным светом звезд; на Плутоне царили мертвая тишина и покой.

В сущности, раскинувшаяся перед его глазами твердь не была твердью в земном смысле, на Земле она в мгновение ока превратилась бы в жидкость или газ. Поверхность Плутона состояла из замерзших метана, азота и вкраплений некоторых легких элементов. Рельеф местности был покатым, приглушенных тонов. На западе из низины тянулась вверх гряда ледяных холмов желтоватого аммиака.

В других направлениях почву покрывал тонкий морозный узор метана. Только через сто лет, в перигелии, метан вновь обратится в газ.

Но ближе, на равнине, Станция своим теплом растопила метановый снег, обнажив мрачный бурый ландшафт. Поверхность Плутона здесь, как и в низине, состояла из застывшей воды, соединений углерода, прожилок аммиачного льда и простой горной породы. До сих пор ни одна теория удовлетворительно не объясняла ни процесса, благодари которому из этих компонентов образовалась поверхность планеты, ни происхождения ее спутника, Харона.

Ларри смотрел на замерзший пейзаж, поеживаясь от холода, – изоляция прозрачного купола не была безупречной. От его дыхания на внутренней поверхности купола выросли ледяные кристаллики.

Картина, представшая взору молодого физика, состояла не только из естественных объектов. Ближе к горизонту в свете звезд поблескивали искореженные, разбитые обломки – остатки первых двух попыток разместить здесь Станцию. Ларри знал, что тут есть и маленькое кладбище, тщательно скрытое от глаз, – из купола его не было видно.

Психологи и консультанты проекта энергично возражали против того, чтобы в поле зрения сотрудников попали следы неудачных попыток, но выбора не было. Два предыдущих здания развалились на мелкие кусочки, словно раскаленные камешки, брошенные в студеную воду. Уборка обломков влетела бы в копеечку, не говоря уже об опасности и вообще возможности этого предприятия, потому их оставили в покое. А маленькая долина оказалась единственным плутонотермально-устойчивым участком, откуда открывался ничем не заслоняемый вид на Кольцо. Вглубь уходил мощный слой горной породы, которая, в отличие от застывшей воды и метана, могла выдержать вес Станции.

Только в этом месте порода подходила так близко к поверхности, что служила строительной опорой». В любой другой точке весь комплекс под действием излучаемого им тепла провалился бы вниз.

Даже при наилучшей изоляции и лазерной системе охлаждения температура внешней обшивки Станции опускалась ниже —170 °С. Этого достаточно, чтобы мгновенно убить человека, но, по сравнению с температурой окружающей поверхности, это было просто обжигающе горячо, холмы могли бы запросто расплавиться от такого жара.

«Только бы Станция мягко осела вниз, – глядя на печальные развалины у горизонта, подумал Ларри. – Первым двум не удалось, жаль».

Но эта стоит уже пятнадцать лет. Можно считать, что третья попытка вышла успешной.

Пока успешной…

Ларри перенес внимание от разбросанных по округе обломков на телескоп. Прибор с тридцатисантиметровым зеркалом и системой слежения автоматически фокусировался на крошечном голубом шарике Земли всякий раз, когда планета появлялась над местным горизонтом. Изображение можно было получить на любом видеомониторе, но каждому обитателю Станции изредка хотелось прийти сюда и, склонившись над окуляром, увидеть далекую родину своими глазами.

Это как-то успокаивало – смотреть на живую планету без электронного посредника, не в записи на пленке или голограмме, и вновь убедиться, что Земля и все с ней связанное существуют на самом деле, а не порождены болезненным воображением или легким расстройством психики, столь обычными на Плутоне.

Ларри наклонился вперед и заглянул в окуляр. Телескоп был настроен на слабое увеличение. Вот она – голубая точечка! Секундного взгляда оказалось достаточно, Ларри почти сразу отошел от телескопа. Сегодня он искал на небе нечто другое, ему хотелось увидеть Кольцо. Громадное Кольцо Харона.

Плутон путешествует вокруг Солнца не один. Богу подземного царства составляет компанию покрытый льдом Харон. Диаметр Харона 1250 километров, он самый крупный из спутников, в смысле отношения размеров планет и их лун. Орбита Харона проходит очень близко к Плутону, период обращения – 6,4 суток. Луна обращена к Земле всегда одной и той же стороной, и Харон тоже всегда являет Плутону один и тот же лик.

Но не сам Харон занимал сейчас мысли Ларри. Он даже не замечал затмившую звезды мрачную тень спутника. Он высматривал в небе другой объект.

Харон окружало кольцо бегущих огней. Они светились в темном небе, словно надетая на спутник диадема из драгоценных камней. Кольцо – самый крупный объект, когда-либо построенный людьми (1600 километров в диаметре), – опоясывало крошечный мир Харона.

Ларри вот уже в который раз охватил восторг. Выдающееся сооружение! За него стоило заплатить любую цену. Вот ради чего было затрачено столько времени, денег и усилий, принесено в жертву столько жизней на Плутоне. По сравнению со стоимостью Кольца цена Станции просто пустяк. Орбитальный центр обошелся бы еще дешевле, но необходимость точных измерений требовала управления Кольцом с поверхности планеты, поскольку относительная неподвижность точки отсчета – первое условие точности.

Кольцо было развернуто под прямым углом к направлению на центр Плутона – идеальный круг, выделяющийся на угрюмом темно-сером фоне Харона, блестящий золотой обруч, надетый на унылый, грустный мир, мир столь маленький и легкий, что эта планетка так и не стала шаром. В самом деле, под действием притяжения Плутона форма Харона исказилась, и он был похож на яйцо, острым концом указывающее на Плутон.

Кольцо – самый крупный из существующих ускорителей частиц, и крупнее уже не будет. Предназначенное для изучения тончайших взаимодействий вещества и энергии, Кольцо было задумано таким массивным и громадным, что выстроить его можно было только здесь, на задворках Солнечной системы. Здесь ему не угрожало действие солнечной радиации и мощных полей тяготения Внутренней системы, да и само оно было здесь безопасно для внутренних миров – слишком велики до них расстояния.

И Ларри доказал сегодня: это Кольцо способно создавать искусственное поле невиданной мощности и управлять им!

Ни одна другая установка не способна на такое. Уже сегодняшнее открытие Ларри окупит, и с лихвой, всю дальнейшую работу Станции. На Станции можно проводить фундаментальные исследования, не выполнимые больше нигде.

Но попробуйте убедить в этом Астрофизический фонд ООН. Там все носятся с нелепой мыслью о том, что управление тяготением – дело ближайшего будущего.

И в этом, по мнению Ларри, виноват не кто иной, как доктор Саймон Рафаэль. Когда Рафаэля назначили директором Станции (Ларри еще учился в начальной школе), он нараздавал поспешных обещаний, и теперь большинство пресловутых «концепций специалистов» основано на описании перспектив после открытия научным коллективом на Плутоне тайны силы тяжести. У Рафаэля было все, кроме работоспособной системы искусственной гравитации, и теперь и он, и Финансовый комитет начинали понимать, что сулившие великий прорыв прогнозы оказались мыльным пузырем.

До сегодняшнего вечера мощность создаваемых Кольцом Харона полей тяготения не превышала земной нормы, и то в ограниченном объеме. Но хуже всего было то, что время существования этих полей исчислялось тысячными долями секунды, и говорить об их практическом применении не приходилось.

Астрофизический фонд ООН резонно вопрошал: если кусок металла диаметром в 1600 километров генерирует ничтожное неустойчивое поле тяготения в объеме в несколько кубических метров, и даже такой гигантский генератор настолько чувствителен, что способен работать только на огромном удалении от Солнца, на Плутоне, то какой прок от искусственной гравитации? И для чего можно использовать гравитационные волны, приходящие с Плутона?

А Рафаэль устал и давно хотел уехать домой – это знали все. Как подозревал Ларри Чао, почтенный директор смекнул: чтобы поскорее вернуться на Землю, надо прикрыть эту надоевшую до чертиков лавочку.

Сила тяжести в миллион сто тысяч продержалась тридцать секунд. Ларри пристальнее вгляделся в далекое Кольцо и чуть-чуть разволновался, гордость распирала его. Он ухватил чудище за хвост, оно сдает позиции. Разве это не лучший довод в пользу продолжения работы?

Утро не лучшее время на Станции гравитационных исследований. С тех давних пор, когда астрономы еще не покидали Землю, они привыкли работать по ночам и утром чувствовали себя не в своей тарелке. Так и повелось.

Может быть, потому-то Рафаэль и назначил летучку для научных сотрудников на 9:00. Ему доставляло удовольствие видеть перед собой двадцать хмурых физиономий и слышать ворчание подчиненных. Администраторы и техники, наверное, радовались, что избавлены от необходимости посещать эти совещания.

Распахнув дверь зала заседаний, доктор Саймон Рафаэль устало вздохнул и прошел на свое место. Ему предстояло провести последнее общее совещание научного персонала Станции. Рафаэль машинально ответил на приветствия, разложил перед собой бумаги. Лицо его выражало смесь облегчения и сожаления.

Странно думать, что все это – в последний раз. Последнее совещание, последний график проведения опытов и последний научный отчет. А потом – укладываться и загружать корабль, отключать оборудование и закрывать Станцию. Пора домой. И все это станет прошлым.

Руки доктора Рафаэля непроизвольно сжались в кулаки, он медленно разжал их и расслабил пальцы. Осторожно положил раскрытые ладони на стол. Болтовня прекратилась, все ждали, когда он заговорит; он же хранил молчание. Несколько храбрецов снова забубнили, приглушенные голоса становились громче. Рафаэль, казалось, пытался просверлить взглядом дырку в лежащей перед-ним докладной записке – клочке бумаги, полном ненужных слов.

В глубине его существа давно таилось что-то угрюмое и недоброе, в душе засела заноза. И с годами она незаметно вонзалась все глубже и глубже, тревожа и причиняя неутолимую боль.

Он знал: это ненависть. Он ненавидел Станцию, которая стала для него тюрьмой, ненавидел бессмысленную погоню за управляемой силой тяжести, ненавидел свою жизнь, попусту истраченную на бесплодные поиски, ненавидел свой провал. Он ненавидел Финансовый комитет, вынуждавший его оставить работу, ненавидел собравшихся за столом людей, которые были так глупы, что верили ему. Он ненавидел эту проклятую мерзлую планету и это проклятое Кольцо, сломавшее ему жизнь и погубившее его карьеру.

Он ненавидел Крах Знания с той силой, с какой только можно ненавидеть нечто воображаемое. Наверное, самое смешное заключалось в том, что никто до конца не уверен в реальности этого Краха. Некоторые полагают, будто сама постановка вопроса: «Было или не было?» – означает, что «было».

Теория Краха Знания утверждала, будто земляне доразвивались до того, что нынешняя система образования, совершенствование (но и удорожание) технологий, рост объема и качества информации приносят вместо пользы и улучшения жизни только вред.

По этой теории при удачном развитии событий мировая информационная система была бы упорядочена, и это свидетельствовало бы о продолжении эволюции. Неопределенность же и неразбериха указывают на допущенную в какой-то момент ошибку. Следовательно, налицо Крах Знания, что и требовалось доказать.

Наступил экономический кризис, это несомненно. Теперь, когда экономика развалилась, ученые-экономисты, каждый на свой лад, объясняют случившееся. Задним числом оказалось, что глубокомысленных предостережений и предсказаний хватало, но их никто не слушал. Теория Краха Знания была одним из объяснений, а шумиха вокруг нее возникла просто оттого, что эта концепция получила самую широкую огласку.

Неизвестно, насколько верна эта теория, но как научная гипотеза не хуже других объясняет, что случилось с экономикой: Земли. Конечно, причина всемирного экономического спада существует. И, разумеется, накопилось огромное количество неупорядоченной информации, в течение длительного времени поступающей из разных источников и потребляемой множеством людей. Но это вовсе не доказывает истинность самой теории.

Все движения культурных радикалов – Обнаженный Пурпур, Последний Клан и прочие – возникли как реакция на информационный невроз, следствием которого и стал Крах Знания. Огромное количество людей отвергло перенасыщенную информацией жизнь на Земле и стремилось к чему-то другому, зачастую не зная – к чему. Рафаэлю не нравились радикалы. Но он мог понять, почему они свихнулись.

Психиатрические лечебницы Земли переполнены инфоневротиками, людьми, которые просто подавлены избытком знаний. Информационный психоз официально признан опасным заболеванием, угрожающим каждому. Для жизни в современном мире нужно усвоить столько сведений, что мозг не выдерживает. В ответ на информационное перенапряжение включаются механизмы отторжения, аутизма, навязчивых страхов и деградации.

В последнее время психоз приобрел характер эпидемии, охватившей всю Землю.

Подготовка к выполнению технической работы средней сложности занимает времени столько же, сколько сама работа. Бывало (и не однажды), что рабочие, обучившись, выходили прямо на пенсию, так и не приступив к производительному труду. Это, конечно, из ряда вон, но по многим специальностям курс обучения и впрямь дольше времени последующей работы, а необходимость периодической переподготовки усугубляет положение.

Такое обучение требует не только временных, но и непомерных денежных затрат. Независимо от того, дотируется оно целиком или обеспечивается программой стипендий и пособий, распределяемых в определенной пропорции, образование стало дорогим, на него уходит значительная часть дохода от валового планетарного продукта.

Раздутая от избытка непереваренной информации, связанная необходимостью содержать всемирную бюрократию, которая отслеживает сведения и пускает их в оборот, задушенная сетями безопасности, отвечающими за то, чтобы знания не попали в преступные руки, почти уже дезориентированная экономика Земли остановилась в своем развитии. Мир был так занят получением требуемых для работы знаний, что у него не оставалось времени на саму работу. Планета теряла столько энергии на сбор жизненно важных сведений, что не оставалось сил применить эти сведения на практике. Экономика билась в агонии. Земле в целом и Астрофизическому фонду ООН, в частности, едва хватало средств на самое необходимое. Разумеется, они не могли позволить себе ничего лишнего, особенно если это лишнее давало дополнительную информацию. Скажем, Кольцо Харона.

Сердце Рафаэля колотилось в груди, взгляд на секунду помутился, черты лица исказила свирепая гримаса. Его душил гнев. Он ненавидел Крах Знания, ненавидел Финансовый комитет, ненавидел Кольцо, ненавидел своих сотрудников…