Текст книги "Князь Света"

Роджер Желязны
Князь Света

Дэнни Плахта – за дружбу, мудрость, сому

I

Так было однажды услышано мной. Спустя пятьдесят три года после освобождения вернулся он из Золотого Облака, чтобы еще раз поднять перчатку, брошенную Небесами, пойти наперекор Порядку жизни и богам, этот порядок установившим. Последователи его молились, чтобы он вернулся, хотя и грехом были молитвы эти. Мольбам не потревожить покоя ушедшего в нирвану, при каких бы обстоятельствах это ни произошло. Но молились облаченные в шафранные рясы, чтобы он, Меченосец, Манжушри, вновь сошел к ним. И, как поведано, Бодхисатва услышал их…

Он, подавивший желания,

не зависящий от корней,

пастбищем которому пустота —

необусловленная и свободная, —

путь его неисповедим,

как птиц полет в поднебесье.

Дхаммапада (93).

Его последователи звали его Махасаматман и утверждали, что он бог. Он, однако, предпочитал опускать громкие Маха– и -атман и звал себя просто – Сэм. Никогда не провозглашал он себя богом. С другой стороны, и не отказывался от этого. В сложившихся условиях ни то, ни другое не сулило ему никакой выгоды. Чего не скажешь о молчании…

И вот тайна служила ему покровом.

Был сезон дождей…

Самый влажный период года…

Дождь шел дни напролет, когда вознеслись к небу молитвы – и вознесли их не пальцы, перебирающие заузленные гирлянды молельных четок, не вращающиеся молитвенные колеса, нет, грандиозная молитвенная машина из монастыря Ратри, богини Ночи.

Направлены были высокочастотные молитвы прямо вверх, сквозь атмосферу, еще выше, в самый центр золотого облака, что зовется Мостом Богов. Он окружает весь мир, предстает каждую ночь бронзовой радугой и каждый полдень окрашивает красное солнце в оранжевые тона.

Кое-кто из монахов сомневался, не ересью ли будет использование подобной молитвенной техники, но машину построил и наладил сам Яма-Дхарма, отпавший из Небесного Града; а как говорили, именно он построил в незапамятные времена могучую громовую колесницу Великого Шивы – тот экипаж, что проносится по небосклону, изрыгая на своем пути огненную харкотину.

Даже находясь в немилости, он считался величайшим мастером и знатоком всех ремесел. Узнай Боги Небесного Града о его молитвенной машине – они без сомнения обрекли бы его на подлинную смерть. Надо, правда, признать, что и без этой машины обрекли бы они его на подлинную смерть, попади он к ним в руки. Каким образом улаживал он свои дела с Властителями Кармы, касалось только его, хотя никто не сомневался – так ли, иначе ли, но когда придет его час, отыщет он тот или иной способ.

Лишь вдвое моложе был он самого Небесного Града, а ведь едва ли набрался бы десяток богов, помнивших основание этой обители. Все знали, что мудрее даже, чем Бог Кубера, был он, когда дело касалось путей Всеприсущего Пламени. Но это были лишь меньшие из его Атрибутов. Другим он был знаменит, хотя и говорили об этом немногие. Высокий, но в меру, широкоплечий, но не грузный, двигался он легко и плавно. Носил красное, был немногословен.

Он и управлял молитвенной машиной; водруженный им на крышу монастыря гигантский металлический лотос неспешно вращался в своем гнезде.

На здание, на лотос, на джунгли у подножия горной цепи сплошной пеленой падал мелкий дождь. Уже шесть дней, как десятками киловатт возносил Яма молитвы, но состояние атмосферы не позволяло им быть услышанными в Горних. Сквозь зубы он помянул самых что ни на есть банальных божеств плодородия, взывая в основном к их наиболее прославленным в народе Атрибутам.

Раскат грома был ответом, и помогавшая ему обезьяна хихикнула.

– У твоих молитв и твоих проклятий итог один и тот же, о Яма, – прокомментировала она. – То есть никакого.

– Чтобы это заметить, тебе потребовалось семнадцать перерождений? – сказал Яма. – Тогда понятно, почему ты все еще маешься обезьяной.

– Да нет, – сказала обезьяна, которую звали Так. – Хотя мое падение было и не столь впечатляюще, как твое, но все-таки и я вызвал вполне персонально окрашенную злобу у…

– Замолчи! – бросил Яма, отворачиваясь от него.

Так понял, что дотронулся до больного места. Пытаясь найти для разговора другую тему, он подобрался к окну, вспрыгнул на подоконник и уставился наружу.

– К западу отсюда в облаках просвет, – сообщил он.

Подошел Яма, посмотрел, куда показывала обезьяна, нахмурился и кивнул.

– Ага, – сказал он. – Оставайся тут и корректируй.

Он подошел к пульту управления.

Наверху, над их головами, лотос поспешно развернулся и уставился прямо в брешь, замеченную Таком среди плотных облаков.

– Отлично, – буркнул Яма, – что-то подцепили.

Он протянул руку к одной из контрольных панелей, пощелкал кнопками и клавишами, подстроил два верньера.

Под ними, в монастырских подвалах, выдолбленных в толще скалы, зазвенел звонок, и тут же закипели приготовления, авральная команда заняла свои места.

– Облака смыкаются! – воскликнул Так.

– Это уже не важно, – ответил Яма. – Нашу рыбку мы подцепили. Из нирваны да в лотос, он грядет.

Опять громыхнул гром, и дождь с шумом обрушился на лотос. Голубые молнии, словно змеи, извивались над вершинами гор.

Яма выключил главный рубильник.

– Как ты думаешь, каково ему будет опять облечься во плоть? – спросил Так.

– Чисти-ка свой банан в четыре ноги!

Так предпочел счесть это за разрешение покинуть комнату и оставил Яму выключать аппаратуру в одиночестве. Путь его лежал вдоль по коридору и вниз по широким ступеням. На лестничной площадке до него донеслись звуки голосов и шарканье сандалий, шум приближался со стороны боковой залы.

Не раздумывая, он вскарабкался по стене, цепляясь за вырезанные на ней фигурки пантер и слонов. Взобравшись на балку, он нырнул в густую тень и замер там.

Появились двое монахов, облаченных в темные рясы.

– Она что, не могла очистить им небо? – сказал первый.

Второй, постарше, более массивный, пожал плечами.

– Я не мудрец, чтобы отвечать на подобные вопросы. Ясно, что она озабочена, иначе бы никогда не предоставила она им это святилище, а Яме – подобную возможность. Но кому ведомы пределы ночи?

– Или настроение женщины, – подхватил первый. – Я слышал, что даже жрецы не знали о ее появлении.

– Вполне возможно. Как бы там ни было, это кажется хорошим знаком.

– Воистину.

Они миновали площадку, и Так слушал, как удаляются и затихают звуки их шагов.

Он все не покидал своего насеста.

«Она», о которой упомянули послушники, могла быть только богиней Ратри, ей и поклонялись монахи, давшие в своем святилище приют последователям Махатмы Сэма, Просветленного. Нынче и Ратри тоже числилась среди отпавших от Небесного Града и влачащих существование в шкуре смертных. У нее было сколько угодно причин, чтобы ворошить прошлое; и Так вдруг понял, на какой риск она пошла, предоставив свое святилище – не говоря уже о личном своем присутствии – для подобного предприятия. Если слушок об этом достигнет надлежащих ушей, на карту будет поставлена сама возможность будущего ее восстановления в правах. Так помнил ее – темноволосую красавицу с серебристо-серыми глазами, проносящуюся мимо в лунной колеснице из черного дерева и хрома, запряженной черным и белым жеребцами, с возницей в черном и белом; да, проносящуюся по Небесной Перспективе, соперничая во славе с самою Сарасвати. Сердце чуть не выпрыгнуло из его волосатой груди. Он должен снова увидеть ее. Однажды ночью, давным-давно, в благословенные времена – и в лучшей форме – он танцевал с нею на балконе… под звездами. Недолог был этот танец. Но он помнил его; и до чего же трудно обезьяне обладать подобными воспоминаниями…

Так слез с балки.

Северо-западную оконечность монастыря венчала высокая башня. И была в той башне комната. По поверью, хранила она в себе постоянное присутствие богини. Ежедневно в ней прибирали, меняли белье, возжигали благовония и возлагали святые приношения. Двери ее обычно были заперты.

Но имелись в ней, конечно, и окна. Вопрос о том, может ли кто-нибудь пробраться внутрь через окно, оставался открытым. По крайней мере для людей. Ибо для обезьян он был решен Таком окончательно.

Взобравшись на крышу монастыря, Так начал карабкаться на башню, цепляясь за скользкие кирпичи, за выступы и выбоины, а небеса, словно псы, рычали у него над головой; наконец он прильнул к стене под выступающим наружу подоконником. Сверху как заведенный барабанил по камню дождь.

Таку почудилось, будто где-то рядом поют птицы. Он увидел край мокрого синего шарфа, свисающего из окна.

Ухватившись за выступ, Так подтянулся и заглянул внутрь.

Он увидел ее со спины. Одетая в темно-синее сари, она сидела на маленькой скамеечке в противоположном конце комнаты.

Так взобрался на подоконник и кашлянул.

Она резко обернулась. Под вуалью невозможно было разобрать черты ее лица. Поглядев на него сквозь дымку ткани, она встала и подошла к окну.

Он смутился. Некогда гибкая ее фигура сильно раздалась в талии; всегда грациозная на ходу, как колеблемая ветвь, нынче она слегка косолапила; слишком мрачной выглядела она, даже сквозь вуаль прочитывались резкие линии носа, жесткие очертания скул.

Он склонил голову.

– «И ты к нам подступила, и мы с твоим приходом очутились дома, – пропел он, – как в гнездах птицы на ветвях».

Она застыла в неподвижности, словно собственная статуя в главном зале монастыря.

– «Храни же нас от волка и волчицы, храни от вора нас, о Ночь, и дай же нам продлиться».

Она медленно простерла вперед руку и возложила ее ему на голову.

– Мое благословение с тобой, малый мира сего, – сказала она, помолчав. – Сожалею, но мне больше нечего тебе дать. Я не могу обещать тебе покровительство или даровать красоту – для меня самой и то, и другое – недоступная роскошь. Как тебя звать?

– Так, – сказал он.

Она прикоснулась ко лбу.

– Когда-то я знала одного Така, – промолвила она, – в незапамятные времена, в туманном далеке…

– Это был я, мадам.

Она тоже уселась на подоконник. Чуть погодя он понял, что она всхлипывает под покровом вуали.

– Не плачь, богиня. С тобой Так. Помнишь Така от Архивов? Пресветлого Копейщика Така? Он по-прежнему готов исполнить любое твое приказание.

– Так… – сказала она. – Ох, Так! И ты тоже? А я и не знала! Я никогда не слышала…

– Очередной поворот колеса, мадам, и – кто знает? Все может обернуться даже лучше, чем было когда-то.

Ее плечи вздрагивали. Он протянул руку, отдернул ее.

Она повернулась и схватила ее.

Бесконечным было молчание, потом она заговорила:

– Естественным путем дела в порядок не придут, нам не обрести былого, Пресветлый Копейщик Так. Мы должны проложить наш собственный путь.

– О чем ты говоришь? – спросил он и добавил: – Сэм?

Она кивнула:

– И никто иной. Он – наш оплот против Небес, дорогой Так. Если удастся призвать его, у нас появится шанс еще пожить.

– Потому-то ты и рискнула, потому-то положила голову в пасть тигра?

– Почему же еще? Когда нет никакой реальной надежды, нужно чеканить собственную. Даже и фальшивая монета может сгодиться.

– Фальшивая? Ты не веришь, что он был Буддой?

Она усмехнулась.

– Сэм был величайшим шарлатаном на людской – да и на божественной – памяти. Однако и самым достойным противником, с каким когда-либо сталкивался Тримурти. Почему тебя так шокируют мои слова, архивариус? Ты же знаешь, что он позаимствовал и структуру, и материю своего учения, путь и достижение, даже одеяние из запрещенных доисторических источников. Это было просто-напросто оружие – и ничего более. Главной его силой было его лицемерие. Если бы мы могли вернуть его…

– Леди, святой ли, шарлатан ли, но он вернулся.

– Не шути со мной, Так.

– Богиня и леди, я только что покинул Владыку Яму, когда он отключал молитвенную машину, хмурый от успеха.

– Эта авантюра направлена была против такой огромной силы… Владыка Агни обмолвился однажды, что ничего подобного никогда не удастся свершить.

Так встал.

– Богиня Ратри, – сказал он, – кто, будь то бог, человек или нечто среднее, разбирается в подобных материях лучше Ямы?

– Я не знаю, Так, ибо такого не отыщешь. Но откуда тебе известно, что – он выловил нам ту самую рыбку?

– Ибо он – Яма.

– Тогда возьми мою руку, Так. Веди меня опять, как ты делал однажды. Посмотрим на спящего Бодхисатву.

И он повел ее через двери, вниз по лестнице, в нижние покои.

Подземелье заливал свет, рожденный не факелами, а генераторами Ямы. Водруженную на платформу кровать с трех сторон отгораживали ширмы. За ширмами и драпировками скрывалась и большая часть механизмов. Дежурившие в комнате монахи в шафрановых рясах бесшумно двигались по обширным покоям. Яма, мастер из мастеров, стоял у кровати.

При их появлении кое-кто из вышколенных, невозмутимых монахов не удержался от восклицаний. Так обернулся к женщине рядом с ним и отступил на шаг, затаив дыхание.

Это была уже не раздобревшая матрона, с которой он только что разговаривал. Вновь он стоял рядом с бессмертной Ночью, о которой написано было: «Богиня переполнила обширное пространство – и в глубину, и в вышину. Сияние ее развеяло мрак».

Он взглянул на нее и тут же закрыл глаза. Она все еще несла на себе отпечаток своего далекого Облика.

– Богиня… – начал было он.

– К спящему, – прервала она. – Он шевелится..

И они подошли к ложу.

И тут перед ними открылась картина, которой суждено было в будущем в виде фресок ожидать паломников в конце бесчисленных коридоров, рельефом застыть на стенах храмов, живописно заполнить плафоны множества дворцов: пробудился тот, кто был известен как Махасаматман, Калкин, Манжушри, Сиддхартха, Татхагата, Победоносный, Майтрея, Просветленный, Будда и Сэм. Слева от него была богиня Ночи, справа стояла Смерть; Так, обезьяна, скорчился в изножьи кровати вечным комментарием к сосуществованию божественного и животного.

А был явившийся в обычном, смуглом теле средних размеров и возраста; черты его лица были правильны и невыразительны; когда он открыл глаза, оказались они темными.

– Приветствую тебя, Князь Света, – так обратилась к нему Ратри.

Глаза мигнули. Им никак не удавалось сфокусироваться. Все в комнате замерли.

– Привет тебе, Махасаматман – Будда! – сказал Яма.

Глаза глядели прямо перед собой – не видя.

– Привет, Сэм, – сказал Так.

Лоб чуть наморщился, глаза, покосившись, уставились на Така, перебежали на остальных.

– Где?.. – спросил он шепотом.

– В моем монастыре, – ответила Ратри. Безучастно взирал он на ее красоту.

Затем он сомкнул веки и изо всех сил зажмурился, вокруг глаз разбежались морщинки. Гримаса страдания превратила его рот в лук, зубы, крепко стиснутые зубы, в стрелы.

– Вправду ли ты тот, чье имя мы произнесли? – спросил Яма.

Он не отвечал.

– Не ты ли до последнего сражался с армией небес на берегах Ведры?

Рот расслабился.

– Не ты ли любил богиню Смерти?

Глаза мигнули. На губах промелькнула слабая усмешка.

– Это он, – сказал Яма; затем: – Кто ты, человечек?

– Я? Я ничто, – ответил тот. – Может быть, листок, подхваченный водоворотом. Перышко на ветру.

– Хуже некуда, – прокомментировал Яма, – ибо в мире предостаточно листьев и перьев, и мне не стоило работать так долго лишь ради того, чтобы преумножить их число. Мне нужен был человек, способный продолжить войну, прерванную из-за его отсутствия, могучий человек, способный пойти наперекор воле богов. Мне казалось, что ты таков.

– Я, – и он опять покосился, – Сэм. Я – Сэм. Однажды – давным-давно… я сражался, не так ли? И не раз…

– Ты был Махатмой Сэмом, Буддой. Помнишь?

– Может и был…

В глазах у него медленно разгоралось пламя.

– Да, – подтвердил он. – Да, был. Смиреннейший из гордых, гордец среди смиренных. И я сражался. Учил Пути… какое-то время. Опять сражался, опять учил, прошел через политику, магию, яд… Дал великую битву, столь ужасную, что солнце отвратило от бойни свой лик – от месива людей и богов, зверей и демонов, духов земли и воздуха, огня и воды, ящеров и лошадей, мечей и колесниц…

– И ты проиграл, – прервал его Яма.

– Да, проиграл. Но некоторое впечатление мы все-таки произвели, не так ли? Ты, бог смерти, был моим колесничим. Да, все это возвращается сейчас ко мне. Нас взяли в плен, и Властители Кармы стали нашими судьями. Ты ускользнул от них – Путем Черного Колеса. Я же не мог.

– Так все и было. Твое прошлое явственно легло перед ними. Тебя судили. – Яма поглядел на монахов (склонив головы, они сидели теперь прямо на полу) и понизил голос: – Дать тебе умереть подлинной смертью означало превратить тебя в мученика. Дозволить тебе разгуливать по миру – в какой бы то ни было форме – значило оставить открытой дверь для твоего возвращения. И вот так же, как и ты позаимствовал свое учение у Гаутамы из иного места и времени, так и они позаимствовали оттуда же рассказ о том, как окончил он свои дни среди людей. Тебя осудили и признали достойным нирваны. Твой атман был перенесен не в другое тело, а в огромное магнитное поле, что окружает нашу планету. Минуло более полувека. Ныне официально ты – аватара Вишну, чье учение было неправильно истолковано некоторыми из наиболее рьяных твоих последователей. Лично же ты продолжал существовать лишь в форме самосохраняющейся системы магнитных волн разной длины, которую мне и удалось уловить.

Сэм закрыл глаза.

– И ты посмел вернуть меня назад?

– Да, это так.

– Я все время осознавал свое положение.

– Я подозревал об этом.

Глаза его, вспыхнув, широко открылись.

– И тем не менее ты посмел отозвать меня оттуда?

– Да.

Сэм опустил голову.

– По справедливости зовешься ты богом смерти, Яма-Дхарма. Ты отобрал у меня запредельный опыт. Ты разбил о черный камень своей воли то, что вне понимания, вне великолепия, доступных смертным. Почему ты не мог оставить меня, как я был, в океане бытия?

– Потому что мир нуждается в тебе, в твоем смирении, в твоем благочестии, в твоем великом учении, в твоем маккиавельском хитроумии.

– Я стар, Яма, – промолвил тот. – Я так же стар, как и сам человек в этом мире. Ты же знаешь, я был одним из Первых: Одним из самых первых, явившихся сюда, чтобы строить, чтобы обустраивать. Все остальные ныне мертвы – или стали богами – dei ex machini… Этот шанс выпал и мне, но я прошел мимо него. Много раз. Я никогда не хотел быть богом, Яма. На самом деле. Только много позже, когда я увидел, что они делают, начал я копить силы. Но было уже поздно. Они были слишком сильны. Теперь же я просто хочу спать, спать вечным сном, вновь познать Великий Покой, нескончаемое блаженство, слушать песни, которые поют звезды на берегу великого океана.

Ратри нагнулась и заглянула ему в глаза.

– Ты нужен нам, Сэм, – сказала она.

– Я знаю, знаю, – отвечал он ей. – Опять все та же история. У вас имеется норовистая лошадка, так что нужно ее отменно нахлестывать очередную милю.

Он улыбнулся при этих словах, и она поцеловала его в лоб.

Так подпрыгнул и заскакал по кровати.

– Веселится род людской, – отметил Будда. Яма протянул ему руку, а Ратри – шлепанцы.

Чтобы прийти в себя после покоя, что превыше всякого разумения, требуется, конечно, время. Сэм спал. Ему снились сны, во сне он кричал или же просто стонал. У него не было аппетита, но Яма подобрал для него тело крепкое и отменно здоровое, вполне способное перенести все психосоматические изменения, порожденные отзывом его из божественности.

Но он так и сидел бы часами, не двигаясь, уставившись на какой-то камешек, или зернышко, или листик. И невозможно его было в этом случае пробудить.

Яме виделась в этом некая опасность, и он решил обсудить ситуацию с Ратри и Таком.

– Плохо, теперь этим способом уходит он от мира, – начал он. – Я говорил с ним, но это просто бросать слова на ветер. Ему никак не вернуть то, что он оставил позади. И сама эта попытка стоит ему его силы.

– Быть может, ты неправильно воспринимаешь его усилия, – заметил вдруг Так.

– Что ты имеешь в виду?

– Погляди, как он уставился на семечко, которое сам положил перед собой. Посмотри на морщинки в уголках его глаз.

– Ну и что же в этом такого?

– Он косится. У него что, изъяны зрения?

– Да нет.

– Тогда почему он косится?

– Чтобы лучше зернышко изучить.

– Изучить? Он учил совсем другому пути. И однако же он все-таки изучает. Он вовсе не медитирует, пытаясь обрести в глубине предмета освобождение от субъекта. Отнюдь.

– Чем же он тогда занят?

– Обратным.

– Обратным?

– Он изучает объект, наблюдая его пути, пытаясь связать тем самым самого себя. Внутри предметов он ищет оправдание своего существования. Еще раз пытается он закутаться в ткань Майи, мировой иллюзии.

– Я уверена, что ты прав, – перебила Ратри. – Как же нам помочь ему в этой попытке?

– Я не уверен, миссис…

Но Яма кивнул, и в солнечном луче, падавшем через узкий портик, блеснули его темные волосы.

– Ты сумел ухватить как раз то, чего я не заметил, – признался он. – Он еще не вполне вернулся, хотя и облачен в тело, передвигается пешком и говорит как мы. Но мысли его все еще вне пределов нашего разумения.

– Что же делать? – повторила Ратри.

– Берите его с собой в долгие сельские прогулки, – сказал Яма. – Потчуйте деликатесами. Ублажайте его душу стихами и пением. Найдите ему что-нибудь покрепче для питья – здесь, в монастыре, нет ничего подходящего. Разоденьте его в светлые шелка. Добудьте ему куртизанку, а лучше – трех. Окуните его заново в жизнь. Только так можно будет освободить его от оков Божественности. Как же я не заметил этого раньше.

– Ничего удивительного, – сказал Так. Огонь вспыхнул в глубине глаз Ямы, и черен был этот огонь; потом он улыбнулся.

– Мне воздается сполна, малыш, – признался он, – за все те комментарии, которые я, может быть и неосознанно, отпустил в адрес твоих волосатых ушей. Я приношу тебе, о обезьяна, свои извинения. Ты и в самом деле человек – умный и наблюдательный.

Так поклонился ему. Ратри хихикнула.

– Скажи нам, умница Так, – быть может, мы слишком долго были богами и утратили должный угол зрения, – как нам лучше взяться за дело, чтобы поскорее очеловечить его и добиться наших целей.

Так поклонился ему, потом Ратри.

– Как ты и предложил, Яма, – подтвердил он. – Сегодня, миссис, возьми его на прогулку к подножию гор. Завтра Владыка Яма отведет его к самой кромке леса. На следующий день я свожу его туда, где царят деревья и травы, цветы и лианы. А там поглядим. Поглядим.

– Быть посему, – сказал Яма, и так оно и было.

В следующие несколько недель отношение Сэма к этим прогулкам менялось: сначала это было лишь едва заметное предвкушение, затем – сдерживаемый энтузиазм и, наконец, горячее рвение. Все продолжительнее и продолжительнее становились его одинокие прогулки, сначала он уходил на несколько часов только утром, затем – утром и вечером. Потом он стал пропадать где-то целыми днями, подчас – сутками.

К концу третьей недели Яма и Ратри беседовали на террасе в ранний утренний час.

– Мне это не нравится, – начал Яма. – Мы не можем принуждать его, навязывая ему насильно нашу компанию сейчас, когда он этого не желает. Но там, на воле, опасно, особенно для вновь рожденного, такого, как он. Хотел бы я знать, как он проводит там время.

– Что бы он ни делал, все пойдет ему на пользу, – возразила, взмахнув полной рукой, Ратри и положила в рот пастилку. – Он уже не производит впечатления не от мира сего. Он больше разговаривает и даже жестикулирует. Пьет вино, когда мы его угощаем. К нему возвращается аппетит.

– Однако, если ему повстречается агент Тримурти, он может навсегда погибнуть.

Ратри задумчиво жевала.

– Маловероятно, чтобы в эти дни по округе бродил кто-то из них, – заявила она. – Животные видят в нем ребенка и не причинят ему вреда. Люди увидят святого отшельника. Демоны издавна боятся его и, стало быть, уважают.

Но Яма покачал головой.

– Все не так просто, леди. Хоть я и разобрал большую часть своих механизмов и спрятал их в сотне лиг отсюда, такая концентрированная переброска энергии, к которой мне пришлось прибегнуть, не может остаться незамеченной. Рано или поздно сюда явятся посетители. Я использовал экранирующие ширмы и сбивающие устройства, но в некоторых проекциях вся эта область должна выглядеть так, словно по карте прошлось Всеприсущее Пламя. Скоро надо будет сниматься с места. Лучше бы подождать, пока наш питомец полностью не выправится, но…

– А какие-нибудь естественные причины не могут вызвать те же энергетические эффекты, что и твои машины?

– Могут, и произойти это может как раз поблизости; именно поэтому я и выбрал это место в качестве нашей базы – будем надеяться, что это сойдет нам с рук. Но я все же сомневаюсь в этом. Пока мои шпионы не заметили по соседству никакой необычной активности. Но в день его возвращения кто-то видел, как промчалась на гребне бури громовая колесница, выслеживая что-то то ли в небесах, то ли под ними. Случилось это далеко отсюда, но я не верю, что не было тут никакой связи.

– И тем не менее, она не вернулась.

– Мы, по крайней мере, об этом не знаем. Но я боюсь…

– Тогда надо уходить немедленно. Я слишком-уважаю твои предчувствия. Ты могущественней любого из Павших. Мне, например, очень трудно даже просто удержать приятный внешний облик более, чем на несколько минут…

– Силы, которыми я обладаю, – сказал Яма, подливая ей чая, – уцелели, поскольку они иной природы, чем твои.

И он улыбнулся, обнажив ровный ряд зубов. Улыбка прошлась по его лицу, от шрама на левой щеке до уголков глаз. Чтобы поставить на этом точку, он сморгнул и продолжал:

– Большая часть моей силы имеет форму знания, и даже Властителям Кармы не под силу отобрать его у меня. Почти у всех богов мощь их проявляется посредством специфической физиологии, которую они при воплощении в новое тело частично теряют. В процессе припоминания разум постепенно изменяет в той или иной степени любое тело, порождая новый гомеостаз и обеспечивая неспешный возврат былого могущества. Ну а моя сила возвращается быстро, и она почти полностью со мной. Но даже если бы это было и не так, я все равно мог бы использовать в качестве оружия свои знания – это тоже сила.

Ратри отхлебнула чая.

– Мне нет дела до ее источников, но если твоя сила велит сниматься с места, надо ее слушаться. Когда отправляемся?

Яма вытащил кисет и свернул под разговоры сигарету. Его темные, гибкие пальцы, как заметила Ратри, всегда двигались с грацией пальцев играющего музыканта.

– Я бы сказал, что не стоит задерживаться здесь больше, чем на неделю, от силы дней на десять. А потом придется разлучить его с этим столь милым его сердцу захолустьем.

Она кивнула

– И куда тогда?

– Может, в какое-нибудь заштатное южное королевство, где мы могли бы странствовать безбоязненно.

Он зажег сигарету, затянулся.

– У меня есть идея получше, – сказала она. – Ты не знаешь, но в качестве некой смертной я – хозяйка Дворца Камы в Хайпуре.

– Блудотория, мадам?

Она нахмурилась.

– Так его прозвали пошляки, и не смей тут же называть меня «мадам», это отдает старинной насмешкой. Это место отдохновения, удовольствий, святости, а для меня и весьма доходное. И оно, я уверена, послужит прекрасным укрытием; пока наш подопечный полностью не оправится, мы сможем спокойно разрабатывать там наши планы.

Яма хлопнул себя по бедру.

– Ай-ай-ай! И кому вздумается разыскивать Будду в лупанарии? Отлично! Превосходно! Тогда – в Хайпур, дорогая богиня, в Хайпур, во Дворец Любви!

Она гневно выпрямилась и притопнула сандалией о каменные плиты пола.

– Я не позволю тебе в подобном тоне отзываться о моем учреждении!

Он потупил глаза и с трудом согнал со своего лица улыбку. Затем встал и поклонился.

– Приношу свои извинения, милая. Ратри, но меня осенило столь внезапно…

Он замолчал и посмотрел в сторону, через секунду на нее взглянула уже сама уравновешенность и благопристойность. Он продолжал как ни в чем не бывало:

– …что я был захвачен врасплох кажущейся неуместностью подобной идеи. Теперь же я вижу всю ее мудрость. Это самое совершенное прикрытие, и оно же снабдит вас обоих средствами и, что еще важнее, станет источником частной информации из кругов торговцев, воинов и священнослужителей. Подобные учреждения составляют совершенно необходимую часть общества. Ну а тебе твое дает положение и голос в гражданских делах. Бог – одна из древнейших профессий в мире. И вполне естественно, что мы, павшие, обретаем прибежище под сенью другой не менее почтенной традиции. Я приветствую твою идею и благодарю тебя за мудрость и предвидение. И уж конечно не буду порочить мероприятие благодетеля и сообщника. На самом деле я с нетерпением ожидаю этого визита.

Она улыбнулась и уселась обратно.

– Я принимаю твои елейные извинения, сын змеи. Что бы ты ни сделал, невозможно на тебя сердиться. Налей-ка мне еще чаю, будь любезен.

Они расслабились, Ратри смаковала чай, Яма курил. Вдали грозовой фронт растянулся мрачным занавесом поперек всего окоема. Солнце, однако, еще сияло над ними; время от времени на террасу проникал холодный ветерок.

– Ты видел кольцо, железное кольцо, которое он носит? – спросила Ратри, положив в рот еще одну пастилку.

– Да.

– Не знаешь, где он его раздобыл?

– Нет.

– И я. Но чувствую, что надо это разузнать.

– А!

– Как бы это проделать?

– Я подрядил Така, ему в лесу вольготнее, чем нам. Как раз сейчас он его и выслеживает.

Ратри кивнула.

– Правильно, – сказала она.

– Я слышал, – сменил тему Яма, – что боги все еще по случаю посещают самые приметные дворцы Камы, обычно скрывая свой облик, но иногда и во всей мощи. Правда ли это?

– Да. Всего год тому назад в Хайпур явился Бог Индра. Три года назад нанес визит поддельный Кришна. Изо всей Небесной братии именно Кришна Неутомимый вызывает у обслуживающего персонала наибольший ужас. Беспорядки растянулись на целый месяц, он сокрушил уйму мебели, лекари трудились не покладая рук. А опустошение, которое он учинил в винных погребах и кладовых! Но однажды ночью он заиграл на своей свирели – а услышав ее, ну как не простишь старому Кришне все что угодно. Но той ночью мы не услышали истинной магии, ибо есть лишь один истинный Кришна – темный и волосатый, с налитыми кровью пылающими глазами. Этот же, все разгромив, танцевал на столах; что до музыки, то она оставляла желать лучшего.

– Заплатил ли он за причиненный урон чем-либо, кроме песен?

Она рассмеялась.

– Ладно-ладно, Яма. Не будем задавать друг другу риторические вопросы. Он пыхнул дымом.

– Сурья, солнце, уже почти окружен, – сказала Ратри, выглянув из-под навеса, – и Индра убивает дракона. Вот-вот хлынет ливень.

Монастырь покрыла серая пелена. Ветер усиливался, и по стенам заплясали капли дождя. Как расшитый бисером полог, дождь прикрыл открытую сторону террасы.

Яма подлил чаю. Ратри взяла очередную пастилку.

Так пробирался по лесу. Он перепрыгивал с дерева на дерево, с ветки на ветку, не теряя из виду петлявшую внизу тропинку. Мех его намок, ибо листья обрушивали на него по ходу дела микроливень росинок. За спиной у него клубились тучи, но утреннее солнце еще сияло на востоке, и в его красно-золотистых лучах лес превращался в феерию красок. Вокруг, в сплетении ветвей, лиан, листьев, травы, стеной поднимавшихся по обе стороны тропинки, распевали птицы, и их пение сливалось в единый хор. Листву пошевеливал ветерок. Тропинка внизу вдруг резко свернула в сторону и, вынырнув на поляну, на ней потерялась. Так соскочил на землю и продолжил свой путь пешком, пока тропинка вновь не юркнула в лес и он не смог опять вернуться на деревья. Теперь, как он отметил, его вожатая, постепенно меняя свое направление, вилась более или менее параллельно горному хребту. Вдалеке заворчал гром, и чуть погодя Так ощутил новое, холодное дуновение ветра. Раскачавшись на ветке, как на трамплине, он перелетел на соседнее дерево – прямо сквозь усеянную сверкающими каплями росы паутину, вспугнутые им птицы отхлынули вопящей волной ярчайшего оперения. Тропинка по-прежнему льнула к горам и обернулась уже в обратном направлении. Время от времени она натыкалась на другие, крепко утоптанные, желтые тропинки, пересекала их, расходилась, подчас разветвлялась, и Таку приходилось спускаться с деревьев на землю и изучать отметины на ее поверхности. Да, Сэм свернул здесь; Сэм остановился попить у этого родника – вот здесь, где оранжевые грибы вымахали выше человеческого роста и готовы были укрыть от дождя целую компанию; Сэм подобрал на дороге вон ту ветку; здесь он остановился застегнуть сандалию; здесь он прислонился к дереву, в котором явно обитала дриада…