Текст книги "Империя и одиссея. Бриннеры в Дальневосточной России и за ее пределами"

Часть вторая
Борис Бринер

…(ведь Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский)…

В. И. Ленин[75]75
  В. И. Ленин. Речь на пленуме Московского совета 20 ноября 1922 г., ПСС, т. 45, стр. 303.


[Закрыть]

• 8 •

Борис Юльевич Бринер рос князем Приморья – разве что без самого формального титула. С самого дня рождения – 16 сентября 1889 года – и до заката Российской империи жизнь его была поистине волшебна. В отличие от своего отца, швейцарца по рождению, он был ребенком русским, и привилегии и роскошь для него были делом естественным – в ту эпоху, когда богатство еще уважали.

Однако праздное богатство в семье никогда не почитали. Отец его был таким человеком, для которого труд – черта характера, а не выбор: он верил, что те, кому многое дано, и возвращать должны много. Ему хотелось, чтобы три его дочери удачно вышли замуж, но рассчитывал, что сыновья разделят его страсть к труду, и намеренно готовил их к наследованию различных отраслей своей торгово-промышленной империи, согласно их интересам. Старший, Леонид, и младший, Феликс, склонялись к такому естественно, а вот средний Борис мог бы выбрать и совсем другой путь в жизни, но сыном был послушным и признавал свои обязанности будущего наследника промышленной и судоходной империи.

Поэтому в 1910 году, отправив багаж извозчиком, 21-летний юноша прошел квартал от дома Бринеров до владивостокского вокзала и сел на транссибирский поезд, который через неделю доставил его на запад. Он поступил в Санкт-Петербургский горный институт. Когда же он его окончит, изменится и название столицы, и все остальное в его мире.

Борис получал среднее образование во владивостокской мужской гимназии, а вот младшего сына, Феликса, Жюль отправил учиться в Лозанну – неподалеку и от Женевы, и от своей родной деревни. Так поступали во многих зажиточных семьях Владивостока, но дети от этого не становились патриотами России меньше. Леонид, к примеру, закончил Санкт-Петербургский университет в чине кадета и готовился к военной службе.

Горный институт был одним из лучших геологических учебных заведений в мире. Он был учрежден Екатериной Великой в 1773 году, и в грандиозном корпусе, выходящем на берег Невы, также размещалось собрание редких минералов и геологических образцов, собранных со всего света, уникальное до сих пор. Имелась и коллекция золотых самородков, а в ней – крупнейшие из добытых на то время. Несколько десятков парадных залов, наполненных стеклянными витринами, и сейчас украшены крупными фресками, отделаны позолотой и дубовыми панелями.

Хотя можно было бы заключить, что Горный институт готовил специалистов узкого профиля, в обязательную программу изучения входили история и литература, а также языки – французский, немецкий и русский, отнюдь не только геология, химия и инженерное дело. По всем трем языкам у Бориса были преимущества – на них говорили дома. На пятом курсе он написал 40-страничную работу о залежах свинца, серебра и цинка Тетюхинских рудников и получил магистерскую степень. Тогда же она была напечатана[76]76
  Б. Ю. Бринер. Серебро-свинцово-цинковое месторождение Тетюхэ, в: Известия геологического комитета, т. XXXIV. № 8. Петроград, 1915.


[Закрыть], и для сбора данных Борис в 1913 году возвращался во Владивосток и ездил на Тетюхинские рудники. Работа представляла собой очерк по истории рудника, созданного его отцом, в ней приводились схемы расчетного залегания руд и описывались самые современные для того времени способы геологоразведки и извлечения цветных металлов. Защитился он с отличием по горному делу – ему присвоили 2824-ю по счету степень в более чем вековой истории этого учебного заведения[77]77
  Директор музея Жанна Полярная нашла запись об этом в архивах Горного института.


[Закрыть].

Первые несколько лет жизни Бориса в Санкт-Петербурге город был относительно спокоен снаружи, несмотря на шепотки о Распутине и германской царице. Политические дебаты велись по большей части в Думе, где заседания часто заходили в тупик из-за непримиримой партийной политики, а иногда их – неконституционно – распускал царь. Меж тем в залах рабочих собраний и на заседаниях рабочих советов по всему городу организаторы и агитаторы нагнетали бурю, которая многим в то время казалась просто спуском пара.

А улицы и набережные города блистали культурой, богатством и аристократизмом. Величественная столица с десятками дворцов в центре города ничем не напоминала Владивосток. Между 1910-м и 1916-м годами, как раз пока Борис учился, Николай и Александра редко живали в Зимнем дворце – предпочитали ему резиденцию в Царском Селе.

Но в городе Борис мог знакомиться и встречаться со множеством других общественных фигур. В разреженном воздухе этих космополитических вершин аристократия часто жила не по средствам, хотя многие этого не осознавали, а окружающие старательно не замечали. Тем не менее сын купца первой гильдии был вхож в гостиные промышленной элиты; там у него кружилась голова после далекой владивостокской провинции, куда он по-прежнему возвращался на каникулы.

Кроме того, он совершил несколько поездок в Европу – включая Лондон и Париж; хотя родины предка – деревушки Мёрикен-Вильдегг – он ни разу не навещал, и он сам, и все его братья и сестры имели право на получение швейцарского паспорта. Российское правительство считало лиц с двойным гражданством исключительно русскими подданными, для швейцарцев же гражданство этой страны было наследуемым правом и неотъемлемым фактом, как цвет глаз, – от него невозможно было отказаться, как это могли сделать американцы и прочие. Более того, потомок любого отца-швейцарца мужского пола автоматически становится швейцарцем – на протяжении четырех поколений. Это правило действует лишь по мужской линии – закон его определяет откровенно как «отцовскую привилегию»: право отца передавать свою национальность по наследству сыновьям, внукам и даже правнукам.

Жюль растил Бориса прилежным и дотошным, но сын его к тому же был общителен, остроумен, душевен и беззаботен. Его прекрасный тенор часто слышали на вечеринках. Женщины перво-наперво замечали, до чего он миловиден – и мужскую привлекательность свою он сохранил, хотя характер его закалился, несколько огрубел от возраста и перенесенных испытаний. Ростом он был выше отца, подтянут и очень спортивен; волосы стриг коротко, хотя впоследствии предпочитал более длинную прическу.

Борис как раз готовился писать свою дипломную работу, когда Николай II в августе 1914 года объявил о вступлении России в Первую мировую войну, и толпы людей выстроились вдоль Невы и на Дворцовой площади приветствовать его яхту «Александрия», на которой он прибыл к Зимнему дворцу. То было самое массовое скопление людей на площади с «Кровавого воскресенья» девятью годами ранее. Подписав манифест, Николай вышел на балкон, где собравшиеся приветствовали его ревом и исполнением государственного гимна, а всего через четыре года после того, как он отправил воевать пятнадцать миллионов своих подданных, его изувеченный труп будет сброшен в шахту.

С первого же дня существовало и мощное противодействие войне – даже среди аристократии и министров. Граф Сергей Витте едва сдерживался:

– Эта война – сумасшествие, – заявил он. – Она была навязана царю, вопреки его благоразумию, глупыми и недальновидными политиканами. России она может принести только катастрофические результаты. Лишь Франция и Англия могут надеяться извлечь из победы какую-нибудь пользу… Во всяком случае наша победа представляется мне чрезвычайно сомнительной…

Несомненно, вы имеете в виду наш престиж на Балканах, наш религиозный долг защищать своих кровных братьев, свою историческую и священную миссию на Востоке? Но это же романтическая, вышедшая из моды химера. Никто здесь, по крайней мере ни один мыслящий человек, теперь не принимает всерьез этот беспокойный и полный самомнения балканский люд, в котором нет ничего славянского. Они всего лишь турки, получившие ошибочное имя при крещении. Мы обязаны дать возможность сербам терпеть наказание, которое они заслуживают. Что им было до славянского братства, когда их король Милан сделал Сербию австрийским владением? Это все, что касается причин происхождения этой войны!

А теперь поговорим о выгодах и наградах, которые она нам принесет. Что мы надеемся получить? Увеличение территории. Боже мой! Разве империя его величества еще недостаточно большая? Разве мы не обладаем в Сибири, Туркестане, на Кавказе, в самой России громадными пространствами, которые все еще остаются нетронутой целиной?.. Тогда каковы те завоевания, которые манят наш глаз? Восточная Пруссия? Разве уже у императора не слишком ли много немцев среди его подданных? Галиция? Она же полна евреями! Кроме того, как только мы аннексируем польские территории, входящие в состав Австрии и Пруссии, мы сразу же потеряем всю русскую Польшу. Не совершайте ошибку: когда Польша обретет свою территориальную целостность, она не станет довольствоваться автономией, которую ей так глупо пообещали. Она потребует – и получит – свою абсолютную независимость. На что мы ещё должны надеяться? На Константинополь, на Святую Софию с крестом, на Босфор, на Дарданеллы? Это слишком безумная идея, чтобы она стоила минутного размышления! И даже если мы допустим, что наша коалиция одержит полную победу, а Гогенцоллерны и Габсбурги снизойдут до того, что запросят мира и согласятся с нашими условиями, – то это будет означать не только конец господства Германии, но и провозглашение республики повсюду в Центральной Европе. Это будет означать одновременный конец царизма! Я предпочитаю умалчивать относительно того, что может ожидать нас, в случае принятия гипотезы нашего поражения…

Мои практические выводы заключаются в том, что мы должны покончить с этой глупой авантюрой и как можно скорее[78]78
  В беседе с французским послом, см.: Морис Палеолог. Россия при царе перед Великой войной. Париж, 1922, т. 1, гл. 5, запись от 12 сентября 1914 г., цит. по: Морис Палеолог. Дневник посла. М.: Захаров, 2003, пер. Ф. Ге, Л. Зайцева, Д. Протопопова.


[Закрыть].

В Санкт-Петербурге Борис и его брат Феликс общались с земляками – и квартировали у семейства Благовидовых, тоже живших некоторое время в их родном городе. Там они и познакомились с двумя сестрами – Марусей и Верой, учившимися в одной гимназии с дочерями Жюля. Зная респектабельность Бринеров, Благовидовы выделили им комнаты в своем доме, и вскоре Борис влюбился в Марусю, а Феликс через некоторое время – в Веру.

Моя бабушка Мария Дмитриевна Благовидова была высокой, статной и сдержанной молодой дамой с темными волосами почти до колен. Их с Верой отец, владивостокский врач Дмитрий Евграфович Благовидов происходил из-под Пензы. Борис и Маруся были ровесниками, и пока Борис ходил на занятия в Горный институт, она училась в Петербургской консерватории – мечтала стать оперной певицей и связать свою жизнь с театром. Марусина сестра Вера – яркий представитель русской интеллигенции: она стала первой женщиной-психиатром в России[79]79
  По словам своей дочери Ирины, в беседе.


[Закрыть], – и в то же время вполне состоялась как пианистка.

Но, заглядывая в будущее, Борис легко мог предвидеть сложности – особенно если свадьбу справлять во Владивостоке. Он вовсе не рассчитывал, что его мать оценит будущую невестку по достоинству. Наталью интеллигенция ни восхищала, ни вдохновляла – а тот факт, что дед девочек Благовидовых по отцу был евреем (военный музыкант Фейтель Мордухаевич Шерий при крещении полностью сменил имя[80]80
  См.: Марина Подольская. От ленинской студенческой сходки до Голливуда. Наш дом – Татарстан, № 4 (30), 2014, стр. 52–57.


[Закрыть]), мог и вовсе отвратить от них мать семейства Бринеров. Но больше всего в Марусе и Вере Наталье не нравилась их современность: обе сестры в речах и поведении были независимы, православные догмы их не стесняли. Более того, Маруся училась на артистку, а это едва ли благопристойное занятие для супруги промышленника, особенно в таком маленьком городе, как Владивосток, где им неизбежно придется обустраивать свое гнездо.

Ибо теперь, с получением степени, Борис должен был вернуться и заново открыть рудники в Тетюхе. Жюлю уже было под семьдесят, и вскоре ему уже не под силу станет двухдневное путешествие из Владивостока в Тетюхе. Управлять рудниками больше не мог никто, а у Бориса это бы никак не получилось из Петрограда или Москвы, где регулярно шли оперы, которые так любила Маруся. Выходя за Бориса замуж, Маруся тем самым отказывалась от карьеры, к которой готовилась с детства.

Решение оказалось мучительным. Марусина семья пошла на немалые жертвы, чтобы дать дочери то образование, которого ей хотелось. Хуже того, Борис настаивал, чтобы обвенчали их в Петрограде перед возвращением во Владивосток, и они бы поставили Жюля и Наталью перед уже свершившимся фактом. Для консервативного православного общества все это выглядело так, будто сын уважаемого купца первой гильдии сбежал с будущей актриской.

Но Маруся очень любила Бориса и соглашалась на все его требования. Обвенчались они в Петрограде, пока Борис был еще студентом, и к тому времени, когда они в 1916 году сели на поезд до Владивостока, Маруся уже родила их первого ребенка – Веру, названную в честь Марусиной сестры. А та, презрев общественные условности, уже открыто жила с Феликсом в Петрограде, хотя тот, военнообязанный, служил прапорщиком в 6-м запасном саперном полку. Борис был уверен, что их мать разозлится на них обоих.

И не ошибся. Наталья презирала сестер Благовидовых и не скрывала этого с момента встречи. Особенно ненавидела она Марусю – вероятно, потому, что Борис у них был любимым сыном. Кто знает, может, все вышло бы не так скверно, не поселись Борис с новой невесткой в самой резиденции Бринеров. Но еще шла война, времена были неспокойные, и семье следовало держаться вместе. Лишь Наталья не обрадовалась вторжению свободомыслящей актриски, вскружившей голову ее сыну.

• 9 •

Весной 1917 года, вскоре после того, как Борис и Маруся обосновались во Владивостоке, Николай II вынужденно отрекся от престола. На другом берегу Невы меж тем Вера и Феликс поняли, что у них тоже будет ребенок. Феликс попросил у Веры руки, но та сразу предложение не приняла – боялась, что брак помешает ее карьере психиатра в Пантелеймоновской больнице. Он была полна решимости сохранить свою независимость, а мыслила достаточно прогрессивно, чтобы не обращать внимание на условности брака.

Ленин уже вернулся в Россию особым поездом, предоставленным кайзером Вильгельмом II, который рассчитывал на антивоенные настроения Ленина и его руководящую роль в завершении войны. Феликс впоследствии рассказывал дочери, как он лично встречался с Лениным и «как в своей должности офицера царской армии пытался стащить Ленина с трибуны»[81]81
  И. Ф. Бринер. Что я помню, стр. 31.


[Закрыть].

В 1919 году английский писатель Артур Рэнсом, левый журналист газеты «Мэнчерстер Гардиан», провел не один час за приватными беседами с Лениным, и скромность вождя произвела на него неизгладимое впечатление:

Больше, чем когда-либо раньше, Ленин произвел на меня впечатление счастливого человека.

Возвращаясь обратно из Кремля, я старался припомнить человека, у которого был бы такой же темперамент и характер, проникнутый радостью. Но мне это не удалось… Этот маленький, лысый, морщинистый человек, который, качаясь на стуле, смеется то над тем, то над другим и в то же время всегда готов каждому, кто его попросит, дать серьезный совет, – такой серьезный и так глубоко продуманный, что он обязывает его приверженцев более, чем если бы это было приказание.

Его морщины – морщины смеха, а не горя. Я думаю, что причина этому та, что он первый крупный вождь, который совершенно отрицает значение собственной личности. Личное тщеславие у него отсутствует. Более того, как марксист, он верит в массовое движение, которое с ним, без него ли все равно не остановится. У него глубокая вера в воодушевляющие народ стихийные силы, а его вера в самого себя состоит в том, что он в состоянии учесть точно направление этих сил. Он думает, что ни один человек не может задержать революцию, которую он считает неизбежной. По его мнению, русская революция может быть подавлена только временно и то только благодаря обстоятельствам, которые не поддаются человеческому контролю. Он абсолютно свободен, как ни один выдающийся человек до него. И не то, что он говорит, внушает доверие к нему, а та внутренняя свобода, которая в нем чувствуется, и самоотречение, которое бросается в глаза. Согласно своей философии он ни одной минуты не допускает, чтобы ошибка одного человека могла испортить все дело. Сам он, по его мнению, только выразитель, а не причина всех происходящих событий, которые навеки будут связаны с его именем[82]82
  Цит. по: Артур Рэнсом. Шесть недель в России, в 1919 году. Иностранная литература, № 5, 1977, пер. Б. Гиленсона.


[Закрыть].

В последующие недели, пока и сила революции, и политический хаос нарастали, Вера и Феликс решили рожать ребенка во Владивостоке. Имея это в виду, Вера приняла предложение Феликса, и 29 апреля 1917 года они обвенчались. После неспокойного путешествия по Транссибу, где миллионы беженцев уже мешались с миллионами солдат, Феликс и Вера прибыли в резиденцию Бринеров к Борису и Марусе. Вскоре Благовидова-мать, которую все звали «Баега́» (сокращение от «Баба-Яга»), также поселилась у них – помогать с будущим ребенком. В доме Натальи Благовидовых теперь стало больше, и хозяйка неизменно пребывала в ярости. 1 декабря 1917 года Вера родила девочку, которую они с Феликсом назвали Ириной.

В «Октябрьской» революции Ленин и большевики успешно осуществили государственный переворот и свергли постимперское правительство. Власть была захвачена под лозунгом «Вся власть советам!», но те знаменитые «“десять дней, которые потрясли мир”, лишь слегка колыхнули Дальний Восток»[83]83
  Стивен, стр. 152.


[Закрыть], писал историк Стивен. Во Владивостоке у большевиков были сильные организации на железной дороге и в порту, среди моряков, солдат и горняков. 1 декабря советская власть временно победила во Владивостоке и на территории Приморья.

Теперь Бринерам грозила непосредственная опасность большевизма. Настоящую защиту могли предоставить им лишь японские оккупационные силы. В ближайшем будущем в доме Бринеров на Алеутской иностранные военные не раз будут ставить палатки на участке, иногда ночевать в вестибюле и на лестницах – те же японские войска, которые разгромили Россию чуть больше десяти лет назад. Их присутствие внутри и снаружи дома бесило Наталью – а особенно когда здоровье уже начало подводить Жюля. Но то, что интервенты располагались в их доме, хоть как-то защищало Бринеров. Будучи самыми успешными капиталистами в городе, большое семейство (шестеро детей с супругами, пятеро внуков) были очевидными кандидатами для большевистских трудовых лагерей.

Эти концлагеря, которые в большой мере определят весь облик советского тоталитарного строя, впервые возникнут в годы Гражданской войны как экстренная мера. «За три недели до Октябрьской революции, – писала историк ГУЛАГа Энн Эпплбаум, – Ленин собственноручно набрасывал хоть и смутный, но план организации “принудительных работ” для богатых капиталистов»[84]84
  Энн Эпплбаум. ГУЛАГ: история. Нью-Йорк: Даблдей, 2003, стр. 5.


[Закрыть]. Позже сам Ленин писал: «Особенно одобряю и приветствую арест миллионеров-саботажников в вагоне I и II класса. Советую отправить их на полгода на принудительные работы в рудники…»[85]85
  Телеграмма В. А. Антонову-Овсеенко 29 декабря 1917 г. (11 января 1918 г.), цит. по: ПСС, т. 50, стр. 21–22.


[Закрыть] Эпплбаум заключает, что «с первых дней существования советского государства людей приговаривали к наказанию не за то, что они сделали, а за то, кем они были». В то же время для Бринеров некоторым утешением, вероятно, служило то, что суда их пароходства могли обеспечить необходимую связь между Владивостоком и внешним миром, а также – хоть какие-то рабочие места.

Жюль и члены его семьи ни сном ни духом не чуяли, в какую сторону может подуть ветер в отношениях между большевиками, партизанами, казаками и интервентами: между 1917-м и 1922-м годами во Владивостоке сменилось семь правительств, и каждое было на ножах с предыдущим. По всей России капиталистов вроде Бринеров, «буржуев», отлавливали и ставили к стенке. Внуки Жюля – включая Юла – росли под истории о красных партизанах, которые брали младенцев за ноги и разбивали им головы о стены на глазах у родителей, которых затем расстреливали.

Жюль и Борис пытались спасти рудники в Тетюхе, даже когда советское правительство национализировало промышленные предприятия согласно декрету о национализации от 28 июня 1918 года: заводы и фабрики передавали под управление директоров, лояльных партии большевиков, которая в городах проводила насильственную индустриализацию, а в селах миллионы частных хозяйств объявляли коллективной собственностью и тоже препоручали надежным кадрам.

Но когда адмирал Колчак объявил себя «Верховным правителем России» и вождем всего антибольшевистского сопротивления, Жюль обратился к его правительству в Омске с просьбой вернуть рудники Бринеров русским акционерам и директорам – из патриотических соображений. Колчак дал на это согласие, и в июне 1919 года на общем собрании тетюхинских акционеров Жюль был снова введен в совет директоров, а управление перешло в руки «Бринера и компании». «Тетюхинский рудник однако оставался законсервирован, – писал Джонни Видер, посвятивший много лет исследованиям международного значения этого предприятия. – Финансовые дела компании были в беспорядке; ее собственность и снабжение реквизировали на военные нужды; здания разграбили; портовые мощности в Рудной, что рядом с мысом Бринера, заблокированы и подвернуты бомбардировке, а паровой буксир “Рында” затоплен белыми…»[86]86
  Этот отчет о деятельности компании в те годы почерпнут из исследования Видера, которым автор щедро со мной поделился. (Стальной одновинтовой однопалубный безмачтовый буксирный пароход «Рында» шанхайской постройки 1911 года, меж тем, после затопления в начале сентября 1921 года белым десантом в апреле 1922 года был поднят и еще неоднократно переходил из рук в руки. Окончательно он затонул только в конце 1930-х годов под Владивостоком. – Прим. пер.)


[Закрыть] К тому же, верхние рудники уже истощились, а изыскания в нижних слоях требовали совершенно новых производственных мощностей. Поскольку в таком хаосе рассчитывать на вкладчиков не приходилось, Бринеры едва поддерживали умирающую компанию из собственного кармана. Добычу руды никак не возобновишь без крупных влияний капитала и экспертизы, а ни того, ни другого не имелось: как только правительство Ленина принялось захватывать собственность, весь иностранный капитал бежал из страны.

Для тысяч отчаявшихся горняцких семей в Тетюхе это был тупик: они больше не могли рассчитывать на работу, которую им предоставляли «Бринер и Ко.», – единственную на сотни километров тайги окрест. Рудники Бринера сдались разору Гражданской войны.

В октябре 1918 года Феликс Бринер, которому исполнилось 27 лет, отправился в Омск служить адмиралу Колчаку в его борьбе с большевиками, хотя после расстрела царской семьи возврата к империи не предвиделось. Дочь Феликса Ирина впоследствии писала:

Папа, будучи белым офицером царской армии, подчинялся генералу Колчаку, который вел белые силы через Сибирь. Во время революции многие иностранные державы делали вид, будто хотят помочь России, но на деле их интересовал лишь захват русского золота, которое Колчак вез на поезде. Французский генерал Ренан пытался договориться с Колчаком. Отец был на этих переговорах переводчиком и своими ушами слышал слова Ренана: «К черту Колчака, дайте нам забрать золото». Чехословаки и французы объединились, предали генерала Колчака и выдали его большевикам[87]87
  Здесь и далее: И. Ф. Бринер, стр. 41.


[Закрыть].

В отличие от Колчака, Феликсу повезло – он живым выбрался из Иркутска, но то, что случилось после, было едва ли не хуже смерти.

После этого папу приписали другому белому генералу – Каппелю, который вел оставшуюся Белую армию пешком через сибирскую тайгу. Бросок этот назывался «Ледяной поход», и выжили в нем немногие. Каждое утро – горы трупов, жертв тифа и мороза. Нам повезло, что папа остался жив: изможденный, с обмороженными ногами он счастливо вернулся домой к семье и снова стал работать в пароходстве своего отца – «Бринер и компания».

Со времени своего приезда во Владивосток, Борис был недоволен: для поддержки компании на плаву требовалось чересчур много усилий. Они с Леонидом занимались пароходством, а для экспортно-импортной компании любые перемены в политическом море, скачки валютных изменений и нехватка угля для судов чреваты опасностями. Но самой главной их заботой стало обустройство базы для деятельности за пределами России. Жюль предусмотрительно зарегистрировал компанию в Гонконге, а управляющую контору держал в Шанхае, по адресу Бунд, 18, но компания все равно требовала внимания. Теперь им следовало организовать за пределами России еще и верфи, а также расширить клиентскую базу. Леонид и Борис, а вскоре – и Феликс, ездили по всему Дальнему Востоку, открывали новые конторы, расширяли уже существующие и устанавливали личные связи с местными чиновниками. Они побывали в Порт-Артуре и Дальнем – китайских городах, находившихся теперь под контролем Японии (как и Корея). Братья также открыли конторы в Пекине, Чанчуне (Синьцзине) и Тяньцзине в Китае, а также в Мукдене и Харбине в Маньчжурии, которая находилась под властью Китая. Масштабы деятельности – огромны, но Бринерам это давало дополнительные возможности, если они когда-нибудь решатся бежать из большевистской России, а также гарантии того, что семья не будет бедствовать.

Борис трудился не покладая рук. Всего через несколько месяцев после приезда на Алеутскую он взялся за организацию первого политехнического института на Дальнем Востоке. Набрав преподавательский состав из специалистов и инженеров порта и рудников Бринера, а также военных, привлекая средства, откуда только мог, включая собственную семью, в ноябре 1918 года он открывает во Владивостоке Высший политехникум. Ректором его был избран преподаватель Восточного института, основать который Жюль помогал почти двадцатью годами ранее. В институте было два факультета – экономический и горный, механический и строительно-промышленный. Кроме того, Борис воспользовался своим положением в совете Общества изучения Амурского края и должностью дальневосточного представителя Русского геологического общества, чтобы привлечь в институт преподавательские кадры. Сам он вел занятия по горному делу, передавая студентам то, чему научился сам в Горном институте, а свою обширную коллекцию редких минералов пожертвовал заведению – впоследствии она стала ядром будущего геологического музея Дальневосточного технического университета.

Из всех Бринеров Борис был самым общительным и спортивным. Атлет и бонвиван, он состоял в обществе спасания на водах, а также во владивостокских теннисном и яхт-клубах: как и отец, всегда очень любил быть на воде. Марусю регулярно водил не только в театр и на концерты, но и на спортивные состязания. Но Гражданская война продолжала бушевать, и многие подобные развлечения прекратились, а по городу перемещаться становилось просто опасно.

Смерть Жюля в марте 1920-го не стала неожиданной, но нанесла еще один страшный удар по и без того пострадавшему миру Бринеров. Наталья эмоционально замкнулась сильнее прежнего. Выйдя за Жюля замуж в шестнадцать лет, в браке с ним она прожила 38 лет и родила семерых детей (один скончался во младенчестве). Со смертью мужа она унаследовала почти всю его собственность. Остальной семье Наталья ясно дала понять, что не намерена уступать своим невесткам ничего, и собственное завещание составила соответственно: если сыновья скончаются раньше (а в условиях Гражданской войны такая возможность была реальна), Благовидовы пойдут по миру с сумой.

Три месяца спустя новообразованная Дальневосточная республика выделила своим гражданам десять дней для обмена всех их рублей на новую дальневосточную валюту, стоившую 1/200 обмениваемого рубля; тем самым всеобщее благосостояние по сути сократилось на 99,5 %. Это вызвало общественное возмущение; возражали даже крупные и грозные оккупационные силы Японии – бойкотируя новую валюту, они фактически ее обесценили. Со своим господством и ресурсами убеждения японцы предложили полностью уйти из Забайкалья, если дальневосточное правительство введет в кабинет так называемых «цензовиков» – «квалифицированную буржуазию». В кабинет было избрано четверо таких членов, включая Бориса Юльевича Бринера[88]88
  Смит, стр. 53, 199 (прим. 40).


[Закрыть], который немного погодя стал министром торговли и промышленности Приамурского правительства.

В этом качестве ему приходилось регулярно встречаться с членами большевистской и меньшевистской фракций, с эсерами, кадетами и энесами, которые первоначально отказывались даже садиться за один стол переговоров с такими капиталистами, как Борис. Совещания часто заходили в тупик, и напряжение, в котором жил Борис, неуклонно возрастало.

Ибо как раз в это время его заботило другое – грядущее рождение второго ребенка. Сын, названный в честь деда Юлием, родился 11 июля 1920 года. Крестили его 25 января 1921 года в Свято-Никольской церкви.