Текст книги "Человек в поисках себя"

Люди, потерявшие чувство самоидентификации, также склонны к утрате ощущения связи с природой. Они теряют не только опыт органической связи с неживой природой, например деревьями и горами, но также теряют некоторую способность к эмпатии в отношении живой природы, то есть к животным. В психотерапии люди, ощущающие пустоту, часто сознают, каким может быть живой отклик на красоту природы, чтобы понимать, чего они лишаются. Они могут с грустью отмечать, что в то время как других трогает великолепие заката, они относятся к нему достаточно прохладно; и хотя другие находят океан магическим и прекрасным, эти люди не чувствуют практически ничего, стоя на камнях на побережье.

Наша связь с природой разрушается не только из-за опустошенности, но и из-за тревожности. Девочка, вернувшаяся из школы после лекции о защите при взрыве атомной бомбы, спросила: «Мама, мы можем переехать куда-либо, где нет неба?» К счастью, ужасающий, но и изобличающий вопрос этого ребенка – больше аллегория, чем иллюстрация, однако он достаточно хорошо демонстрирует, как тревожность заставляет нас отрываться от природы. Современный человек, напуганный бомбами, которые он сам же и создал, обязан скрыться от неба и спрятаться в пещерах – должен оградить себя от небес, традиционно считающихся символом необъятности, воображения, освобождения.

Если говорить на более рутинном уровне, наша точка зрения заключается в том, что если человек ощущает себя пустым внутри, как это и происходит с огромным количеством современных людей, то и природу вокруг себя он воспринимает такой же пустой, высушенной, мертвой. Два восприятия пустоты – две стороны одного и того же ущербного отношения к жизни.

Мы глубже поймем, что именно означает для человека потеря контакта с природой, если оглянемся назад и проследим, как отношения с природой процветали в Новое время, а затем угасли. Одной из главных характеристик Ренессанса в Европе был бурный рост интереса к природе во всех ее проявлениях: к животным, деревьям или даже к неживой форме звезд и краскам неба. Это прекрасное новое чувство можно видеть в работах Джотто в эпоху Проторенессанса. Если после созерцания стилизованных и грубых средневековых изображений природы вы внезапно взглянете на фрески Джотто, то будете удивлены обилием милых овечек, игривых собачек, обаятельных осликов как неотъемлемой части человеческой жизни. И вы также будете удивлены, узнав, что, в отличие от других художников Средних веков, Джотто изображал горы и деревья в их природной форме, примечательные именно своей натуральной красотой, а не каким-либо символическим религиозным смыслом, и что, также на контрасте со средневековым искусством, он изображал людей, переживающих веселье, горе, негу как личные эмоции. Его работы ярче чем слова подтверждают, что если человек ощущает себя индивидуальной личностью, остро чувствующей связь с жизнью, то он также ощущает тесную связь с животными и природой.

Новое понимание природы проявилось и в интересе Возрождения к человеческому телу. Подтверждение этому можно увидеть в чувственности историй Боккаччо, в мощных и гармоничных телах на картинах Микеланджело, в отношении к физическому как части многогранного, органического восприятия жизни в драмах Шекспира. Помимо прочего, это проявилось и в новом интересе науки к изучению природы. Таким образом, одним из проявлений силы титанов эпохи Возрождения – этих «людей мира» – была их способность глубоко чувствовать природу.

Но к XIX веку интерес к природе стал исключительно техническим. Больше всего человек думал о том, чтобы обуздать природу и управлять ею. Как образно выразился Пауль Тиллих, мир потерял свои волшебные чары. Следует признать, что этот процесс разочарования начался намного раньше – в XVII веке, когда Декарт учил, что тело и разум следует разделить, что объективный мир физической природы и тела (который можно измерить и взвесить) радикально отличается от субъективного мира человеческого сознания и «внутреннего» опыта. Практическим результатом такого деления стало то, что субъективный, «внутренний» опыт – «психическая» сторона дихотомии – оказался, главным образом, на полке, в то время как современный человек с огромным успехом устремился за механическими, измеряемыми аспектами опыта. И так к XIX веку природа в большинстве случаев стала обезличенной, если говорить о науке, или объектом, поддающимся счету в целях зарабатывания денег, когда, например, географы стали создавать карты морей для коммерческих целей.

Очевидно, что когда мы указываем, что излишняя концентрация на вещах, которые можно было подсчитать или переработать, шла рука об руку с ростом индустриализма и буржуазной торговли, мы не критикуем машины и технический прогресс как таковые. Мы просто стараемся указать на исторический факт, что в этом развитии природа отделилась от субъективной, эмоциональной жизни отдельного человека.

В начале XIX века Уильям Вордсворт[28]28
  Вордсворт Уильям (1770–1850) – английский поэт-романтик, один из авторов сборника «Лирические баллады» так называемой «озерной школы». Призывал к простой жизни в единении с природой. (Примеч. ред.)


[Закрыть], как и другие, четко видел эту утрату связи с природой, и он также замечал чрезмерный акцент на коммерциализации, которая стала отчасти ее причиной, и пустоту, которая станет ее итогом. Он описал происходящее в своем известном сонете:

 
Чрезмерен мир для нас: приход-расход
Впустую наши расточает силы.
Природе мы и чужды, и немилы:
Сердец опустошили мы оплот.
Грудь океана лунный свет зальет;
Взовьются ветры с ревом, легкокрылы
(Сейчас бутоны никнут их, унылы) —
Что толку? В нас – сплошной разлад, разброд.
Ничем нас не пронять. О Боже, мне
Языческой религии забытой
С младенчества служить бы! По весне
Простор зеленый был бы мне защитой;
Мне б чудился Протей в морской волне
И дул при мне Тритон в свой рог извитый[29]29
  Перевод Сергея Сухарева. https://www.stihi.ru/2006/05/19-2584; https://www. stihi.ru/avtor/drontofile (Примеч. пер.)


[Закрыть].
 

Такие мифологические существа, как Протей и Тритон, вряд ли возникли в творчестве Вордсворта только как плод поэтического воображения. Эти фигуры олицетворяют собой силы природы. Протей – бог, постоянно меняющий форму, – является символом моря, беспрестанно изменяющего свои движения и цвет. Тритон – бог, чей рог сделан из морской раковины, и его музыка – это гул, который слышен в больших раковинах, если приложить их к уху. Протей и Тритон – непосредственные примеры того, что мы потеряли, а именно способность ощущать себя и свои настроения в природе, относиться к природе как к обширной грани нашего собственного опыта.

Дихотомия Декарта дала современному человеку философскую базу для того, чтобы избавиться от веры в ведьм, что в значительной степени повлияло на фактическое преодоление чародейства в XVIII веке. Любой мог бы согласиться, что это – важное достижение. Но вместе с этим мы избавились от веры в фей, эльфов, троллей и других волшебных существ, населяющих леса и землю. В общем, это тоже считалось достижением, поскольку помогло очистить человеческое сознание от «предрассудков» и «магии». Но я уверен, что это была ошибка. Фактически, избавившись от фей, эльфов и их соплеменников, мы на самом деле обеднили свои жизни, а обеднение – не лучший способ очистить человеческое сознание от предрассудков. Есть рациональное зерно в старой притче о человеке, который прогнал из своего жилища злого духа. Но дух, прознав, что дом свободен и чист, вернулся снова, да еще привел с собой других семерых злых духов. Таким образом, положение этого человека стало хуже, чем было изначально. Ведь именно пустые и «свободные» люди охочи до новых и еще более деструктивных суеверий нашего времени: веры в тоталитарную мифологию, энграммы, конец света. Наш мир стал свободным от иллюзий. А это означает утрату нашей связи не только с природой, но и с самими собой.

Как человеческие существа, мы глубоко связаны с природой, но не только потому, что фактически состоим из тех же химических элементов, что и воздух, земля, трава. Мы соотносимся с нею в миллионе других аспектов, проявляющихся в жизни: ритмичная смена времен года или дня и ночи, например, отражается в наших телах голодом и насыщением, сном и бодрствованием, сексуальным влечением и удовлетворением и еще многими способами. Протей может быть воплощением изменчивости моря, поскольку он символизирует то, что у нас с морем общего, – изменение настроения, многоликость, своенравие и приспособляемость. В этом отношении, когда мы устанавливаем связь с природой, то всего лишь возвращаем свои корни в их родную почву.

Но, с другой стороны, человек весьма отличается от остальной природы. У него есть осознание себя. Его чувство личностной идентичности отличает его от остального живого и неживого мира. Но к личностной идентичности человека природа относится с полным безразличием. И этот важный аспект в наших отношениях с природой ставит во главу угла основную тему данной книги – человеку необходимо осознавать себя. Каждый должен быть способен заявить о своем «я», несмотря на обезличенность природы, и заполнить ее безмолвие своей внутренней «живостью».

Чтобы полностью соотносить себя с природой и не быть поглощенным ею, нужно иметь сильное «я», то есть стойкое ощущение личностной идентичности. Ибо в безмолвии и неорганических проявлениях природы действительно таится немалая угроза. Если стоишь, например, на уступе утеса и смотришь на волны, бьющиеся о берег, и в полной мере осознаёшь, что у моря никогда «нет слез для ран других и не заботит его, что думают другие», что жизнь твоя может исчезнуть незаметно для грандиозного, непрекращающегося химического процесса сотворения мира, то чувствуешь угрозу. Если предаться созерцанию далеких горных вершин, проникнуться их величием и бездной и в то же время четко понимать, что гора «никогда не была другом и не обещала того, что дать не могла», что при падении с такой горы у ее каменного подножия от человека останутся лишь мелкие кусочки, а его исчезновение как личности не оставит на этих гранитных отрогах ни малейшей царапины, то становится страшно. Это и есть широко известный страх «ничтожности», «небытия», который мы испытываем при полном отказе от связи с неорганическими проявлениями природы. А напоминание себе, что «всё есть прах и во прах возвращается», дает слабое утешение.

Подобный опыт общения с природой приводит большинство людей в трепет. Они бегут от этого страха, ограничивая свое воображение, обращая свои мысли к практичным и рутинным мелочам, например к выбору меню на обед. Или защищаются от всепоглощающего страха небытия «превращением» моря в человека, который не причинит вреда, или укрываются в некоем подобии веры в личное Провидение, повторяя себе: «Ангелам своим заповедает о Тебе… да не преткнешься о камень ногою Твоею». Но в конце концов подобное бегство от тревоги и попытки рационализировать пути выхода из нее только делают человека еще слабее.

Как уже упоминалось, чтобы соотносить себя с природой через искусство, требуется развитое чувство собственного достоинства и завидное мужество. Но, в свою очередь, утверждение собственной идентичности над неорганической составляющей природы приводит к росту силы личного «я». Но здесь мы зашли слишком далеко в рассуждениях – то, как развивается эта сила, мы будем рассматривать в следующих главах. На данном этапе лишь подчеркнем, что утрата связи с природой идет рука об руку с утратой чувства собственного достоинства. «Природе мы и чужды, и немилы» как описание многих современных людей – это признак ослабленной и истощенной личности.

И наконец, следствием и доказательством потери нами уверенности в ценности и достоинстве человека становится утрата ощущения трагической значимости человеческой жизни. Поскольку именно ощущение трагедии – это обратная сторона веры в важность человеческой личности. Трагедия подразумевает глубочайшее уважение к человеческому существу и почитание его прав и судьбы. В противном случае не имеет совершенно никакого значения, проиграют или выстоят в своей борьбе Орест, или Лир, или вы, или я.

В предисловии к пьесе «Смерть коммивояжера» Артур Миллер оставляет несколько глубоких комментариев по поводу отсутствия трагедии в наши дни. Он пишет: «Трагический персонаж – это тот, кто готов положить свою жизнь, если потребуется, чтобы защитить одну вещь – чувство собственного достоинства». И еще: «Право на трагизм – это условие в жизни; условие, при котором личность человека имеет возможность расцвести и реализовать себя». Такие условия существовали в те периоды западной истории, когда были написаны самые великие трагедии. Стоит только взглянуть на Грецию V века, когда Эсхил и Софокл создали мощные трагедии об Эдипе, Агамемноне и Оресте, или Англию Елизаветинской эпохи, когда Шекспир подарил нам Лира, Гамлета и Макбет.

Но в наш век пустоты трагедии стали сравнительно редкими. А если их и пишут, то трагическим аспектом в них является самый факт, что человеческая жизнь абсолютно пустая, как в драме О’Нила[30]30
  О’Нил Юджин Гладстон (1888–1953) – американский драматург. Четырежды лауреат Пулитцеровской премии, лауреат Нобелевской премии по литературе 1936 г. Автор пьес «Долгий день уходит в ночь», «Луна для пасынков судьбы» и др. (Примеч. ред.)


[Закрыть] «Продавец льда грядет». Действие этой пьесы происходит в салуне, а действующие лица в ней – алкоголики, проститутки и, в качестве главного персонажа, человек, который по ходу пьесы теряет рассудок, – едва ли могут вспомнить периоды в жизни, когда они действительно верили во что-нибудь. Именно эхо человеческого достоинства в бесконечной пустоте придает этой драме силу добиться эмоций ужаса и жалости, присущих классической трагедии.

«Смерть коммивояжера» Артура Миллера, которая уже упоминалась ранее, сама по себе является одной из немногих настоящих трагедий об обычных людях – не алкоголиках или психопатах, – создающих ту социальную ситуацию в стране, из которой многие из нас и появились впоследствии. (В киноверсии этой драмы Вилли Ломан, коммивояжер, к сожалению, показан убогим. Те, кто знаком только с фильмом, должны представить Вилли в более широком контексте, чтобы оценить его подлинный трагический пафос.) Он был человеком, который всерьез воспринимал идеи общества о том, что преуспевают те, кто много и тяжело работает, что экономический прогресс – это реальность и что если у кого-то есть «правильные» связи, это приведет к успеху и спасению. Нам, зная финал, достаточно просто развенчивать иллюзии Вилли и подшучивать над его невысказанными карьеристскими ценностями. Но суть не в том. Единственная вещь, которая имеет значение, заключается в том, что Вилли верил. Он всерьез воспринимал свое собственное существование и мог резонно ожидать от жизни того, чему его учили. «Я не утверждаю, что он великий человек, – говорит его жена о размолвке Вилли с сыновьями, – но он человек, и сейчас с ним происходит нечто страшное. И это нельзя оставить без внимания». Трагический факт здесь заключается не в том, что Вилли – человек, сравнимый по величию с Лиром или обладающий внутренним богатством, как у Гамлета; «он лишь небольшое суденышко в поисках причала», – как и говорит его жена. Но это трагедия исторического периода: если помножить такого Вилли на сотни и тысячи отцов и братьев, которые так же верили в то, чему их учили, но в эпоху перемен обнаружили, что все это не работает, то этого окажется достаточно, чтобы трястись от страха и жалости, как это бывало в старых трагедиях. «Он никогда не знал, кем он был», – а он был тем, кто всерьез воспринимал свое право знать.

Миллер пишет, что «ущербность или надлом в трагическом персонаже – это на самом деле ничто, и так и должно быть, – но важно его врожденное нежелание оставаться пассивным перед лицом того, что он считает вызовом своему достоинству, своему видению собственного правового статуса. Только пассивные, только те, кто принимает свою судьбу без активного сопротивления, и являются “неущербными”. Большинство из нас в этой категории». Продолжая, Миллер указывает, что воздействие трагедии, которая потрясает нас, «рождается из подспудного страха быть вытесненным, катастрофы, происходящей из-за нашего отрыва от выбранного нами представления, кто и что мы в этом мире. В настоящее время этот наш страх очень сильный, и, возможно, даже сильнее, чем когда-либо»[31]31
  Цит. соч. Предисловие. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Но давайте не будем думать, что мы здесь выступаем в защиту пессимистического мировосприятия, когда жалуемся на утрату ощущения трагедии. Наоборот, Миллер отмечает: «Трагедия подразумевает больше оптимизма в своем авторе, чем комедия, и… в конечном счете должна бы подкреплять самые радужные представления стороннего наблюдателя о человеческом существе». Поскольку трагическое восприятие означает, что мы всерьез воспринимаем свободу человека и его потребность в самореализации. Оно демонстрирует нашу веру в «нерушимую волю человека к достижению своей человечности».

Знание человеческой природы и результаты анализа человеческих бессознательных конфликтов, раскрытых в психотерапии, дают новую почву для веры в трагические аспекты человеческой жизни. Психотерапевт, наделенный привилегией быть личным свидетелем внутренней борьбы некоторых людей и, зачастую, их тяжелых и горьких сражений с самими собой и с внешними силами, покушающимися на их достоинство, проникается новым уважением к этим личностям и получает новое понимание потенциальной гордости человеческого существа. Более того, в своей работе бесчисленное количество раз в неделю он получает подтверждение того, что когда люди наконец принимают тот факт, что удачно врать сами себе они не могут, и воспринимают себя всерьез, они раскрывают в себе доселе неизвестные и зачастую удивительные живительные силы.

Получившаяся в этой главе картина причин болезни нашего времени дает в сумме гнетущий диагноз. Из положительного тут только то, что у нас нет другого выхода, кроме как двигаться вперед. Мы как те люди, находящиеся на середине пути в психоанализе, чьи защиты и иллюзии уже разбиты, и единственный их выбор – это продвигаться дальше в поисках чего-то лучшего.

Мы – здесь я имею в виду всех и каждого вне зависимости от возраста, кто в курсе исторической ситуации, в которой мы живем, – не «потерянное» поколение 1920-х годов. Термин «потерянное» в отношении тех, кто жил в тот период подросткового бунта после Первой мировой войны, означал, что человек был временно вдали от дома и мог туда вернуться в любое время, когда ему становилось слишком страшно от самостоятельного существования. Но мы – поколение, которое вернуться не может. В середине XX века мы – как пилоты в трансатлантическом рейсе, которые уже пересекли точку невозврата, у кого нет топлива в достаточном количестве, чтобы повернуть назад, поэтому должны двигаться вперед вне зависимости от штормов и других опасностей.

Какая в этом случае перед нами стоит задача? Все выводы четко изложены в приведенном выше анализе: мы обязаны заново открыть в себе источники сил и целостности. Естественно, это неразрывно связано с открытием и принятием как в самих себе, так и в обществе ценностей, которые будут служить ядром такого объединения. Но никакие ценности не будут действительными ни в отдельной личности, ни в обществе в целом, если у человека отсутствует первичная способность оценивать значимость, то есть выбирать и присваивать ценности, согласно которым он будет жить. Это индивидуальная обязательная работа, и таким образом он будет помогать выстраивать фундамент для нового конструктивного общества, которое в итоге получится из нашего неспокойного времени, как когда-то Ренессанс вырос из разобщенности Средневековья.

Однажды Уильям Джеймс[32]32
  Джеймс Уильям (1842–1910) – американский психолог, философ, крупнейший представитель течений прагматизма и функционализма. Выдвинул задачу изучения конкретных состояний сознания. Важную роль отводил инстинктам и эмоциям. (Примеч. ред.)


[Закрыть] заметил, что тем, кто хочет сделать мир вокруг себя здоровее, лучше всего начать с себя. Можно пойти дальше и отметить, что открытие центра силы внутри себя – это в конечном счете лучшее, что мы можем дать другим людям. Говорят, что когда норвежский рыбак попадает в водоворот Мальстрём, то он сам тянется вперед к водовороту и старается кинуть в него весло. Если у него это получится, то Мальстрём стихнет, а рыбак со своей лодкой смогут выйти из него целыми и невредимыми. Ровно так же один человек с врожденной внутренней силой оказывает большой успокаивающий эффект на паникующих людей вокруг себя. Это то, что нужно нашему обществу. Не новые идеи и изобретения, которые важны сами по себе, не гении и супермены, а люди, которые могут быть, то есть люди, у которых есть внутри центр силы. И наша задача в этих главах будет состоять в том, чтобы пытаться найти источники этой внутренней силы.

Часть 2
Открывая себя заново

Глава 3
Опыт становления личностью

Для того чтобы осуществить эту «затею, связанную с осознанием себя», и отыскать источники внутренней силы и безопасности, которые и являются наградой в этой затее, давайте начнем с того, что зададим себе вопросы: что есть личность, что представляет собой это ощущение самости, которое мы ищем?

Несколько лет назад к психологу, у которого был маленький сын, попал детеныш шимпанзе, возраст которого был такой же, как и у сына психолога. В целях эксперимента, какие по обыкновению проводят такие люди, он растил маленького шимпанзе и своего ребенка вместе. Первые несколько месяцев они развивались почти с одинаковой скоростью, вместе играя и демонстрируя весьма небольшую разницу в поведении. Но спустя год или около того в развитии маленького человека случилось большое изменение, и с тех пор между ним и шимпанзе пролегла огромная разница.

Это как раз то, чего мы и ожидали. Ибо действительно существует маленькая разница между человеческим существом и любым другим детенышем млекопитающего со времени образования зародыша в матке матери, появления его сердцебиения, вплоть до появления детеныша на свет, его самостоятельного дыхания и первых нескольких месяцев жизни под защитой мамы. Но в возрасте около 1–2 лет в человеческом детеныше проявляется наиболее радикальное и важное явление в эволюции, а именно появляется осознание себя. Он начинает осознавать себя как «я». В качестве зародыша в матке, новорожденного он был частью «изначального мы» с мамой, что продолжается уже как психологическое «мы» в первые годы жизни. Но теперь маленький ребенок – впервые – узнает о свободе. Он ощущает свою свободу, как говорит Грегори Бейтсон[33]33
  Бейтсон Грегори (1904–1980) – британский и американский ученый, работавший на стыке дисциплин – кибернетики, антропологии, гносеологии, экологии и др. Разработал теорию «двойного послания», был наставником основоположников НЛП. Наиболее известный труд – «Шаги к экологии разума». (Примеч. ред.)


[Закрыть], в рамках контекста отношений с родителями. Он ощущает себя как личность, отдельную от них и могущую противиться им, если понадобится. Это замечательное явление и есть перерождение человека-животного в личность.