Текст книги "Все дороги ведут в Рим"

Глава III
Игры Постума против Александра

«Замечательный сын подрастает у нашего ВОЖДЯ. Юный Пизон Александр мечтает стать военным и прославить себя на полях сражений. Но пока он изучает науки и весьма в этом преуспел. Да здравствует ВОЖДЬ!»

«Вчера начались Мегализийские игры. Когда-то гладиатор Юний Вер, дважды выигравший Аполлоновы игры и трижды Римские игры, так и не смог стать победителем Мегализий. Но кто теперь помнит это имя?»

«Вышел новый библион Неофрона «Пустыня 32». Книга высоко оценена диктатором Бенитом».

«Акта диурна», Канун Нон июля [8]8
  5 апреля.


[Закрыть]

I

Весело и непринужденно вела себя публика в просторных залах игорного дома. Безумие почти ощутимое, материальное; лица, отсвечивающие голубизною; запах табака и дорогих вин; слепящий свет и ослепленные азартом глаза; дрожащие руки; возгласы отчаяния, почти театральные; и уж вовсе театральный, ненастоящий смех. Здесь ничему никогда не удивляются. Сюда можно войти в роскошных нарядах, а выйти нагишом. Здесь проигрывают, выигрывают, уединяются в крытой галерее для Венериных забав, но никогда не влюбляются. Здесь можно все потерять, но нельзя ничего достигнуть. Наполненность и пустота соединяются в ошеломляющую пьянящую смесь. Как ночь лишь кажется непроницаемой из-за своей черноты, так этот дом мнит себя всемогущим дарителем счастья, но вместе с рассветом каждый может убедиться в обмане, покидая душные прокуренные залы; и неважно, выиграл он или проиграл.

Август появился в алеаториуме как желанный гость. Он махнул рукой, никого особенно не отличая. Его приветствовали так же непринужденно. Две девушки в сверкающих туниках тут же подбежали к императору – одна блондинка с нежным румянцем, другая стройная эбеновая кошечка в серебристом полупрозрачном наряде. Философ с трудом узнал в этой парочке двух «кобылок», которых Август оставил безутешными в «Медведе». Две другие, видимо, императора не дождались.

– Я выиграла сто сестерциев, – промурлыкала эбеновая красавица. – Могу заказать за свой счет бокал фалерна для тебя.

Август подтолкнул к столу смущенного Авреола. Зачем-то сенатор, отправляясь в алеаториум, надел тогу с пурпурной полосой. Ему было жарко, и он постоянно стирал пот со лба.

– Наш друг будет играть! – громко возвестил Август. – Давай, сиятельный! Я на тебя надеюсь! Если выиграешь, угостишь фалерном.

Авреол покорно занял место за столом, не смея возразить. Он уже смирился с потерей десяти тысяч. Постум встал рядом, готовясь насладиться потехой. Но ему помешали. Полноватый молодой человек с темными, близко посаженными глазами и пухлыми розовыми губами протиснулся к нему и дернул за тунику. Молодой человек пребывал здесь давно – на тунике меж лопаток проступила темная полоса, да и волосы на лбу взмокли и слиплись.

– Меня не пускают играть. Август, они не пускают меня! – одновременно жалобно и зло прошептал юноша, оглядываясь. Перед Августом он явно заискивал, но в то же время старался держаться дерзко.

– А, это ты Александр… – Постум произнес это имя громко и не поставил голосом точку. Будто хотел добавить еще какой-то титул, но в последнюю секунду вспомнил, что у юноши нет титула, и умолк.

– Я хочу играть! – заявил юноша, капризно выпячивая полную нижнюю губу.

Он был лишь на полтора года младше Постума, но выглядел рядом с императором беспомощным ребенком.

– Так играй!

– Меня не пускают!

Август улыбнулся краешком рта, но тут же подавил улыбку, лицо его приняло напускное серьезное выражение. Но Александр ничего не заметил. Он вообще ничего не замечал – его интересовали только деньги и зеленое сукно стола, на котором мерещилось недостижимое состояние. Плечи его нервно дергались, руки дрожали.

– Ты сильно задолжал? – с озабоченным видом спросил Постум, хотя и так знал, что мальчишка должен всем помногу, в том числе и ему. Кажется, Александр задолжал всему Риму.

– Если играешь – всегда так.

– Так плати.

– Не могу!

– А я ничем не могу помочь. Все платят по долговым обязательствам. Нищие, бедняки, солдаты и сенаторы в Календы несут свои денежки ростовщикам. Даже я плачу. И Бенит платит. Сам посуди, что станет с Римом, если мы перестанем отдавать друг другу долги? Рим погибнет. Ты можешь нюхать кокаин, пить беспробудно, трахать по десять красоток в день, но при этом платить по счетам. Это главный закон Рима.

– Говори со мной нормально… нормально говори! – повысил голос Александр, наконец расслышав издевку в словах Августа.

– Разве я как-то не так говорю?

– Постум, тысячу сестерциев, – взмолился юноша и согнулся, будто хотел поцеловать императору руку.

– У меня нет. – Август намеренно заложил руки за спину. – Видишь, я и сам не играю. А так хочется. К тому же, кажется, ты мне должен пятьдесят тысяч.

– Нет, ну ты нормально со мной говори… Так нельзя! Говори нормально… – Александр чуть не плакал. – Я отдам.

– Нету, нету, ничего нету, – сокрушенно покачал головой Август, не забывая при этом наблюдать за игрой Авреола.

Тот уже проигрывал шестую тысячу. Развлечение оказалось куда более скоротечным, чем предполагал император.

– Что же мне делать? – пробормотал Александр.

– Продай что-нибудь. Разве тебе нечего продать? Хотя бы бюст Бенита. Подойди к Авреолу и скажи: «Слышал, ты хочешь купить бюст ВОЖДЯ. Изволь, я привезу тебе мраморную голову завтра». Только скажи это громко. Сенатор Авреол непременно купит.

– Но мне нужны деньги сейчас! – не унимался Александр. Он то плакал, то смеялся, совершенно собой не владея. – Сейчас!

– Ну, так потребуй деньги вперед. За ВОЖДЯ надо платить вперед. И ВОЖДЮ надо платить вперед. Надеюсь, ты умеешь произносить слово «ВОЖДЬ» большим буквами?

– Благодарю, Август! Благодарю! – на щеках Александра выступили красные пятна. – Ты возвращаешь мне жизнь.

Он жадно облизнул губы, наклонил голову, готовясь к атаке, и направился к сенатору. Жалкий хищник, воспрянувший при виде легкой добычи. Александр подкрался сзади к Авреолу и заорал:

– Завтра бюст ВОЖДЯ твой. А сейчас тысячу немедленно! Мне! – Авреол так испугался, что уронил тессеры на пол.

– Тысячу немедленно. И бюст, самый лучший бюст Бенита – твой. Или ты отказываешься покупать бюст ВОЖДЯ?

– Да… то есть нет… – лепетал Авреол.

Дрожащими руками он протянул Александру деньги. Тот схватил пачку и помчался покупать тессеры. Тысячи ему хватило ровно на пять минут.

– Кто этот юноша? – спросил Философ у своего друга Меченого.

– Сын Бенита и Сервилии. Так что Постум приходится Александру племянником. Представляешь, как забавно?

Философ покачал головой и отвернулся. Тут он заметил стоящего у выхода на галерею человека с длинными черными волосами и черной бородкой. И длинные волосы, и борода делали его похожим на прорицателя. Сходство усиливала черная повязка на глазах. Ткань была не особенно плотной. Потому являлось подозрение, что человек следит за посетителями сквозь темную ткань. Одежда его тоже была примечательна: густо затканная золотом туника, поверх – белая тога.

– Неужели? – прошептал Философ, чувствуя, как неприятный холодок пробегает меж лопатками. Гимп, бывший гений Империи. Он получил, что хотел – Бенит заплатил ему за службу. Что ж, теперь он может укрыться за своей слепотой, как за стеной – это так удобно.

Впрочем, Гимпа разглядывал не только Философ. Высокая девушка в черном обтягивающем платье стояла возле стола с напитками и время от времени поглядывала на Гимпа. Она привлекала внимание многих мужских глаз – цветом кожи, похожим на благородную слоновую кость, каскадом черных вьющихся волос. Губы ее были ярко накрашены. Помада была как некий условный знак. Сотрется – и вульгарность исчезнет. А вот странный блеск в глубине глаз ничем не стереть, его даже не скрыть под длинными густыми ресницами. Гимп тоже заметил ее и всмотрелся. Но сквозь черную повязку трудно различать лицо, и Гимп усомнился – она? Не она? Но повязку снять не посмел. Девушка, почуяв опасность, повернулась и неспешно двинулась через зал, покачивая стройными бедрами при каждом шаге. Возле Александра она остановилась, взяла юношу за руку.

– Сыграем, дружочек? – Ее улыбка обещала все удовольствия мира. Лгала, конечно. Ибо разговор шел всего лишь об игре в кости.

– Я на мели… а так бы охотно. – Александр смутился, покраснел до корней волос. Он не знал, куда смотреть – на ее волосы или на ее губы, и в конце концов уставился на ее грудь.

– Неужто? Я слышала, ты очень богат.

– Проигрался только что. – Ему было неприятно признаться, что лично у него нет ни асса, что каждый сестерций надо выпрашивать у матери или отца.

– Жаль. – Она отвернулась и принялась рассеянно обозревать зал. Но при этом оставалась рядом. Будто намекала, что у него еще есть шанс.

– Займемся другой игрой?

– Ты же проигрался, – красавица смерила его взглядом с головы до ног, презрительно фыркнула и ускользнула от потных пальцев Бенитова наследника.

– Завтра деньги будут. Клянусь Геркулесом! – крикнул он вслед и даже побежал. Но столкнулся с каким-то солидным мужчиной. Его толкнули. Служитель вял его за локоть, отвел в сторону.

Она обернулась. Вновь улыбнулась, будто монетку уронила в подставленную ладонь.

– Значит, игра будет тоже завтра, красавчик. Без денег игры не бывает, разве не знаешь?

Черная бабочка порхала среди золотых огней. Александр облизнул губы. Деньги он найдет. Непременно. Даже если надо будет кого-нибудь ограбить и убить, он ограбит и убьет. Ради этой чернокудрой.

II

Выйдя из игорного зала, брюнетка пересекла перистиль. Темная зелень, черная бронза скульптур. Лишь серебряные глаза статуй светились в темноте. Вода в бассейне отливала изумрудом. Молодой человек с длинными светлыми волосами сидел на бортике бассейна.

– Много выиграла?

– На месяц хватит, Серторий. – Береника закурила табачную палочку. – Думаю, за месяц мы успеем устроить все, что задумали. Видела Александра. Ублюдок. Но справиться с ним легко. Даже неинтересно. Амеба… Плесень. – Она сплюнула в изумрудную воду бассейна.

– А Гимп? Ты видела Гимпа?

– Разумеется. Стоит, обмотавши черной тряпкой наглые зраки, и воображает, что никто не догадается о том, что он зряч. Гений Империи, одним словом. Каков гений, такова и Империя.

Серторий поморщился. Ему не нравилась с некоторых пор ненависть Береники. Ему с некоторых пор многое не нравилось. Почему она ненавидит? Он не понимал. Может, слаб духом… Да, слаб…

– Он тебя узнал? – спросил Серторий рассеянно, продолжая думать о своей слабости.

– Нет. Ведь мы изменились. Нас теперь никто не узнает.

«Мы изменились… – думал Серторий. – Мы изменились, и я ослаб духом. Как печально…»

Да, он слаб и не знает, куда идти. И потому послушно идет за Береникой.

III

В те дни, когда Гимп был сброшен на землю вместе другими гениями, он уверился, что и на земле останется высшим существом. Многие годы он был неистребим и неуничтожим. Облитый бензином и брошенный в пламя, он сгорел, превратился в черный остов, много дней пролежал на помойке, но регенерировал и ожил. Неумирание дарованной плоти отличало бывшего гения Империи от прочих собратьев: все другие гибли легко, как люди. Подобный дар должен был что-то значить. Но вышло, что не значит ничего: всего лишь оболочка бессмертия, но не само бессмертие; нелепая страсть графомана, умение слагать слова во фразы, начисто лишенные блеска.

Да и как иначе: что делать гению Империи на земле? Лишь наблюдать, как рушится грандиозное здание? Разве можно Колосса Родосского подпереть плечом?

Гимпа печалило, что в последние годы он перестал время от времени слепнуть. Теперь он всегда был зряч, всегда все видел, и не мог заслониться слепотой от внешнего мира. Однако зрячий Гимп на людях носил черную повязку. Ткань была тонкой, сквозь нее он различал предметы, свет и абрисы лиц. Большего и не нужно. Гений понимал, что ни его самого, ни других эта черная лента не может ни обмануть, ни даже развлечь, но продолжал раз начатую игру.

Поднявшись к себе в таблин, Гимп обнаружил, что его ждут: немолодая, но еще привлекательная женщина с коротко остриженными светлыми волосами сидела в его любимом кресле и курила табачную палочку.

– Привет! – сказала гостья. – Не ждал? Удивлен?

Он в самом деле не ожидал сегодня увидеть Арриетту. Нет, Гимп не удивился. Просто потому, что в последние годы не удивлялся ничему. Ни внезапному появлению людей, ни их исчезновению.

– Зачем ты приехала из Лондиния? – спросил он, целуя гостью в губы. Но без намека на страсть. Их губы лишь мимолетно соприкоснулись.

– Наскучило каждый день видеть одни и те же лица и слышать одни и те же речи. Захотелось разнообразия. К тому же поругалась с этой сучкой Вермой.

– Из-за чего?

– Просто так. Она меня терпеть не может. И я ее, кстати, тоже. К тому же она пишет мерзейшие стихи. Бывшая охранница сделалась графоманом.

– Ты не права, Арриетта. У нее прекрасные стихи, – запротестовал Гимп. Но все же добавил: – По нынешним безгениальным временам.

– Прекрасные?! – Поэтесса взъярилась. – Отвратительные, вонючие, дерьмовые. И не смей возражать! Хочу ее ненавидеть и ненавижу. Она отбила Марка Габиния у Валерии. Хорошо, что несчастная старая девственница явилась ко мне за помощью. Валерия выкрасила волосы в какой-то умопомрачительный лиловый цвет и нарядилась в пестрые девчоночьи тряпки. Я увезла Верму на очередное сборище поэтов, которые Марк терпеть не может. Пока мы там с наслаждением оплевывали друг друга, а Верма – с особым удовольствием крыла всех бранными словами, Валерия бросилась на шею опешившему Марку и поклялась в вечной любви. Ты бы видела физиономию Вермы, когда она обо всем узнала. Она накинулась с кулаками на Марка. Бедняга. У него даже к свадьбе не успел сойти синяк под глазом. При нашей последней встрече Верма хотела вцепиться мне в волосы. – Арриетта демонстративно погладила светлый ежик на голове. – Не вышло.

– Не будем больше говорить о Верме, – предложил Гимп. – Неужели только из-за нее ты вернулась?

– Разумеется, не только! – Арриетта затушила табачную палочку в бронзовой пепельнице в виде льва с разинутой пастью. – Я приехала, потому что Неофрон опубликовал новый библиончик.

Гимп рассмеялся.

– Ну, уж не из-за этого – точно. Когда тебя интересовали подобные книги?

– Именно из-за этого, – вполне серьезно отвечала Арриетта. – Я ждала этой тридцать второй Пустыни. Очень долго ждала. В принципе, вся жизнь моя ушла на это ожидание.

Гимп тряхнул головой, все еще не понимая, к чему клонит Арриетта, и снял черную повязку. Он по-прежнему выглядел юным красавцем, она же постарела, пусть не слишком, но все же юной девушкой назвать ее было нельзя.

– Не понимаю: ты всю жизнь ждала этого библиона? Неофроновского очередного творения?

– Да нет же! – воскликнула она раздраженно. – Ждала тридцать второй пустыни. Рубежа, предела, конца всего. Империи в том числе…

– Конца Империи? – Гимп нахмурился. – А что дальше?

– Дальше – другое!

– Что именно?

Она пожала плечами.

– Не знаю. Но не так, как прежде. Без бенитов и макринов. – Глава исполнителей Макрин был ее отцом – каждый раз Гимп как бы с трудом вспоминал об этом.

– Лучше или хуже?

– Лучше, конечно.

– А что, если хуже?

– Лучше, – упрямо повторила Арриетта. – Гимп, да что с тобой? Раньше ты говорил удивительно. Каждое слово – откровение. Каждая фраза – тайна и ловушка. Вспомни! Я балдела от каждого твоего слова. И за каждое слово тебя боготворила! А теперь ты моих простеньких придумок не понимаешь!

– Тогда я был только что с неба. Теперь стал совершенно земным. Свои сверхспособности трачу на то, чтобы ловить жуликов в алеаториуме. – Он нахмурился. Неприятно сознавать, что небеса стали слишком далеки и не понятны. – Так зачем ты явилась?

– Посмотреть, как Бенита повесят за ноги, – Арриетта тихо рассмеялась.

– Кто повесит?

– Не знаю. Но кто-то должен это сделать. И очень скоро. Империи конец. Последний акт смотреть всегда волнующе.

– Можно вопрос? – вкрадчиво спросил Гимп. Арриетта, не подозревая ловушки, кивнула. – Ты все еще берешь деньги у Макрина?

Она смутилась, но лишь на секунду.

– Беру. Стихами на хлеб не заработаешь. Отец платит мне пособие и взамен не требует ничего. Он даже не против наших с тобой встреч с тех пор, как ты примирился с Бенитом.

Да, Макрин не против их встреч. Но у Гимпа с Арриеттой само собой как-то все разладилось. Они то сходятся, то расстаются. И при этом постоянно ссорятся. Гимп не мог понять – почему.

– А на что ты будешь жить, если Макрина повесят вниз головой рядом с Бенитом?

– Он – мой отец! – кажется, она рассердилась.

– Ну и что? Разве это его спасет?

– Это его дело.

– Хочешь бороться?

– Бороться? Нет. С кем? Нет. Борьба – это чушь. Хочу написать новую книгу стихов. – Она рассмеялась. – О боги, Гимп! Что с тобой! Мы не виделись столько дней, а ты ведешь себя как чужой. Почему я всегда должна начинать, а?…

Она обхватила его руками за шею и поцеловала.

– Ну, я не знаю… – пробормотал он, отрываясь от ее губ, – какое у тебя настроение.

– Нужное настроение, – последовал смешок. А за смешком – поцелуй.

Влечения почти что не было. Так – легкое притяжение. Но скоро не останется и его.

IV

Шумная ватага Августа высыпала на улицу. Шли неспешно. Кумий порывался читать стихи, но его всякий раз перебивали. Он не обижался – смеялся со всеми. И вновь начинал декламировать. Желтые цепочки фонарей тянулись вдоль пустынных улиц. Свет в окнах уже не горел, Рим спал, один Август безумствовал, а ночная стража охраняла сон столицы. Бывало порой, еще исполнители выходили в такие ночи повеселиться. Вигилы старались обходить исполнителей стороной, хотя случались и стычки: вигилы никак не могли забыть, что призваны охранять порядок, чувство долга, как застарелая болезнь, нет-нет, воскресало в душах «неспящих». По Риму ходили слухи, что пять или шесть исполнителей погибли при загадочных обстоятельствах, и Бенит трижды вызывал к себе в кабинет префекта ночной стражи и устраивал разнос. Но сместить почему-то не решался.

– Благодаря вождю Бениту… – начал стишок Гепом.

Все улицы дерьмом залиты, – подхватил Кумий. – То есть я хотел сказать – огнем.

– Мы тебя именно так и поняли, – отозвался Постум.

Кумий тяжело вздохнул.

– Почему-то после карцера я разучился писать хорошие стихи. Наверное, это касторка вымыла из мозгов прежние способности.

От стены отделилась тень и шагнула навстречу Августу. Крот тут же подался вперед, загораживая могучим телом юного императора. Фигура в темном медленно подняла руки и откинула капюшон плаща. Свет фонаря высветил белый лоб, вздернутый носик, яркий надменный рот. Перед ними была девушка лет восемнадцати-двадцати.

– Что надо, красотка? – спросил император, отстраняя телохранителя.

– Ищу с тобой встречи, Август. Хочу попросить за этих двух несчастных юношей. За Корва и Муция, что уронили бюст. Их приговорили к арене. Но ведь так же нельзя – за кусок мрамора отдавать две жизни.

– Они твои родственники? Братья? Любовники?

Она отрицательно покачала головой:

– Я их даже не знаю. Слышала лишь имена. Услышала и запомнила. – Она смущалась и потому пыталась быть дерзкой.

– Тогда почему просишь за них?

– Потому что больше некому. А они ни в чем не виноваты. И кто-то должен попытаться их спасти. Вот я и решила, что помогу. – Она вытащила из-под плаща письмо и протянула императору. Август, помедлив, взял. – Второй экземпляр я отправила Бениту.

– Во дает! – воскликнула Туллия. – Ну, надо же! Я-то думала, что идиоты уже повывелись. Оказывается – нет.

– Да, оригинальное прочтение вопроса. Кто-то должен просить за того, кто в беде. Кто-то должен. К сожалению, милочка, я ничем не могу помочь. – Постум вертел письмо в руках, не зная, что с ним делать.

– Август, они не виноваты. Ты должен спасти их. Или… – Просительница повысила голос, будто угрожала.

– Нет, милочка, они могут спасти себя сами, если выстоят на арене против исполнителей.

– Они не смогут. Их никто не учил.

– Тогда пожертвуй несколько сестерциев на их похороны. Лучше анонимно. Так безопаснее. Пошли по почте на адрес «неспящих». Родственники наверняка откажутся их хоронить.

Она оторопела. Стояла несколько секунд неподвижно, переводя взгляд с императора на Кумия. Она надеялась, что император шутит. И вдруг поняла – Постум говорит серьезно.

– Убийца! Вы все убийцы! – закричала она и в ярости топнула ногой. – Все, кто творит такое!

– Ее придется взять ее с собой, а то дуреха отправится просить за этих дурней к Бениту. Крот! – кратко бросил Постум.

Здоровяк сгреб девушку в охапку, взвалил на плечо и понес легко, как пушинку.

– Пусти! – взвизгнула девушка. – На помощь!

– Молчи! – рявкнул Крот. – А то рот заткну твоим же кинктусом.

Пленница что-то мявкнула в ответ, но никто не разобрал – что именно. Угроза явно на нее подействовала.

– Ей так повезло – она встретила тебя, – усмехнулась Туллия, но в усмешке ее чувствовалось немало яду.

Они успели пройти лишь один квартал, как навстречу им вышли человек пять – в черных кожаных туниках, в черных повязках, сдавливающих лбы. «Узда мысли», – называл такую повязку Кумий. С первого взгляда видно – исполнители.

– Эй, ребята, куда это вы направляетесь? – крикнул Август. – Поить касторкой очередного бунтаря? Неужели в Риме еще остались бунтари?

Главенствовал в отряде высокий желтолицый парень лет двадцати пяти с бесстрастным, будто выточенным из мрамора лицом. Глаза у него были прозрачные, как два кусочка льда. Гений? Или просто молодой стервец? Скорее всего, второе. Теперь многие изображают гениев, думая, что под маской иного могут творить все, что угодно. Парень нагло смотрел на Августа и кривил губы.

– А ты куда отправляешься? В Субуру? – главарь узнал Августа, но титула не произнес. И это не понравилось Постуму. Дерзость исполнителя всегда строго дозирована. Возможно, эти ребята его поджидали, науськанные Макрином. Двадцатилетие императора не за горами – это Август все время держал в уме.

– Хочешь присоединиться?

– Не откажусь. – Исполнитель шагнул ближе. – Уступи-ка нам своих девчонок. Они мне нравятся.

– Зато ты мне не нравишься, – огрызнулась Туллия. – Фекальная харя.

Разом лязгнули, выходя из ножен, мечи. Пятерка исполнителей ринулась вперед, блеск стали в желтом свете фонаря казался густым и липким. За мгновение до атаки Крот швырнул девчонку в чей-то вестибул и выхватил меч. Август тоже оказался проворен. Зато Кумий едва не угодил под удар, – Философ успел схватить сочинителя за пояс и рвануть к себе. Сталь полоснула пустоту, будто черный человек рассчитывал нарезать из ночной тьмы лент для своего мрачного наряда. Бой закипел – беспорядочный, но оттого не менее жестокий. В охране Августа лишь двое были вооружены, да он сам имел при себе меч. Но мгновенно явилась помощь. Перво-наперво Туллия сдернула с пояса стальную цепочку с металлическими шариками и, завертев ею в воздухе, угодила исполнителю прямо в лоб. Тот и упасть не успел, как Меченый подобрал его клинок и ринулся в гущу, рыча, будто лев на арене. Сталь вспыхивала белым светом, а следом мостовую обливало алым. К отпору исполнители не привыкли и подались назад. Один из них кинулся на безоружного Философа, что стоял в стороне. Рубанул и раз, и другой, но поразил пустоту – Философ играючи ушел от ударов. Так игра меж ними продолжалась, пока Постум не обернулся и не раскроил наискось черную куртку на спине исполнителя. Вместо черного вышло черное с белом и алым трехцветье. Философ поднял меч убитого, но в драку не полез – лишь взвесил клинок на руке – меч был неплох, случалось драться оружием и похуже. Он перехватил рукоять поудобней. Никто пока не одолевал. Крот голыми руками мог бы придушить противника, однако рубился с жаром. Гепом больше прыгал и фиглярничал – не разил. Не мог. Бывшая ипостась гения мешала. Зато Меченый старался за всех. Туллия отступила к стене, поигрывала цепочкой и усмехалась. Не в первый раз случалась ночная драка. Однако такая отчаянная и кровавая – впервые. Теперь, когда противников осталось трое, Постум также отступил, предоставляя подручным драться, а сам наблюдал.

– Что скажешь, Философ? – спросил император, переводя дыхание. – Хороша потеха?

– Так Нерон развлекался, – отозвался Философ. – Что ж тут хорошего?

– Не я искал этой встречи.

– Будь ты во дворце, и встречи бы не было.

– С исполнителями? Видать, ты прибыл издалека. Да их можно встретить где угодно. На днях сожгли библиотеку. Представь: сидишь ты в читальном зале Траяновой латинской библиотеки, и вдруг заваливаются эти красавцы. Обливают книги бензином, щелкают зажигалкой и…

Постум не закончил – рванулся вперед и парировал удар исполнителя, который едва не пропорол бедро Гепому. Тут же бывший гений треснул исполнителя по лбу клинком плашмя.

– Вон, уроды! Велю всех перебить! – прорычал император и взмахнул мечом. Клинок со свистом рассек воздух.

Ярость императора произвела куда большее впечатление, чем свист клинка – исполнители отступили. Предводитель их, получивший в драке несколько царапин, скалился презрительно и зло. Противник Гепома сидел на мостовой, держась за голову и не понимая, что происходит.

– Уходим, – приказал Август. – И добычу нашу не забудьте.

Девушка стояла за колонной вестибула и даже не пыталась бежать. Вид крови и крики раненых парализовали ее. Возможно, она и в Колизей не ходила, а тут увидела такое, и вблизи. Крот взвалил ее на плечо. Она лишь охнула и обхватила его за шею руками.

– Я – твой должник, – сказал Гепом императору.

– Ты говоришь мне это в сотый раз, покровитель помойки, – отозвался Постум.

– Гении знают, что говорят. В отличие от людей.

Философ уходил последним, а, уходя, оглянулся. Предводитель исполнителей пинками поднимал раненых с мостовой. Попытался поднять и мертвого. Но тот не подчинился.

V

Юный император разлегся в таблине на огромном персидском ковре. Остальные расположились вокруг, лишь Философ уселся в отдалении, стараясь подчеркнуть свою непричастность к остальной компании. Меченый же, напротив, придвинулся ближе к Туллии и зашептал ей что-то на ухо. Та сдержанно хихикала. Меченый уже не казался в свите Августа чужим. Хоть и старше Августа и девушек годами, он мгновенно сдружился со всеми. А вот Философ – нет. Он держался особняком. Хлоя постоянно на него поглядывала, но тут же отводила взгляд, чтобы через несколько минут вновь глянуть на Философа. Внимание это приметила Туллия и демонстративно хмыкнула. Хлоя покраснела до корней волос.

Пленница стояла перед Августом и его друзьями, как перед судьями. Но теперь девушка не выглядела ошарашенной или испуганной. Крот направил на нее луч лампы, как луч прожектора, чтобы каждый мог получше рассмотреть «преступницу». На вид лет восемнадцать. Глаза карие, волосы каштановые с золотым отливом, куда светлее бровей и ресниц. Фигура далека от совершенства: плечи узкие, маленькая грудь, а бедра полноваты. Но при этом ноги длинные – достаточно длинные, чтобы бегать в колеснице Августа нагишом. Туллия и Хлоя взирали на пленницу снисходительно, сознавая свою неоспоримую красоту. Но и она глядела на них свысока. Не красавица и никогда ею не станет. «Но дети у нее наверняка будут красивы», – почему-то подумала Хлоя, глядя на пленницу. И позавидовала ей, сама не зная почему.

– И что же она пишет мне, Августу? – проговорил Постум, разворачивая конверт. – «Если ты здравствуешь, Август, хорошо». Я тоже так думаю… «Ради милосердных богов…» Сомневаюсь, что они милосердны. – «Нельзя казнить невинных ребят – это подло…» Ну, моя милая, таких писем императору не пишут. Бла-бла-бла… «вспомни о справедливости…» Бениту ты написала то же самое? М-да… Бениту это вряд ли понравится. «Исполнители – профессиональные убийцы.». Вот этого точно не стоило писать. Да еще подписалась: «Маргарита»[9]9
  Маргарита (греч.) – жемчужина.


[Закрыть]. Это твое настоящее имя?

Девушка кивнула.

– Странное имя. Такое прежде могли дать какой-нибудь рабыне.

– Я не рабыня.

– Теперь все рабы.

– Я не рабыня, – повторила она, и в темных глазах ее загорелись фиолетовые огоньки – так у разъяренной кошки вспыхивают глаза, когда она вострит когти. – Меня назвали Маргаритой мои приемные родители. Мое прежнее имя Руфина.

Имя это произвело впечатление на Философа, и Меченого – они переглянулись, при этом Философ нахмурился, а Меченый покачал головой. Но ни Август, ни его друзья не обратили внимания на признание Маргариты. Мужчин с именем Руфин много в Риме, женщин с именем Руфина – и того больше.

– Так зачем ты хотела встретиться со мной? – спросил Август.

– Я же сказала: чтобы спасти этих двух ребят – Корва и Муция.

– А может, ты хотела, чтобы я переспал с тобой?

– Ты не в моем вкусе, – девушка покраснела.

Вряд ли ей прежде доводилось разговаривать даже с вигилом – по ее чистенькому личику и простенькой светлой тунике до колен сразу видно, что она из приличной семьи, где жизнь течет чинно, и где день сегодняшний похож на день вчерашний, как две капли воды из фонтана в атрии. Вечерами в таблине читают Вергилия и не читают Петрония, верят сообщениям «Акты диурны», по праздникам ходят в театр и кино и не ходят в Колизей. Вот только глаза у нее отнюдь не Лукреции, а бунтарки – это видно сразу.

Крот высыпал перед Августом на ковер содержимое сумочки Маргариты. Пудреница, губная помада, вышитый платок из виссона – надо заметить, дорогой платок, костяная тессера в театр Помпея. Ну, кто же сомневался, что она театралка! Записная книжка в переплете из кожи с золотым тиснением. Девушка молчала, глядя на творимое безобразие, и кусала губы. Что ж, пусть молчит – долго выдержать не сможет. А записная книжка все скажет лучше нее. Постум раскрыл книжечку наугад и прочел вслух:

– «Римляне забыли Всеобщую декларацию прав человека…» Философ, это по твоей части. Оказывается, не все экземпляры деклараций спустили в латрины. Один остался. «Нельзя позволять так себя унижать»… М-да – так нельзя. Хотелось бы знать – как можно? Но тут пояснений нет. Что там дальше… Ага, вот опять: «…ничтожный похотливый безумец». Это, надо полагать, обо мне.

У Маргариты дрожали губы, хотя она и сжимала их со всей старательностью. Постум заметил это, и опять торжествующе улыбнулся – как в разговоре с Александром – лишь на мгновение, и тут же принял серьезный, почти хмурый вид.

– И почему ее так волнует моя похоть? – продолжал Август. – Наверняка хочет испробовать, какова она, а, Туллиола?

– Конечно, хочет, – поддакнула эбеновая красотка, и облизнула кончиком языка губы. – Очень даже, – промурлыкала и похлопала Августа по колену.

– Оставь ее, Постум, она же сейчас разревется, – попросила Хлоя. – Я терпеть не могу рева.

– Неужели? Такая большая девочка – и будет плакать?

Постум поднялся и неторопливо подошел к пленнице. Движения его были ленивы, самоуверенны.