Текст книги "Вата, или Не все так однозначно"

Кейс № 2. Вазген

Как ни странно, длинные, полные смысла дни в большинстве своем приходятся на детство и юность. Погоня за местом под солнцем еще не захватила неокрепший организм. Человек напоминает поезд, который аккуратно трогается от тупиковой платформы, медленно крадется мимо провожающих, выходит на простор, покидая пределы вокзала, и разгоняется-разгоняется, пока не приходит время сбавить ход, а потом и вовсе остановиться навсегда…

Перед нами, людьми, которым только исполнилось четырнадцать, подобных размышлений, жизненных тупиков и поводов вешать нос пока не появлялось, и даже щедрые на варианты направлений развилки наш экспресс проскакивал легко и без оглядки. Вскоре после нашего водочного триумфа мы, как обладатели ежедневно пополняющегося запаса водки, стали значимой частью жизни района, а взрослые пацаны приняли нас в свою компанию. Собирались, как правило, в детском саду вечером, пили, курили, трепались, пели песни под гитару или слушали музыку на кассетнике. Попса медленно поднимала свою мелированную голову, но предчувствие грядущей революции, нищета и предел терпения наполняли зрителями стадионы на концертах непричесанных музыкантов. Удивительно, но эти же люди, которые в косухах и банданах подпевали на стадионе Шевчуку «Еду я на Родину», позже, наладив быт и наевшись нефтедолларовых деликатесов, перейдут на спокойный мещанский телевизионный и музыкальный продукт, отвернувшись от протеста. «Пусть кричат «уродина», а она нам нравится…» Но до этого еще надо было дожить.

В дворовых компаниях, разумеется, вопрос «Откуда у таких шкетов, как вы, такое количество бухла?» время от времени всплывал. Но мы с Мишкой условились своих секретов не разглашать и в ответ лишь таинственно усмехались. Не забывали мы и про бабу Шуру и время от времени проводили рекламные рейды в среде местных алкашей. Через какое-то время нам даже пришлось прибегать к услугам нанятых «актеров», потому что наши физиономии в клиентской базе «Пьяного дворика» были уже основательно засвечены. Бизнес Александры Федоровны процветал, и она не только неукоснительно выполняла свои обязанности по нашему договору, но еще и часто давала премии, а также регулярно угощала меня чаем с пирожками или конфетами. Мишку она на порог не пускала, она его терпеть не могла и не скрывала этого, он платил ей взаимностью. Как ни странно, делу это нисколько не мешало, даже наоборот, прибавляло какой-то комический оттенок.

Как-то раз, когда я зашел за еженедельной зарплатой и был приглашен на чаепитие, баба Шура оказалась не одна. Надо сказать, что и «бабой Шурой» в этот вечер ее как-то назвать язык не поворачивался. На ней было красивое синее платье, оказалось, что там даже фигура присутствует, и талия на месте, и грудь «ого-го». Привычные рваные тапочки сменили вполне приличные туфли, платок пропал, обнаружились волнистые волосы, собранные в аккуратный пучок, косметика аккуратно прошлась по лицу, брови подчеркнуты, губы подкрашены, глаза веселые. Картину венчали напоминающие люстры огромные, сразу видно – старинные, серьги в ушах. Я не стал отказываться от приглашения, потому что мне было чертовски любопытно, что случилось с нашей «бабушкой» и чем вызваны такие метаморфозы. Причина сидела за столом в комнате, которая, кстати, тоже сильно преобразилась. Кровать в углу была аккуратно прибрана, подушки в белых наволочках были сложены в почти стройную пирамиду. Было очевидно, что в комнате прошла влажная уборка с проветриванием, пахло приятно духами и цветами, огромными красными розами, стоящими на столе в красивой вазе. Привычную, прожженную горячими кастрюлями клеенку сменила нарядная скатерть, кроме традиционных чайника и вазы с конфетами на столе разлеглись соленья, во главе царствовал салат оливье; горячая отварная картошка и сметана рядом с ней вызывали слюноотделение, потом взгляд скользил по аппетитным котлетам, которые расположились рядом с запотевшей бутылкой водки, возвышавшейся над этим невиданным для тех лет столом. Гость, увидев меня, широко улыбнулся, сверкнув сразу несколькими золотыми коронками.

– Проходи, дорогой! – Армянин лет шестидесяти бодро встал, придвинул третий стул и протянул руку: – Вазген.

Рука у него была большая и сильная, это чувствовалось, хотя он и не стремился показать свою мощь, сжимая руку собеседнику, как это часто делают закомплексованные люди. Напротив, он взял мою ладонь бережно, словно боялся сломать. Для своих лет он выглядел очень хорошо, подтянуто, имел небольшой животик, был аккуратно одет – пиджачок висел на спинке стула, подтяжки не давали упасть раньше времени брюкам… Свидание. Я улыбнулся.

– Андрей, – представился и я.

– Выпейте, Андрей, – Вазген наполнил три рюмки, мы чокнулись и под громкое вазгеновское «За здоровье!» выпили… Я впервые пил водку ледяной да из холодной рюмки. Это были совсем другие ощущения, надо сказать. Вазген протянул мне огурчик, я благодарно кивнул и захрустел закуской, Александра Федоровна накладывала мне салат, а Вазген снова наполнил емкости:

– Мне Сашечка, – говорил Вазген с акцентом, но достаточно грамотно и прибегал к вычурным литературным оборотам, что в сочетании звучало достаточно забавно и обаятельно. Позже выяснилось, что до перестройки Вазген работал учителем русского языка и литературы в Ереване. – Царь-птица моя, рассказала, как вы, Андрей, привнесли в ее темное царство луч надежды и помогли подняться на новые высоты распространения ее вкуснейшего зелья. Выпьем, Андрюша, за ваши дела. Все проходит, дела остаются. Вы помогли хорошему человеку, когда-нибудь это бумерангом вернется к тебе, дорогой! – Вазген постоянно скакал с «вы» на «ты». Мы выпили, закусили, тепло разлилось по жилам, стало хорошо и уютно.

– И я, дорогой, хочу тебе приятно сделать! У меня бизнес, как теперь говорят… – Вазген ухватил большую картофелину и аппетитно отправил в рот, – на Тишинском рынке. Несколько ларьков, магазинов… Есть обувной магазин. Там окно старое, некрасивое такое окно. В него ничего не видно, из него ничего не видно, хочу там плакат повесить какой-нибудь. Так, для красоты. Бизнес и так хорошо идет, хочется эстетического удовлетворения, что-то веселое, может… Ты мне нарисуй и напиши что-то!

– Спасибо большое за предложение, но я как-то рисовать… не очень.

– Ты не спеши, дорогой, приходи завтра на рынок, окно посмотри, нарисуешь, сочинишь – сто долларов тебе заплачу, просто потому что ты человек хороший, – тут Вазген покосился на «Сашечку», проверяя произвел ли эффект своей щедростью. Удовлетворенный результатом, вернулся ко мне: – Ну, а справишься, подумаем, что еще можно этакого пофантазировать, хозяин рынка мой хороший друг… Давайте выпьем за друзей!

Я пробирался, пошатываясь, сквозь ночные августовские запахи, напевая что-то из «Воскресения», тянул заграничную «Магну» и думал о том, что пора бы поразмыслить, чем заниматься по жизни, какой работе себя посвятить. Рассуждал о том, что мои рекламные махинации приносят не только доход, но и удовольствие, о том, что никогда еще не видел сто долларов, и о том, как их потрачу. Куплю себе магнитофон… «Зееееркало мииира…» – почти в голос пел я. Нет, отложу, начну копить на что-нибудь, на мотоцикл… Нет, лучше маме что-нибудь куплю… Или так – и маме что-то, и магнитофон себе…

– Эй, у тебя закурить есть? – прервал мои размышления тонкий ломающийся голосок. В размышлениях о прекрасном будущем я не заметил внушительную компанию, которая шла мне навстречу по Ленинградскому проспекту. Типичные гопники, лет по двенадцать-тринадцать, каждый ниже меня на голову, но человек десять. Бритые головы, широкие клетчатые штаны. Словно стая шакалов рыскали такие отряды по московским улицам в поисках таких одиночек, как я. Особенно непросто приходилось любителям рок-музыки, причастность к коим во мне выдавали кожанка и бандана… Опьянение, которое еще минуту назад доставляло мне радость, превратилось в тяжелое бремя. Они подошли вплотную, окружили, бежать назад было поздно.

– Не курю, – процедил я в ответ сквозь зубы и потушил сигарету о лицо ближайшего любера.

Горький и богатый опыт таких встреч подсказывал: только инициатива и наглость могут тебе помочь в подобных ситуациях. Эти подонки рассчитывают всегда на то, что застанут вас врасплох. Нормальный человек не готов к таким обстоятельствам. Выбрав самого здорового, я нанес ему удар кулаком в челюсть, махнул ногой (как Брюс Ли!) и, заставив этим нелепым жестом толпу сделать шаг назад, побежал. Причем побежал вперед, напролом. Все сработало, я повел себя настолько нестандартно, что они опешили. Протаранив строй, я вырвался на оперативный простор и помчался что было сил. Я этот район знаю как свои пять пальцев, и, конечно, найду, где укрыться. Оглянулся назад – бегут сволочи, снова смотрю вперед, ах ты… Какой-то урод, предположительно, из этой самой компании, когда шел мне навстречу, опрокинул мусорный бак прямо на тротуар, об него-то я и споткнулся… лечу… падаю… обдираю ладони об асфальт… молниеносно поднимаюсь… бегу… сзади дыхание… чувствую удар по ногам, снова падаю, группируюсь, закрываю лицо руками, прижимаю колени к животу… начинают бить ногами… Расчета на милицию, конечно, нет… Больно. Если бы изначально не сопротивлялся, побили бы, ограбили и отпустили, а теперь и убить могут… Больно… Чья-то нога пробила мои ладони и ботинок врезался в нос, потекла соленая горячая жидкость… Подкрался туман, сквозь который я услышал рев двигателей…

– Живой?

– Хрен его знает. Посмотри.

Меня аккуратно перевернули на спину, я попытался открыть глаза, все закружилось, открыл один, сфокусировал зрение. Надо мной склонился бородатый мужик, в кожаной куртке, бандане, остальное я разобрать не смог, кажется, получил сотрясение мозга.

– Ты как? – Мужик начал аккуратно трогать мои руки и ноги. – Кости вроде целы. Покажи лицо.

– А вы что, доктор? – прошепелявил я и сплюнул сгусток крови. Нижняя губа к тому моменту серьезно распухла.

– Ага, – хохотнул кто-то на заднем плане, – хирург.

Я почувствовал пальцы на своем лице.

– Вроде и тут все норм. Попробуй встать.

– Мне уже лучше. Я тут рядом живу. – Мне действительно становилось легче, я сел на бордюр и, прищурившись, пытался оценить обстановку.

– Гопники в конец оборзели, – бородатый сплюнул. – Пора очистить город от них, особенно Парк Горького… Игорь, довези парня до дома, только нежно, а мы посмотрим, может, еще кто по округе шастает.

Видеть нормально я еще не мог, но, судя по звукам заведенных моторов, мотоциклов двадцать рядом стояло точно. Через мгновение они умчались, а мы остались вдвоем с Игорем, который заботливо меня, как слепого котенка, посадил на мотоцикл и довез до дома, ехать было недалеко, минуту буквально. Прищурив один глаз, смог прочитать эмблему на спине у мотоциклиста: «Ночные Волки Москвы».

Я слез с мотоцикла у своего подъезда.

– Ты это… Лучше утром к врачу все-таки сходи! – бросил на прощание Игорь и умчался догонять своих. Воцарилась полная тишина, разве что голова гудела, но слышно это было одному лишь мне…

– Классный денек, – мой голос в тишине прозвучал гулко и странно.

– Нагулялся? – спросил себя я.

– Нагулялся, – ответил я себе.

Тихо пробравшись в свою комнату, минуя ванную и укрывшись под одеялом, я сочинил первые в своей жизни стихи:

 
Чертополох цепляет лихо
Штанину правую мою.
Но я молчу, блин… Надо тихо
Пробраться в комнату свою…
 

Оседлав впервые в жизни сомнительную рифму, я, окровавленный, но довольный, уснул.

Проснулся я рано, от головной боли, но еще долго не вылезал из-под одеяла, прислушиваясь к звукам в квартире, выжидая момент, когда родители уйдут на работу. Разок дверь в мою комнату приоткрылась, и я услышал, как мама шепнула отцу: «Еще спит». Вскоре хлопнула входная дверь, и в доме воцарилась тишина. Я наконец смог выбраться из укрытия и дохромать до ванной. Осмотрел отражение, остался доволен; кроме нескольких синяков, подбитого глаза и разбитой губы сильных повреждений не обнаружил… Горячий душ обжигал царапины и ссадины, пришлось сделать воду попрохладнее.

 
Чертополох цепляет лихо
Штанину правую мою.
Но я молчу, блин… Надо тихо
Пробраться в комнату свою… —
 

продекламировал я, вытирая волосы полотенцем, и в голос захохотал. Я вспомнил лицо отморозка, которому я прижег щеку окурком, погоню, и мне стало почему-то безумно весело. Остро, буквально перцем на разбитых губах, я ощутил вкус жизни, почувствовал, как я молод, поверил в свои силы, которым, как казалось в эту секунду, нет предела… Нарисовать плакат? Сочинить стихи? Да без проблем! Легко! Где тут завалялись мои мольберт, холст и краски?..

Мишка, разумеется, пошел на рынок со мной. Во-первых, он не мог отказаться от удовольствия время от времени любоваться моей разбитой физиономией и громко ржать. Во-вторых, он был уверен, что мне нужна охрана, потому что Тишинский рынок находился в Пресненском районе, а мы жили во Фрунзенском. А фрунзенские и пресненские любили друг друга, как кошка собаку, мотыль рыбу и Сталин Троцкого, вместе взятые. Я спорить с Михой не стал, тем более мне и вправду была нужна поддержка, хотя бы моральная.

– Скажите, Киса, как художник художнику, – спросил я Мишку на подходе к Тишинской площади, – вы рисовать умеете?

– Не-а, – Мишка ободряюще похлопал меня по спине, попав, разумеется, по самому больному месту. – А вот ты, сын мой, все сможешь, я в тебя верю!

Тишинский рынок тех лет был прекрасен, он напоминал старинный буфет с бесчисленным количеством откидных полочек и выдвижных ящичков. Это вам не современные торговые комплексы и универмаги, в которых пахнет духами и наценкой на товары в четыреста процентов. Попадая сюда, я всегда вспоминал свою любимую в детстве книжку Соловьева про Ходжу Насреддина. Невероятная толчея, словно на восточном базаре, суматоха, шум… Непроходимая, бесконечная людская пробка, преодолеть которую можно, только ловко орудуя локтями и время от времени проскальзывая в появляющиеся просветы боком. Здесь можно было купить все, что угодно – от старого потертого левого сапога до огромной коллекции виниловых пластинок. Вдоль узких улочек, покосившихся лавок стояли деревянные ящики, покрытые газетками, на которых был разложен товар. Кто-то размахивал почти новым пиджаком, кто-то орал «Портсигар, парень, купи, ручная работа!» – ты отмахиваешься, но уже через секунду попадаешь под артиллерийский обстрел полногрудой краснощекой девицы: «Пирожки! С каааартооошкой!!! С кааааапууустооой!!! С яблоками!» Семечки, колбаса, семиструнная гитара, старая радиола, переснятые с плакатов фотографии Вячеслава Бутусова, Юрия Шевчука и голой Саманты Фокс, самоучитель по карате, шариковая ручка с порнослайдами, старая шинель, ордена и медали… Торговаться можно и нужно было до посинения. Люди, которые приносили сюда вещи, конечно же, хотели продать подороже, но главное – они хотели просто продать. Им нужны были деньги, чтобы купить еду.

В такой давке необходимо было оставаться предельно внимательным и следить за своими карманами, сумками – часы, бумажники… Все это, как по волшебству, пропадало и молниеносно появлялось на прилавках здесь же.

Преодолев соблазн купить что-то ненужное, отдавив ноги нескольким встречным, получив пару ощутимых толчков локтями в бок и сорвав голос вопросом «Подскажите, а где обувной магазин Вазгена?», мы наконец добрались до цели. С трудом отворив старинную дверь и спустившись на пару ступенек, мы почувствовали острый контраст с переполненной и шумной улицей. Здесь было очень тихо, сыро и… пусто. На улицу полуслепым глазом смотрело единственное, покрытое толстым слоем пыли и грязи окно. Видимо, то самое, которое нам предстояло облагородить. Обуви на прилавках почти не было – несколько странных и не очень свежих на вид мужских туфель, покупателей тоже не было видно, в комнате мы находились, как сперва показалось, совершенно одни. Продавец, как оказалось, в наличии имелся, просто в углу, где он сидел на высоком деревянном табурете, было так темно, что не привыкшим еще к полутьме глазам было трудно его разглядеть. Зато тот, казалось, рассматривал нас весьма внимательно.

– Добрый день, а Вазгена можно увидеть? – Я сделал пару шагов к фигуре в углу.

– Какой такой Вазген-Мазген? – с кавказским акцентом спросила фигура. – Ботинки будешь покупать? Нет? Тогда иди, парень!

– Слышь ты, чучело! – вступил в беседу мой интеллигентный друг Миха. – Я тебе сейчас ботинок в жопу засуну. У нас встреча с Вазгеном назначена!

Мишка, парень физически развитый и не обделенный наглостью, решительно двинулся в сторону хамоватого продавца. Тот вскочил с табуретки и щелкнул чем-то железным, оказалось, что у него в руках обрез. Мишка встал как вкопанный.

– Э, ты чего такой грубый, а? – продавец подошел ближе к Михе. – Ты Андрей, что ли?

– Я Андрей, – мне показалось, что пора выйти из тени.

– Ну так а что молчишь! Вазген сказал, придет парень, Андреем зовут, а вас двое, откуда мне знать, кто вы! А это кто?

– Мой партнер. Михаил.

– Ладно. – Вооруженный армянин неприязненно оглядел Миху. Похоже, я был единственным человеком на свете, который сумел разглядеть в нем что-то хорошее. – Проходите.

Мы осмотрелись. Куда здесь проходить? В комнате не было ни дверей, ни проходов. Грозный привратник перехватил наши недоуменные взгляды и ткнул стволом в сторону древней ширмы, стоящей в углу. За ней оказалась низкая дверь, чтобы в нее войти пришлось пригнуться. Едва ли мы могли предположить, что за ней скрывается большое, достаточно светлое помещение. В ноздри сразу ударил запах табачного дыма, который кружил по залу и застревал где-то под потолком, образуя подобие грозовой тучи. В комнате было людно и шумно. Человек пятьдесят пестрых и несовместимых на первый взгляд персонажей разных национальностей, возрастов и явно разного достатка… играли. Почти все пространство помещения занимали четыре игровых стола, вокруг которых и собрались посетители. На двух столах царствовала рулетка, шарики отплясывали по крутящемуся потертому диску и замирали под возмущенные или радостные крики «азартных Парамош». Дилер хладнокровно озвучивал выпавшее число и сгребал фишки со стола. Третий стол был отдан «блэк-джеку», за четвертым игроки пытались обогатиться с помощью покера. Все это сопровождалось восклицаниями, матом и смехом. У стен было расставлено несколько «одноруких бандитов». У каждого игрового автомата стояла небольшая толпа, играл только один, а остальные либо ждали своей очереди, либо активно сопереживали происходящему. Время от времени вишенки на кругах выстраивались в линию, и общий гам разбавлял звон выигранных жетонов.

Прямо на пороге комнаты нас встретил здоровый детина, промычавший что-то среднее между «Куда?» и «Кто?». «Мы к Вазгену» – опередил я готового сдерзить Мишку, и громила провел нас в дальний угол подпольного казино, где скрывалась еще одна дверь, возле которой стоял такой же огромный, облаченный в спортивный костюм «адидас» верзила.

– К Вазгену, – коротко сообщил наш провожатый и вернулся в исходную точку, а перед нами распахнулась новая дверь, которая закрылась сразу, как мы вошли.

Коморка, в которой мы оказались, походила на кабинет какого-то профессора или даже детектива из английского романа. Большой книжный шкаф, тяжелый дубовый стол, сердцевина которого обтянута зеленой тканью, огромные напольные часы, на стене почему-то висел портрет Сталина. За столом сидели Вазген и какой-то его соотечественник, они играли в нарды, Вазген курил сигару.

– А! Андрюша! – Вазген широко улыбнулся. – Проходи, дорогой!

Мы шагнули навстречу распахнутым объятиям, я представил Мишку. Партнер Вазгена по игре даже не повернулся в нашу сторону. Он только что бросил кубики и внимательно изучал игровое поле.

– Понимаешь, дорогой, – Вазген протянул мне сигару, я отказался, чем тут же воспользовался Мишка и схватил коричневую ракету из рук хозяина. – Ты же умный парень? – Вазген сделал паузу, чтобы я успел кивнуть, а Мишка прикурить сигару от любезно поднесенной спички. – Вот и мне так кажется. Ты понимаешь, о чем лучше никому не говорить. А? – Я снова кивнул. – В общем, мне этот обувной магазин, как корове балалайка, но я люблю, чтобы все было красиво. Очень тебя прошу, постарайся. Я буду доволен, ты будешь доволен. А самое главное, – Вазген мне подмигнул, – Сашечка будет довольна. А она в тебе души не чает.

Мишка к этому моменту сделал уже достаточно затяжек для того, чтобы начать шататься.

– Сделаем в лучшем виде, шеф, не сомневайтесь. – Ему явно было нехорошо.

– Э, мальчик, не надо в себя, – Вазген поморщился, словно жалея, что перевел хорошую сигару напрасно, и повернулся ко мне: – Сделай красиво, Андрей, сроку тебе три дня! Пока, дорогой!

Вазген нежно сжал своей огромной ручищей мою ладонь и похлопал по спине, подтолкнув к выходу. Разговор был окончен. Я даже не успел что-то возра-зить и понять, как мы с Мишкой, проскользнув через игорную зону, снова оказались в тишине обувного магазина. Армянин смотрел на нас все так же недобро. Мишку шатало от выкуренной взатяжку сигары. Я подошел к окну, достал из кармана одолженную у отца (разумеется, без его ведома) рулетку и измерил окно.

– В этом деле главное – точность! – Опьяневший от сигары Миха с видом знатока комментировал происходящее для абрека. – Как говорит одна моя знакомая: «Лучше медленнее, чем не туда!» Казалось бы, сантиметр туда-сюда, а в итоге такая погрешность может привести к катастрофе! Вот, недавно мы выполняли серьезный заказ для правительства Москвы…

– Пойдем, – перебил я Миху, спешно закончив измерять. Мы вынырнули из лавки в бурлящий поток Тишинского рынка и стали осматривать витрину снаружи. Точнее, я стал. Мишку рвало прямо на мостовую.

– Какая гадость… – промычал он, отдышавшись и приблизившись ко мне, я сделал шаг в сторону, стоять рядом было непросто.

– Согласен, – ответил я. И ответ этот относился и к состоянию моего друга, и к опустившейся на мои плечи задаче…

Мишка быстро свинтил по каким-то своим очень важным делам, оставив меня в одиночестве размышлять над судьбой никому не нужной витрины. Бросив вслед: «Я в тебя верю», – он грациозно вскочил в пятый троллейбус, а я зашагал по Садовому кольцу в сторону Смоленки. Не могу и никогда не мог размышлять, сидя на месте. Я называл это «думать ногами». Идти куда глаза глядят по Москве, заходить в кривые переулки, нырять в темные подворотни, упираться в тупики и интуитивно находить выход. Причем сознание в этот момент даже не фиксирует окружающее, не контролирует маршрут, оно полностью сосредоточено на проблеме, которую необходимо решить. Сотни возможных вариантов решения той или иной задачи. И когда выход обнаруживается, ты словно просыпаешься, оглядываешься по сторонам: вон куда меня занесло.

Очнулся я на Арбате. А выход так и не был найден. Рисовать я не умею. А результат обязательно должен понравиться заказчику. А если не понравится… Об этом даже думать не хотелось. Знакомых художников у меня тоже не было. А если б и были… Что нарисовать на витрине? Ботинок? А как подписать? «В ногах правды нет»? «Оставь след в истории. Обувь от Вазгена»? «Зачем тебе Армани, когда в Москве армяне»? «Ботинком ты проломишь даже стену, когда его ты купишь у Вазгена!» Перебирая эти идиотские варианты, я шлялся по Арбату, разглядывая ларьки, предлагающие самый широкий выбор матрешек. В большинстве своем они олицетворяли Михаила Сергеевича Горбачева, в котором были спрятаны остальные, уже покинувшие этот мир, лидеры нашей страны, где-то в глубине, самый маленький, таился Ленин. Я ненадолго замер у Вахтанговского театра, где толпу зевак собрали мужики, поочередно рассказывающие политические анекдоты. После выступления юморист обходил толпу с кепкой, собирая мелочь, а его место занимал следующий. Двинулся дальше в сторону Бульварного кольца, мимо нищенок, сидящих в грязи на кусках картонных коробок, отбивающих поклоны, касаясь лбом тротуара, мимо художников, предлагающих за десять минут нарисовать твой шарж. На витрине этих арбатских деятелей искусств были выставлены нарисованные ими портреты голливудских и отечественных звезд. Неужели наши люди настолько наивны и верят в то, что эти персоны лично позировали этим Мазюкиным? Редкое исключение составляли пошлые арбатские зарисовки. Главным же трендом были портреты вождей. Скучные, бездарные, часто издевательские. Почти семьдесят лет касаться этих святых ликов было позволено только избранным, прошедшим все проверочные комиссии, художникам с большой буквы «Х», людям с незапятнанной репутацией и правильной биографией. Теперь же сундук Пандоры открылся, каждый желающий мог отбить чечетку на некогда священном и неприкасаемом лике без страха оказаться в подвале на Лубянке. В основном, все это было достаточно тоскливо и шаблонно. Однако попадались и интересные образцы. И с точки зрения выбора персонажей, и с точки зрения художественного решения. Мой взгляд перехватила целая армия Хрущевых. Никита Сергеевич представал перед праздно шатающейся публикой в разных и совершенно необычных обстоятельствах. Почти всюду его сопровождала кукуруза. Вот Хрущев на пленуме ЦК КПСС, толкает речь с трибуны, а все деятели ЦК позади чертовски напоминают собой кукурузу. Кукурузоголовые зрители в первых рядах аплодируют стоя. Вот Хрущев в женском платье, нежно облизывает кукурузу напомаженными губами… Гадость. Но внимание мое привлекли не столько сюжеты, сколь их воплощение. Стиль художника ярко выделялся из всего потока изобразительного искусства, представленного тут. Яркие краски, наглые образы, карикатурные, но достаточно реалистичные. При этом на каждой картине весьма большое внимание было уделено мелочам. Фантастические почти мелодии, сродни Босху и Дали, занимали второй план каждой картинки. Меня осенило. Глазами я попытался угадать автора этих «шедевров». На складном табурете, какие часто мужики берут с собой на рыбалку, у крайней картинки сидела молоденькая девушка, лет шестнадцати. Видимо, дочка художника или просто нанятый продавец невзрачного вида, в мальчуковых брюках и клетчатой рубашке.

– Почем опиум для народа? – весело и вполне доброжелательно обратился я к ней.

– Двадцать за штуку, – мрачно ответила продавщица, из чего стало ясно, что торговля идет не очень. Она с вызовом глянула на меня из-под русой челки, которая составляла самую длинную часть ее, в принципе, мужской стрижки.

– Двадцать рублей? За это? Ничего себе!

– Щас, разбежался, – девчонка достала пачку «Беломора» и аккуратно, чтобы не растерять табак, выудила папиросу, – двадцать долларов.

– Хм. А кто автор этих… – я пытался подобрать верное слово, – шедевров?

– А тебе какое дело? Хочешь купить – покупай, только что-то мне подсказывает, что у тебя денег нет.

– А что, если я хочу сделать заказ? На заказ ваш художник работает?

Девушка закурила папиросу и посмотрела на меня испытующе. Было видно, что я не вызываю у нее никакого доверия, и ее переполняет желание меня послать. Но туманная перспектива возможного заработка победила.

– На заказ дороже…

– Сколько?

– Тридцать.

– Пфффф, – с видом знатока поморщился я, – двадцать пять максимум.

– За двадцать пять сам рисуй. – Она отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

– Ну ладно, пойду у соседей твоих спрошу, – равнодушно сказал я и решительно двинулся прочь.

– Ну хорошо! Двадцать пять, – врезалось в мою спину, – что рисовать-то?

Я развернулся и, не в силах скрыть улыбку, спросил:

– Может, двадцать?

– Иди ты в жопу!

– Листок и чем записать есть? – спросил я примирительным тоном.

– Ты совсем тупой, что ли? – не зло ответила она вопросом на вопрос. И я рассмеялся. Вокруг нее в огромном количестве были разложены листы бумаги, краски и карандаши. Она протянула мне карандаш и клочок бумаги. Я написал на нем размеры окна и протянул обратно.

– Картина мне нужна через два дня, и там еще будет надпись, дай мне номер телефона, я тебе вечером позвоню, скажу, что надо рисовать и написать.

Получив номер и узнав имя, я двинулся к станции метро «Арбатская», чтобы побыстрее добраться до дома и приступить к сочинительству. Обернувшись, я увидел, как к Маше, так ее звали, подошла какая-то тучная мамаша с отпрыском и попросила, видимо, его нарисовать. Усадив чадо на деревянный ящик, пацанка взяла в руки карандаш и планшет с бумагой. Черт побери, это ведь ее картины…

Было раннее утро понедельника. Тишинский рынок только начинал наполняться первыми продавцами и посетителями. Они не спеша доставали из потайных мест свои коробки, расстилали на них вчерашние газеты, раскладывали товар. Кое-где еще мели окурки и грязь зазевавшиеся дворники. Мы с Вазгеном стояли напротив витрины. Он молча, уперев свои сильные руки в свои пышные бочка, разглядывал результаты моих трудов. Я пытался по выражению на его лице понять – нравится или нет. Стекло витрины было чистым, я пришел в семь утра и тщательно его вымыл. Всю площадь окна занимало крупное художественное полотно, на котором Мария изобразила Никиту Сергеевича Хрущева в тот самый момент, когда двенадцатого октября тысяча девятьсот шестидесятого года на пятнадцатой Генеральной Ассамблее ООН он пытался сорвать обсуждение «венгерского вопроса», стуча ботинком по столу. При этом, центром композиции стал, как и задумывалось, не Генеральный секретарь, а именно предмет в его мозолистой руке. Снизу красивым шрифтом были выведены строчки:

 
Когда бы я остался без ноги
И без второй остался, может статься,
Я все же у Вазгена сапоги
Купил бы, чтобы просто любоваться!
 

Вазген отходил на другую сторону улицы, подходил ближе, нагибался, приседал на корточки, делал вид, что просто идет мимо, и как бы случайно смотрит на витрину. Наконец, он повернулся ко мне с самым серьезным видом и сказал: «А ну-ка, пойдем». Мне даже не по себе стало как-то. Я проследовал за ним в полумрак магазина. Бессменный сторож встал и проводил нас взглядом. Мы прошли через пустой зал казино. Только за одним из автоматов сидел одинокий игрок, причем видно было, что со вчерашнего дня, и кидал жетон за жетоном в беспощадную и бездушную машину, настроенную умелым механиком так, чтобы клиент был обманут временным успехом, а после спустил всю налич– ность.

В кабинете Вазген указал мне на стул, на котором три дня назад сидел его партнер по нардам, а сам опустился в большое кожаное кресло напротив. Он выдвинул ящик и достал оттуда стодолларовую купюру.

– Молодец, Андрей! – Армянин протянул мне деньги, я выдохнул с облегчением и взял. – Это тебе за то, что ты выполнил работу! – Его рука еще раз нырнула в ящик и достала брата-близнеца предыдущей: – А это тебе за то, что сделал работу от души, от сердца!