Текст книги "15.02.13. Они держали за руку город"

09:10. Цветы

Пробка у перекрестка Труда и Энгельса не думала рассасываться. Евгений открыл дверцу, выглянул наружу. Выматерившись, сел обратно.

– Что там? – спросил водитель такси.

– Жопа там! Красненькая машинка решила проехать на красненький свет. Нашла время, цапля…

– Авария?

– Она!

Водитель постучал пальцами по рулю. Выбраться из пробки не было ни малейшей возможности.

– Пешком пойдете? – спросил он.

– Да. – Евгений вынул бумажник.

Может, оно и к лучшему: прогуляется полкилометра пешком по морозцу, немного успокоится, подышит свежим воздухом… хотя какой он, к черту, свежий – при такой-то розе ветров, несущей с севера на город всю таблицу Менделеева.

Он миновал перекресток. Обладательница красненькой машинки, в которую сзади влетел большой черный джип, названивала кому-то по телефону. Миниатюрная дама средних лет в мохнатой шапке, перепуганная, как обложенная псами кошка, размахивала руками, орала на хозяина джипа. Евгений преисполнился еще большей ненависти к женскому поголовью…

Впрочем, вышагивая по улице Труда мимо цветочных магазинов, Евгений начинал остывать. Он понял, что ничего с Юлей не сделает. А что тут сделаешь? Он действительно повел себя некрасиво. То, что Юля в свои тридцать с копейками осталась наивной дурехой, верящей в принцев, не избавляло его от ответственности. Он старше, опытнее, пережил два гражданских брака, держал попугая… и он должен был осознавать степень своего цинизма, когда покорял вершину, которую и покорять-то нечего. Не вершина, а холмик от кротовьей норки.

Евгений остановился возле цветочного павильона на углу Труда и Свердловского. Здесь он покупал Юльке первый букет, ее любимые хризантемы и ромашки. Она так расчувствовалась…

– Твою же мать, – сказал Евгений, сбросил с головы капюшон и взглянул на небо. Сегодня было ясно, но чертов челябинский смог портил всю малину.

09:16. Чебаркуль

Гриша Игнатьич плохо спал сегодня. Оно бы и ничего, привычно и объяснимо – возраст уж не тот, чтобы валяться на полатях десять часов кряду, – но все-таки жаль тратить время на сон. Теперь у него каждый час на счету, каждая, понимаешь, секунда на вес золота. Как там пелось у Кобзона: не думай о секундах свысока, наступит время – сам поймешь…

Гриша давно понял, что ему кабзда. С такой херовиной в груди долго не живут. Врач в челябинской областной клинике так и сказал: дед, у тебя не сердце, а рваная рана, любой маломальский катаклизм, потрясение-сотрясение – и можешь звонить супруге, чтобы она там у себя наверху пельмени поставила к твоему приходу… Нет, он так не говорил, это Гриша сам приукрасил, когда пересказывал беседу соседям, но по сути-то все верно. Сердце ни к черту, кости ломит, душа болит… За кого болит? Да за того парня, который ему не сват и не брат, будь он неладен.

Гриша Игнатьич вышел на двор, натянул шапку на уши, запахнул куртку. Солнечно сегодня, на озере уже сидят первые рыбаки, человек пять торчат, как волоски на лысине. Один точно с прошлого вечера рыбачит, ночевал в палатке с газовой горелкой. Юрец-подлец. Жена снова выгнала, а ему вся недолга: собрал снасти, комплект походный, пол-литра купил, закуски всяческой – и на лед. Хорошо рыбакам, удобно, шляться нигде не надо, им удочки хватит, особенно летом.

Дом Гриши, приземистая мазанка с покосившейся крышей, стоял метрах в ста от берега Чебаркуля, в недлинном ряду таких же убогих строений старожилов, не желавших покидать родину предков. Всё его хозяйство, а это сарай с инструментом и люлькой от мотоцикла, небольшой огород для огурцов-помидоров и туалет, внуком справленный, – умещалось на трех сотках. А больше ему и не надо. С Татьяной пожили здесь душа в душу полста лет почти, сын тут вырос, внук вот навещает. Куда уж теперь-то? Внучок, правда, зовет постоянно – давай, мол, дед, я тебя к себе в Екатеринбург заберу. Да и сын тоже предлагал продать кому-нибудь этот чебаркульский участок под застройку дачи и переехать в Челябинск. А на кой пёсий хер ему этот Челябинск? Он от Еката отказался – и в Че поедет?! Щас!

Гриша Игнатьич поковылял по тропинке к берегу, мимо соседской избы Васи Голикова, маневрируя на узких поворотах и едва не скатываясь по насту в овраг; мимо курятника Зины-Хабалки, швабру ей в зад, никак не просохнет после Нового года, и сколько ж в нее влезает, как почки еще не отвалились… На повороте к мысу он остановился.

Куда он вообще пошел? Зачем? Задумался о чем-то. Все чаще у него случается так, что выйдет из дому, оглядит божью благодать и пойдет куда ноги понесут. Генка-внучок беспокоиться начал – может, с башкой нелады? Нет, милый, не с башкой… с сердцем. Оно куда-то зовет, о чем-то ноет и плачет, как пила, по которой смычком ведут.

Вот такой он, мой маленький мир, подумал старик. Точнее, подумал-то он гораздо проще, но если бы умел складывать слова в красивые предложения, как учил Генка, так бы и сказал: мой маленький мир, моя маленькая улица, старый дом, берег, воспоминания и горечь о том, что не сбылось. Это всё, что остается человеку на излете лет и перед встречей с Тем, Который Там, – перед встречей один на один, без свидетелей, прокуроров и адвокатов. Гамбургский счет.

А еще ему, Грише Игнатьичу, надлежит позаботиться об Юрце-подлеце. Чувствовал он непреодолимую ответственность за него (или перед ним, как правильно-то?), о происхождении которой уже и позабыл. Вот так бывает: протянул когда-то руку человеку, от которого все остальные отвернулись, и он тебе эту руку будет по гроб жизни нализывать, как собачонка, на улице подобранная. И бросить нельзя, и беспокоиться о нем больше, чем он сам, невозможно. И как быть?

Каком кверху! Эх, Юрец-подлец, рыбак-мудак, рипус тебя закуси.

Дед покряхтел, развернулся и побрел обратно…

09:20. Flash

В редакционном коридоре им встретился Вадик Зарипов, журналист холдинга, специализирующийся на криминальной хронике и происшествиях вроде «Попал под лошадь товарищ Бендер». Высокий красавец атлетического телосложения, непьющий и некурящий, сидящий на специальном спортивном питании, конченый зожник и убежденный холостяк – Вадик появлялся в редакции одним из первых, чуть позже радийщиков, но намного раньше печатников. Почти всегда был весел и общителен, потому что спал сном младенца, и не избегал возможности обменяться утром с коллегами парочкой новостей из жизни утконосов.

Но сегодня Сашка и Юля не были склонны к светским беседам. Саня, пожав приятелю руку, тут же устремился к курилке в конце коридора, а Юля, подставив щеку для поцелуя, виновато улыбнулась.

– Ребзя, у меня сегодня отличный кекс… – начал Вадик. Юля молча приложила палец к губам. Парень удивленно вскинул брови. – Чего? Вы уже завтракали?

Юля утвердительно сомкнула ресницы и пошла дальше.

– Ладно, один съем! – крикнул вслед Зарипов. – Жалеть будете!

Курящие сотрудники редакции облюбовали себе место для отдыха на площадке аварийной лестницы, попасть на которую можно было через дверь с электрозамком. Из радийщиков курил только Саня, поэтому ключ был лишь у него. Утром, после эфиров, он прятался на этой площадке от коллег и обычной утренней суеты, смотрел задумчиво в окно на набережную Миасса и очень раздражался, когда его одиночество нарушали. Сегодня за ним увязалась Юля, но, как ни странно, против ее компании он не возражал.

Саня закурил, прислонился к перилам, уставился в окно. Небо на севере Челябинска было затянуто традиционной «серой сранью» от электрометаллургического комбината.

– Пейзаж, достойный кисти Люцифера, – мрачно усмехнулся Саша. – Ты, случаем, не знаешь, Люцифер писал картины?

– А ты мне сигарету дашь? – напомнила Юля.

Саша протянул раскрытую пачку. Девушка дрожащими пальцами выудила сигаретку, Саша поднес зажигалку. Чиркнув, отвел зажигалку в сторону. Юля стала тянуться за огнем, как марионетка, вправо-влево.

– Никогда не тянись за зажигалкой, – с улыбкой молвил Саша. – Ты же леди.

– Какой дешевый прием. – Юля тем не менее последовала совету, выпрямилась и стала ждать, когда за ней поухаживают.

После трех-четырех затяжек она поплыла. Схватилась за перила и нагнулась вниз, к лестничному пролету.

– Ох ты ж блин…

– Нехорошо? – спросил Саша. – Выброси, а то блеванешь на мои новые штиблеты.

Юля отдала ему сигарету.

– Да, ты прав, не стоило даже пробовать.

С минуту они молча глядели друг на друга. Встревоженные мужчина и женщина, которых коллеги давно подозревали в интимной связи, сейчас пребывали в своих собственных думах. Саша стоял спиной к окну и не видел…

Он увидел лишь, как лицо Юли будто осветилось мощным прожектором. Так бывает, когда в пасмурный день солнце вдруг ненадолго выходит из-за туч. Но сегодня солнце никуда не уходило. Кто-то включил второе светило.

Юля перевела взгляд в окно. Саша тоже обернулся. Небесный «факел» уже погас, город вновь погрузился в исходный утренний полусмог.

В коридоре кто-то крикнул «вау!»

– Пойдем-ка. – Саша быстро затушил сигарету о край урны и потянул девушку за собой.

По коридору навстречу летел Вадик Зарипов. Не возбужденный, как можно было ожидать, но слегка на взводе.

– Вы это видели?!

– Да. Что это было?

Вадик заскочил в открытую дверь рекламного отдела. У больших панорамных окон, выходящих на юг, уже толпились коллеги.

Евгений Суслов-Градский тоже таращился в небо. Он не верил своим глазам. Хиросима/Нагасаки? Корабль пришельцев? Крылатая ракета?

Минуту назад у него за спиной на перекрестке Свердловского и Труда громко поцеловались две иномарки – точнее, одна поцеловала другую в зад. Оба водителя были ослеплены вспышкой. Звук удара был резкий и неприятный, но Евгений не обратил на него внимания. Он неотрывно смотрел на курчавый белый шлейф в небесах.

– Охренеть, – сказал стоявший рядом мужичок в толстой куртке и меховой шапке. – Нас бомбят?

– Нас бомбят, а мы крепчаем, – пробормотал Женя.

09:20. Лифт

На четвертом этаже лифт заскрипел. Моргнул свет.

– Опять, – фыркнула Аня. – Мы когда-нибудь застрянем!

– Заявку вчера отправили, – буркнула мама, не отрываясь от смартфона. – Ждем.

– Ждем, жрем и…

Лифт издал отчаянный визг, вздрогнул… и остановился.

Свет померк, кабина погрузилась в голубоватый полумрак.

– Бля! – воскликнула девочка.

Ирина ничего не ответила. Ей, конечно, не нравилось, что дочь стала использовать резкие словечки для выражения эмоций (наверняка от папаши нахваталась), но выговаривать ей сейчас не стала, потому что и сама была готова перейти на мать-перемать. Торопясь на деловую встречу, она сделала поправку на дорожные условия, но совсем забыла, что лифт в их подъезде мог в любой момент выкинуть какой-нибудь гадкий фортель. И это у них называется дом высокой культуры быта? За что мы такие деньги управляющей компании отстегиваем?!

Ирина закусила губу. К горлу подбиралась паника. До сего дня ей не выпадало случая проверить, страдает ли она клаустрофобией. Вдруг окажется, что страдает?

– Звони по телефону, – сказала девочка, – тут аварийная кнопка никогда не работала.

– Я помню!

Аня включила фонарик, подсветила стенд с информацией. Но Ирина замешкалась.

– Ну, чего ты, мам?

– Глухо. Связи нет.

– Ни одной палки?

– Да какие палки, просто «нет сети»!

– Зашибись. – Аня с шумным выдохом прислонилась к стене. Ирина нажимала на все кнопки лифтовой панели, включая вызов диспетчера и открывание дверей. Бесполезно, лифт был при смерти.

– Проверь свой телефон.

Аня нехотя вынула гаджет из нагрудного кармана куртки, вывела из спящего режима и тут же отвернула дисплеем от мамы. На экране блокировки у нее красовался парень с голым торсом – актер Тейлор Лотнер из «Сумерек». Джейкоб ей нравился больше, чем Эдвард, потому что Паттинсон под толстым слоем грима был похож не на романтического героя, а на какого-то больного маньяка. А еще Анька все время думала, как же они с Кристен Стюарт занимались сексом, ведь у вампиров не работает кровоснабжение, и у Эдварда мог встать только с домкратом…

– Ну, что там? – поторопила мама.

– То же самое! Говорила, надо было у разных операторов симки брать!

– Да какая теперь…

Ирина не закончила. Свет погас полностью. Девушки оказались в плену тьмы.

– Ой, – сказала дочка.

– Бля, – сказала мама.

На несколько мгновений воцарилась полная тишина. Вскоре где-то с верхних площадок донеслись шевеления, бормотание и шум открываемых-закрываемых квартирных дверей. Похоже, какая-то авария случилась во всем подъезде.

Впрочем, пленницам легче от этого не стало.

– Блин. – Аня протянула руку, чтобы нащупать маму. Их ладони встретились, мама сжала руку дочки так крепко, будто пыталась вытащить ее из пропасти. Кому из них было сейчас страшнее – большой вопрос. И обе почему-то не догадались включить фонарики или хотя бы активировать дисплеи смартфонов.

На площадке, где остановился лифт, почти у самых дверей, что-то грохнуло. Аня тихо вскрикнула.

– Чщщ, – прошептала Ирина.

И вновь полная тишина. Десять секунд, двадцать, минута…

…и случилось то, чего Аня не испытывала никогда в жизни. Почти как в тот раз, только хуже…

Однажды они с папой и мамой попали в страшную грозу. Возвращались с озера домой, уставшие и счастливые. Папа включил «Dire Straits», мама начала гундеть, что на трассе надо слушать что-нибудь пободрее. Они долго препирались, по очереди нажимая кнопки на магнитоле в поисках веселой радиостанции, а потом небо вдруг затянулось темно-серой пеленой. Еще на Аргаяше было солнечно, а уже на Ишалино, через какие-то десять километров, началась сумеречная зона. В лобовое стекло бил ливень, дворники не успевали раскидывать воду, машину вело вправо от сильного бокового ветра. А потом ударили громы и молнии…

Било громко и страшно. Ане тогда едва исполнилось семь лет, и она еще верила в Деда Мороза, боялась бабайку под диваном и знала: когда с неба лупят молнии и громы – это боженька сердится на них, грешных (не сказать, что Аня вообще верила в существование высших сил, но бабушка по маминой линии была очень набожной и время от времени затягивала страшные песни о геенне огненной). В общем, гроза вызывала у нее суеверный ужас, и если мама или папа во время грозы были не дома, а на работе или где-нибудь еще, Аня начинала обрывать телефон. Она боялась, что гроза убьет ее родителей.

В тот день, в попавшей в грозу машине на трассе между Ишалино и Абдырова, девочка поняла, что гром может убить разом всех троих. Папа припарковался на обочине недалеко от автозаправочной станции. Вода лилась сплошной стеной, била в крышу автомобиля, била в землю. Самый страшный громовой раскат, от которого Аня подпрыгнула и завизжала, раздался над их головами в тот момент, когда стало казаться, что пик миновал и теперь будет просто лить дождь, самый обычный дождь. Это был контрольный выстрел. Аню долго успокаивали.

…Сейчас, в лифте, ей показалось, что на дом рухнул гигантский транспортный самолет. Или в подъезде взорвалась бомба. И сейчас они точно умрут.

Лифт задрожал, словно сведенный судорогой. В подъезде кто-то закричал, раздался звон битого стекла. Неистовый грохот, словно барабаны из преисподней, сотряс кабину, гул проник в каждую клеточку тела, проник в голову, в разум. Их большой шестнадцатиэтажный дом будто оказался в пасти гигантского чудовища, которое вот-вот сомкнет зубы.

Аня сползла по стенке в угол кабины.

– Мама…

Их руки разомкнулись.

Ирина не издала ни звука.

Memento
Макс Шилов, писатель, 2023 г.

…Длань небесная дотянулась до Челябинска – унылого, серого и скучного города, жители которого окончательно уверовали в свою никчемность и перестали уповать на лучшую долю. Здесь не могло произойти ничего яркого и значительного, потому что… потому что не могло. Так сложилось исторически.

Почему эта каменная глыба размером с пятиэтажную хрущевку, миллиарды лет скитавшаяся по просторам Вселенной, выбрала именно нас? Не Токио, не Вашингтон (о, сколько радости сердцу русскому принесло бы прямое попадание в Капитолийский холм!) и даже не Москву (в российской глубинке опять же возрадовались бы, попади эта хрень по Кутузовскому проспекту), а выбрала нас, скромных южноуральских тружеников – металлургов, машиностроителей, кузнецов и пахарей? Чем мы пред небом провинились? Мы же вели себя тихо, правильно голосовали, колебались вместе с генеральной линией и вообще звезд с неба не хватали. Опорный край державы, базис, закрома сытные и конюшни авгиевы…

А вот ловите звезду в штаны. Последнее вселенское предупреждение.

Тысячи раз уж были озвучены варианты, при которых мы могли не встретить рассвет 16 февраля 2013 года. И об идеальном угле вхождения в атмосферу говорили – будь угол чуть прямее, нас бы «зачистило» сильнее, чем Хиросиму, – и о чудесном падении крупных останков в безлюдной местности, прямо в озеро (многие до сих пор полны сомнений: идеальная круглая дырка во льду – уж не рукотворная ли? никто ведь не видел момента падения камня в воду), и вообще, ребята, мы родились во второй раз… Родились, чтобы снова если не умереть, то вернуться в глубокую спячку.

Было страшно. Было громко. Рухнуло и помялось всё, что могло рухнуть и помяться: бумажные стены «Уральской молнии», кирпичная стена цинкового завода, тысячи окон взорвались стекольной шрапнелью, сотовая связь легла… да что я вам рассказываю, мы все пережили тот день одинаково, и воспоминания о нем сейчас вызывают скорее зевоту, чем ностальгию.

Мы боимся недолго. Такова человеческая природа. Увидев на дороге жуткую аварию и черные мешки вокруг, мы инстинктивно сбрасываем скорость, крестимся и молимся: «Чур меня!», – но уже за следующим поворотом утапливаем педаль газа в пол. И так – до следующей аварии. Чужой, разумеется.

Армагеддон миновал. Окна застеклили, «Молнию» подрихтовали, цинковый завод… да и хрен бы с ним, с цинковым, мало ли у нас таких вонючек, вынести бы всех, к черту, за сто первый километр. Царапинки затянулись, все живы, расходимся. У нас много других, более серьезных проблем: транспорт, дороги, канализация течет, Миасс в говне, судью на мыло, чиновников на гильотину.

Так было и так будет. И ничего невероятного у нас больше не произойдет. Рылом не вышли. Даже длань небесная оказалась бессильна.

09:25. Чебаркуль

Гриша Игнатьич тоже не видел, что там упало в озеро и падало ли оно вообще. Когда вспыхнуло второе солнце, он зажмурился и не размыкал век ровно до того момента, когда до земли долетела ударная волна. Тут он и вовсе рухнул на колени, перепуганный как заяц, и закрыл лицо руками; затем, вспомнив, как учили еще в школе на уроках по военной подготовке, лег на пузо, почти зарылся в снег и затаил дыхание, ожидая ядерного урагана, разметающего всё на своем пути.

Урагана не последовало. Что-то где-то содрогнулось, лопнуло, хлюпнуло и внезапно стихло. Гриша повалялся немного в снегу, почувствовал, что стало неприятно холодно, и с кряхтеньем поднялся. Родная Чебара улыбалась обычной зимней утренней улыбкой.

– И чего такое? – сказал вслух старик.

Поначалу он подумал, что взорвался и загорелся литейно-механический завод. Там всякого намешано, в этом градообразующем заводе, чего бы ему не взорваться. Но нет, не похоже, чтобы город накрыло промышленной катастрофой, вроде все тихо. А вот след в небе очень похож на инверсию от падающей ракеты. Никак НАТО ебануло? Вот ведь неймется паразитам! И чего они к нам все время лезут, Саддама им в анус…

Игнатьич обернулся к озеру. Рыбаки уже не рыбачили, сбились в стайку и что-то обсуждают. Палатка Юрца-подлеца притулилась рядом с островом, подальше от остальных рыбаков. Ее было видно издалека – такая же пестрая и нелепая, как ее хозяин. Живой хоть? Запросто ведь мог накидаться вечером и уснуть, а с газовой горелкой ночью и до демона Азраила рукой подать.

Гриша вернулся в дом, чтобы вскипятить чаю для термоса. Переобуться в валенки тоже не помешает. Рыбацкие тропы на озере исхожены, но ноги у старика уже не те, чтобы разгуливать по льду как по проспекту.

Он не раздумывал, надо ли ему выходить на озеро. Он действовал неосознанно, просто почувствовал, что должен там быть. Шаманы с бубнами могли бы найти объяснение этому внезапному порыву, но Игнатьич столько на свете прожил, что давно сам себе шаман – как Марат Башаров, надышавшийся от этих бесов на «Битве экстрасенсов» столько всякой гадости, что сам запросто может покойников оживлять.

Юрца проведать надо, вот в чем дело. Хоть и непутевый он, а все-таки живой человек, не совсем пропащий и совсем не чужой. Пусть не один он там, другие мужики рядом, а Юрца никто тут не любит, поэтому он подальше от них и бурит. Уснет, помрет – никто не хватится. Нехорошо это.