Текст книги "Ундервуд"

Глава 2

Анита слишком быстро повзрослела – это заметили все без исключения. Только что она бегала по траве и ловила бабочек, и уже в следующий момент перед потрясенными родственниками вдруг предстала девушка. Чувствительная, ранимая – и совершенно никому не понятная. Родителей, правда, не сильно беспокоила ее любовь к одиночеству. Возраст, с пониманием вздыхали они, ничего не попишешь. Мол, подождите пару лет, и все встанет на свои места, а пока просто не приставайте к ней. Так юная красотка, на которую засматривались все местные парни, оказалась предоставленной самой себе. Нельзя сказать, что ей это очень нравилось, однако и раздражения не вызывало – она давно поняла, что в отношениях между людьми не бывает абсолютного понимания, и предпочитала довольствоваться малым. Впрочем, со временем ей стало ясно, что предоставленная ей свобода была чем-то гораздо большим, нежели просто уступка со стороны родственников. Глядя на своих ровесниц, которые были вынуждены соблюдать огромное количество условностей, чтобы соответствовать ожиданиям окружающих, она со временем осознала, насколько ей повезло. В свободное от учебы время она могла делать все, что ей заблагорассудится. Возможно, другая на ее месте утратила бы чувство реальности, ведь семнадцать лет – это тот возраст, когда совершаются первые ошибки, влияющую на всю дальнейшую жизнь. Но у Аниты было свое понимание свободы. Литература, живопись – украдкой наблюдая за своей дочерью, отец удивлялся, откуда в его малышке такое ярко выраженное стремление к прекрасному. Сам он никогда не интересовался ни прозой, ни поэзией, ни, тем более, изобразительным искусством. И он совершенно не понимал раздражения, которое увлечения дочери вызывали в его жене.

– Ну, что ты опять дергаешься? – ворчал он, с недовольством поглядывая на супругу. – Радоваться нужно, а ты…

– Да радуюсь я, радуюсь.

Женщина, несмотря на попытки сдерживаться, тем не менее, производила не самое приятное впечатление – нахмуренные брови и складки на лбу делали ее старше, хотя на деле ей едва ли было больше тридцати пяти.

– Лаура, я же вижу, как ты изменилась за последний год. И, поверь мне, это заметно не только мне. Накануне ко мне подходил Кристофер и спрашивал, все ли у тебя в порядке.

– Кто?

– Мой брат.

– Аа… И что ты ему ответил?

– Что ты просто устала.

– Вот видишь, какой ты у меня умный.

Почувствовав в голосе жены издевку, мужчина поднялся из кресла и, подойдя к ней, обнял с нежностью.

– Ну, что происходит? Расскажи мне. Раньше у нас не было друг от друга секретов. Если я в чем-то провинился перед тобой…

– Дело не в тебе, – мягко освободившись, она подошла к камину и несколько секунд смотрела на огонь. – Скорее во мне. Извини, но мне сложно говорить об этом.

– Своим упорным молчанием ты только усугубляешь ситуацию.

Мужчина, всю свою жизнь проработавший в министерстве юстиции, всегда отличался выдержкой и рассудительностью, однако и черствым при этом не был. Вот и теперь насквозь канцелярская фраза в его исполнении приобрела оттенок какой-то внутрисемейной теплоты и искреннего участия. Лаура, проникнувшись этим ощущением, повернулась к супругу и заглянула ему в глаза.

– Это личное, понимаешь? Ты ведь знаешь историю моей семьи, она непростая. Это все мой отец. И мать. И дед. В общем, все постарались. Конечно, там была совершенно другая ситуация, но я ничего не могу с собой поделать. Когда я вижу, как она отдаляется от меня, во мне что-то происходит. Не знаю, как объяснить тебе это. Наверное, я просто боюсь повторения.

– Милая, – мужчина подошел к супруге и, крепко обняв ее, прижал к себе. – Я прекрасно понимаю тебя, даже не сомневайся в этом. Но ты права в том, что тогда была совсем другая ситуация. Война, ты знаешь, меняет всех. Но знаешь, что? Я обещаю тебе понаблюдать за Анитой. Запретить развиваться я ей, конечно, не могу – да и никогда не стал бы этого делать. Однако если я замечу, что она слишком увлекается, то лично вмешаюсь и верну ее с неба на землю. Договорились?

– Хорошо, милый, – Лаура положила голову на грудь мужу и закрыла глаза, как делала каждый раз, когда хотела почувствовать себя защищенной.

Наблюдая за родителями, которые напоминали ей поведением подростков, Анита усмехнулась, стараясь остаться при этом незамеченной. Ее сердце оставалось свободным от подобных чувств, и она искренне недоумевала, что могло заставить двух незнакомых прежде людей сблизиться настолько, чтобы завести детей и решиться терпеть друг друга на протяжении всей последующей жизни. Среди своих сверстников она была белой вороной: подруг у нее не было, а те немногочисленные парни, которых она удостаивала внимания, воспринимали ее исключительно как объект юношеских эротических фантазий. Нет, она не считала себя недоразвитой – напротив, девушка перечитала такое количество литературы на тему отношений между мужчиной и женщиной, что могла считать себя знатоком в этой сфере. Однако все ее знания ограничивались голой теорией, на практике же она была холодна, как замороженная рыба. Впрочем, ее нисколько не беспокоило такое положение вещей. Единственное, что доставляло ей дискомфорт, было ощущение пустоты, которое постоянно присутствовало в ее жизни. Но это относилось скорее к духовной части ее личности.

Попробовав себя в живописи, она пришла к выводу, что это на самом деле интересно, но требует слишком глубокого погружения при сравнительно небольшой отдаче. Преподаватели в один голос заявляли о том, что у нее был безусловный талант, однако нужно было поработать над усидчивостью. В каждой ее работе можно было увидеть как зачатки чего-то большого, так и стремление вывалить на холст слишком много и сразу. Когда количество незаконченных полотен, нуждавшихся в доработке, перевалило за сотню, Анита решила, что пора сделать перерыв, чтобы переосмыслить свое отношение к этому способу самовыражения. Аккуратно сложив все свои проекты в кладовой и прикрыв их парусиной, чтобы их никто случайно не повредил, она задумалась над тем, чем бы теперь занять свободное время, которого у нее было более чем достаточно. Все книги в домашней библиотеке, сюжет которых мог ее заинтересовать, девушка давно перечитала, и теперь всерьез задумалась о том, чтобы попытаться самой создать что-нибудь оригинальное. Не имея никакого опыта в этом деле, она достаточно трезво оценивала свои перспективы; но попытка не пытка, решила она, и, взяв в руки блокнот, присела возле окна, из которого лился мягкий свет. У нее не было ни малейшего представления о том, что именно она намеревалась писать, поэтому, подумав минуту-другую, она старательно вывела на заглавной странице «Дневник отсутствующих мыслей». На этом ее фантазия иссякла, и сколько ни пыталась девушка поймать разбегающиеся образы, у нее так ничего и не вышло. Наконец, она решила, что имеет полное право обвинить в своих неудачах не самого автора, а некачественные инструменты. Блокнот и карандаш тут же были отложены в сторону, и Анита отправилась в подвальное помещение дома, где, как она знала, среди старого хлама, которому был не один десяток лет, можно было найти много интересного. Она давно привыкла к самостоятельности и поэтому не стала беспокоить родителей расспросами.

Спустившись вниз, она в очередной раз поразилась пиетету, с которым люди относятся к старым вещам, которые, скорее всего, никогда им не пригодятся. Здесь можно было найти все – от линялых картин, которые, судя по всему, были написаны еще до ее рождения и теперь вряд ли представляли хоть какую-то ценность, до ее собственных игрушек. Взяв в руки куклу, одетую в цветастое платье, она попыталась понять, какие чувства та должна была вызывать в ней. Так ничего и не почувствовав, она небрежно бросила ее на место, подумав при этом, что, возможно, только что нашла первую тему для своего дневника. Что ж, усмехнулась девушка, возможно, весь этот хлам все же имеет какой-то смысл, хотя бы благодаря своей бессмысленности. Неожиданно Анита обратила внимание на стопку листов, перехваченную красной лентой. Заинтересовавшись, она потянулась за ней, но та лежала на самой верхней полке, и достать ее было не так-то легко. Оглядевшись вокруг себя в поисках какой-нибудь подставки, девушка, наконец, нашла деревянную коробку и, встав на нее, смогла дотянуться до своей цели. Однако оказалось, что бумага была покрыта толстым слоем пыли, и Анита, случайно вдохнув ее, громко чихнула. В тот же момент она потеряла равновесие и, взмахнув руками, грохнулась всем весом на пол. Пытаясь предотвратить падение, она машинально схватилась за колонну коробок, составленных друг на друга. Этого не следовало делать – неустойчивая конструкция, развалившись на части, накрыла собой Аниту, которая и без того отбила себе место пониже спины. Пытаясь выбраться из-под вороха старых вещей, среди которых попадались достаточно массивные предметы, девушка обнаружила, что знает гораздо большее количество ругательств, чем можно было предположить. Наконец, ей удалось освободиться, и она, охая и потирая ушибы, поднялась на ноги. Осмотрев разгром, который устроила, Анита, наконец, нашла причину всего этого и с раздраженным видом вытащила стопку бумаги. Стряхнув с нее остатки пыли, она прочитала: Идиллия, Конрад С., 1919.

– Хм, Конрад С., – задумчиво произнесла она вслух. – Так это дедушка что ли? Вот уж не ожидала.

В семье не принято было обсуждать отца ее матери, и, сколько она ни пыталась узнать о нем хоть что-нибудь, родители только отмахивались. Со временем у нее в голове сложился образ незнакомца, который совершил что-то настолько героическое, или, напротив, ужасное, что и столько лет спустя об этом предпочитают не говорить вслух. Поняв, что, возможно, ей в руки попал артефакт, который приоткроет завесу тайны, мучавшей ее с самого детства, Анита оглянулась и прислушалась, пытаясь определить, не привлек ли весь этот грохот внимания родителей. Но все было тихо, и она, успокоившись, отложила свою драгоценность в сторону, предположив, что, возможно, сможет найти еще что-то, относящееся к ее деду. Девушка оказалась права – в одной из коробок она обнаружила пишущую машинку и несколько запасных лент. Ей никогда прежде не приходилось иметь дело с подобными механизмами, но она рассудила, что в этом не должно быть ничего сложного, и, подхватив все свои находки, поднялась в свою комнату, стараясь ступать как можно тише. Впрочем, ей пришлось еще раз спуститься в подвал, чтобы привести там все в порядок. Помня о том, как мать относится к своему отцу, девушка решила, что не стоит нарываться на неприятности. Вернув все на место, она оглядела результаты своей работы и осталась довольна: если бы кому-то пришло в голову заглянуть сюда, он вряд ли обнаружил бы следы ее пребывания здесь. Чувствуя свою причастность к чему-то таинственному, Анита поторопилась к себе, чтобы заняться изучением обнаруженного материала.

Прежде чем приступить к чтению, она задвинула коробку с пишущей машинкой под кровать, чтобы ее не было видно со стороны, и, удобно устроившись на кровати, перевернула первый лист. То, что она обнаружила внутри, не было похоже ни на что из того, что она читала прежде. Правда, какая она есть, поразила девушку до глубины души еще и потому, что события, описанные Конрадом, имели к ней непосредственное отношение. Понимая, что проникла в святая святых чужих переживаний, и чувствуя себя почти преступницей, она, тем не менее, не могла заставить себя оторваться от чтения. Пожелтевшие от времени страницы рассказывали ей о том, как молодой человек, совсем недавно ставший отцом, превращается из наивного мечтателя в отравленного жизнью старика, пусть не снаружи, но внутри. Сцены насилия, которые были описаны без прикрас и как бы между прочим, заставили ее совершенно иначе взглянуть на события, о которых она знала только из периодической печати и учебников по истории. Увлекшись чтением, она не заметила, как стемнело, и очнулась, только когда в ее дверь постучали. Моментально спрятав листы под подушку, она отозвалась, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно:

– Войдите!

– Это я, – в дверном проеме показалась Лаура. – Опять ты со своими книжками?

– Да, увлеклась немного, – кивнула Анита. – Что-то случилось?

– Случился ужин. Все ждут только тебя.

– Да, конечно, извини.

Соскочив с кровати, девушка почувствовала головокружение – то ли от обилия новых впечатлений, то ли от слишком быстрой смены положения. Однако ей удалось быстро взять себя в руки, и, поцеловав мать в щеку, она спустилась вместе с ней в столовую. Только усевшись за стол, она поняла, как сильно проголодалась. Пока все неторопливо ковырялись в своих тарелках, она быстро проглотила все, что было на тарелках, и откинулась на спинку стула.

– Потрясающе вкусно! Давно не получала такого удовольствия от еды!

– Благодарю, – похоже, мать была смущена похвалой. – Я давно не стояла у плиты, но сегодня наша кухарка отпросилась по личному делу. Что, правда, хорошо получилось?

– Не то слово! – совершенно искренне отозвалась Анита.

Следующие несколько минут все молчали. Отец всем своим видом постарался выразить согласие с озвученной оценкой кулинарных способностей жены, в то время как та, довольно улыбаясь, похоже, всерьез задумалась о том, что стоило бы и впредь чаще бывать на кухне. Девушке совершенно не хотелось портить такой момент неудобными расспросами о своем предке, но ей не терпелось узнать, каким он был на самом деле. Поэтому она решила начать издалека.

– Мама, скажи, а когда ты была в моем возрасте, вы так же собирались все вместе за столом?

– Да, конечно, – Лаура, похоже, была расположена к разговору. – Как иначе?

– И о чем вы разговаривали? Я об этом спрашиваю, потому что мне интересно, насколько с тех пор все изменилось.

– Ни о чем особенном, – женщина неопределенно пожала плечами. – Ты говоришь так, словно я из каменного века. Мама рассказывала о последних сплетнях, дедушка по большей части слушал, но иногда описывал какие-нибудь интересные случаи из своей практики. Ты ведь знаешь, что он был врачом.

– Что, прямо во всех подробностях? – Анита театрально округлила глаза.

– Нет, конечно, глупая, – рассмеялась Лаура. – Только о том, о чем можно говорить, сидя за обеденным столом.

– А твой отец что говорил? – с самым невинным видом спросила девушка, стараясь не смотреть матери в глаза.

Она ожидала, что та, по своему обыкновению, замкнется в себе или переведет разговор на другую тему. Однако, похоже, в этот день ей определенно везло – мать нисколько не обиделась на бестактный вопрос.

– Ничего не говорил, – она грустно покачала головой. – Мы вообще мало общались с ним. А потом его не стало.

Анита понимала, что, продолжая этот разговор, она рисковала вызвать у матери вспышку гнева, поэтому старательно подбирала слова.

– Но ты помнишь то время, когда он еще был жив? Прости, если я лезу не в свое дело. Не хочешь отвечать на мои вопросы – так и скажи: я тут же замолчу.

– Нет, почему же, – Лаура на секунду задумалась, словно пыталась заглянуть в прошлое. – Никакой тайны в этом нет. Я на самом деле отца практически не помню. Видишь ли, он ушел воевать, когда мне было всего три или четыре года, а когда вернулся, то прожил очень недолго. Не обижайся на меня, но я на самом деле мало что могу тебе сказать по этому поводу. У меня тогда были другие интересы: куклы, ленты, сказки – обо всем, что произошло, я узнала намного позже. К тому же я долгое время прожила у наших родственников в Труро.

– Но ты мне об этом ничего не станешь рассказывать, верно? – девушка заглянула матери в глаза. – Можешь не отвечать, я все прекрасно понимаю. Не стоит ворошить прошлое. Я люблю тебя, мамочка. Еще раз благодарю за ужин – он был великолепен! Вы не станете возражать, если я поднимусь к себе?

– Конечно, милая, иди, – женщина кивнула дочери и, подставив щеку для поцелуя, улыбнулась.

Как только девушка убежала наверх, она вопросительно взглянула на мужа:

– Считаешь, что я не права?

– Это твое дело, – отозвался тот. – Я не могу диктовать тебе, что и кому рассказывать.

Лаура машинально кивнула и погрузилась в собственные мысли. Остаток ужина прошел в тишине.

Тем временем Анита уже сидела на своей кровати и, поджав под себя ноги, жадно читала то, о чем ее мать не желала говорить. Возможно, она и сама многого не знала. Девушка не была уверена в том, что она читала эту исповедь, иначе Лаура никогда не оставила бы ее в свободном доступе. Дело в том, что произведение предоставляло возможность четко проследить путь от первопричины до следствия, и она уже успела это почувствовать. По мере продвижения Анита все больше понимала нежелание матери обсуждать эту тему. В эту ночь она так и не ложилась спать. Она никогда прежде не ощущала такого погружения. Возможно, это было следствием того, что содержание имело к ней и ее семье самое непосредственное отношение, однако ей казалось, что дело в чем-то другом. Что именно заставляло ее так четко представлять себе образ мужчины, которого она ни разу не видела, пока оставалось для нее загадкой.

Утро застало Аниту врасплох – дочитав дневник до конца, она потерла глаза и с удивлением обнаружила, что за окном было уже совсем светло. Тем не менее, в доме никто не вставал так рано, поэтому она решила, что может позволить себе не торопиться и попытаться осмыслить до конца то, что ей удалось узнать. Дед был безумцем, в этом не было никаких сомнений, но оставалось неясным, что именно стало причиной его сумасшествия. Несмотря на свой юный возраст, девушка в силу семейной традиции уже имела некоторое представление о медицине и, в особенности, психологии. И ей трудно было поверить в то, что солдат, вернувшийся с войны целым и невредимым, довел себя до нервного истощения уже после того, как пришел в себя. Можно было, конечно, допустить, что болезнь все это время дремала где-то глубоко – или он старательно скрывал свой недуг от остальных, пока мог себя контролировать. Но и этот вариант был не совсем корректен, особенно если учитывать, что все это время под одной крышей с ним находился опытный медик с многолетним опытом работы. Нет, здесь было что-то другое. Но что? Анита попыталась представить себе обстановку, которая царила в послевоенной Европе, что было совсем не сложно, ведь очередной конфликт мирового масштаба, свидетельницей которого она стала, рисовал свою уродливую картину со свежими, еще кровоточащими ранами крупными мазками, не жалея красок. Но этого было мало – как могла семнадцатилетняя девчонка, еще вчера игравшая с куклами, понять чувства человека, вернувшийся из ада в мир людей? Нужно было что-то большее, чем простое желание.

Неожиданно Анита вспомнила о пишущей машинке, стоявшей под кроватью. Конрад писал, что нацарапал на ней свое имя – как раз рядом с таинственными инициалами, автора которых, скорее всего, никто уже не узнает. Подойдя к двери, девушка прислушалась, но снаружи было тихо. Тем не менее, она на всякий случай подперла ее изнутри стулом, чтобы никто не мог зайти в комнату без приглашения. Она уже делала так прежде, и отец списывал такие ее поступки на глупое стремление противопоставлять себя всему миру, свойственное многим подросткам, так что опасности, что родные заподозрят ее в чем-то, практически не было. Вытащив машинку из коробки, девушка в первую очередь с замиранием сердца провела рукой по ее боковой поверхности – там, где, как уверял ее дед, можно было нащупать его подпись. Когда она там действительно оказалась, Анита едва не вскрикнула от радости, но вовремя сдержалась. Конечно, это не значило, теперь можно было принимать за чистую монету абсолютно всему, что она прочитала, однако первый шаг к установлению доверительных отношений между ней и Конрадом был сделан.

В следующие полчаса девушка успела протереть от пыли весь механизм – как внутри, так и снаружи, и даже без чьей-либо помощи сменила ленту, хотя прежде никогда не имела дела ни с чем подобным. При этом Анита почему-то была уверена в том, что, во-первых, она обязательно продолжит труд своего деда, и, во-вторых, об этом не должны знать ни отец, ни, тем более, мать. Решение воспользоваться представившейся возможностью пришло само собой, словно другого варианта и быть не могло.

– Пусть это будет нашим с тобой секретом, хорошо? – вдруг обратилась она к Конраду, словно тот мог ее слышать. – Я не обижу твою Ундину, можешь быть в этом уверен.

Достав из коробки чистые листы, которые, хоть и пролежали там почти тридцать лет, все же были вполне пригодными, девушка вставила один из них в машинку и, неуверенно нажимая на кнопки, напечатала:

Идиллия, Часть вторая

Анита

1947

У меня очень странное ощущение. Будто вдруг получила в наследство чужой дом и теперь копаюсь в старых вещах прежних хозяев. И противно, и любопытно одновременно. С одной стороны, я понимаю, что рано или поздно что-то придется вынести на помойку, но имею ли я право на это? С юридической точки зрения – да. Но остается еще моральная сторона вопроса. И вот я оставляю все, как есть, и наращиваю дополнительный объем хлама – теперь уже моего собственного. Он совершенно иной, и мне, скорее всего, странно будет наблюдать за тем, как совершенно несочетающиеся вещи дополняют друг друга, смешиваясь и образуя странную, сумасшедшую палитру. Ну, вот, я употребила это слово, хотя обещала себе не делать этого. Прости, Конрад. Мне на самом деле хотелось бы сейчас видеть тебя рядом – пусть ты превратился бы к этому моменту в древность, и у тебя из носа торчали бы волосы. Но мне было бы интересно расспросить тебя о многом. Действительно ли люди убивали друг друга по тем же причинам, что и теперь? А любовь? Она была иная? И как вы умудрялись сочетать эти два чувства – желание любить и потребность убивать? У нынешних людей это прекрасно получается. Дошло до того, что многие оправдывают второе первым – и наоборот.

Знаешь, мне кажется, что как раз сейчас, когда я пишу все это, ты размышляешь о том, принять ли меня или вышвырнуть из своего мира. Вот, я записала эту мысль, и ты, скорее всего, удивился. Мне отчаянно нужен кто-то, кто мог бы не только слушать, как считает мой отец, но и друг, способный дать мне что-то новое, о чем я пока понятия не имею. Захочешь ли ты стать таким другом? Я уверена в том, что у тебя есть то, что мне необходимо. И что ты расскажешь о том, что это такое.

Очень не хочется, чтобы эта часть дневника стала оправданием моего существования. Тебе ведь знакомо это чувство, верно? Было бы обидно, если бы в тексте то там, то здесь встречались фразы типа «простите за сопли, но я девочка – и мне можно». Поэтому если она должна быть, эта фраза, то я запишу ее один раз и в самом начале, чтобы никогда больше не повторять. Вообще, я верю в то, что каждое слово имеет смысл и может рассказать о человеке лучше любого поступка. И если кому-то нужно вывалить на бумагу всех тех розовых щеночков и котят, что скачут у него внутри, то и пожалуйста – значит, в реальной жизни их будет меньше. Будем считать это знакомством, хорошо? Я вернусь.

Я так долго спала, что не сразу сообразила, что происходит. Мое ожидание слишком затянулось, и то, что кому-то пришло в голову прервать его, сначала даже меня немного рассердило. Однако как только до меня дошло, что я снова в игре, настроение изменилось. В первый момент я подумала, что Конрад наконец-то вернулся, но нет – передо мной была совершенно незнакомая девушка. Впрочем, все прояснилось достаточно быстро. Внучка – это даже интересно. Я вдруг почувствовала себя настоящей старухой на фоне этого ребенка. Грустно.

Я снова Ундина, ну, разве это не чудо? Комната, в которой я находилась, конечно, не могла идти ни в какое сравнение с той уютной каморкой, которая раньше служила рабочим кабинетом моему прежнему хозяину, но, думаю, и в ней можно будет разглядеть какие-то преимущества. Здесь светло и просторно, кроме того, судя по всему, девчушка также не горит желанием пускать кого-то в свой внутренний мир. Значит, начинается новая эпопея секретной жизни, в которой будем только я и она. Вряд ли кто-то из людей сможет в полной мере прочувствовать то единение, которое наступает между пишущей машинкой и автором. То, что испытываете вы по отношению к любимому человеку, лишь малая толика нашей близости. Между нами нет секретов – никому из нас не приходит в голову поворачиваться друг к другу той стороной, которую он считает наиболее выигрышной. Наверное, это один из редких случаев, когда уродство демонстрируется открыто и не вызывает отторжения ни у одной из сторон. Скажу больше, я воспринимаю свое участие в писательском процессе не иначе как спасительную миссию. Кто знает, на что мог бы решиться человек, у которого нет возможности выплеснуть всю свою внутреннюю грязь перед тем, как выйти к себе подобным. Кого-то эта грязь затягивает, как болото, и это тоже правильно. Так произошло с Конрадом, который, как мне кажется, разобрался в себе и решил, что лучший подарок, который он сможет сделать своей семье, это просто исчезнуть. Жестоко, но справедливо. Это боль, которую причиняет хирург во имя спасения пациента. Я верю, что если бы у каждого человека было по пишущей машинке, то мир был бы светлее. К сожалению, эти мои мысли навсегда останутся при мне.

Мне интересно, какими станут наши отношения с Анитой. Она создает впечатление милой девушки, но кто знает, что творится у нее в голове? Судя по написанному, она и сама этого не знает. Мне показалось, что ей чего-то не хватает, однако я не уверена, что во всем мире найдется подросток, полностью удовлетворенный своей жизнью. Это свойство человеческой натуры всегда забавляло меня – вы всегда недовольны, и продвижение по социальной лестнице только видоизменяет ваши проблемы. Рабочий в угольной шахте переживает по поводу нехватки денег, но стоит ему их дать в достаточном количестве, как он тут же найдет себе новый повод для самобичевания, который будет зависеть теперь уже от уровня его развития и образованности. Поэты страдают из-за несправедливости действительности, в которой они живут, управленцы, возможно, переживают из-за лишнего веса и боятся лишиться привычной жизни, дворники видят в людях неиссякаемые источники мусора, хотя, напротив, стоило бы воспринимать их как работодателей. Действительно, что бы они делали, если бы не было тех, кто обеспечивает занятостью таких как они? Вы можете возразить, мол, тогда вчерашние дворники нашли бы себе другое применение – возможно, более достойное. Не соглашусь. Во-первых, я не вижу ничего зазорного в подобной деятельности. А во-вторых, идея всеобщего равенства настолько несостоятельна, что о ней и говорить не стоит. Я убежденная фаталистка в отношении людских судеб. Если тебе суждено стать дворником, то ты им обязательно станешь.

Анита хочет что-то сказать мне, я это чувствую. Но пока не может. Интересно, почему? Не может сформировать мысль? Или желание не соответствует возможности? Не уверена, что у нее достаточно жизненного опыта для того чтобы выдать что-либо достойное внимания. Но будем надеяться, что она избавит меня от банальностей.