Текст книги "Сага о старом грузовике. Часть 1"

– Пашенька, ты тут?

С трудом вынырнув из забытья, Пашка никак не мог сообразить – это сон или не сон.

– Павлуша?

На мгновение ему показалось, что он маленький мальчик и мама зовёт его домой. Так звала его в детстве только она. Ночь была лунной и безоблачной, а под самым потолком с двух противоположных сторон были проделаны специальные вентиляционные отверстия, и потому он сумел разглядеть Машу, ощупывающую пол снизу, возле двери.

– Да здесь я! Здесь, наверху. Что тебе в комнате не спится? – спросонья он был зол на весь мир. – Ну и чего ты сюда-то припёрлась?

– Мне страшно там одной. Я боюсь, – вот теперь это точно был маленький и напуганный ребёнок.

– Ладно, устраивайся. Только, извини, я очень устал и жутко хочу спать.

Сюрреализм был полнейший, но прикрыв глаза, Пашка попытался снова заснуть. Уже сквозь полудрёму он расслышал какой-то шорох и возню. Но когда она оказалась рядом с ним и, приподняв край пледа, подобралась к нему вплотную, сон мгновенно куда-то улетучился. Боже! Она всё с себя сняла!

– Я не могу… Когда я кинул гранату, она была ещё жива… Понимаешь? Её ещё можно было спасти. Хотя… Нет, вряд ли. Но этот взгляд не даёт мне покоя до сих пор…

– Бедненький… А она красивой была? – Маша гладила его волосы, перебирая их между пальцами.

– Не знаю, – Пашка, закинув руки за голову, лежал на спине, не шевелясь и уставившись в одну точку.

Когда она прижалась к нему всем телом, дрожа от холода, он попытался отодвинуться, но дальше была стенка – холодная и шершавая.

– Ты что, боишься меня? Дурачок… Я же тебе не сделаю больно – только приятно.

– Я не могу, – и хриплым, абсолютно чужим голосом он начал рассказывать, выдавливая из себя отдельные слова.

– То есть как это – не знаешь?

– Просто она была там одна, а нас очень много… Нам было по восемнадцать-двадцать – самый пик гормонального взрыва, а ей тридцать девять. Теперь я жив, а она – нет.

– А ты попробуй попросить у неё прощения. Ну, чтобы она отпустила тебя, – Маша произнесла это с серьёзной наивностью школьницы, отвечающей у доски невыученный урок.

– Ты серьёзно? – Пашка даже дёрнулся, попытавшись сесть, но она не позволила.

– Абсолютно! Чего ты пурхаешься? Лежи, отдыхай…

– Так это надо в церковь идти, а я к этому делу равнодушен. Совсем. Если матушка моя все посты соблюдает, молитвы всякие читает, то я вообще никак.

– Да причём тут религия? Просто, когда в следующий раз она появится, ты ей скажи, что, мол, отпусти меня…

И Маша опять начала гладить его волосы, потом плечи, грудь и ещё ниже. Пашка не сопротивлялся, но и должного эффекта тоже пока не появлялось. Его мужское начало никак не хотело реагировать на откровенные позывы. Минут через пятнадцать беспрерывных ласк, Маша наконец оставила сие бесполезное занятие и обессиленно затихла, вытянувшись во весь свой небольшой рост, а через некоторое время и вовсе захрапела.

Под утро Пашка решил выбраться из сарая покурить. Курить на сеновале – это форменное самоубийство. Отыскав в своей одежде пачку, он с сожалением обнаружил, что последние две сигареты превратились в труху: оказывается, он на них спал. Пришлось доставать те, что купила ему Маша. Посмотрев на неё и немного послушав, как она забавно похрапывает, он потихоньку открыл скрипучую дверь. По степени освещённости вокруг, он примерно определил, что время было уже где-то около четырёх. Достав из кармана свои командирские часы и застёгивая ремешок, определил уже точно. Ну надо же, почти не ошибся – четыре часа семнадцать минут. Откуда у него взялась эта привычка – чётко фиксировать время в преддверии любого мало-мальски значимого события – он уже и сам не знал. «Вот и эта женщина тоже уйдёт из моей жизни, как и все остальные, – с привычной горечью думал он. – Ну за что мне такое наказание? Что я сделал в этой жизни не так? Ах, если бы можно было всё вернуть назад – детство, юность, армию, наконец… Нет, во-первых, это невозможно, а во-вторых – если бы не Зина, то я тоже, скорее всего, был бы мёртв. Видимо, судьба всё-таки наказала меня – знать бы только за что». Спать уже не хотелось, и он решил сходить посмотреть агрегат, который эта странная женщина, скорее всего, всё-таки купила.

Внешний осмотр сразу выявил один неприятный момент – переднее правое колесо было спущено и находилось в таком виде, судя по трещинам на резине, довольно долго. Значит, придётся менять на запаску, коль таковая́ имеется, или же всё равно снимать и долго-долго лупить по нему кувалдой, прежде чем накачивать, превращая профиль резины из грушевидного в обычный. Кардан был на месте, что было весьма неплохо – меньше будет в дороге проблем с задним мостом. Вылезая из-под машины, Пашка стукнулся головой – это была его извечная проблема – и только тогда обнаружил, что забыл надеть кепку. Придя обратно к сеновалу за своей старой бейсболкой, он с удивлением обнаружил, что, Маша уже не спит. Когда он открыл дверь, она уже заканчивала процесс облачения.

– Привет. Ты чего не спишь? – Пашке было жутко стыдно за сегодняшнюю ночь, и он старался не смотреть на Машу.

– А нечего было шастать туда-сюда. Ты слышал, как эта падла скрипит? – со смехом ответила она и вдруг, шагнув вперёд, закинула руки ему на плечи, а потом поцеловала в губы. – Привет, что ли…

– Маша, я хотел сказать… Понимаешь… Мне очень неудобно и…

– Не говори ничего, – она положила ему на губы свою ладошку, – не надо. Всякое в жизни бывает, мы справимся.

– Мы…? – от удивления у него не нашлось больше никаких слов.

– Ну, конечно же! Ты же ведь не сбежал от меня, когда я начала храпеть. От меня все мужики сбегают после первой же ночи.

– Машуня… – он поцеловал её руку, а потом наклонился чтобы…

– Ах, вот, вы где! А я-то вас обыскался! Думаю, и гдей-то моя Марья Андревна запропастилась? Добрева утречка, – Григорий Иванович лукаво подмигнул Пашке, а потом из-за спины Маши показал ему большой палец. Они и не заметили даже, откуда он появился. – Пойдёмте тогда завтракать, что ли?

Старые автомобили Пашка всё-таки любил. Было в них что-то такое, что заставляло его часами ковыряться в железках, ни о чём другом даже не вспоминая. Мужики на работе только пальцем у виска крутили ему вослед, глядя на то, как он натирает свой старенький ГАЗ-52. «Что ты его всё канифолишь? Ты его ещё в зад поцелуй! Всё равно не сегодня-завтра этот хлам на помойку отправят или в металлолом». Пашка отмалчивался, в редких случаях огрызался, и то в основном на дежурного механика. За всё время работы он сорвался только один раз – когда гориллоподобный слесарь по прозвищу Урядник сначала плюнул ему под ноги и пнул колесо, а потом вечером, нажравшись до поросячьего визга, начал приставать к молоденькой уборщице. Пашка, расстроенный ещё дневным инцидентом, врезал ему в челюсть с ноги так, что тот оказался на полу и долго не мог подняться. После тщательного расследования начальник гаража и его зам, пришли к выводу, что Пашка был абсолютно прав. Портос только поинтересовался, где он так намастрячился бить ногами, на что Пашка ответил коротко и ясно: «В Афгане». После того случая Галя, если правильно, по-казахски, то Галлият, долго не давала ему прохода. Он, может быть, и закрутил бы с ней роман, но… А нетрезвым он к ней и близко не подходил.

Вытащить фургон из многолетнего заточения удалось с первого раза и довольно быстро. Пашка аккуратно, почти ювелирно, вогнал свой грузовик по старой колее, когда с глухим стуком центральное кольцо сцепки ударилось в фаркоп и тот захлопнулся, он даже не поверил, что попал так точно. Но когда Маша захлопала в ладоши и воскликнула «Браво!», Пашка только смущённо пробормотал, что «Я, мол, типа, старался».

Единственно, что прежде чем ехать, он осмотрел всё досконально ещё раз. Достав из самодельного инструментального ящика в кузове двенадцативольтовый автокомпрессор, Пашка подкачал все колёса, проверил затяжку гаек на стремянках и карданные болты – разболтались или нет? Для безопасной транспортировки ему пока требовалось только это, разбираться же с двигателем нужно в другом месте. Из Михнево выехали в начале девятого – совершенно правильно Пашка предположил ещё при первом осмотре, что с передним колесом придётся повозиться. В принципе, на жёсткой сцепке спущенная шина – это не смертельно, но накачать всё равно надо было.

Не остановить гаишники их просто не могли – ну как можно было пропустить такой лакомый кусочек? Как минимум десятку любой из этих шакалов, увидев на трассе такое явление и от нетерпения потирая руки, намеревался с них получить. Но с Машей – пардон, Прокловой Марией Андреевной – такие номера не прокатывали. Все бумаги – как и бывших хозяев, так и нового законного владельца – были в идеальном порядке. Их останавливали по пути следования три раза, и каждый раз Пашка, чуть ли не в открытую, злорадствовал, глядя на разочарованные и обиженные физиономии блюстителей дорожного порядка. Среди водителей эту волчью стаю не любил никто. Хотя, на самом деле, любить или не любить – это, скорее, из области взаимоотношений мужчины и женщины, но то, что девяносто девять процентов из всего состава ГАИ – это матёрые взяточники, знали все. Другой вопрос – мы в России, и к таким вещам нужно относиться спокойно.

Застоявшиеся подшипники передних ступиц, подвесной подшипник кардана и дифференциал заднего моста вместе с полуосями создавали эффект обратной тяги. Ты едешь вперёд, а по ощущениям как будто тебя кто-то тянет за хвост. Поначалу вся эта конструкция из двух машин ехать не хотела ни в какую, но постепенно, худо-бедно, колёса раскатывались, и дело пошло повеселее. Пашка несколько раз останавливался и выходил пощупать тормозные барабаны и ступицы у фургона. Они были весьма тёплые, но ехать было можно.

Двигаться, волоча за собой на буксире такой груз, в принципе очень непросто. Во-первых, тяжело как для водителя, так и для столь маломощного самого буксира, а во-вторых, остальные соучастники дорожного движения были, мягко говоря, отнюдь не в восторге от такого соседства – кто-то сигналил почём зря, обгоняя сплотку, а кто-то откровенно пялился, забывая о дороге и элементарной осторожности. Пашка аж взмок весь. Пот градом катился с него, затекая неприятными струйками под футболку и дальше в штаны – не самые приятные ощущения. Тут ещё Маша вся извертелась – она то высовывалась наполовину из окна, пытаясь что-то там сзади разглядеть, то поправляя причёску, полностью перекрывая ему обзор с правой стороны. В конце концов Пашка не выдержал и довольно грубо сделал ей замечание:

– Да сядь ты на…! И так ни хрена не видно, – она обиженно надула губки, но промолчала, откинувшись на спинку сидения. – Прости. Действительно плохо видно, когда ты вертишься. Не обижайся…

– Я не обижаюсь, – через секунду она резко придвинулась и поцеловала его в щёку. – Когда приедем, первым делом побреешься.

Пашка ухмыльнулся и, не отрывая взгляда от дороги, выдал неожиданное резюме:

– Оно тебе это надо?

– В смысле? Что именно? – недоумённо вскинулась Маша. – Не понимаю…

Пашка достал пачку сигарет, немного полюбовался на красивую импортную упаковку, потом не спеша извлёк одну и, только лишь прикурив, ответил:

– Зачем я тебе такой? Импотент хренов…

Маша сначала дёрнулась и хотела сказать в ответ, видимо что-то нецензурное, уже открыв было рот, но промолчала. И молчала довольно долго. Лишь только на подъезде к городу, когда начались светофоры, она зашевелилась:

– Слушай ты, импотент хренов, ты веришь в любовь с первого взгляда? Только честно, – её взгляд был серьёзен, а голосок из звонкого колокольчика превратился в надтреснутое дребезжание.

– Не знаю… Скорее всего, нет. Когда был моложе, всё чего-то хотелось, а после войны уже не получается.

– А я, представь себе, верю! Последние лет восемь мне не нужен был никто. Мужики от меня шарахались, как от прокажённой – так и я от них. Но вчера всё изменилось…

– Ты в этом уверена? – Пашка пребывал в полном ступоре, но старался этого не показать, тем более что ещё и баранку крутить надо было.

– Абсолютно! И теперь, Павлуша, я от тебя не отстану. По поводу твоего недуга – мы будем лечиться: и ты, и я.

В кабине воцарилось молчание, нарушаемое лишь воем двигателя и коробки передач. Вообще, в «ГАЗоне» на ходу разговаривать тяжеловато, а уж на серьезные темы – это в случае крайней необходимости. Маша, видимо, чтобы скрыть своё замешательство и смущение, зачем-то полезла в бардачок. Там лежали в пластиковой папке путевой лист и документы на машину. Всё внимательно просмотрев, она аккуратно сложила бумаги обратно, и тут её взгляд зацепился за потрёпанную тетрадь в коричневом коленкоровом переплёте.

Глава 2
Копаясь в куче барахла, найти бриллиант всегда возможно…

Ко всему прочему Пашка писал стихи. Как бы сие дико ни выглядело со стороны, но это факт. Казалось бы, столь отмороженный субъект и такое утончённое занятие – вещи абсолютно несовместимые. Да если бы кто из его «коллег», в смысле подельников и собутыльников, об этом узнал, то – боже упаси! – в лучшем случае его бы просто высмеяли, засмеяли бы так, что хоть увольняйся. Поэтому Пашка никому и никогда ничего не рассказывал. Сейчас об этом знала только его мама.

Как только Маша осторожно извлекла тетрадь, Пашка тут же протянул руку и попытался отобрать её:

– Положь, где росло!

– Это что, любовные мемуары? – она игриво взмахнула руками и отодвинулась к самой двери, чтобы он до неё не дотянулся. Пашка попытался снова, но в этот момент сзади раздалось обиженное тявканье клаксона.

– Чёрт! Так и вмазаться недолго, – он выровнял руль. – Короче, там ничего интересного нет.

– А это мы сейчас посмотрим! – и она наугад открыла первую попавшуюся страницу. – Всю жизнь копаясь в куче барахла, в ней отыскать бриллиант вполне возможно… Боже, это же стихи!

Пашка, прикусив губу, снова уставился на дорогу, а Маша начала уже вдумчиво читать. Когда-то, очень-очень давно, ещё в прошлой жизни, тринадцатилетний Павлик вдруг обнаружил у себя в голове несколько зарифмованных строчек. Это было настолько неожиданным и удивительным открытием, что оно поглотило его практически целиком. По первости он записывал сочинённое на отдельных листах и приносил своей бабушке. Поскольку мама преподавала литературу, то ей он не то что ничего не показывал, даже боялся говорить об этом. Летом, когда они жили с бабушкой на даче у тёти Гали, у маминой сестры, он забирался на чердак в сарае и просиживал там целыми днями, выводя корявым детским почерком неровные строчки, а вечером он шёл к друзьям. Однажды ночью, сидя возле костра, он-таки решился прочитать им одно из своих стихотворений. Он жутко боялся, что они начнут над ним смеяться и говорить по этому поводу всякие гадости. Больше всего он опасался Женькиных язвительных шуточек – эта зараза могла всего парой фраз кого угодно вогнать в краску. Её даже взрослые побаивались.

 
…На приволье выйду рано по утру,
В новый день калитку словно отопру.
Да не разминуться б с алою зарёй,
Коли уж не спится утренней порой.
Небо с облаками в клочьях синевы,
А в лесу едва ли слышен шум листвы.
На траве, как слёзы, буйная роса,
И пока не слы́шны птичьи голоса.
 
 
Машут ели лапами, там, над головой,
Тихо-тихо шепчутся, словно меж собой.
Лишь они с берёзами тишину не чтут
И зарю красавицу с нетерпеньем ждут.
Всё тут мирно дремлет на пороге дня.
Спит ещё природа, тишиной звеня.
До восхода солнца несколько минут
И они так медленно, как часы, текут.
 
 
По кривым тропинкам, солнце повстречав,
Убегают тени, хмуро промолчав.
И луна бледнеет прямо на глазах,
Власть её кончается утром в небесах.
Нет чудес на свете – всякий понимает.
Но поверить хочется, иногда бывает.
На приволье выйду рано по утру,
В новый день калитку словно отопру…
 

В ночной тишине было слышно только потрескивание дров в костре и нестройный хор цикад.

– Да уж, Емеля… Удивил так удивил! – глубокомысленно изрёк Еремеич, заново раскуривая беломорину.

– Неплохо, – констатировал Серёга Ко́ржин, по прозвищу Коржик, самый серьёзный и молчаливый из их банды. Он, не шевелясь, смотрел на огонь и как всегда думал о чём-то своём.

– Тебе обязательно нужно отнести это в какую-нибудь редакцию, – Пломба снял очки и начал зачем-то их протирать. Он был самым старшим среди них и самым умным. Пашка с Еремеичем долго не могли понять, как он вообще затесался в их кампанию.

– Я вот что ребята, думаю. Пройдёт немного времени, и мы услышим примерно такое, – Фенёк, так все называли Женьку – Женёк-Фенёк, маленькая лисичка – взяла в правую руку в качестве микрофона дровину, заготовленную для костра, а левой обняла Пашку за плечи. – А теперь, уважаемые дамы и господа, перед вами выступит всемирно известный поэт – Павел Романович Емельянов!

И только Булочка смотрела на него молча и с обожанием. В отсвете пламени её глаза блестели так, что Пашке становилось не по себе.

Где они сейчас все?…

Больше, до самых ворот автобазы, Маша не проронила ни слова. Она перелистывала страницы и, молча шевеля губами, вчитывалась в каждую строчку. Пашка, искоса наблюдая за ней, то улыбался, то бледнел, подмечая, что именно она читает. Остановившись возле ворот, Пашка посигналил, как всегда своим фирменным – два длинных, один короткий – чтоб сразу было понятно, что это он прибыл. Пока старая, изрядно помятая и покоцанная воротина отъезжала в сторону, Маша захлопнула тетрадь и судорожно пыталась засунуть её обратно в бардачок. Это было так смешно!

Первым, как ни странно, подошёл поздороваться старик Пахомов:

– Здорово, Павел Романович! – от неожиданности Пашка чуть не потерял дар речи.

– Ну здорово, Пётр Матвеич, – и они обменялись крепким рукопожатием.

– Откель красавца-то такого приволок? Здравствуйте, Марья Андревна, – увидев Машу, вылезающую из кабины, механик подобострастно засеменил ей навстречу, протягивая руку. – Разрешите, я вам помогу…

Поведение дежурного механика как минимум вызывало вопрос, но разбираться в этом не было времени, потому что все, кто находился в гараже, в течении пяти минут оказались возле машин. Даже не сам аппарат вызывал такой интерес, сколько его хозяйка. Понятное дело, что коллектив автопредприятия, как правило, сугубо мужской – скажем так, на девяносто восемь процентов – и появление женщины – это всегда событие. Есть, правда, один нюанс – очень многое зависит от руководителя. Когда подошёл Алексей Иванович, народ частью притих, а частью и вовсе разбежался по рабочим местам.

– Привет, Паш, – поздоровавшись, он обернулся и увидел Машу. – Здравствуйте, Мария Андреевна, – естественно, что перед своими сотрудниками он вынужден был быть строго официальным. – Вот он, значит, тот редкий экземпляр? И как долго он у нас пробудет? – строго спросил он. Но Пашка стоял рядом и прекрасно видел, что глаза его смеялись. Маша тоже всё прекрасно поняла и ответила ему в таком же стиле:

– Ну, я не знаю, Алексей Иванович! Вообще-то прежний хозяин клялся и божился, что после небольшого ремонта он уедет своим ходом.

– Хорошо… Я попрошу своих ребят, чтобы они посмотрели, – и начальник многозначительно посмотрел на Пашку, а затем, улучив момент, подмигнул, мол, «ты всё понял».

С Машей поговорить у него так толком и не получилось – сначала вокруг была куча народу, а потом она и вовсе куда-то пропала – видимо, пошла в кабинет к начальнику гаража. Пашка, конечно, расстроился – очень уж хотелось у неё кое о чём спросить, но деваться-то было некуда. Пока расцепили машины, пока убирали фургон с центрального прохода и закатывали его в малый бокс – не в центральный ангар на линию ТО, как предполагал Пашка, а на его любимое место, так называемый электроцех – она и исчезла. Когда старый грузовик «медбрат» окончательно утвердился в электроцеху на смотровой яме, Пашка пулей вылетел из мастерской и, посмотрев направо-налево, кинулся к воротам. В переулке он увидел хвост такси, уже выруливающий на шоссе. Сердце его болезненно сжалось, захотелось крикнуть ей вослед что-нибудь матерное, но он сдержался и, выудив сигарету, поплёлся обратно на проходную.

– Дык она сказала, шо скоро приедет. Чё ты выскочил как бешеный? – раздавшийся позади голос дежурного механика привёл его в чувство.

– А ты бы не ворчал, старый, а… – по привычке Пашка огрызнулся, но вовремя спохватился и закончил вполне миролюбиво. – Ладно, Матвеич, не рычи. Всё равно она мне не пара… – и пошёл на территорию.

– Вот уж точно контуженный, – пробормотал ему вслед старик, но Пашка расслышал, не став, однако, задираться, и ответил самому себе:

– Это точно…

Вдвоём с Фёдором они начали разбираться с двигателем. Недавно пришедший к ним слесарем парнишка пока ещё был на работу адекватен – много не пил и старался всё делать аккуратно. Ну как парнишка – двадцать четыре. Уже не пацан, но по сравнению с другими…

– Павел Романович, вот здесь надо бы новый болтик вкрутить, а то старый совсем проржавел. Я его еле выкрутил.

– Чего-о-о-о? – Пашка опять чуть не врезался головой.

– Я говорю, болтик надо…

– Слушай, ты! Ещё раз по имени-отчеству меня назовёшь, то я тебе по репе настучу, понял?

– Так, ведь… – парнишка слегка опешил от непонятной Пашкиной ярости.

– Ты понял, спрашиваю?

– Ну, да… – Фёдору ничего не оставалось, как согласиться.

– Вот и чудненько. Ладно, не обижайся! Контуженный я сегодня. Слегка.

Когда с поддона отвернули сливную гайку, то оттуда полилась серовато-бурая субстанция с отвратительным мерзким запахом.

– Что это?! – Федька едва успел увернуться от струи в палец толщиной.

– Скорее всего, это – вода, – Пашка обмакнул указательный палец и поднёс ближе к носу. – Ну, да. Теперь понятно, почему они его бросили – прокладка головки блока у них накрылась.

– Откуда вы знаете?

– Да не первый год замужем, – это была его любимая присказка. Скорее уж как издевательство над самим собой.

– Паша! Ты путёвку-то закрывать будешь? – от этого противного скрипучего голоса вздрагивали все. В распахнутые ворота бокса заглянула Анюта-бухгалтерша, она же по совместительству табельщица. – А то я сейчас начальнику доложу! У тебя уже третьи сутки ничего не закрыто. Мне что, опять тебе командировку выписывать? Скажи спасибо, что в прошлый раз…

– Ладно-ладно, Анна Сергеевна, не рычи только! Возьми у меня в бардачке.

– Я что, у тебя буду в машине копаться? – она стояла, уперев руку в бедро, в позе рассерженной справедливости.

«А она ничего, особенно в лёгком открытом платье», – подумал про себя Пашка.

– Давай сюда свою путёвку, пока я ещё домой не ушла.

– Ты видишь, я работаю? Посмотри, какие у меня руки, – с ней у Пашки отношения не складывались вообще никак. В свои сорок с небольшим она, хоть и выглядела великолепно, но обладала совершенно несносным характером. «Зараза редкостная, – иногда в сердцах обзывал он её. – Въедливая и взбалмошная».

– В дерьме у тебя руки. Вечно ты в нём копаешься…

– Тогда подожди, – вот уж с ней ругаться у него не было никакого желания. Лучше перетерпеть.

Вытирая по пути руки грязной ветошью, он пошёл к своему грузовику. Запрыгнув в кабину, Пашка открыл бардачок и достал пластиковый пакет. Не глядя, протянул его табельщице:

– Доставай, а то опять мои отпечатки пальцев будешь разглядывать, – ему даже Портос уже делал замечание, что, мол, работа работой, а документация должна быть чистой.

– «Как освободишься – позвони. Обязательно», – прочитала Анюта текст на бумажке, вложенной поверх путевого листа. – Это кто ж тебе послания-то такие любовные оставляет?

– Какие ещё послания? – не сразу сообразил Пашка.

– Тут вот ещё и телефон даже указан…

Видимо что-то сообразив, она до конца вредничать не стала и, вытащив нужную бумажку, только сварливо бросила:

– Спидометр где?

– А вот, я сейчас гляну – четыреста сорок пять, сто девяносто три.

– Всё, – сказала Анна, записывая цифры в графу пробега. – Ещё раз путёвку вовремя не сдашь – получишь по шее. Понял?

Кстати, километраж на Пашкином динозавре был истинным. Во всяком случае, за десять с лишним лет, почти за одиннадцать, он не приписал ни одного лишнего километра. Может до него кто и подкручивал циферки, но он точно никогда такими вещами не занимался. И если тогда, когда ему торжественно всучили этот аппарат, на регистрирующем приборе значилось около ста тысяч километров, то последующие триста тысяч километров им были честно проезжены.

Она пошла в сторону конторы, покачивая бёдрами, а Пашка тупо смотрел на клочок бумаги, на котором было всего четыре слова и десять цифр.

– Спасибо, Анюта.

В ответ ему последовало только грациозное молчание. Наконец до него дошло, что записку написала Маша. «Интересно, когда она успела», тоскливо подумал Пашка. «Наверное, когда сумочку свою забирала», сам же себе ответил он, засовывая обратно документы. Но что-то было не так – вытащив всё обратно, Пашка дважды перерыл содержимое бардачка. Вот документы, вот лейкопластырь, складной стакан, карта-схема Москвы и области – не было только тетрадки со стихами. «Ах ты ж проныра такая! Ну, ладно. Вечером я тебе позвоню». Попутно пришла другая, совершенно ошеломляющая мысль – никто и никогда в жизни не писал ему записок. Точно – ни разу!

… С Женькой они договаривались о свиданиях совершенно оригинальным способом: подходя к её дому, он громко свистел. Через какое-то время появлялась либо она сама, либо её мама или бабушка. Если приходила Фенёк, то они, взявшись за руки, шли куда-нибудь гулять, а если нет, то Пашка обиженно брёл к себе на участок и забирался на свой любимый чердак, чтобы вывести ещё несколько обиженных строчек.

К вечеру привезли прокладку головки блока цилиндров. Двигатель «ГАЗ-51» ничем не отличается от 52-го, и это облегчало задачу, поскольку на них запчасти найти ещё можно было. Не снимая двигателя с креплений, они с Фёдором разобрали его почти наполовину, чтобы как можно точнее оценить работоспособность силового агрегата в целом. Самое удивительное, что всё находилось в неплохом состоянии – ну, не считая только пробитой прокладки. Она оказалась даже не пробитой, а буквально сожранной – и не столько тяжёлыми условиями эксплуатации, сколько банально временем. Кстати, как выяснилось при более детальном осмотре, этот фургон был не настоящим «ГАЗоном», а спецавтомобилем выпущенным на Павлово-Посадском автобусном заводе в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Вот так – сорок с лишним лет эксплуатации, и он всё ещё на ходу.

Когда ближе к концу рабочего дня к ним в мастерскую зашёл Портос, они уже заканчивали демонтаж.

– Как дела, ребята? – присев на корточки, начальник гаража заглянул под машину.

– Всё в порядке, Алексей Иваныч. Жить будет, мы его заставим, – жизнерадостно сообщил чумазый Фёдор, сосредоточенно пытаясь вставить на место шестерёнки масляного насоса.

– На фига вы насос-то трогали? Я же просил только прокладку заменить.

– Так, ведь, всё посмотреть надо было. А вдруг он не работает? – недоумённо вскинулся парень.

– Ладно, хрен с ним. А ты зайди ко мне, – сказал начальник молчавшему всё это время Пашке.

– Хорошо, счас зайду.

– Что это он такой серьёзный? – поинтересовался Фёдор, когда начальник вышел.

– Да хер его знает, – ни настроения, ни желания с кем-либо общаться у Пашки не было никакого.

Кабинет у Алексея Ивановича был маленький и неуютный. Просто более или менее чистая комната, ко всему прочему заваленная самыми разными вещами – начиная от бухгалтерского архива и заканчивая бампером от иномарки; благо что хоть запчасти сюда складывали новые, и на полу не было грязных масляных подтёков и пятен.

– Садись, – указал ему Портос на облезлый и продавленный стул.

– Сесть я всегда успею, – Пашка цену себе всё-таки знал и совершенно чётко определял, когда можно с начальством хохмить или слегка грубить, а когда этого делать не стоило. В данном случае сие, как ему казалось, было позволительно.

– Ну, тогда присаживайся, – начальник шутку не оценил, потому что был чем-то обеспокоен. – Ты спал с ней? – напрямую спросил Алексей Иванович.

– Ах, вот оно в чём дело, – понятливо протянул Пашка, присаживаясь на колченогий стул. – Нет, не спал. Вернее, в том смысле о чём вы подумали. Хотите я расскажу вам одну трагически-поучительную историю?

– Расскажи. Может быть я немного поплачу.

Именно за это его и уважали – за здоровый житейский цинизм, но при этом доброту и справедливость. Не было бы у него таких качеств – не стал бы Портос хорошим руководителем.

Когда Пашкин рассказ подходил к концу, начальник гаража достал сигарету. Пашка тоже вытащил из пачки свою фирменную:

– Разрешите, – вместо ответа Алексей Иванович подвинул пепельницу на край стола. – Кстати, получается, что именно за убийство медсестры государство сделало меня чуть ли не героем… Аж целый орден Боевого Красного Знамени вручили.

– Значит…

– Ничего это не значит, Алексей Иванович. С Марией Андреевной я переспать был бы совсем не против, но, к сожалению, не могу. Вы Галлият помните? Ну, уборщицу Галю, казашку?

– Это которую Урядник тогда пытался…?

– Да-да, именно она. Так вот, она после этого полгода мне прохода не давала, даже приставала ко мне на предмет поцелуев. И симпатичная, вроде, и работящая. Она мне даже нравилась, а вот объяснить ей толком я так ничего и не смог. Она, по-моему, и уволилась-то как раз из-за меня.

Сигарета у начальника давно уже погасла. Он стряхнул остатки пепла в пепельницу и достал новую, но прикуривать не стал.

– Да уж, Павел Романович… Удивил ты меня… Сильно удивил. Как ты дальше-то жить будешь?

– А как вы думаете, чем я в данный момент занимаюсь? – Пашка уже пожалел, что рассказал всё это Портосу. Грубить ему, конечно, он не собирался, но и не отец родной, в конце-то концов. Вспомнив про отца, он погрустнел ещё больше.

Родители его развелись, когда Павлику было всего шесть, и помнил он своего папу настолько смутно, что будто и вовсе его не было.

– А сейчас-то ты с кем живёшь? – участливо спросил Алексей Иванович.

– Да вам-то какое дело? – Пашкино раздражение уже готово было перейти в злобу, но он сдержался. – С матерью. Старенькая она уже у меня, куда ж мне её бросать-то?

Осторожный стук в дверь прервал их разговор.

– Да, войдите! – громко отозвался хозяин кабинета.

– Алексей Иваныч, там, это самое… – Фёдор мялся на пороге, не решаясь, видимо, ни войти, ни прервать беседу, но, справившись со смущением, всё-таки довёл свою мысль до конца. – Можно я сегодня пораньше уйду? Меня там девушка ждёт, а мне ещё отмываться надо…

– Иди конечно! Только приберись там в боксе немного, – Пашка смотрел с откровенной улыбкой на это чудо. Неужели до армии он сам был таким же?

– Да я уже. Кстати, там какая-то женщина Пал Романыча разыскивает, это самое, механик мне сказал.

Пашка и начальник гаража оба аж чуть не вскочили.