Текст книги "Багряный лес"

– Да, сэр, – ответил Редерсон, не стараясь скрывать обиды, но генерал сделал вид, что ничего не заметил.

– Теперь идем – нас давно ждут, – сказал Макартур, подталкивая его по-дружески осторожно ко входу в клуб. – Как киношник ты превосходен! Хотелось бы теперь узнать, каков ты рассказчик.

В клубе уже никто не танцевал. Тихо мурлыкал музыкальный автомат. За столиками сидели кучно, звеня стаканами и вполголоса обсуждая свои дела и проблемы. В середине зала стоял стул, накрытый по-торжественному, белой тканью. Все ждали, и Том знал, что. Он поискал глазами Таню, но не нашел и сразу прошел к стулу. Но не успел сесть, как весь зал взорвался от шума: все бежали к нему, прихватывая с собой стулья и рассаживаясь плотным кольцом вокруг Тома, а потом, словно повинуясь чьему-то немому приказу, отодвинулись, расступились, уступая первые места женщинам и старшим офицерам. Макартура как боевого командира, фронтовика и легендарного полководца усадили в удобное кресло рядом с Томом, и он сразу запыхтел своей трубкой. Тому предложили сигареты, но он отказался к явному огорчению угощавшего. Но только стоило Редерсону кашлянуть, чтобы прочистить горло, как ему со всех сторон ринулись десятки стаканов с напитками.

– Женщинам надо уступать, – произнес певучий и медовый женский голос. Стаканы с неохотой вернулись к своим владельцам, а вместо них появился большой бокал с пивом. Ее держала Татьяна. Девушка смотрела на Тома, едва заметно улыбаясь одними глазами. – Смелее, лейтенант!.. Это лучшее пиво… Извините, мой генерал, но сначала виновнику этой вечеринки.

Макартур лишь с наигранным разочарованием развел руками.

Том взял бокал и отпил, чувствуя, что быстро хмелеет – но не от напитка, а от жара внимательных женских глаз.

Не забыли поднести пива и Макартуру. Вытирая пену с губ, он похвалил угощение:

– Просто превосходное! Я что-то раньше не встречал такого. Что за марка?

– Об этом спросите нашего повара, – сказал кто-то. – Он варит его по собственному рецепту.

На него дружно и осудительно зашипели, как на того, кто выдал всеобщую тайну.

– Может, ваш повар и самогонку делает? – спросил Макартур.

Так же дружно все начали это отрицать. Генерал обвел всех строгим взглядом и добродушно улыбнулся.

– Так и быть – поверю вам, – промолвил он и добавил, причмокивая: – А пиво действительно хорошее. Спасибо.

Все обернулись, когда в клуб вошли члены правительственной комиссии. Возглавлял шествие Клаус Рубен. Он, на манер Черчилля, играл губами с неприкуренной сигарой. Он был одет в легкий летний белый костюм, и его лицо светилось благодушием.

– Привет всем, – сказал он, поднимая в приветствии пухлую руку. – Вижу, что вы здесь неплохо устроились! Как настроение, ребята?

Присутствующие поспешили уверить его в своем хорошем настроении. Толпа еще немного расступилась. Поднесли кресла.

– Присаживайтесь, сенатор…

Он умостил свое пышное тело, расселись и остальные. По их мечущимся взглядам можно было определить, что чувствуют они себя не в своей тарелке. Гостей угостили пивом. Рубен жадно осушил свой бокал и довольно крякнул, протягивая посуду для новой порции.

– Уф-ф! – произнес он. – Это самое лучшее за сегодняшний день.

Бармен поднес ему на подносе новую порцию и требовательно добавил:

– С вас, сенатор, двадцать пять центов.

Рука Рубена застыла на полпути к желанному бокалу, а его глаза выкатились из орбит от изумления. Он покраснел.

– Что?!

Том заметил, как отвернулся в сторону Макартур, пряча улыбку. Сразу стало понятным, что это он заранее предупредил бармена о пристрастии сенатора к дармовщине. Интересно, как выйдет из этого щекотливого положения виновник всеобщего пристального внимания?

– Что? – уже мягче спросил сенатор. – Этот превосходный напиток стоит всего четвертак?

Он полез в нагрудный карман, достал банкноту крупного достоинства и небрежно бросил ее на поднос.

– Я угощаю всех! – схватил он свой бокал и кивнул бармену. – Работай, парень!

И зарычал, что должно было означать смех. Его поддержали аплодисментами и свистом. Ликование усилилось, когда на поднос легли деньги Питсона и Томпсона.

– Это на крепкие напитки, – прокомментировал сенатор Томпсон. Питсон лишь согласно кивнул, одарив присутствующих скупой улыбкой.

– Что-то нет веселья! – возмутился Клаус Рубен. – У нас завтра мир в кармане, а мы тут просто так сидим. Я хочу танцев, джентльмены!

– Немного позже, сенатор, – мягко, но непреклонно ответил Макартур. – Все здесь собрались, чтобы послушать лейтенанта Редерсона…

– Да? – удивился Рубен. – Он поет? А я не знал?

Хохот пронесся по залу.

– Не знаю, – с широкой улыбкой ответил Макартур. – Но, уверяю, что танцует он превосходно! Глядя на него, было очень трудно удержаться, уверяю вас.

– Это правда, лейтенант?

Том скромно улыбнулся.

– Какая у нас армия! – воскликнул сенатор. – Может, и бомба не нужна?

– Хорошее оружие хорошим солдатам никогда не мешало, – ровным голосом произнес Льюис Томпсон. Всем было известно, что его семье принадлежит концессия на изготовление и снабжение армии автоматическим оружием. Знаменитые автоматы «Томпсон» знал весь мир. – Если оно попадет в руки таким бравым солдатам, – он подбородком указал на Редерсона, – можно не опасаться поражения в любой войне.

Он держался ровно и просто. Его сильный, только слегка окрашенный эмоциями голос достигал сердца, наполняя души слушателей огромной энергией. И, кроме этого, он умел говорить, что было редкостью даже на сенатском Олимпе. Он никогда не заискивал и не заигрывал с аудиторией на манер того же толстяка Рубена, любившего пересыпать свою путаную речь простословием. Может быть, глава сенатской комиссии по вопросам национальной безопасности не всегда говорил истинные вещи, не угождал моде и настроениям, но своей манерой всегда умел заставить к себе прислушаться и обсуждать им сказанное. В нем угадывался политик-долгожитель, которому совершенно не была необходима реклама. Кое-кто пророчил ему президентское кресло – и вполне могло случиться так, как и предсказывали. На своем посту Томпсон не достиг вершин в налаживании международных отношений, но, будучи крайне прагматичным промышленником, досконально знающим дело и экономику, мог, как надеялись многие, укрепить захворавшую после Великой депрессии и в ходе войны Америку – американцы не хотели больше испытывать нужду и выживать, а хотели радостей достатка и процветания, и замирали возле своих радиоприемников, перешептываясь: «Льюис говорит! Наш Льюис!», как и о президенте, нисколько не умаляя роль последнего в своих судьбах. Фамилии Рузвельта и Томпсона к концу войны все больше звучали с равной силой. И сейчас здесь, в клубе Блю-Бек-форта, на сенатора смотрели как на бога, принимая как должное то, что он не бросил денег на поднос потому, что «парень знает, что делает!»

Когда Томпсон заговорил, все остальные члены комиссии поникли, и более всех Рубен – сенатор недолюбливал своего коллегу за уже известные качества, но не мог предпринять против него никаких эффективных мер, так как все предпринятое могло сработать с эффектом бумеранга, разбив карьеру Рубена. С невообразимым по мощности авторитетом Льюиса Томпсона было опасно воевать, зная, что в любой момент сенатор может пустить в ход свою тяжелую артиллерию, которой не было у Рубена – капитал. Рубен сидел в кресле, жевал сигару и задумчиво мял пальцами свой четвертый или пятый подбородок. Его застывшее лицо говорило в немой злобе: «Черт бы побрал этого недоноска, райскую птичку Томпсона! Он наверняка специально унизил мою роль главы комиссии, взяв слово первым из всех! Но что я могу сделать? Вырвать бы его поганый язык!»

– …Становится ясным и очевидным, что на руинах Третьего рейха начнет расти и развиваться новая цивилизация, – продолжал говорить Томпсон, время от времени поворачивая голову из стороны в сторону, пытая окружающих острым взглядом светло-серых глаз, – и как бы ни хотелось современным политикам приписывать решающее значение в этой войне именно американцам, надо прямо говорить, что первенство в победе над фашистской Германией принадлежит только русским. Наше запоздалое вступление в войну – это только торопливый бег вдогонку за призовыми венками славы. И долг американского солдата – успеть своим мужеством и геройством доказать, что он также заслуживает чести за свое стремление достичь мира, покончив с войной. Нам досталось мало этой войны, но не следует огорчать тем, кто желает настоящего мужского дела: ваших сил и знаний понадобится еще больше, чтобы вскоре после войны сделать нашу державу самой могущественной в мире. Это будет мирный труд, мирная служба. Русские уйдут домой, чтобы поднимать из руин свои дома, и главная забота о мире на планете ляжет на ваши плечи. Никто не сомневается, что последний день Гитлера уже не за горами, но после него будет появляться немало тех, кто на примере диктатора пожелает растоптать и потопить в крови самое великое достижение человечества – демократию, право человека на свободы, которые уже сами по себе являются опасными для тех, кто мнит себя мировым поработителем и тираном. Необходимо защищать мир от них. Я повторюсь: это будет мирный труд, мирная служба, и добавлю: с оружием в руках. Достижения мира, будущую безопасность человечества, его судьбу будет защищать американский солдат…

Из комиссии только один директор Разведывательного управления не выглядел подавленно. Наоборот, он, как и все остальные, слушал с самым живым интересом, согласно и, скорее всего, одобрительно кивая в тех местах речи сенатора, где тот тонко говорил о будущих задачах армии.

«Ловкач этот «вечно «довольный» всем Томпсон», – комментировал для себя Том. – Умеет настроить публику. Не знаю, кто как, а я понял, что американцам еще предстоит воевать. «Строитель мира!» Черт бы его побрал! И почему они его слушают, когда он просто вытанцовывает на их ущемленном самолюбии. Вот так Томпсон!.. Кроме того, он знает, о чем говорит, если так поддакивает этот серый кардинал Питсон. Скоро янки во все стороны будут брызгать своей кровью. И почему он отправил русских на покой? Тоже не нравится… Да и Стентону тоже – видно, Белый дом в самом деле хочет мира, а сенат – погреметь оружием. Рузвельт отслужил свое честно и полностью, вот и начинается пляска на чувствах «настоящих патриотов мира…»

– …Только «Заря в небе» сможет окончательно, раз и навсегда раздавить еще в семени тех, кто мнит себя новым Батыем или Гитлером. От имени всех членов Комиссии по вопросам национальной безопасности я выражаю вам благодарность за ваш труд на благо мира. Вы первые, кто по-настоящему этого заслуживает, и вы первые, кто станет гражданами новой эпохи!

Под одобрительные возгласы сенатор Льюис Томпсон закончил свою речь, не выдав ничем своего удовлетворения тем, что сумел вызвать радость у большинства присутствующих.

– Теперь бы хотелось услышать уважаемого сенатора Рубена.

Макартур делал запоздалый жест: Клаус не попал «в первый кадр».

Рубен поиграл сигарой в своих толстых губах, потом решительно выхватил ее изо рта и подался вперед, словно намереваясь встать, но остался в кресле.

– Разрази меня гром, – рявкнул он, – если мой уважаемый коллега Лью не прав! Просто до колик в печенке обидно, что такие славные ребята, как американцы, должны оставаться в тени. Этого не должно быть! «Заря в небе» не только испепелит всех ублюдков, которые только мечтают о новом мировом господстве, но и покажет всем остальным, насколько сильно американское оружие. Я первому же негодяю, который вздумает юлить и уговаривать всех оставаться дома возле своих теплых и ласковых женушек, когда такая дрянь творится в мире, оторву голову. Я лично заткну его вонючую пасть своей сигарой!.. – он сделал характерный жест рукой. – Именно той сигарой, которую я завтра прикурю от славного огонька «Зари»! Вот так вот, ребята. Вы все мне очень нравитесь, и мы с вами, – он хохотнул, скаля свои крупные и желтые от табака зубы, – надерем кое-кому задницы! – он откинулся обратно в кресло и добавил: – Я все сказал.

Том улыбнулся уголками губ. Сейчас ему сенатор понравился: в своей речи он не решился высказываться, по своему политическому обыкновению, против русских, обвиняя их в распространении коммунизма, и просто решил отлежаться в тени Томпсона, не забыв при этом уличить того в двуличии.

«Ох, и здорово же назвал его «Лью»! Решил наказать за собственную ужаленную гордость», – Том посмотрел на Томпсона, стараясь определить, насколько точно заряд Рубена попал в цель, но на лице сенатора, так же, как и у всех слушающих, был написан самый живой и неподдельный интерес.

– Господа сенаторы правы в том, что с послевоенным периодом придет не только благодать, – это говорил советник Рузвельта, представитель Белого дома Том Стентон. Он решил не ждать приглашения, как и положено представителю правительства. – Но будущие проблемы решаются в будущем, а настоящие – сейчас. Очевидно, есть немало охотников посягнуть на развивающиеся демократические принципы нового сосуществования в новом времени. Америку справедливо считают родиной демократии и свобод, и вполне ясно, что она кому-то кажется слишком красивой, богатой и могущественной. Это опасно. Поэтому настоящая наша задача – добиться стойкого равновесия двух основных сил в мире, для чего необходимы четкие границы, подальше от американских, но одновременно ближе к тем, куда полным шагом будет идти демократическое движение. Европейские государства практически полностью разрушены диктатурой гитлеризма, скажут: «Надо поднимать экономику. Не до демократии», и будут правы. Поэтому первейшая задача сегодня – добиться новых, безопасных для Америки границ, выступить на защиту новых рубежей, пока наша демократия не пригодится на освобожденных землях.

«Кажется, он заговорил о разделе Европы с русскими. В Белом доме эта тема становится самой главной, – заметил Редерсон. – Сейчас должен упомянуть Макартура и Японию…»

– Сейчас наши вооруженные силы продолжают победоносную кампанию на французской земле. На плечах солдат лежит большая ответственность, – Стентон говорил эмоционально, громко, решительными и уместными жестами украшая свою речь. Он умел говорить. «Замечательная гарвардская школа дипломатии», – отметил с восхищением Том. – Через три дня наш боевой генерал Макартур отправится в экспедиционные войска, обратно в Новую Гвинею. «Заря в небе» поможет ему и генералу Паттону в Европе увереннее чувствовать себя в боях, руководить таким сложным механизмом, как армия, которая под его профессиональным и опытным руководством дойдет победным путем до Токио и Хиросимы – к новым границам демократии.

Стентон замолчал и отступил в тень, давая понять, что сказал все.

Толпа взорвалась оглушительными аплодисментами.

«Этот-то, пожалуй, сказал даже круче Томпсона, – подумал Том, аплодируя со всеми остальными, но не столько проникновенности и убедительности слов оратора, сколько их смыслу: – Том дал понять, притом очень прозрачно, что «Заря» – оружие против русских, и, кажется, озвучил секретную директиву президента, адресованную Макартуру: форсировать освободительный марш американских войск на океанских просторах. Недаром же на него волками смотрят мастера тайного дела – Питсон и Рубен. Хорошая игра получилась: на стол сразу легли сильные карты! Кажется, я стал свидетелем зарождения нового политического противостояния. Интересно, чья возьмет? Но прав все-таки Стентон… Хотя и молод. И не очень-то похоже на то, что он сделал это из собственных соображений – в Белом доме всем управляет только Рузвельт».

Поняв, что выступления глав комиссий закончились, солдаты набросились на Редерсона с вопросами:

– Скажите, лейтенант, правда, что русские целый год воюют в валенках?

– Нет. Я такого не видел. Обувь у них не такая, как наша – это правда. Сапоги из грубой и прочной кожи. Очень практичная, так как очень много грязи. Бездорожье.

– Разве в России нет дорог?

– Дороги есть, но только ведь война не идет вдоль дорог. Кроме того, они разбиты снарядами, бомбами и тяжелой техникой.

– А зимой они бегают в длинных шубах, скатанных из войлока…

– Эти шубы называются шинелями.

– В них тепло?

– Наверное. Но я не пробовал.

– Еще бы не тепло! Там, говорят, такие морозы, что бензин замерзает, и технику на ремнях тянут сами солдаты…

– Такое я видел. Но только когда осенние дожди превращают полевые дороги в болота… И качество русского бензина таково, что он не замерзает при тамошних морозах.

– Я слышал, что когда у них кончаются патроны, они рубят немцев лопатами.

– Не уверен, что дело обстоит именно так. На русском фронте мне не приходилось встречать недостатка патронов. А лопаты в рукопашных схватках действительно используются.

– Еще им спирт дают пить перед боем, и они потом пьяными воюют.

– Ну, не то чтобы вообще пьяными…

– Они все рыжие и здоровые!

– Разные. Как мы с вами.

– И черные у них есть?

– Не встречал.

– Правда, что на немецкие пулеметы они падают телом?

– Слышал о таком, но сам не видел.

– У них есть еще специальные женские батальоны, которые называются «Рязанские бабы»… Так, этих-то женщин немцы больше всего боятся и сразу отступают потому, что в эти батальоны набирают только вдов убитых на фронте комиссаров.

– Любопытно. Но я ничего об этом не слышал…

Том отвечал на град вопросов, удивляясь их абсурдности.

Тем временем в клуб вбежал посыльный в мокрой и блестящей от дождя накидке и, растолкав толпу, подошел и склонился над генералом, что-то шепча тому на ухо. Потом, с разрешения Макартура, то же самое он проделал с Питсоном и Томпсоном, которые после этого некоторое время сидели, бросая друг на друга полные изумления взгляды. Стало понятно, что вести были не из лучших. Но, кажется, никто из присутствующих, кроме Тома, не заметил этого. Скоро генерал, Томпсон и Питсон ушли.

– Правда, что комиссары носят красную форму с золотыми пуговицами?

– Нет. У них обыкновенная форма – в противном случае их бы быстро перестреляли немецкие снайперы.

– Русские комиссары – это что-то вроде наших капелланов?

– Очень похоже, но они все атеисты. И сейчас их называют политруками.

– Простите, как?

– По-лит-рук.

– Если они не священники, что же они тогда проповедуют?

– Ничего. Просто умеют убедить бойцов идти в атаку.

– Как это у них получается?

– Точно не знаю, но здесь имеют силу многие обстоятельства…

– Они разливают спирт в окопах противника?..

Дружный смех.

– Разумеется же, нет. Какая глупость!..

– Тогда как? Извините, но я бы не вылез из окопа, будучи трезвым, под огонь пулеметов, какой бы меня комиссар ни уговаривал! Пусть сначала уговорит авиацию, артиллерию – они бомбят доты, а потом воюю я… Меня так учили, и я знаю, что это правильно!

– Но у русских тоже есть и пушки, и самолеты…

– Тогда зачем комиссары?

– Не знаю, но у них так положено. Они рассказывают солдатам о зверствах фашистов, о героях из других частей, чтобы не было страшно воевать.

– Они их просто злят, лейтенант!

– Ты прав.

– А что такое герой у русских? Вот мы говорим, что наш Макартур герой, и знаем почему, а у них?

– Человек, совершивший такой поступок, который заслуживает уважения и подражания.

– Если, значит, ты идешь на подбитой машине на таран…

– Правильно, ты герой.

– Да?.. Странно!.. Я в этом ничего геройского не вижу, только сумасшествие. И зачем остальным это повторять? Ведь можно постараться либо спасти подбитую машину, починить ее и снова в бой, либо спастись самому и, получив новую, вновь вернуться в строй. Но зачем сразу на таран! И это называют геройством?! Хм…

– Называют, и ставят обелиски. Это что-то вроде памятника.

– Памятник?.. Как Вашингтону?

– Или как Линкольну.

– За что – за глупость?

– У них это не глупость, а геройство. Мужество. Не совсем обязательно этот пример повторять. Можно просто помнить.

– Для чего?

– Не знаю. Я рассказываю только о том, что знаю. Это еще называют «русским характером».

– Я бы назвал его «японским». Эти узкоглазые тоже герои – самолетами на корабли падают. Ненормальные… Но у них понятно – такая древняя религия, почет и все такое. Но хоть памятников не ставят.

– Вот и у русских такая религия. Своя. С памятниками.

Вновь вбежал посыльный, подошел к Редерсону, склонился к его уху:

– Сэр, генерал просит вас взять съемочную аппаратуру и срочно явиться в «Четвертую зону».

Произнося слова «Четвертую зону», он склонился еще ниже и покосился, словно опасаясь, что его подслушивают.

– Это приказ, – добавил он. – Мне поручено вас срочно привести.

Том понял, что случилось что-то серьезное, но попросил посыльного немного обождать и забрать необходимую аппаратуру из машины, а сам стал прощаться с солдатами, пытаясь разыскать Таню. Девушки нигде не было, но было неудобно интересоваться.

– Спасибо, лейтенант, – благодарили его.

– За что?

– Смотрите на него! Он еще и спрашивает!.. Вы же избавили нас от Дарена – теперь дышать легче.

– Здесь моей заслуги нет. Все устроил Макартур.

– Мы знаем, но сделал это он с вашей помощью.

– Вовсе нет. Я его об этом не просил.

– Не стоит скромничать… И спасибо за рассказ о русских. Теперь понятно, что воевать с ними нельзя.

Тома изумил такой вывод.

– А вы, что – собирались?

– Мы – нет. Но эти вот политиканы… В их головах покоя нет. Думают, что мы не понимаем их болтовни: войну с Гитлером проспали, когда можно было ему давно крепко под зад дать, теперь думают силу свою на русских испробовать, мол, из-за того, что у них нет демократии… А может, им, русским, эта демократия и вовсе не нужна! Им и так хорошо со своим Сталиным и его тюрьмами. Мне бы лично не хотелось, чтобы русский сапог стоял на моем горле – воевать-то они научились ого как! А мы здесь все это время в бомбочки игрались.

– Но есть еще шанс и время.

– Это вы о немцах? Я вот с ребятами написал заявления – хотим воевать… Эта пустыня скоро доконает нас, – солдат протянул пачку листов Редерсону. – Пусть других поищут для этой дыры. Сэр, вы уж передайте наши бумажки генералу.

Том пообещал и, прихватив заявления, скатился по ступеням крыльца под шумящий проливной дождь.

Посыльный поторопился набросить на него накидку и сказал:

– Идите за мной.

Том едва поспевал за ним. Он начинал отставать, когда вспоминал Татьяну, ее глаза, неподвижное в своем очаровании лицо, залитое румянцем, белые колени и колышущуюся под формой грудь… Он замедлял шаг, провожатый останавливался и требовательно рассекал темноту лучом фонаря, показывая, что следует поторопиться.

«Четвертая зона» была в Блю-Бек-форте объектом особой секретности, охранялась удвоенными сторожевыми постами и патрулями и представляла собой несколько бараков, обнесенных тремя рядами колючей проволоки под электрическим напряжением. Что находилось внутри этих аккуратных домиков и для каких целей они служили – этого никто из солдат не знал. Ночью пространство между домами и вокруг зоны обшаривали четыре мощных прожектора, получавших энергию от собственной автономной электростанции. В «Четвертой» все было автономным: своя охрана, которую невозможно было увидеть на остальной территории базы, в клубах, на спортивных площадках, своя столовая, свои тщательно накрытые металлом или плотным брезентом машины, собственный ангар с самолетами, примыкающий к аэродрому, свой штат гражданских людей, которых днем практически невозможно было увидеть, свои казармы и общежития. Эта обособленность была настолько резкой, что отпугивала – не было даже охотников просто поболтать в компании об этом загадочном местечке.

Когда до пропускного пункта в зону оставалось не более тридцати шагов, провожатый Редерсона остановился, отошел в сторону и что-то сделал на столбе, на котором была прикреплена табличка с текстом, гласившим:

СТОЙ!

Жди на месте.

При входе в зону карманы должны быть пусты.

Багаж оставить!

Прочитав объявление, Том поежился. Он всегда старался держаться от таких заведений как можно дальше. От государственных тайн можно было ожидать только неприятностей, и Том благодарил бога за то, что встречался с ними не столь уж и часто.

После того, как провожатый сделал что-то со столбом, коротко и оглушительно рявкнула сирена. В тот же миг спокойно рыскающие по лужам лучи прожекторов ринулись на стоящих у границы зоны людей. Свет был настолько ярким, что Том невольно закрыл глаза руками.

– Опустить руки! Стоять ровно! – пролаял железный голос из невидимого динамика.

Вздрогнув, словно от удара током, Том подчинился и стоял, не шевелясь, около минуты, чувствуя на себе чьи-то внимательные взгляды. За это время прожектора вернулись к своему обычному рысканию по лужам, а один соскользнул с фигур гостей и застыл белым ослепительным кругом на земле в метре от них. Провожатый Тома протянул тому сумку с аппаратурой и подтолкнул в спину:

– Идите.

Том ничего не видел, кроме белого пятна света перед собой, и инстинктивно пошел на него. Луч двинулся вперед, указывая дорогу. Через некоторое время он остановился, и вновь коротко взвыла сирена.

«Дрессируют, как собаку, – со злостью подумал Том. – Они что тут – все передвигаются под этот вой?»

Он услышал, как к нему подбежали с двух сторон, хотел посмотреть, но тотчас ослеп под ослепительным светом, который ударил в лицо. Лейтенанта схватили за локти, сильная рука низко наклонила его шею и быстро повлекла за собой. Он не сопротивлялся и не боялся упасть, хотя совершенно не видел перед собой дороги – Тома сильно и ловко поддерживали с двух сторон.

Он слышал, как открылись с легким скрипом ворота, потом двери, чувствовал, как грубо толкнули его в них, сорвали накидку, бросили на стену, распластали по ней, стали обыскивать. Он не видел людей, которые проворно и тренированно не только осмотрели все карманы, но и за какие-то считанные минуты раздели его догола. Когда обыск окончился, Том хотел повернуться.

– Стоять!

Чувствительный удар вдавил его обратно в стену.

– Полегче, вы!..

– Молчать!

Тому совершенно не нравилось такое обращение. Он был готов взорваться от негодования, и горел от стыда за собственную беспомощность. При надобности он мог бы за себя постоять: он был неплохим боксером, что позволяло не раз наказывать тех, кто не понимал нормального человеческого языка. Но в этот раз его мастерство оказалось бы бесполезным.

Отдававший команды стал задавать вопросы через равные и короткие промежутки времени, оставляя для ответа не более пяти секунд. Том, скрипя зубами, отвечал.

– С кем на базе имеете близкие отношения? – был последний вопрос.

– С тобой, ублюдок, – не выдержал, чтобы не огрызнуться, Том, и напрягся, ожидая удара, но ничего такого не случилось.

– Через минуту, – сказал человек за спиной, – соберете вещи, пройдете до конца коридора, потом последуете по маршруту «два – четырнадцать – сорок шесть – сто девять». Запомнили?

– Да.

– Повторите.

Том повторил, совершенно не понимая, что должны обозначать эти цифры.

– Можете идти, лейтенант Редерсон, – закончил человек.

– Закройся, – взбесился Том, разворачиваясь с намерением начать драку, но за спиной уже никого не было. В трех направлениях разбегались длинные коридоры. Редкие лампы слабым светом таяли в их глубине. В сумрачных и гулких пространствах дремала тишина. В ушах Тома звучало только собственное имя, произнесенное человеком с нескрываемым презрением: «Можете идти, лейтенант Редерсон».

– Ублюдок! – зачем-то прокричал он коридорам и стал одеваться.

Потом ему предстояло решить, в какой же из трех коридоров пойти… Размышляя, он выбрал тот, вдоль которого по полу тянулась белая полоса. Это был средний коридор. Чтобы избавиться от клокочущей в груди злобы, Том побежал. Двигаться было легко, и он скоро сообразил, что туннель уходит под землю под небольшим углом и достаточно широк, чтобы в нем могли разминуться два больших автомобиля.

– Ай-с-берг, – на бегу прошептал Том, имея в виду то, что на поверхности земли была лишь малая часть «Четвертой зоны».

После трех минут бега он оказался в тупике. Коридор заканчивался металлической платформой. Том забрался на нее, догадываясь, что это может быть лифт, и поискал глазами что-нибудь, что могло быть похоже на пульт управления. Но не было видно ничего, кроме отшлифованного до блеска ногами металла платформы и гладких бетонных стен шахты… На одной из стен он заметил какой-то небольшой выступ и пошел к нему, но через несколько шагов с криком взлетел в воздух и упал обратно на металл – лифт мгновенно провалился вниз и понесся в бездну с огромной скоростью. Том решил не рисковать и не вставать, чтобы во время резкой остановки не получить травм – невидимый оператор, по-видимому, не очень беспокоился о том, кого он сейчас перевозит: человека или машину. Через несколько секунд платформу тряхнуло с чудовищной силой, и она остановилась. Грохот ринулся вон из шахты и остыл на небольшой площадке, от которой расходились теперь коридоры, уже прежних. В самом начале каждого была нарисована большая цифра. Том, помня «выданный» маршрут, выбрал цифру «2» и уверенно шагнул в сумрак туннеля. Он не обернулся, когда, грохоча железом, лифт провалился дальше, в неведомую глубину зоны.

В начале «сто девятого» коридора он едва не столкнулся с двумя бежавшими навстречу солдатами. Увидев Тома, они схватили его под руки и бегом потянули за собой, нисколько не обращая внимания на его протесты и возмущения. Ему за сегодняшний вечер такое обращение успело надоесть.

С таким эскортом он скоро оказался в компании каких-то людей: гражданские и военные стояли в коридоре и о чем-то беседовали. Говорили очень тихо, но иногда в тишине раздавался чей-то несдержанный возмущенный крик:

– Что за чушь!.. Доктор! Доктор!.. Вы сами-то понимаете, о чем говорите?!

– Я, уважаемый, говорю только о том, что видел собственными глазами…

– Но это же невозможно!!!

И вновь тихое бормотание, возбужденный шепот, как в доме, где появился покойник. У всех маска заботы на лицах, искаженная тенями и бледностью от испуга и растерянности.

Среди стоящих Том узнал Макартура, Томпсона и Питсона.

Генерал решительным шагом направился к нему:

– Том!.. Где вы столько времени пропадаете? Аппаратура с вами?

Том хлопнул ладонью по своей сумке.

– Доставайте и проверьте. Скорее!

Том, не задавая вопросов и стараясь не суетиться, достал из сумки камеру и фотоаппарат. Пока он занимался настройкой и проверкой, генерал говорил:

– Том, я надеюсь, что у вас крепкое сердце и достаточно мужества, чтобы спокойно и выдержанно принять то, что вам предстоит увидеть. Сразу предупреждаю, что то, с чем вы скоро столкнетесь – это что-то совершенно непонятное и необъяснимое… Этому нет никаких определений! Но соберите в кулак всю свою волю и сделайте работу как положено – так же превосходно, как вы все время это делали. Готовы?