Текст книги "Багряный лес"

– Мне очень… Я очень счастлив познакомиться с вами, профессор, – Том говорил абсолютно искренне. – Я…

– Только не говорите, что совершенно не ожидали, что встретите меня в этой зловонной дыре, – перебил его профессор. – Там, где звучит слово «атом», меня можно найти всегда.

– Но об испытаниях я узнал чуть больше часа назад.

– Всё секреты, – с пониманием в голосе вздохнул Фридбах. – Но поймите, пожалуйста, сейчас такое время, что без них просто нельзя. Да и в дальнейшем тоже. Сейчас Гитлер. Ему скоро конец. Потом японцы. За ними русские. После них китайцы…

– Этому не видно конца, – согласился Том.

– Вы абсолютно правы, – Фридбах по-дружески тепло улыбнулся. – Признаться, я был уверен, что у современной молодежи только фокстрот в голове, и этот… как его?..

– Джаз, – подсказал Редерсон.

– Да, именно так! Джаз. Приятно слышать от вас здравые мысли. Это успокаивает людей моего возраста: можно не волноваться, что все наши достижения и победы будут в будущем не попраны, а использованы по назначению и с умом. Атом – это не только сильное и абсолютное оружие. Главное то, что он уже сейчас является веским политическим доводом, и, как ни парадоксально, именно с него начинается новая эпоха Человечества.

– Зачем же тогда оружие, если его не использовать?

– Почему же – не использовать? – удивлением на удивление ответил профессор. – Как раз использовать! Но только так, как мы сделаем с вами Завтра. Только варвары, молодой человек, живут правилом: если нацелил оружие – стреляй…

– Если меч достал из ножен – руби, – добавил интерпретацию Том. – Но мне кажется, что эти утверждения имеют двойную философию. Прямая, та, что на поверхности – для дикаря, постоянно жаждущего схватки. Так сказать, война ради войны. Вторая же мне больше симпатична.

– И какая же? – заинтересовался Фридбах.

За их разговором с интересом следили и остальные.

– Прежде всего следует искать отличные от военного пути разрешения конфликтов. Мирные решения. Использовать оружие – это последнее дело.

– Ха! Вот, значит, как… Простите, где вы получали образование?

– В Оксфорде, профессор.

Фридбах с пониманием кивнул:

– Хорошее образование. Вы журналист?

– Только по образованию. По специальности – кинооператор.

– Да, конечно. Кстати, ваши фильмы о войне мне больше нравятся. Вам, и только вам удается показать человека в экстремальных условиях, его стремление выжить – настоящую жизнь! Ваш талант никак не вяжется с вашей философией. Оксфорд давно славен своим неуемным пацифизмом, который в скором будущем доставит Америке куда больше неприятностей, чем все внешние враги. На мой взгляд, мистер Редерсон, та философия истинна, которая не только имеет право быть, но и есть, и применима. Человека ничто не переменит. Он не хозяин сам себе. Им управляют особые космические силы, в сравнении с которыми атом – забава для младенца. Когда он выйдет из-под этой опеки – неизвестно. Возможно, вообще никогда.

– Вы говорите о религии?

Профессор рассмеялся:

– Ну что вы!.. Она вообще не в счет. Это пустые бредни. Вековая глупость – если хотите. Да, именно так! Я говорил об абсолютной власти – власти Вселенной. Об этом стали говорить еще в Древнем мире. И не только говорить, но и наблюдать, и делать выводы. Земля, Солнечная система, наша Галактика – все это увязано строгими физическими и математическими законами. Вспышка, взрыв Сверхновой, может изменить целую галактику или вообще ее уничтожить! Как, например, луна вызывает приливы и отливы океанов и морей. Но это упрощенная модель вселенских явлений. С этим невозможно спорить! Человек так же неотделим от этого мира, и все его реакции – это все то же проявление космических сил…

– Если все так беспросветно, зачем же тогда оружие? Не проще ли просто дождаться в мире, без лишних крови и страданий, какого-нибудь крайне нерядового вселенского светопреставления и рухнуть всем вместе в тартарары, но со счастливой улыбкой от того, что прожили отведенное время не так и плохо…

– Примитивно, мистер Редерсон! Очень примитивно! – Норман Фридбах казался очень взволнованным. На его дряблых щеках заиграл румянец. – Я огорчен. Огорчен тем, что вы неисправимый идеалист.

– Только потому, доктор, что видел войну не по фильмам, а своими глазами.

– Как же вы не понимаете, что это «нерядовое событие» не будет действовать на человека непосредственно, чтобы не удовлетворить бредни истеричных говорунов о новом Армагеддоне? Это было, есть и будет косвенное воздействие: бах где-то звездочка, например, за четыреста парсеков отсюда, а у половины населения на Земле в голове война. Эта половина обязательно найдет повод, чтобы вспороть кому-нибудь живот. Любой повод. Достаточно вспомнить историю: нет ни единого серьезного повода для начала войн, но войны все-таки шли, и в них миллионами гибли люди. Все эти поводы и причины – глупость, пустота и надуманность. И остается только главное – выжить! Мое оружие позволит не воевать, пусть только нам, американцам, пока, например, русские не создадут такое же: зачем лезть на нас, когда за десять секунд можно лишиться лучшей своей армии? И это только из-за какой-то одной бомбы!.. Перед тем, как гнать на нас своих солдат, Сталин тысячу раз подумает в своем Кремле о будущих последствиях. Это оружие сдерживания – атомная бомба, новая форма достижения мира. Мало того… Это основной фундамент мирного сосуществования человека в будущем. Это оружие будет воевать, находясь на складе, а не на передовой, в жерле пушки или под крылом самолета.

Слушая профессора, Том подумал о том, что перед ним стоит не великий ученый, а сбежавший из клиники для душевнобольных пациент. С такой уверенностью говорить о своем оружии, наделять его таким фантастическим могуществом! Еще совсем недавно он вспоминал таких же горе-конструкторов и их снаряды-малютки. Это бравада и разошедшееся самолюбие гения. «У парня взбесилась лошадь, – со вздохом сожаления подумал Том, – а он и поводья бросил. И спорить нельзя, опасно – копытами затопчет». Он не любил людей, которые готовы откопать спор везде и по любому поводу. «А все начиналось с обыкновенного знакомства, – еще раз вздохнул Том и мысленно пошутил: – А эта вонь… Не спесь ли доктора протухла?» Он разочаровался в профессоре и чувствовал себя из-за этого неловко, и еще оттого, что разочарование пришло так скоро. Скорее всего, Фридбах переживал в этот момент те же самые чувства, и это стало понятным по тому, как он после последнего слова резко развернулся и ушел, нервно размахивая тонкими, сухонькими руками. Оглушительный хлопок дверью заставил всех вздрогнуть. За доктором вышли еще шесть человек – Том не угадал количества охранников.

– Эффектный конец, правда? – разочарованно спросил Том у остальных, кто остался с ним в зале. Три человека в белых халатах молча сверлили гостя взглядами. – Большая просьба, джентльмены, больше не обвинять меня в пацифизме! Это слово я теперь ненавижу больше всего в жизни…

Ему ответили дружным смехом. Они подошли к нему и стали по очереди протягивать для знакомства руки.

– Рик Телингтон, – представился первый. – Биолог. К вашим услугам, мистер Редерсон. Что нового снимали – снова фронт?

– Да, русских в Прибалтике.

– Серьезная картина?

– Уже в прокате. Много войны в каждом кадре.

– Это нам и нужно. Возможно, Фридбах бы на самом деле поменял свои взгляды на мир и войну, если бы действительно смотрел ваши фильмы… Мне не очень хочется вас разочаровывать, но хвалил он вас только из вежливости. Пожалуйста, не обижайтесь, но я говорю правду.

– Что вы?! Как раз напротив! Теперь мне многое становится понятным.

– Доктор только-только привык к радио. Он закоренелый консерватор и признает прогресс только в своих изобретениях. К кинематографу же он относится хуже, чем к Гитлеру. О войне знает только из газет, ну, и радио, конечно, но сами знаете, какие краски напускают журналисты и репортеры – не разберешь, где правда, а где вымысел…

– Тед Макгредер. Можно просто Макки…

– Это он для того, чтобы от своих обезьян не отличаться! Ха-ха!..

– Не обращайте на них внимания, мистер Редерсон…

– Зовите меня Томом.

– Хорошо. Не обращайте внимания на этих хохотунчиков, Том. Это не люди, а полные дураки и абсолютные болваны, над которыми смеются даже мои шимпанзе. Но с ними не так и плохо – поверьте мне, человеку, который проторчал с этими полоумными полгода в Вонючем городе…

– Простите, как вы сказали: «Вонючий город»? Это название новое? Мне же известно другое…

– Все верно – Восточный, но мы не могли не отметить его столь броскую достопримечательность, как зловоние.

– Это действительно ужасно! Я едва сразу же не умер на трапе самолета.

– Могло случиться и такое. И все это из-за этого Макки…

– Это правда из-за вас?!

Макгредер густо покраснел и метнул полный гнева взгляд в сторону своих товарищей.

– Да. То есть – нет!.. Не именно из-за меня. Это из-за животных. В городе живет около полусотни обезьян, шимпанзе, и примерно столько же свиней. Уборка отходов их жизнедеятельности не предусмотрена проектом. Вот и запах. Кроме этого, очень большая смертность: дохнут от жары и болезней. Командование по этому поводу не больно переживает.

– Город обезьян?!

– Да, и свиней. Превосходные такие…

– Для чего?

– Они – это «биологические объекты поражения». Человека на испытаниях под взрыв никто бросать не будет, чтобы узнать, что с ним после этого случится. А животные… Они всегда помогали человеку в исследованиях. На них перепробовали все: лекарства, яды, газы, болезни… Ведь шимпанзе и свиньи по строению организма, его органов, очень схожи с человеком. Вот и сгорят они завтра в атомном огне.

– Но зачем пятьсот животных, когда можно обойтись меньшим количеством?

– Об этом, Том, спросите Нормана Фридбаха. Город и население – его идея полностью.

– Сумасшедший человек!..

– Мы тоже так думаем… Рой Вильсон – инженер-строитель, архитектор.

– Так это ваши чудеса?

– Какие?

– Небоскребы, мосты, река и пруд…

– Озеро.

– Что?..

– Это озеро, говорю. Его глубина около ста тридцати метров.

– И как вам только это удалось?

– Об этом тоже спросите Пустоголового Фрэда.

– Кого?

– Это мы так Нормана между собой окрестили.

– Но все же!.. Как это ему удалось?

– Очень быстро. Несколько секунд.

– Не может быть!

– Еще как может, Том. Он там бомбу взорвал, а из ее воронки море получилось.

– Просто невероятно. А вода откуда?

– Да оттуда же. Там после взрыва открылось множество родников и подземная река.

– А мосты?..

– Это уже фокусы Вильсона.

– Никаких фокусов, – протягивая руку Тому, возмутился Вильсон. – Зовите меня просто Вильсоном, мистер Редерсон. Я к такому обращению больше привычен. Касательно мостов… Все настоящее и работоспособное. Работали над этим около года.

– Он этим гордится.

– Не меньше, чем ты своими макаками.

– Вот так и живем…

– Строили Восточный сколько времени?

– Что-то около года. Грандиозный замысел, но абсолютно бесполезный.

– Почему?

– Разумеется, польза здесь какая-то есть. Определенно есть. Но только военная. Если бы такой же город построить в каком-нибудь другом месте – его ценность была бы гораздо большей, – Рой снял и протер полой халата очки. – Понимаете, я гражданский строитель, для которого очень важно, чтобы в его домах жили люди, и эти дома стояли долго и крепко. Грустно осознавать, что все тобою и другими построено для того, чтобы быть разрушенным. Это противоречит человеческой природе: созидать с пользой для будущих поколений.

– Из ваших слов следует определенно одно – вы не в дружбе с Фридбахом.

– Они в жестком противостоянии, – уточнил Макгредер.

Зоолог курсировал между холодильниками и столом, расставляя на зеленом сукне консервы, столовые приборы, бутылки с напитками.

– Но эта борьба без равных условий для сторон. Пустоголовый Фрэд постоянно находит какие-то недоделки, ошибки в конструкциях и обвиняет в этом Роя. По правде говоря, виноваты строители, которые халтурили вовсю, чтобы уложиться в сроки. Норман Фридбах это прекрасно понимает, но не умеет мирно сосуществовать со своими оппонентами. Мало того, в игре с Вильсоном он использует подтасованную колоду и обвиняет его в умышленном саботаже. Это очень серьезно, – он сделал пригласительный жест рукой. – Прошу составить компанию за трапезой. Том, вам надо поесть. На вас жалко смотреть после знакомства с «главной достопримечательностью» города.

– Огромное спасибо за приглашение, – сказал Редерсон и прошел к столу. Он чувствовал себя слабым, и завтрак был бы совершенно не лишним, чтобы восстановить силы перед нелегким днем.

– Неужели профессор столь категоричен? – вернулся он к теме разговора.

Телингтон, биолог, намазывая паштет на ломоть хлеба, тотчас замотал головой:

– Вы неверно подбираете определения. «Категоричность» – смысл этого слова не может быть применим к Пустоголовому Фрэду. Здесь уместно другое, – и он многозначительно постучал рукоятью ножа себя по виску. – Он свихнулся на собственном величии. Это горький удел всех варваров, разрушителей. Гордыня старика ищет противостояния со всеми. Его терпят, но выходки и непримиримость профессора могут скоро надоесть. С каждым днем он становиться все более заносчивым и нетерпимым.

– Может быть, этому есть какое-то другое объяснение, кроме гордыни? – спросил Том, сооружая для себя многоэтажный сэндвич.

– Объяснение сумасшествию?.. Не смешите. Какие еще могут быть объяснения?

– Для того чтобы сойти с ума, тоже надо иметь причины.

– Ах, вот вы о чем, – усмехнулся Телингтон. – Об атомной бомбе.

– О ней самой.

– Здесь тем более нет никаких причин для болезненно завышенного самолюбия, – не отвлекаясь от еды, произнес Макгредер.

– Но она позволит выигрывать в войнах!

Зоолог отложил бутерброд и уставился на Редерсона:

– Вы не понимаете, о чем говорите. Это не авиабомба весом в десять тонн. Вы недавно восхищались нашим озером. Это последствия взрыва мощностью всего в полсотни тонн – и получилась яма в сто тридцать метров глубиной. Завтра будет испытана другая – в десять килотонн! Вы рассматривали город с самолета – немаленький, не так ли?

– Не спорю.

– Так вот… Никто не знает, что останется после взрыва. Никто не может даже предположить, пофантазировать о возможных последствиях!.. Разрабатывается новая бомба мощностью в пятнадцать килотонн, а что дальше? Пройдет лет десять-пятнадцать, и какой-нибудь психопат предложит для испытания игрушку с гигатонным зарядом и выберет в качестве полигона Землю.

– Ну, это уже фантастика, – отмахнулся Том.

– Как вам угодно. Но я рад, что завтра вы станете участником этих фантастических событий.

Зоолог вернулся к еде.

Архитектор, Рой Вильсон, съел один сэндвич и стал готовить другой.

– Я тоже усматриваю в словах Теда некоторое преувеличение. Но он зоолог, притом уверенный, что человек – самое бесполезное и даже вредное существо на планете. Тед боится и переживает за тех, кто ни в чем не виноват и просто хочет жить – за животных. Это его мнение, и мы его уважаем. Но в одном он действительно прав: с атомной бомбой отпадает вообще смысл воевать. Цель всякой войны банальна до цинизма: захват материальный ценностей и порабощение народа.

С этим трудно было не согласиться. Том кивнул.

– Но создатели атомной бомбы не учли одной очень важной детали: после атома не останется ни потенциальных врагов, ни ценностей, только пепел и смрад. Небогатый урожай. Площади, оказавшиеся под бомбардировкой, опасны радиационным заражением на протяжении многих столетий. Вы знаете, что такое лучевая болезнь?

– Очень мало, – ответил Том.

– Именно! В полном неведении находитесь не только вы, но и ученые. Доказано, что радиация способна провоцировать раковые заболевания. И предполагается, что она способна изменять гены и вызывать мутирование.

– Только совсем недавно, кстати, обратили внимание на то, что бродячие собаки, живущие в Блю-Бек-форте, приводят уродливых щенят, а крысы стали в два раза больше размером, – говоря, Макгредер постукивал ножом по столу. Его лицо алело от возбуждения. – Это произошло с животными через два года после первого взрыва. При этом надо учитывать, что от базы до полигона не более трехсот километров.

– Может, здесь имеют место совершенно другие причины? Например, местного характера, – предположил Том. Он хотел услышать максимальное количество версий, чтобы утолить свой журналистский голод.

– Не очень-то верится, – вновь вступил в разговор архитектор. – В природе долгое время ничто не меняется. Пустыня осталась прежней. Небо, солнце, горы – все как раньше. Был только взрыв.

– И будет новый, – ввернул Телингтон.

– Да, – согласился Том. – Это правда. Но могут быть и простые случайности. Мутанты пугали людей постоянно. Где-то их было больше, где-то меньше. Зачем же сразу все валить на атом?

– Лишь только затем, что мы, уважаемый мистер Редерсон, ученые, – спокойно ответил Макгредер. – Конечно, мы знаем о том, что миром в равной степени правят и закономерности и случайности. Но за неимением научных объяснений мы вынуждены оперировать фактами. Возможно, мы грешим узостью взглядов, но в тоже время отдаемся полностью уверенности в том, что использование атомной энергии лишь подтвердит в дальнейшем наши выводы. Кроме этого, есть подозрение, что человечество еще абсолютно не готово использовать такое мощное средство, как атом. Мне это напоминает дикарей, которые бегали по доисторическим лесам и, подняв с земли палку, использовали ее в качестве оружия – и лишь потом, спустя многие столетия, научились ее применять как строительный материал и рычаг.

– Вы хотите сказать, что мы используем атом не так, как следует? – спросил Том. – По-моему, не так уж и плохо использовать его для начала как оружие, – он отодвинул от себя пустую бутылку. Чувство сытости слегка хмелило сознание. – Хотя мне очень нравятся ваши доводы Тед, но я не вижу пока другого, более эффективного оружия, чем атомная бомба. Я видел войну и был свидетелем сотен трагедий, о которых не решился бы рассказывать за этим столом… и вообще. Это страшно. Была бы эта бомба тогда, в тридцать девятом году, сбросили бы ее на голову Гитлеру, и делу конец! Возможно, ваши рассказы об ужасах последствий атомной бомбардировки имеют под собой основу – об этом, вы абсолютно правы, судить будущим поколениям, но они, пожалуй, будут не столь страшны, как концлагеря Бухенвальд, Заксенхаузен и Равенсбрюк. И не было бы, в конце концов, миллионов жертв! Вот в чем гуманность…

– Вы упускаете самое главное…

– Что? – Редерсон повернул голову к Телингтону.

Биолога нисколько не волновал его порыв. Не глядя на Тома, он усердно выуживал из консервной банки остатки паштета. Такое демонстративное невнимание зацепило самолюбие Тома: он говорил о том, что было на самом деле, о том, что видел собственными глазами, о том, что пережил – о главном, черт побери! А где мог рассмотреть этот худосочный хлыщ свое «нечто главное» отсюда, за тысячи миль от фронтового пекла, когда лишь изредка отклеивался от дармовой банки консервов?..

– Что же «главное» я упустил? – сдерживая гнев, повторил свой вопрос Редерсон.

Ученый отставил банку и неторопливо облизал пальцы:

– То, что Гитлер не дурак, как многие хотят думать. Идиот не смог бы подмять под себя всю Европу, часть Африки и доставить массу серьезных неприятностей более сильным державам. Объединились бы эти державы против него своей мощью, чтобы победить, в том случае, если бы он оказался законченным болваном? Нет.

Биолог победно взирал на Редерсона, который в ответ корчил саркастические гримасы.

– Но он-то действительно дурак! – не выдержал Том. – Разве мог умный полководец начать войну сразу со всеми, не имея для этого достаточной сырьевой и промышленной базы!

Теперь пришла очередь кривиться Телингтону:

– Не утомляйте меня идеологией. В Вонючем городе она никуда не годна… Вы смешали в кучу и стратегию, и политику. Это верхняя правда, та, что на поверхности. На самом же деле, как мне думается, причина совершенно в другом: у фюрера не было иного выбора, но это не касается темы нашего разговора…

– Вот как – не касается?

Рик не обратил никакого внимания на язвительную реплику.

– Все дело в другом… Дурак – это посредственность, а Гитлер – личность, не посредственность. Пройдет не так много времени, и многие будут вынуждены это признать. Вам не нравятся мои слова?

– Более чем!

– Но не вам судить, как, впрочем, и мне, об истинном положении дел в современном мире. И, возвращаясь к нашему прежнему разговору, скажу, что вы упустили такую деталь – не знаю: по умыслу, или нет, – он дружелюбно улыбнулся, демонстрируя, что ссориться не расположен, но тут же стал серьезным. – Разве мог Гитлер идти войной против всего мира, не имея в рукаве козырной карты? Уверен, он знал, что делает. Эти легендарные «Фау» были лишь ступенью к полной победе. Кто знает: может, то, что здесь завтра взорвется здесь силой солнца, принадлежит вовсе не американцам, не русским, а только немцам…

Биолог замолчал и стал собираться: натянул высокие резиновые сапоги, длинный прорезиненный фартук, взял перчатки.

«А он ведь прав, – думал Том, наблюдая за сборами ученых: к Рику Телингтону присоединились и остальные, экипируясь по его примеру. – Глупо думать, что Гитлер, стремясь к порабощению человечества, рассчитывал только на мощь своих танковых дивизий. И хорошо сказано о палке… Кажется, у этих ребят больше оснований для таких выводов, чем у меня. Их уверенность в выводах начинает меня пугать – просто стыдно признаться, что не знаешь, чего именно боишься. На фронте проще: сидишь в окопе во время артобстрела, ни жив ни мертв от страха, но знаешь его причину – рои осколков в секунду могут изрешетить тебя, и прекрасно знаешь, что единственная защита – это окоп или блиндаж… Здесь же не знаешь ни о чем, и от этого еще страшнее».

Ему протянули пакет с прорезиненной амуницией.

– Это защитит вас от грязи, – прокомментировал архитектор и посоветовал: – И постарайтесь держать оружие под рукой. Бешенство в городе. Больные животные срываются с привязей и нередко нападают на людей. Незачем еще одна трагедия.

Редерсон оделся и, следуя совету, нацепил ремень с пистолетом поверх резинового фартука. Остальные достали из шкафа многозарядные карабины.

– Не люблю, когда остаются неясности, – сказал Том, когда все были готовы к выходу. – Боюсь, что больше нам никогда не увидеться и не поговорить всем вместе.

– Что вас интересует? – спросил Вильсон, проверяя оружие.

– С чего вы взяли, что атом используется не так, как следовало бы? Я принимаю, что атомная бомба, атомный реактор – это не тот путь. Но принимать и понимать – это совершенно различные вещи.

Все трое переглянулись с таким видом, словно решали: выкладывать все начистоту или… Вновь Том почувствовал удар по своему самолюбию. Ему не доверяли. Впрочем, здесь ничего необычного не было: он человек новый и временный, только совсем немного пострадавший от Нормана Фридбаха; его успокоили, проявив солидарность, но… Профессиональное чутье Тома пострадало еще больше. Он понимал, что тайны есть, и какие-то особенные, но ему их не видеть, как собственных ушей. Не скоро можно будет успокоиться. Очень не скоро, если не удастся найти иные пути удовлетворения своего любопытства.

За Макгредера ответил Вильсон. В его тоне чувствовалось недовольство:

– Тед говорил о том, что атомная бомба или ядерный реактор – это самые примитивные способы использования атомной энергии. На данный момент пока неизвестны другие сферы применения атома, кроме уже названных, но хочется верить, что именно он выведет человека в дальний космос.

– Фантастика, – сыронизировал Том.

– Пусть так, но все когда-то начиналось с фантастики. Вас что-то еще интересует?

«Он становится колючим, – заключил Редерсон, отдавая должное собеседнику, сумевшему дать исчерпывающий ответ ни о чем. – Мой нос держит верный след». И спросил:

– Фридбах по пути сюда рассказывал о каких-то галлонах ностальгии.

Он понял, что сказал глупость, когда остальные едва не покатились со смеху.

– Я понимаю, что это вопрос невежды, но…

– Успокойтесь, пожалуйста, – утирая слезы, произнес Вильсон. – Вас никто не хотел обидеть, – он с трудом сдерживался, чтобы вновь не рассмеяться. – Все дело в духах, которыми пропитываются наши маски. Шедевр парфюмеров носит название «Ностальгия», и его действительно закупают галлонами.

Работать пришлось долго. Кинокамеры были уже установлены без участия Тома в специальные, отлитые из сверхпрочного бетона тумбы. Оставалось только правильно установить саму камеру, проверить ее работу и выбрать в видоискателе план будущей автоматической съемки. Иногда в бетонных тумбах было установлено по несколько камер, которые снимали один и тот же план по очереди, включаясь каждая в тот момент, когда у предыдущей заканчивалась пленка или разряжался аккумулятор. В таких тумбах работать было труднее всего: маленькое пространство было сплошь забито оборудованием, и требовалась особая сноровка, чтобы делать свое дело и нечаянным движением не повредить ничего. Ко всему прочему, изматывала духота. Маска на лице пропускала мало воздуха, и сам воздух предельно был насыщен парами духов. Кружилась голова, тело взмокло и горело под резиной верхнего облачения, однако снять костюм не было возможности – вокруг было довольно много грязи после животных. Приговоренных животных. Редерсон снял перчатку и отер пот со лба, одновременно покачивая головой в унисон своим грустным мыслям. То и дело со всех сторон, из домов, подвалов доносились крики, стоны, лопотание, хрюканье и звон цепей. Ему было жаль узников, но не из-за их завтрашней участи, а из-за их настоящего положения. Неизвестно, сколько времени они томились в своих камерах, страдая и умирая от зноя и жажды.

Закончив с очередной тумбой, Редерсон садился в джип, водитель которого дергал рычаг переключения скоростей, и они катили к следующей.

Работа близилась к завершению. Объезжая пригород, Том заметил выложенный из белого камня прямо на земле круг с крестом в середине. Знак был достаточно велик, чтобы его можно было заметить с большой высоты. Водитель джипа пояснил, что это цель для бомбометания. В этот круг должна завтра упасть бомба. От цели до города было не более полутора километров.

Оставалось проверить еще несколько тумб, и джип не спеша катил по улице в тени высотных зданий, где можно было наслаждаться относительной прохладой. Машина петляла по ровной дороге, объезжая рыжие зловонные и подсыхающие лужи и густые ручьи, вытекающие из домов. Том плотнее прижал к лицу маску, ощутив неприятную тяжесть в желудке, когда вспомнил собственное утреннее состояние у трапа самолета. За поворотом он увидел недавних знакомых. Ученые сидели на бордюре, курили и о чем-то беседовали. Заметив Тома, они переглянулись и тяжелыми взглядами стали смотреть на приближающийся к ним автомобиль. Не надо было быть провидцем, чтобы понять, что они не рады его видеть, но Редерсон, словно не замечая недружелюбия, подошел к ним.

– Здесь можно снять маску, – сказал Вильсон, но Том не сразу решился последовать совету.

– Снимайте, снимайте, – уверенным тоном настаивал архитектор. – К вечеру поднимается ветер. Скорее всего, будет дождь. Мы сейчас на Зеленой улице, которая пересекает город строго с запада на восток, а ветер западный – он-то и уносит отсюда вонь.

Воздух был относительно чистым. Примеси зловония было очень мало, и можно было без опаски дышать полной грудью.

– Сигарету? – предложил Телингтон.

Том, поблагодарив, отказался. Он заметил рядом с биологом что-то продолговатое, накрытое простыней. Белая ткань в некоторых местах пропиталась бурой кровью. По очертаниям предмет под простыней напоминал человеческое тело, но точнее рассмотреть было невозможно – зоолог старался прикрывать его от взгляда Тома собой, делая это как бы невзначай.

– Бешенство? – спросил Том. – Обезьяна? Большая же, однако…

Тройка смотрела на него какими-то странными глазами. От такого взгляда Том начинал себя чувствовать без вины виноватым.

Вдруг сильный порыв ветра сорвал с тела простыню, и она полетела, зацепившись через несколько метров за брошенный моток колючей проволоки.

– Черт! – выругался Рик Телингтон и побежал за тканью.

– Я же тебе говорил: привали камнями! – без особой злости сказал ему вдогонку Вильсон.

Это был труп солдата, лежащий лицом вверх. Тело было изгрызено так, словно его, не переворачивая, объедали сверху, начиная с головы и завершая ногами. Обгладывали, как вареный кукурузный початок, с той лишь разницей, что последний обкусывают со всех сторон, но не трогают сердцевину. Этого же беднягу ели полностью: с одеждой, обувью, экипировкой, костями. Рядом лежали проеденная каска и перекушенная посередине винтовка.

Том не мог отвести взгляд от изуродованного тела; когда же простыня легла на место, его второй раз за день стошнило. Подошел Вильсон и протянул флягу:

– Выпейте. Побольше. Не надо было вам сюда подходить.

Во фляге был бренди. Том сделал три больших глотка. Спиртное успокоило желудок – стало намного легче.

– Что это? – Том неуверенной рукой показал на тело.

– Сами же видели, – с неохотой ответил архитектор. – Не надо было сюда подъезжать. Больно хорошо у вас получается блевать. Как же вы на фронте выдерживали?

– Там такого не было, – сказал Том и вновь глотнул из фляги. Фартук Вильсона был испачкан кровью. – Страшно, но не так.

Его взгляд снова приковало тело под простынею.

– Я-то думал, что там похлеще, – сказал Рой.

– Да, – согласился Том. – Но там не едят убитых вместе с каской и ботинками…

Архитектор резко отобрал у него флягу и нехорошо сказал:

– Вам показалось.

Редерсон оторопел, но потом решительно подошел и стянул ткань с трупа.

– Это мне показалось?

Телингтон забрал у него простыню и накрыл ею тело.

– Да, парень, тебе показалось, – повторил Вильсон. – Так тебе и многим другим будет лучше… На беднягу напали обезьяны. Сошли с ума от жары.

Том подскочил к нему и свалил ударом в живот. Остальные вскочили, но остановились, когда Редерсон выхватил пистолет и направил в их сторону.

– Стоять! – приказал он. – И бросьте винтовки! Живо!.. Вы все здесь сошли с ума от жары! Льюис! – позвал он водителя, который безучастно наблюдал за всем из машины.

Солдат подошел и с опаской покосился на труп:

– Да, сэр…

– Возьми этих болванов на мушку! Если вздумают шевелиться – стреляй.

Сам же Том пошел к машине, достал из своей сумки фотоаппарат, вернулся к телу, отбросил ногой простыню и стал фотографировать, стараясь не упустить ни одной детали.

– Лейтенант, вы перешагнули границу, за которой начинаются большие неприятности, – угрожающе предупредил Вильсон.