Текст книги "Багряный лес"

Александр развернулся и пошел, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого монстра в изорванной рубашке.

Игорь Борисович догнал его за кладбищем, остановил, взял за плечи, повернул к себе лицом:

– Послушай меня, сынок. Только две минуты.

Саша стал ждать, что сейчас вот-вот он услышит то, что заставит его волю расслабиться. Он был готов пойти на сделку с логикой: услышать об измене, об ошибке, о радении родителей о лучшем будущем для своего ребенка, о том, что любовь способна окрылить романтикой, но не материально – услышать все это и заставить себя забыть на весь этот страшный антураж, не давать себе никаких объяснений, и уйти, чтобы больше сюда не возвращаться ни мысленно, ни тем более географически.

– Саша, это страшная утрата, страшная потеря, – Игорь Борисович вдруг скривился, как от внезапной и сильной боли, и застонал. – Извини меня… Я пустой от горя и банальный: у меня нет слов, с помощью которых можно хоть что-то объяснить – пусто!.. Но поверь мне, пожалуйста, нет больше Виорики. Нет ее! Ты меня слышишь? Не мог ты ее видеть ни во Львове, ни где бы то ни было еще. То была другая женщина, и я тебя понимаю и не осуждаю: война, хочется любви, ласки. Понимаю и то, что ты принял ее за Вику, но то была не она…

Удар в лицо сбил его с ног.

– Не-е-ет! – закричал Александр и ударил лежащего ногой. – Нет! Не-ет! Не только я ее видел. Я не мог ошибиться.

Он сплюнул горечь досады и быстро пошел прочь.

– Саша! Постой… Александр!

Но он не оборачивался.

Этой же ночью он сидел в кабинете следователя. Его рассказ выслушали с большим вниманием, записали в протокол, дали подписать и поблагодарили за помощь. Ему казалось, что не верят, поэтому он изо всех сил старался быть убедительным. Поверили. Провели эксгумацию. Когда открыли гроб, Саша потерял сознание. Это действительно была Виорика. Одетая в белое платье со страшным кофейным пятном. Его арестовали, и потом начались допросы, монотонные, убивающие и без того никуда негодную психику. Ухмылки следователей. Сование под нос заключений патологоанатома об анализах волос и семени, найденных на теле и в теле убитой. Дальше – этапирование по психлечебницам и остановка в Специализированной психиатрической больнице № 12 МВД Украины по Львовской области. Остановка на долгие и трудные четыре года…

Он ушел от Оксаны, поцеловав ее на прощание не столько с нежностью, сколько с благодарностью. Собрал свой нехитрый багаж, открыл дверной замок и решительно толкнул входную дверь.

Часть II

Как только он оказался на улице, сильный порыв ветра бросил в лицо песок. Тонко обкололо ударами песчинок кожу на лице, резануло болью в глазах. Форменную фуражку сорвало с головы и понесло по аллейке между рядами однообразных бунгало – жилья для гостей и личного состава военной базы Блю-Бек-форт. Том присел и с проклятиями стал прочищать глаза, но только это ему удавалось и он, морщась от боли, мог смотреть на белый и пустынный мир вокруг себя, как тут же получал новую порцию песка. Так могло продолжаться вечно, если бы чья-то рука не легла на его плечо.

– Сэр…

– Кто здесь? – спросил Том. Он поднялся во весь рост, стараясь по-прежнему безуспешно рассмотреть мир вокруг себя. – До чего же больно!

Стоящий рядом человек закричал с такой силой, что Том отшатнулся:

– Рядовой Джейсон Кон! Номер сто-сто-ноль-два-девяносто-четыре! Военная полиция! Караул на Бекстрит, господин лейтенант!..

– Джейсон…

– Да, сэр! – с готовностью и пуще прежнего гаркнул рядовой.

– Я не глухой, и незачем так орать!

– Но сержант приказал, – неуверенно, но все-таки чуть-чуть понизив тон, начал солдат, – чтобы к командирам непременно обращались по нормам устава…

– Хорошо, Джейсон, – согласился Том, понимая, что совершенно бессмысленно что-нибудь доказывать после основательной обработки «сержантским видением устава». – Ты не можешь мне подсказать: далеко ли я отошел от своего бунгало?

– Какой номер, сэр?

Том прилетел на базу вчера поздно вечером и еще не успел освоиться с местной обстановкой, и тем более после двенадцатичасового перелета из Вашингтона ему и в голову не могла прийти мысль, что следует запомнить номер своего временного жилья.

– Черт его знает! – выругался он. – Но я, кажется, припоминаю, что не сделал и десятка шагов. Бунгало с белой крышей! – неожиданно вспомнил он.

– Сэр, в Блю-Бек-форте я не встречал ни единого строения с другого цвета крышей.

– Хорошо, рядовой, – с разочарованием произнес Том: действительно, он мог бы и сам догадаться, что здесь белыми крыши делают специально, чтобы избежать их накаливания под безжалостным солнцем пустыни. И спохватился, припомнив одну особенность: – На крыльце нет одной ступеньки! Ну… доска сломана, – добавил он, вспоминая боль в вывернутой лодыжке накануне вечером.

– Это тридцать шагов отсюда! – обрадовано воскликнул солдат. – Дом Хромых.

«Черт бы тебя побрал с твоей точностью! – мысленно выругался Том. – Вместо того чтобы доску приколотить, они название придумали: «Дом Хромых» – надо же!»

Он хотел еще раз повторить просьбу, но солдат решительно и сильно взял его под локоть и повел куда-то, совершенно не беспокоясь из-за того, что на пути попадались различные препятствия – бортики, трубы, камни… Том несколько раз больно ударился от них, но провожатый не обращал внимания на его шипение – тащил напролом.

Вода была противно-теплой, но облегчила страдания. На мир после умывания можно было смотреть, но только сквозь непривычно малую щель между отекшими от воспаления веками. Надо было обратиться к врачу – в работе Тома глаза играли важную роль.

Он вышел из умывальной комнаты, вытираясь полотенцем и чувствуя неприятную влажность под мышками и на спине – от пота, который практически полностью пропитал форменную рубашку. Надо бы ее сменить.

По комнате расхаживал Кон, огромного роста чернокожий атлет в форме, в нарукавной повязке и белой каске, помеченной красными литерами «MP»[4]4
  MP – военная полиция


[Закрыть]. Рубашка солдата, любопытно разглядывающего расставленные на столе фотографии, была на удивление сухой. Том бросил взгляд на термометр, который безучастно к человеческим мукам показывал сто пять градусов по Фаренгейту[5]5
  105°F – примерно 40°C


[Закрыть]. И это было в тени! Либо солдаты привыкли к такому зною, либо используют какое-то особое средство. О последнем бы надо расспросить. Не было никакого желания ходить возле генерала, красуясь широкими пятнами пота на форме, не говоря уже о запахе… Жутко неловко становилось только от одной мысли об этом.

– Джейсон, не хотите ли выпить?

Солдат повернулся к нему лицом и неуверенно пожал плечами. Он опешил от гостеприимности офицера. В форте существовало негласное правило для офицеров: с солдатами и сержантами никаких панибратских отношений. Ему следовали неукоснительно. Но Кон лишь расплылся в благодарной улыбке, когда ему протянули щедро обсыпанную росой бутылку с минеральной водой. Он открыл ее и, чтобы было удобнее пить, расслабил ремешок каски под подбородком.

– Ваше здоровье, лейтенант… – он прищурил глаза, стараясь прочитать надпись на алюминиевой бирочке, приколотой на груди Тома, – Редерсон.

– За твое, Джейсон, – вежливо ответил Том.

– Давно в форте? – спросил он, когда рядовой утолил жажду.

– Восемь месяцев, сэр.

– Не трудно служить?

– Нет хлопот, сэр. Мое дело – следить за порядком. Остальным же приходится гораздо тяжелее: с утра до ночи гнуться на полигоне под этим проклятым солнцем.

– Дезертируют?

Солдат усмехнулся:

– Может у кого и есть такие мысли, лейтенант, но на двести миль вокруг базы одна пустыня: ни дорог, ни воды, ни жилья. Кто-то мне говорил, что у нас самый спокойный в этом плане гарнизон в армии вообще!

– Понимаю.

– Рассказывают, что вы были на фронте…

– Бывал.

Глаза рядового расширились от радости:

– Крепко русские воюют?

– Крепко и умеючи. Немцы несут тяжелые потери, но тоже пока не разучились воевать… Джейсон, как это у вас получается: на улице стоит жара, как в преисподней, а одежда на вас сухая – нигде нет и пятнышка пота? Может, поделитесь секретом? Мне бы очень не хотелось, чтобы… э-э, меня видели в столь неопрятном виде.

Солдат улыбнулся еще шире:

– Нет тут никакого секрета, лейтенант… Кстати, вот ваша фуражка! – он протянул головной убор Редерсону. – Она выкатилась прямо мне под ноги. Сильный сегодня ветер. Такое здесь бывает очень редко, и перед переменой погоды.

Он подошел к бельевому шкафу, открыл его и стал что-то в нем искать. Через несколько секунд в его руках мешок из ткани защитного цвета.

– Это для всех, кто попадает в Блю-Бек, лейтенант, – он со сноровкой расшнуровал мешок и стал выкладывать его содержимое на стол, сопровождая каждую вещь коротким рассказом: – Конечно, большая часть этих вещей – никуда не годная чепуха, но остальное просто необходимо. Вот… Это наручные часы с надписью «Блю-Бек-форт». Канцеровская штамповка, ценой не больше десяти баксов, но с превосходной защитой от воды, пыли и песка. Своего рода валюта: цивильные скупают их по две десятки за штуку – военное сейчас в моде!.. Очки. Защищают глаза от песка, пыли и солнца. Сэр, они бы вам сегодня помогли. Здесь с ними лучше не расставаться, иначе вся эта дрянь, которую я уже перечислил, быстро приведет вас к окулисту, а врач он, прямо вам скажу, неважный… Бритвенные принадлежности. С ними вы разберетесь сами… Носовые платки. Нашейные платки – разрешены для носки в форме: позволяют не так часто бегать с рубашками в прачечную. Но, смею вас предупредить, они не в моде у местных офицеров… Комплект белья… три комплекта, сер. «Способствует уменьшению потоотделения», – прочитал он ярлык, – но, честно скажу, что это далеко не так. На самом деле в этих тряпках с тебя льет в десять раз больше!.. А вот это по-настоящему хорошая вещь: мы их называем «пакетиками от Санта Клауса». Дергаешь за шнурок, и через пару секунд у тебя есть двести граммов самого настоящего льда. Хорошо помогает при перегреве, действует, как снотворное – в казармах нет кондиционеров, так положишь такой пакет себе под зад и спишь, как младенец. Можно, конечно, бросить его в воду, но ее после этого в рот невозможно взять, а в виски – вообще гадость!.. Аспирин… Пакет первой помощи… Витамины… Стерильные, пропитанные антисептиком, большие салфетки – хорошее средство от солнечных ожогов… Постельное белье. Два комплекта… Дезодоранты-присыпки. Это только для офицеров. И разная мелочь: ручки, чернила, карандаши, ластики, конверты, бумага, приблизительная схема форта, такая же карта полигона с уровнями, расписание работы бытовых пунктов, расписание авиарейсов «на землю», программа радиостанций и время их трансляции… И вот, самое главное – мыло! Оно не простое: помылся и сухой, как дитя в руках хорошей матери, часов с десять… Вот и весь секрет, лейтенант, – он посмотрел внутрь мешка и положил его на стол. – Со всем остальным вы разберетесь сами.

Редерсон подошел к столу и выбрал из вещей, разложенных на столе, нашейные платки, коробки с дезодорантами, пакет с бельем и протянул все это солдату. У Кона округлились глаза, и он не решался взять предлагаемое.

– Господин лейтенант!..

– Бери. Мне это совершенно ни к чему, а тебе пригодится. Ну!..

Солдат сгреб вещи своими огромными черными руками. Его лицо светилось от счастья.

– Вы очень щедры, лейтенант! – восхищенно произнес он. – Можно попросить еще об одном одолжении?

– Каком?

Рядовой заволновался, и его лицо приняло по-детски смущенное выражение:

– Даже и не знаю, как и просить…

– Увереннее, – подбодрил его Редерсон.

– Дело в том, что многие из ребят служат здесь около года, некоторые – около двух. Много говорят о Втором фронте, но, кажется, Блю-Бек держит нас крепко, и задать трепку фашистам наверняка не выйдет. Но знайте, руки так и чешутся!..

– Ближе к делу.

– В форте встречаются фронтовики, то есть те, кто видел войну не по фильмам, а натурально. Но это офицеры…

– Так что же?

Рядовой смутился еще больше и опустил голову.

– Они не жалуют вниманием солдатский клуб и казармы…

– Почему? – Том совершенно не понимал этой ситуации.

– Потому, что… Одним словом – у нас, среди солдат, есть черные и цветные.

– Ах, ну да, – согласился Редерсон, чувствуя досаду на то, что мог бы сразу сам догадаться. Он встречал такую «болезнь» раньше, но, что удивительно – она присутствовала только в тех гарнизонах, которые, как и Блю-Бек-форт, были удалены от «Большой Земли». «Прямо средневековье какое-то!.. Гнать под пули, танки можно, а общаться нет. Расизм загрызет американцев, как вши немцев в окопах».

– У меня подобных предубеждений нет, – твердо произнес он.

Вновь ему стало приятно от улыбки солдата.

– Это просто здорово, лейтенант! – но Джейсон скоро нахмурился: – Я бы с радостью передал ребятам, что вы готовы порассказать нам о войне, но… Наряд военной полиции не пропустит вас. У нас строжайший приказ: не пропускать никого из офицеров в солдатские казармы, если этот визит не касается обязанностей по несению караульной службы.

Он выжидательно стал смотреть на Редерсона.

«Вот же живут, а! – Том потер подбородок. – От безделья, что ли, маются, или от жары? Расизм в ранге внутреннего распорядка!»

– Во сколько вы собираетесь в клубе?

– После службы. Примерно около десяти вечера.

– Где нам лучше устроиться? Клуба окажется не мало?

– Нет, – засмеялся Джейсон. – Хватит на всех и еще останется. Так вы придете?

– Разумеется!

От радости солдат едва не взвился в воздух.

– Но, – остановил его Редерсон. – Услуга за услугу, Джейсон.

– Все, что угодно, сэр.

– Я совершенно не ориентируюсь на базе. Сейчас без четверти десять, в десять же – важное совещание, на котором будет присутствовать генерал Макартур.

– Знаю. Вы с ним вчера прибыли одним рейсом. Важная птица!

– Очень. Я сейчас приму душ – на все надо не больше пяти-шести минут. Гигиена в такую жару очень важна. Ты не мог бы меня после проводить в штаб? Не хотелось бы опаздывать, вы, солдаты, наверняка, знаете короткую дорогу…

– Разумеется! – воскликнул Кон, которому не терпелось сообщить радостную новость сослуживцам. – На душ у вас есть десять минут, на вашу… Э-э-э… Вы сказали такое интересное слово.

– Ты с ним не знаком?

– Нет, что вы! Не в том дело, – засмущался Джейсон. – Я-то понимаю, что это такое, и выполняю все правила – чтобы вы знали! Но это у нас называется «чистить перья», а в Уставе – «Правила поддержания тела в чистоте, а формы в аккуратности и опрятности». У сержанта еще проще, – он прыснул со смеху, – «Дохлых свиней гонять».

Том также рассмеялся. Скорее всего, сержант обладал чувством юмора, что было не так мало в здешней пустыне, в форте, с его жуткими порядками.

– Гигиена, – повторил он…

После мытья он чувствовал себя более комфортно. Мыло действительно помогало. Непривычной была стягивающая кожу сухость. И больше досаждала резь в глазах – визит к врачу был необходим.

Он был уже одет, когда услышал под домом автомобильный сигнал. Предупредительно надев очки, Том открыл дверь. Под самым крыльцом стоял, урча двигателем, открытый «виллис». За рулем сидел чернокожий солдат, который широко улыбался офицеру.

– Сэр! – кричал он громко, но не так вышколено и железно, как Джейсон, а просто для того, чтобы перекрыть вой песчаной бури и рокот мотора. – Сэр, нам следует поторопиться!

– А где… – но Том не смог договорить. Пришлось закашляться и сплевывать песок, который с порывом ветра попал в рот, и теперь противно трещал на зубах. – А где Джейсон?

– Он занят, сэр!.. Он поручил мне доставить вас в штаб!

– Секунду…

Редерсон схватил сумку с аппаратурой и мгновением позже вскочил на жесткое сиденье джипа. Машина лихо покатила по бетонной дороге, с ходу налетая на песчаные переметы и подскакивая на них. Стоило немалых усилий удержаться в машине и не вылететь их нее во время очередного штурма.

У штаба стоял ряд «виллисов». Машина с Редерсоном не успела притормозить, как он, проворно вытолкнув свое тело руками за борт, уже был на земле и со всех ног мчался к штабу. У входа лейтенанта остановили два армейских полицейских и попросили разрешения осмотреть сумку. Личное оружие забрали, не спрашивая на то разрешения.

До начала совещания оставалось не более минуты. Том раскрыл сумку, демонстрируя ее содержимое.

– Кинокамеры и кассеты с пленкой, – прокомментировал он.

– Отлично, – безразлично произнес полицейский и протянул руку к камере, после долго вертел ее в руках, наверное, отыскивая способ ее открыть. Том показал на кнопку. В камере было пусто. Офицер (у штаба находились только офицерские чины) стал искать еще что-то, чтобы раскрыть камеру полностью.

– Лейтенант, не трудитесь, – попросил Том. – Это невозможно сделать без надлежащего инструмента и мастера. Уверяю вас, что внутри больше ничего нет, кроме очень дорогих лентопротяжного механизма и оптики.

Его не удостоили по этому поводу даже взглядом, вместо этого достали штык и стали ковырять ним в пазу камеры.

– Что вы делаете?! – закричал Том. – Вы абсолютно бестолковый болван!

Второй полицейский вынул из сумки кассеты с пленками и раскрыл одну из них. Шурша по ветру, пленка стала вылетать из коробки. Руки офицера потянулись ко второй. Прежняя, пустая, валялась у его ног.

Том задохнулся от возмущения и не мог сказать ни слова, застывшими глазами наблюдая за спокойными и уверенными движениями офицеров охраны. Он был готов броситься на них с кулаками и непременно бы уложил обоих, и если бы не отворилась дверь штаба и не вышел генерал Макартур, случилась бы драка.

– Том, где вы бродите?

Еще в самолете случилось так, что они стали называть друг друга по имени. Они нравились друг другу как фронтовики и люди, которым вместе было интересно. Генерал по своей натуре был строг, но о его дружбе и привязанности, а также умении быстро сходиться с людьми ходили легенды. Он ценил и уважал своих друзей.

Редерсон лишь развел руками, головой указывая на полицейских:

– Эти идиоты засветили всю пленку и теперь доламывают камеру.

Генерал подошел к полицейским, которые стояли навытяжку и забрал камеру.

– Ты знаешь, сколько стоит эта штуковина? – спросил он одного.

– Нет, сэр!

Макартур бросил камеру Тому.

– Проверь, насколько она пригодна.

Аппарат был работоспособен, но изрядно поцарапан штыком.

– Полностью, – ответил Том.

– Вам повезло, лейтенант, – сказал генерал полицейскому, – и вы не лишаетесь трехмесячного жалования. А вы, – обратился он ко второму, – возместите убытки и срочно доставите кассеты из моего багажа. Адъютант укажет, где. Впредь будете умнее. Том, довольно хмуриться, идемте, нас ждут.

В длинном и большом кабинете командира базы Блю-Бек-форт было многолюдно и накурено. Том снял солнцезащитные очки и с удовольствием вдохнул пусть тяжелый от угара, но прохладный кондиционированный воздух помещения. Некоторых из присутствующих он знал, кого лично, кого косвенно – благодаря своей работе военного кинооператора, прессе и документальному кино. Присутствие известных личностей только обостряло обстановку. Все говорило о том, что в этой пустыне, в сердце штата Нью-Мексико, должно скоро произойти какое-то важное событие, которому суждено войти в золотой список Истории. Том ничего не знал определенно, но он был хорошим журналистом, который умел домысливать в нужном направлении. Он еще не знал своей роли в грядущих событиях, как, впрочем, и о самих событиях – все пока было окутано мраком тайны. Но свою роль кинооператора угадывал без труда. Коллеги называли его везунчиком – его фильмы часто повествовали о действительно важных событиях, а для него это было всего лишь работой. Какое уж тут везение, когда приходилось изрядно попотеть, чтобы детально заснять все подробности событий, как, например, в сорок третьем году в Иране! Остальные снимали факты, а он личностей, и его работа оказалась самой ценной. Он помнил собственное удивление, когда впервые прокручивал в видеопроекторе кадры только что проявленной пленки. Удивлялся сам себе! Чего стоил один Сталин: важный, по-деловому безразличный и спокойный, на первый взгляд сонный и малоподвижный, но с необыкновенно живыми, постоянно и пристально наблюдающими из-под плотной тени густых бровей глазами. Камера в руках Тома сумела растопить эту маскирующую тень, и перед зрителем представал ненасытный и опасный хищник, постоянно настороженный и целеустремленный. Не было необходимости в словах диктора, чтобы обрисовать полный психологический портрет вождя: тиран, диктатор, кровожадный и мудрый, как и положено опытному хищнику, которого не насытит одна победа над Гитлером… Уинстон Черчилль. Добродушный английский толстяк. Толстые губы, лениво обнимающие вечно потухший окурок сигары. Простота и душевность, олицетворение британского гостеприимства, отличающегося от всех остальных примесью традиционной прохладцы в отношениях. Постоянный юмор. Тревожные движения рук, смех, частый, мелкий, сотрясающий мощные телеса, и искры бегающих взволнованных глаз. Это магнат, богатый и всемогущий, но трезво чувствующий возможность банкротства. За маской тяжеловесного повесы скрывался упитанный, но вечно голодный змей, готовый впрок хватать все новые и новые жертвы… Франклин Делано Рузвельт. 32-й президент США. Четырежды избиравшийся на этот пост. В Тегеране это немощь, втиснутая в кресло болезнью и придавленная английским пледом. Безжизненно-мудрый покой рук на клетчатом рисунке пледа. Тонкое, вытянутое лицо. Уверенность черт и, опять же, глаза: не ищущие, а наблюдающие, не хищные, а сытые, умные и проницательные, как рентгеновские лучи. Временно ленивый зверь, во всем уверенный и абсолютно спокойный – ни одна жертва никуда не денется от него, а сама придет и сядет на клык. Мудрость, которая иногда из-за дерзости пробивалась искоркой самоуверенности – но это уже от удовольствия хорошего игрока. Ему не важен результат, который известен наперед, а сам процесс игры. Истинная жизнь человека, беспредельно и самоотверженно любящего жизнь.

Тогда, после Тегерана, прокатчик Тома, просмотрев пленки, позвонил ночью и, задыхаясь от волнения, сказал: «Редерсон, я твой раб навеки! Ты, ты привез мне не новости, а монстров, каких еще не видало человечество!» Льстили ли эти слова? Нет. Том мог сказать с полной уверенностью, что нет. Только вытер пот со лба и вздохнул с облегчением: удалось показать монстров. Это было его целью!

Дуглас Макартур прошел к торцу длинного стола, накрытого тяжелым зеленым сукном, а сверху подробной картой пустыни, и сел в кресло, по своей старой привычке не расстегивая кителя. Он откинулся глубоко на спинку и положил руки на грудь, скрестив, а точнее, хитрым способом сцепив пальцы. Это был легендарный генерал – даже в своей особенности по-детски выпячивать губы.

– Прошу, господа, – обратился он к присутствующим. – Прошу познакомиться с известным оператором лейтенантом Томом Редерсоном. Совсем недавно этот молодой человек вернулся с балтийских берегов, где запечатлевал для кинохроники успешную кампанию русских по освобождению Прибалтики, конкретно – города Вильнюса от немецких войск. Думаю, что в скором времени мы сможем на киноэкранах увидеть работу Редерсона. Мистер Редерсон рекомендован штабом Вооруженных Сил для работы в Блю-Бек-форте, и, на мой взгляд, это лучший выбор.

Он обвел взглядом собравшихся и продолжил:

– Прежде чем начать работу, ради которой мы все здесь собрались, следует выразить благодарность полковнику Дарену, командиру базы, за его гостеприимность и хлопоты, благодаря которым нам представилась возможность расквартироваться здесь с хорошим комфортом. Если же кто-то испытывает какие-нибудь неудобства, прошу обращаться непосредственно к полковнику, он окажет необходимое внимание, но также прошу не очень докучать – работы много и не хотелось бы Дарена, который лучше всех нас ориентируется в здешней ситуации, отвлекать по пустякам. Я понимаю, что многим из вас полевые условия покажутся малоудобными…

– Малоудобными?! – воскликнул толстяк с сигарой в зубах, втиснутый в дорогую ткань превосходного костюма. Несмотря на несколько кондиционеров, работающих на пределе, по его лицу на двойной подбородок стекали крупные и частые капли пота. Пиджак и рубашка на нем потемнели от пота. – Да здесь просто пекло, генерал! И этот песок, из-за которого нельзя есть!..

Редерсон знал его и его особенность быть всегда недовольным. Сенатор Клаус Рубен, глава сенатской комиссии по вопросам военных разработок. Личность скандальная и из-за этого неприятная и малоинтересная, но всегда стремящаяся первой попасть в кадр.

– Сенатор, – стараясь скрыть недовольство, осторожно начал Макартур, но его опередил статный, просто гигантского роста, офицер в чине полковника:

– Разрешите, генерал?

– Да, Род, пожалуйста.

На офицере была форменная рубашка с короткими рукавами, которые хорошо демонстрировали тренированные, рельефные мышцы богатырских рук. На голове вопреки всем уставным нормам – ковбойская широкополая шляпа, надетая ровно и прочно. На короткой и широкой шее повязан уже известный платок, выглядывающий из расстегнутого на две пуговицы ворота рубашки. Белый поясной ремень от парадного мундира с кобурой большого объема, чтобы вместить в себе увесистый «Смит и Вессон» 45-го калибра. И это тоже было не по уставу!.. Ушитые, в обтяжку, брюки, казалось, вот-вот лопнут в тех местах, где играли силой бедренные мышцы. Тому из-за стола не была видна обувь полковника, но он готов был спорить на годовой оклад, что это должны быть добротные, остроносые ковбойские сапоги. Примечательным – широкой костью и малоподвижностью черт – было и лицо офицера: сразу становилось понятно, что такого молодца, если он вдруг разбушуется, надо прошибать все тем же 45-м калибром, а не искусством дипломатии.

По татуировке на руке полковника Том догадался, что перед ним стоит не кто иной, как самая свирепая гроза местных черномазых. «ККК», Ку-клукс-клан – буквы были очень крупные, чтобы их смог издали заметить любой человек, оттенок кожи которого был далек от «идеально американского».

Род Дарен не только выглядел как техасский пастух, но и вел себя соответствующе: он буквально обрушился на сенатора, но не словами. Это было наступление жестами: речь была гладкой и предельно тактичной. Полковник встал со своего стула, прошел на другую сторону стола, чтобы оказаться напротив своего «противника», остановился, широко расставив ноги, правая рука замерла в сантиметре от рукояти револьвера, иногда легко касаясь длинными пальцами ее полированного дерева, левая рука протянулась вперед, кисть сжалась в мощный кулак, указательный палец был нацелен строго на сенатора. Этот палец «долбил» Рубена с каждым словом, произносимым полковником:

– Уважаемый сенатор! В Блю-Бек-форте прежде всего ценен армейский аскетизм, – он сделал паузу, которая должна была подчеркнуть значимость высказанной мысли. – Люди военные либо те, кто когда-то уже отдал святой долг служения отечеству, с удовольствием принимают условия полевого воздержания от гражданских излишеств. Я ценю их мужество и уважаю их как человек военный людей военных. С большим уважением я отношусь к людям сугубо гражданским, не имеющим тренированной выдержки, и моя задача, как лица ответственного за вас здесь, по мере возможностей предоставить вам надлежащий комфорт… Разумеется, мне доложили, что у вас был неисправен кондиционер. Его починили, а на регулятор мощности поставили более надежный и прочный ограничитель, чтобы у моих гостей больше не было соблазна заставлять технику работать с большей мощностью, чем та, на которую она способна. Одно неудобство, сэр… Я больше не в состоянии снабжать ваш холодильник напитками. Прежний комплект был подарком, а все остальное пожалуйста, но за собственный счет. Вам повезло больше, чем остальным: ваше бунгало находится рядом с офицерским клубом, в котором есть огромный ассортимент любых напитков.

Он замолчал, в упор разглядывая нервно курящего сенатора. Последний сильно волновался, от чего обильно потел, и старательно избегал встречи с глазами полковника.

– Спасибо, Род, – произнес после долгой и неловкой паузы Макартур. – Мне импонирует ваша прямота, и со своей стороны лишь добавлю: в бюджетах армейских подразделений не предусмотрены расходы средств на прием и содержание гостей. Это я говорю для того, чтобы избежать в дальнейшем недоразумений.

Полковник остался на месте и, в знак благодарности за поддержку, небрежным жестом приподнял за полу свою шляпу.

«Сенатору досталось крепко», – с удовольствием подумал Том. Рубен не нравился ему не столько внешностью раскормленного борова, сколько дурной славой человека, который постоянно требует внимания к своей персоне и лакомится дармовщиной, принимая ее как нечто само собой разумеющееся и обязательное.

– Это было небольшое отступление бытового характера, – продолжал Макартур, – а теперь перейдем к дальнейшему знакомству…

Он расцепил пальцы и указал на облако дыма, за которым пытался укрыться от порицательных взглядов виновник «небольшого отступления бытового характера».

– Всем известный сенатор Клаус Рубен. Благодаря усилиям этого человека проект «Заря в небе» стал действительностью, и мы все скоро убедимся в его результатах. Рубен – глава сенатской комиссии по вопросам военных разработок. И я не советую вам расспрашивать сенатора об этих разработках, так как этим вы рискуете на всю жизнь опутать себя страшными тайнами. Не так ли, Клаус?

Сенатор пухлой рукой разогнал облако вокруг себя и беззвучно, единственный из всех, захохотал шутке генерала, похлопывая себя по объемистым бокам. Его рана была излечена – сенатор попал в «первый кадр». Инцидент благодаря Макартуру был исчерпан.

Рука Макартура указала на соседа сенатора – тонкого, серьезного человека, одетого в спортивного покроя светлый костюм, со старательно смазанными бриолином и уложенными волосами.

– Сенатор Демир Сотен, сенатская комиссия по вопросам энергетики. Его трудами свершилось главное: американцы должны получить не только новый вид энергии, но и новое оружие.

Сотен отблагодарил за представление вежливым кивком, таким же тонким и изысканным, как и он сам.

«Первый франт в сенате, – отметил про себя Редерсон известный факт, с удовольствием думая, что Демир ему симпатичен. – Хотя и спесив, как весь сенат, но не выше облаков». Он видел его впервые, поэтому, подгоняемый журналистским зовом, внимательно рассматривал дядюшку Атома. В свое время Сотен, еще не будучи сенатором, руководил строительством и пуском первого в мире атомного реактора. Проект оказался удачным, иначе бы Демир не красовался своими набриолиненными волосами в сенате.

Генерал продолжал знакомство:

– Рик Питсон. И этим все сказано.

Одетый в светлый френч, отлично сложенный, молодой либо умеющий молодо выглядеть мужчина лет сорока слегка отстранился от спинки кресла, демонстрируя себя. Его умные, наделенные неуемной живостью и интересом ко всему глаза были необычайно красивы: нежно-голубого цвета и абсолютно чистые.