Текст книги "Весы Лингамены"

Карусель времени

Весь день наша вимана, высоко паря над землёй, неспешно двигалась в южном направлении. Можно было, конечно, нажать пару кнопок и перенестись в другое полушарие за пару часов – для современного планетолёта это пустяк. Но к чему такая спешка? Мы летели от проблем, желая обрести глоток свежего воздуха. Не имея чёткого плана путешествия, мы решили позволить хаотичному с виду вселенскому водовороту событий самому подсказать нам, куда двигаться. Что будет, когда мы вернёмся, думать сейчас хотелось меньше всего.

А внизу, на расстоянии доброй сотни метров под нами, проплывали гигантские поля ветрогенераторов и солнечных батарей, ползли аккуратные склады материи для «машинок желаний», встречались и поселения – как мелкие, так и крупные; но чаще с борта можно было наблюдать разлившееся зелёное море лесов и блестящие на солнце голубые нитки рек.

Наконец, свечерело. Внизу потянулась река огоньков, пульсирующая разноцветными фонарями на улицах.

– Давай сбавим ход, – прервал я долгое молчание, и Дарима кивнула в ответ.

– Как будто целые россыпи светлячков, – заметила она, показывая вниз на дома. – Интересно, чем они все занимаются? Развлекаются, кто как может?

Я взглянул на свою попутчицу и понял, что уловил её интонацию верно.

– Да чем, – полувопросительно ответил я, – тем же, чем и мы: бегством от так называемой «реальности». Вот я сейчас смотрю на все эти сотни домиков, раскинувшихся по земле внизу, и думаю: правильно ты говорила, что никакие там даже 90 единиц кармопроцента не помогут сделать этих людей счастливыми…

Дарима едва заметно кивнула, и я продолжил.

– Не даст нам эта цифра ничего кроме сухого, непонятного людям расчёта. Те, у кого есть предпосылки быть счастливыми, уже ими будут. А несчастные, узнав про «победу науки», буде таковая и случится, лишь пожмут плечами. У них-то предпосылок быть счастливыми просто нет…

– Даже ещё проще, – заметила Дарима. – Счастливые счастливы уже и без всяких предпосылок.

– Как это? – удивился я. – Ты что же, закон причинности отвергаешь?

– Не отвергаю, – спокойно сказала Дарима. – Я говорю лишь о том, что им для счастья вообще не нужно знать закон причинности.

Довольные, мы уставились друг на друга. Как свежо это звучало в контексте исследовательских работ нашего института. Но как наивно.

– Ну, – решил я наконец развеять туман пустопорожних фантазий, окутавший важную аксиому дхармы, – это ведь счастье преходящее, дорогая. И ты это лучше меня понимаешь.

– О, да, мы это с тобой хорошо понимаем. У большинства людей оно подобно непредсказуемой игре света и тени. Пока солнце светит – людям хорошо, тепло, радостно. Но стоит лишь лучам увязнуть в маленьком облачке, и вот уже откуда-то возникает грусть и меланхолия.

– Удивительно, что большинство людей именно так представляют себе счастье и никак иначе. Верят во всякие чёрные и белые полосы в жизни… – тут я решил подшутить над подругой и добавил: – А дальше наверно надо сказать, что их ум не готов, не гибок, что у них ещё недостаточно заслуг…

– Да, да, да, – иронично закивала Дарима и вдруг встрепенулась: – А смотри, там внизу!

Среди сливающихся силуэтов домов и деревьев выплыла из наступающей темноты довольно крупная, с трёхэтажный дом, светящаяся эмблема «Института Счастья» – сидящий в позе лотоса человек с умиротворённым лицом. Над ним полукругом светилось звёздное небо, а нижнюю часть окружности замыкала земная поверхность.

– И не по земле ползает, и в небесях не парит! – заметил я.

– Ну, так! Фирменный рецепт счастья от Карта, – съязвила Дарима.

– А, Карт! Сотрудник Института Счастья! – воскликнул я. – Помню, помню, давненько мы с ним не общались.

– Что ж, раз случай привёл нас сюда, давай завтра и зайдём в Институт, узнаем о достижениях «счастливой» науки.

– Науки? – я поглядел на подругу с известным прищуром. – Уж не от этой ли науки мы с тобой улетали?

– Ага… – отстранённо протянула девушка и, будто очнувшись, добавила: – А сегодня, может, остановимся на ночь в лесу, костёр разожжём?

Надо признаться, что за последние пару лет я видел лес лишь на экране монитора, и предложение Даримы оказалось весьма кстати. А то я уже начал было сожалеть, что день полёта закачивается и придётся заселяться на ночь в какой-нибудь местный дом для гостей. Ну или «слепить» на «машинке» типовую ночлежку, а назавтра её «разобрать»; для «властелина материи» это как пальцами щёлкнуть. Кстати, немного позже я подробно расскажу вам про эти «машинки», а то в суете последних дней всё недосуг было. Но сейчас, извините, некогда, руль надо держать, мы приземляемся обрести ночлег на уютной лесной полянке (про руль-то, я, понятно, пошутил, вмешательство человека в управление виманой не требуется, да и «руля» там никакого нет).

Я открыл верх, и хвойный аромат сразу проник во все потаённые уголки моего тела; казалось, он там поселился. И я вдыхал, ощущая свою забытую на время причастность ко всему живому на земле. А вокруг со всех сторон уже подступала темнота; казалось, что тени шевелятся и скрадывают гаснущие островки дневного света.

– Ну как, домик здесь поставим, или, может, ну его, в вимане потихоньку ночь скоротаем? – спросил я, оторвавшись, наконец, от своих пантеистических поползновений.

– Нет уж, хватит с нас на сегодня виманы! Давай поставим на ночь палатку! – твёрдо сказала Дарима и вылезла из кабины, ступив на мягкую землю, полную сосновых иголок.

– М-м-м… как делали кочевники, романтики, путешественники прошлого? – недоверчиво покосился я на подругу.

– Как делали наши предки! – прозвучало из темноты.

– Ладно, тогда надо наколдовать на «машинке» хотя бы палатку и… ну, как его, чем накрываться!

– Не надо, всё необходимое у нас уже есть, – ответила Дарима. – Вон там, в багажнике.

Из внушительного чехла я достал палки с кольями и странного вида свёрнутый материал, а за ним другой, напоминающий шерсть. Покрутив его в руках, я решил, что это, наверно, используется в качестве одеяла. Дарима с интересом наблюдала, как я рассматриваю незнакомые доселе предметы. Наконец почувствовав подвох, я буркнул:

– А чего это тент палатки какой-то странный? Ты когда его у «машинки» заказывала? Что-то протёрся он вот тут… и тут.

– А я и не заказывала вовсе! – выпалила Дарима задорно. – Это настоящие, сделанные ещё на фабрике в прошлые века. Я всё это в хранилище отходов нашла в соседнем городе. Ну, знаешь, они там копятся, потом в переработку идут вместе с основной материей для «машинок».

– Ну, ты даёшь, право! – присвистнул я. – У нас никто и не додумается нынче использовать столь древние вещи.

Дарима просияла сквозь сумрак.

– Может, всё-таки установим наше временное пристанище? – предложила она. – А то ещё хворост искать.

Мы собрали палатку – это оказалось делом совсем не сложным. Я нацепил налобный фонарь и отправился за ветками. Давненько же я не испытывал ничего подобного. После синтезированной жизни в городе здесь окунаешься в первобытный мир – таким, каким он был миллионы, многие миллионы лет до нашего пришествия. Каждый шаг в темноте таил неизведанное, а фонарь выхватывал лишь небольшой кусок леса передо мной. Я подобрал несколько валявшихся сосновых веток, и наломал сухих, торчащих в нижней части стволов. А ночь уже повсюду вступала в свои владения, неся с собой прохладу. Я поёжился и ускорил шаг – надо скорее разводить костёр. Сейчас вот ещё те веточки соберу и назад. Я направился к добротной толстой ветке, лежащей на земле, и тут наткнулся на что-то мягкое, разрушившееся от столкновения с моей ногой. Посмотрев вниз, я с сожалением увидел, как суетятся в разрушенном домике мелкие чёрные существа, и мне стало жаль их. Поспешив за веткой для нашего костра, я нечаянно разрушил домик лесных жителей, собиравшихся на покой. Несколько расстроенный, я вернулся к Дариме, которая уже разжигала собранный ею самой хворост.

– А, вот и ты, отлично. Давай, складывай сюда, для начала хватит.

– Я на муравейник случайно наступил, – протянул я невесело.

Дарима лишь бегло посмотрела на меня и тихо сказала куда-то в сторону:

– Это всё о том же…

Некоторое время мы молча взирали на разгорающийся костёр. Внешние звуки затихли, придвинулись шорохи ночного леса; в посвежевшем воздухе завеяли новые ароматы. Едва слышно трещали ветки в огне, да изредка доносился скрип верхушек сосен, раскачиваемых поднявшимся к ночи западным ветерком.

– Я вижу, ты несколько расстроен из-за муравейника, – осторожно заметила Дарима. – Хочу сказать тебе…

– Не беспокойся, – мягко перебил я и присел рядом с подругой. Её милые сердцу восточные черты лица выгодно оттенялись танцевавшим огоньком костра, а глаза блестели отсветом пламени, ожидая продолжения беседы.

– Не беспокойся, Дари, – повторил я и обнял девушку, мы плотнее уселись у огня. – Этот эпизод наглядно показал мне, что человек – вовсе не царь природы. Да, может быть, наша власть над материей и достигла известных пределов… Но мы сидим здесь сейчас как первобытные люди. Без тёплого дома, без машины желаний, без всякой защиты.

Казалось, Дарима тихо светится собственным светом.

– Я сейчас понял, – продолжил я, – что даже все достижения человечества не могут изменить роль человека на Земле. Мы всё равно остаёмся существами, приходящими на Землю в наших хрупких телах. Мы научились лечить все болезни и замедлять старение, но рано или поздно тело прекращает служить нам. Это – неизбежность. Это тот же муравейник. Кроме того, посмотри, – кивком головы я указал на рядом стоящее дерево, – оно запросто может свалиться на нас ночью.

– Конечно, родной мой! – негромко поддержала меня Дарима. – Как и все частички вселенной – малые и большие – мы приходим и уходим, каждый раз меняя форму. И когда настанет мой черёд покинуть этот мир – независимо от того, будет ли это ожидаемо или нет, – произойдёт это в порядке вещей. Всё сущее подчиняется здесь одному и тому же механизму – возникает в пространстве и растворяется в нём же. Нам только нужно не растратить на пустяки имеющийся у нас промежуток времени, который мы обитаем в наших телах в этом мире…

Многое было сказано в этих немногих словах, и для каждого из нас, быть может, гораздо больше, чем прозвучало вслух. И долго ещё после этого сидели мы в тишине, подбрасывая в костерок хворост, и кипятили в настоящем котелке чай, – два маленьких существа в огромном мире, две разумные точки в бескрайней вселенной. И чёрный, бездонный провал неба серебряной кистью расписывал над нами свои удивительные рисунки созвездий. А рядом стояли такие бесполезные сейчас достижения современного мира – машина желаний, гиперзвуковая вимана, бортовые вычислители курса, погоды, наклона земной оси, состава атмосферы и чего только не…

– Минжур, – услышал я своё имя и открыл глаза. Оказалось, я пригрелся у костра и задремал. Дарима всё так же сидела рядом, и головка её покоилась на моём плече. – Минжур, нам надо обязательно посетить нашу прародину, – прошептала она. – Бурятия. Она называлась Бурятия. А сейчас пойдём спать.

Из глубины длинного, петляющего коридора Института Счастья навстречу нам широко улыбаясь, радостно шагал Ритуб Карт. Широкое лицо его с выделяющимся на нём крупным носом окаймляла густая чёрная, под стать волосам, борода, а в уголках глаз залегло множество мелких морщинок, говорящих о том, что человек этот часто пребывает в хорошем настроении. Завершала картину яркая цветастая рубашка навыпуск, широкие, до колен, штаны и туфли на босу ногу. Что ж, вполне соответствующий духу заведения имидж!

Ещё не дойдя нескольких метров до нас, Карт уже раскрыл свои внушительные объятия, способные, казалось, вместить туда сразу троих.

– Минжур! Дарима! – «завсчастьем» весь сиял. При взгляде на него закрадывалась мысль, что это не институт, а фабрика непреходящего счастья, которая по первому же запросу выдаёт каждому желающему сколько ему угодно, просто заходи и бери!

– Да, Ритуб, давненько, давненько не виделись! – приветствовала учёного Дарима, как только он разжал свои Геркулесовы объятия. – Ну, поведай-ка о ваших успехах, а то нам сейчас ох как не хватает хороших новостей.

– Да уж, слышал я про вашего Ящера, – откликнулся Ритуб, и лёгкое облачко пробежало по его лицу.

– Не будем сейчас об этом, друг! – провозгласил я. – Веди же нас в свой храм науки!

Давно мы тут не были. Этажи и лестницы, лабиринты залов и коридоров, комнаты, набитые всевозможными макетами и вычислителями, портреты учёных – обстановка знакомая, но здесь всё это пестрило яркими красками; мозаичные полотна украшали потолок, на стенах виднелось множество детских рисунков, а зеркала в полу преломляли свет всеми цветами радуги. Засмотревшись, я увяз в градациях гиацинта и переливах альмандина.

– Прошу сюда, – вернул меня к действительности Карт, приглашая в один из залов. – Да, собственно, рассказывать особенно нечего. В той или иной мере всё это вам должно быть знакомо по работе в ИКИППСе.

– Но в этом зале явно происходит что-то важное, раз ты привёл нас именно сюда, – высказала предположение Дарима, и уголки её губ чуть дёрнулись, готовые поползти вширь.

– Ну-у, – чуть помедлил Ритуб, словно что-то взвешивая про себя, – можно и так сказать. Это наш мозговой центр, здесь мы высчитываем Процент Счастья… Предвижу ваши улыбки, – добавил Карт после паузы.

Никто, однако, и не думал смеяться. У меня по привычке промелькнули в мозгу наши формулы расчёта кармопроцента, но я быстро опомнился. Дарима же с серьёзным видом приготовилась слушать разъяснения. Видя, что мы вполне готовы воспринимать информацию, заведующий Институтом Счастья продолжил рассказ:

– Наши многолетние исследования показывают, что наиболее вероятный путь обретения счастья для человека – во всём придерживаться «золотой середины». Не тонуть в эмоциях, ни к чему сильно не привязываться. Так, со временем можно обрести более-менее ровное состояние, при котором человек живёт на определённом уровне внутреннего комфорта… Если хотите знать, в настоящий момент Процент Счастья человечества насчитывает 70 единиц.

– Надо полагать, – заинтересованно проговорила Дарима, как только Карт закончил, – что непосредственно над воспитанием собственного сознания работает весьма небольшая часть человечества, для большинства счастье – категория преходящая и ещё продолжительное время будет таковой.

– Да, – согласился Карт, – без работы над собой человек быстро пресыщается, радость его проходит, и уже через несколько минут ему опять становится скучно и приходится искать новое развлечение или источник положительных эмоций.

– Скажи-ка, Ритуб, а что в этом проценте принимается за единицу счастья? – спросил я. – Ровное состояние вы берёте за абсолют, от которого можно отталкиваться и выстраивать систему «счастливых» координат? Или Процент Счастья – это просто процент счастливых на Земле?

– Да ну что ты, Минжур! – заулыбался Ритуб, – названное тобой – лишь некоторые составляющие счастьепроцента. Определение его весьма просто звучит, но довольно сложно подсчитывается. Вкратце, счастьепроцент – это степень удовлетворённости жизнью для человечества в целом.

– Значит, нельзя сказать, что на планете счастливы около 70 процентов людей? – спросил я.

– Если только приближённо, с большой погрешностью, – ответил Карт. – Вы же понимаете, мы не можем вот так в лоб задать этот вопрос каждому жителю земли!

– Но, тем не менее, ваш процент уж куда выше нашего, «кармического», – пошутила Дарима и закатила глаза. Затем добавила уже серьёзнее:

– И всё-таки я не понимаю: людей так много, а мерка счастья для всех одна. Люди все разные, и счастье у всех тогда будет разным. Если брать привычное его понимание.

– Люди-то разные, но счастливыми они хотят быть в одинаковой степени, то есть – абсолютно! – ответил Ритуб горячо. – Известно, что счастье для человеческого восприятия имеет явно выраженный синусоидальный график. Вверх – вниз. На контрастах и построено восприятие счастья, т.к. счастье является счастьем, когда его можно с чем-то сравнить. Например, с тем, что счастьем субъективно не является.

– Но это категория счастья, – возразила Дарима, – которую можно условно обозначить как преходящее. Оно приходит и уходит, как ты сам только что сказал. Наша же работа заключается в том, чтобы доказать всем, что поступки людей и их последствия, как и всё остальное в мире – неслучайны. Осознавая это как нерушимую истину, можно научиться быть счастливым…

– Да? А можно тебя спросить – ты сама-то можешь сказать о себе, что счастлива… ну хотя бы и синусоидально?

Дарима немного покраснела и замялась.

– Да, это не в бровь, а в глаз! – сказала она. – И от ответа не уйдёшь, и отвечать не очень хочется, так как вопрос слишком личный.

– Мы сейчас только как учёные говорим, – подмигнул Карт и широко, по-картовски, осклабился.

– Я счастлива, – сказала Дарима после паузы. – Но моё счастье зависит от результатов нашей работы, от того, сможем ли мы принести что-нибудь человечеству или нет.

– И я счастлив, – добавил тут же Ритуб и вновь засиял. – Оттого, что занимаюсь делом, которое поможет осчастливить всё человечество. Да, пока результаты скромные. Но я верю!

Их глаза встретились в согласии, я же потупил взор, живо вспомнив свои извечные терзания. А уж недавний порыв нажать Кнопку… про собственное счастье я лучше промолчу, благо меня пока и не спрашивали.

– Вы знаете, – сказал Карт, – несмотря на то, что вектор поисков наших институтов однонаправленный, ваши изыскания больше принадлежат к области теоретической, эфемерной. – Карт поймал наши недоумённые взгляды и поспешил добавить: – Не обижайтесь, поймите меня правильно. Вы ведь изучаете одну замкнутую систему, надеясь доказать законы возникновения счастья, причинность которых может простираться чуть ли не к началу времён… Мы же в Институте Счастья, исходя из многовековых исследований различных аспектов человеческой жизни, пытаемся вывести универсальную формулу достижения счастья, работающую в этой жизни…

Тут Дарима обворожительно улыбнулась.

– В том и дело, дорогой Карт, что мы работаем над совершенно разными гранями одного и того же вопроса. У вас – много веков наблюдений за потребностями человека, у нас – законы причинности, выходящие за пределы одной жизни и работающие гораздо дольше нескольких веков. Кто знает, чей путь быстрее приведёт к цели?

– И приведёт ли по отдельности? – заметил Карт и развёл руками, подчёркивая, что на этот вопрос сейчас никто не сможет дать ответ.

Некоторое время мы сосредоточенно взирали друг на друга.

– Давайте условно примем, – нарушил я молчаливую иллюзорность согласия, – что 70 процентов – это только обретшие «синусоидальное» счастье. Ну и есть процентов 10, вышедших на новый уровень сознания, открывших двери неизменного состояния покоя. Но вместе это только восемьдесят из ста…

– Да, верное наблюдение, – ответил Карт. – Так как есть ещё 10—20 процентов несчастных, ради которых мы все и работаем.

– Да не только ради них, хочу добавить, – сказала Дарима. – Наша работа будет закончена, когда каждый человек на земле будет абсолютно, непреходяще счастлив.

– В прошлые века бы эту незначительную долю обязательно списали со счетов, – проговорил я, – мотивируя тем, что большинство довольно, а всем не угодишь…

– Когда не будет этой доли, наши жизни станут бессмысленными, – парировал Карт. – Парадокс. Мы работаем, чтобы все поголовно были счастливы, но эта работа единственно и делает нас счастливыми.

– Эх, сплошная казуистика, друзья! Этим увлекались в 20-м веке, – грустно констатировала Дарима. – А нам нужно обязательно навестить «Механический город», увидеть те 20% процентов несчастных.

Ритуб Карт понимающе кивнул.

– Но не раньше, чем я как следует накормлю вас, коллеги! – сказал он. – У меня найдётся парочка таких рецептов для «машинки», каких, уверяю, вам не сыскать нигде!

Наконец, мы покинули гостеприимного сотрудника Института Счастья, готового, казалось, передавать своё хорошее настроение первому встречному!

– Что ж, не пора ли нам посмотреть на одно из главных развлечений современности – Карусель Времени? – спросил я, облокотившись на корпус виманы, ждавшей нас у входа в Институт Счастья.

– О-о-о! – театрально воскликнула Дарима. – Ты хочешь погоняться за мной под перманентно ускоряющийся бег веков? – в глазах подруги полыхнул огонёк, а личико подёрнулось озорством. – Это, уж наверно, чуть занимательнее, чем дома вокруг дивана друг за другом бегать!..

– Да не то что бы погоняться, – нарочито устало ответил я, и налёт игривости тут же избавил лицо моей спутницы от своего ненавязчивого присутствия. – Я двадцать лет в коридорах подмножеств гонялся за призраками, нигде не был и никуда не выезжал. За чем же я в итоге бегал, что искал, что доказывал? Я ничего не знаю о мире вне стен нашей крепости науки! Голая теория и скудный опыт соприкосновения с реальностью…

– О, – Дарима сочувственно оглядела меня и положила мне руку на плечо. – Я, наверное, видела ещё меньше твоего. Нам надо пропустить мир не через ветви алгоритмов, а через своё сердце. Так что в контексте нашей работы мы просто обязаны испытать на себе широту и глубину доступных человеку развлечений…

Издалека это выглядело как целый город куполообразных крыш: какие-то гордо выделялись размерами, поедая часть перспективы, другие терялись в бесконечных закругляющихся и убегающих к горизонту поверхностях. Приблизившись, мы увидели, что это не крыши, а сферические сооружения, сообщающиеся между собой. Сосчитать их было довольно затруднительно. С высоты птичьего полёта никто сразу не скажет, сколько в большом городе крыш.

– Целый город развлечений, – пробормотал я. – Ну что ж, давай посмотрим…

Мы приземлились у громадного купола, воспроизводящего мир позднего Средневековья.

Если бы историки прошлого узнали, что людям нашего века удастся создать полностью достоверные реконструкции многих исторических событий, да ещё с возможностью поучаствовать в любом из них, они бы все разом решили, что 32-й век – время, когда самые фантастические выдумки становятся реальностью благодаря достижениям науки. Они бы подумали, что человек будущего обуздал материю и время (материю, может, и обуздал, но вот время…) А мы попросту прочитали всё это в колониях кристаллов, которые, как известно, никогда ничего не забывают и хранят информацию практически вечно, в общем – пока стоит мир. Вот только понимание между кристаллами и людьми, как я говорил ранее, далеко не так хорошо налажено, как хотелось бы. С помощью специальных запросов мы научились довольно хорошо «читать» человека, находящегося рядом с кристаллами. Но события тысячелетней давности так просто из памяти этих ровесников Земли не выковырять – мы так и не освоили язык запросов. Поэтому, чтобы построить такие точные эмуляторы, пришлось возить по историческим местам кристалловизоры, подключать их к вычислителям, ловить и интерпретировать поступающую информацию. В общем, работа была проведена большая.

Вообще, человек издревле мечтал создать искусственную реальность, неотличимую от настоящей. Одной из таких попыток было создание специальных шлемов, надев которые, человек видел вокруг себя некую виртуальную реальность. Можно было контактировать с людьми и предметами, видимыми внутри реальности шлема, двигаться, принимать участие в сражениях – реальные движения человека сразу отражались внутри шлема. Но стоило его снять, и становилось ясно, что это не более чем розыгрыш. В «Карусели» же вы попадаете в настоящий эмулятор: предметы, которых можно коснуться – материальны. Этот мир создаётся с помощью машин желаний, роли людей и животных играют специально запрограммированные роботы, обладающие интеллектом и выполняющие каждый свою функцию.

И вот мы стояли посреди поля большой битвы. Две армии застыли в дикой сече; справа стенка на стенку бежали рыцари, чуть дальше конник с копьём наперевес вёл в атаку свой фланг на ощетинившийся пиками строй неприятеля. Сейчас всё это было остановлено, как картинка кинофильма на паузе. Нужно только дать команду, и битва вокруг вас разгорится с небывалым накалом.

– Ну да, что называется – полное ощущение присутствия, – протянул я уныло. – Но никто из них ведь не заденет тебя ни оружием, ни копытом, даже если ты очень постараешься подставиться под удар…

– Помнишь легенду? – оживилась Дарима. – В самом начале, когда только появились эти «Карусели», некоторым посетителям очень хотелось острых ощущений; настолько, что они занесли в управляющий вычислитель такой вирус, что роботы стали способны причинить вред человеку.

– Как это?! – вскинулся я. – Сознательно переписали в них первое правило роботехники?1616
  Робот не может причинить вред человеку (по произведениям А. Азимова).


[Закрыть]

– Именно. Вот эти крестоносцы, говорят, рубили тебя мечами в полную силу!

Я оценивающе поглядел на стоящего передо мной рыцаря. Закованный в железные латы и шлем, замахивающийся большим мечом мужчина выглядел, конечно, весьма устрашающе – но только для тех, кто хотел бояться. Для тех, кто пришёл получить острые ощущения.

– Великое человеческое стремление оставить свой след граничит с великой же глупостью. Исход уже свершившейся исторической битвы всё равно не перепишешь, хоть ты всех уложи на этом аттракционе. Да и кому это под силу… Интересно, случались ли трагические прецеденты? – спросил я без особого интереса.

– Можно, конечно, узнать. Но ни к чему это. Это ведь было ещё на закате варварской эпохи, всего за пару десятилетий до прихода Сумеречного…

– Эпоха ушла, а развлечения её живут и поныне, – пробормотал я и попытался скрестить свой тяжёлый меч с клинком крестоносца. Пока всё было без движения, сделать это было не так уж сложно.

– Подожди, ты слишком суров к современникам! – воскликнула Дарима. – Не может быть, чтобы вся эта огромная игра была одним только полем брани. Пойдём в другие залы.

Уже собираясь уходить, я ещё раз задержал взгляд на рыцаре с белым крестом на доспехе. Смог бы я поднять на него свой меч, ударить его? Смог бы вонзить свой клинок в его мягкую плоть? Он ведь даже не может ответить мне. По-моему, это ещё хуже, чем врезать машиной желаний коллеге по голове! Там человек живой, и отделается небольшой шишкой; а тут робот, но с живым взглядом, внешне практически неотличимый от человека. Если я ударю его, прольётся кровь, послышится стон или крик, и тело «врага» упадёт к моим ногам. А вокруг, не замечая этого ничтожного эпизода, будет бурлить и выплёскиваться наружу котёл сражения. Я вдруг брезгливо отбросил меч в сторону и произнёс вслух:

– Вся эта бутафория безнадёжно устарела. В наше время и не сыщешь того, кто захотел бы участвовать во всём этом театре абсурда. Посмотрели и хватит. Честно говоря, вообще не понимаю, зачем человечеству так долго хранить такие подробные, но столь бесполезные, в общем-то, сведения обо всех этих войнушках. – Я с ноткой торжества посмотрел на Дариму и добавил:

– То ли дело постоять за спиной у Леонардо Да Винчи, Баха или Пушкина, не дыша понаблюдать, как они творили свои шедевры. Пойдём скорее отсюда!

Так мы побывали в средневековом городе, посетили его рынки, послушали, о чём толкуют горожане; постояли за спиной у великих художников и музыкантов прошлого, пока они творили свои произведения; посидели у костра и поучаствовали в охоте на мамонта с людьми каменного века; мы видели зарождение письменности и изобретение колеса; столпотворение у Вавилонских ворот и караваны в пустыне Сахара; мрак Средневековья и искры пробуждения в Эпохе Возрождения; колёсные пароходы и первые воздушные суда; мы плыли с Колумбом к берегам Америки и попадали в шторм с Генри Морганом, наблюдая как огромные валы захлёстывали борта и разбивали в щепы рангоут.

Наконец, мы сильно утомились. Обо всей мировой истории за день не прочитаешь, а уж поучаствовать и вовсе удастся лишь в немногом – слишком мал для этого человече. Я сидел около входа в город и смотрел вдаль. Красное солнце касалось края горизонта, испуская на прощанье свои пронзительно яркие лучи. Чаша моего восприятия на сегодня была переполнена, и в голове стояла невообразимая, гудящая смесь образов и впечатлений. Я находился в некоторой прострации, когда ощутил лёгкий толчок в бок.

– Ну как, Процент Счастья-то в тебе сегодня показал уверенный рост, а? – это, конечно, была Дарима. Вид у нее тоже был порядком измученный, но сквозь усталость просвечивало удовлетворение.

– Ага, – откликнулся я. – Стоит надоумить Карта изобрести карманный «счастьемер». Как поскачешь тут по векам галопом, так и процент сразу подпрыгнет!

– Ну а за мной погоняться уже не хочешь?

Я устало поднял взгляд на говорившую и лишь вымученно улыбнулся. Соревноваться на спортивных машинах прошлого, ловить друг друга на пыльных улочках средневековых городков, шнырять из века в век, каждый раз меняя средства передвижения на всё более современные… Возможности у Карусели практически безграничные, только бери, да проявляй фантазию. Люди прошлого многое бы отдали, чтобы хоть раз попасть в эту Карусель. Но современный человек заходит сюда редко. Карусель Времени – это такая же обыденность для нас, как для древних поездка на лошади. И, быть может, одна из причин отсутствия большого интереса к этому историческому аттракциону не только в том, что человечество повзрослело, а скорее в том, что повзрослело оно в виду равной доступности любых развлечений каждому члену современного общества. И это наталкивает на мысль о том, что многое в прошлом нашей планеты попросту навязывалось одними людьми другим под личиной изысканных и дорогих развлечений, а на деле являлось не более чем полностью искусственным способом управления массовым сознанием.

– Минжур, давай завтра посетим склады материи и Пояса Пустот, – услышал я неожиданно голос Даримы, и это вывело меня из задумчивости. – Нет, я, конечно, видела заборчик издалека, а на нём предупреждающие знаки. Но мы же учёные, нам надо обязательно посмотреть вблизи что это такое. А то раньше всё как-то недосуг было.

– Да? Как скажешь, конечно. Но мне кажется, ни нам с тобой, ни Карту с его сотрудниками смотреть там совершенно нечего, по крайней мере, внешне. Этими проблемами специальный институт занимается, и мы с тобой будем там простыми зеваками.

Дарима ничего не ответила. Приняв самый невинный вид, на который оно только было способно, это милое существо стало испускать на меня тайные, невидимые лучи, проникавшие в самые закулисные закоулки, скрывавшие замурованные тайники со шкатулками, полными нерастраченной нежности и пробирающиеся даже в такие уголки моего сознания, о которых я и сам не подозревал.

И я быстро растаял – прямо как тогда, когда она невольно рассыпала мои бумаги дома. Да, это женское оружие работало безотказно в течение тысячелетий; да что там – тысячелетий! Наверно, в течение всего времени, как существует человек разумный, а может, и много раньше. Вот оно – молчаливое искусство убеждения во всей красе.