Текст книги "Все нормальные люди"

Общее имущество

Жил-был третий подъезд многоэтажного дома с лифтом и всеми жильцами мирно, спокойно и вполне, по современным меркам, дружелюбно. Лет шесть прошло, как новостройку заселили жильцы. Дом был вполне себе чистым, с регулярно приходившей уборщицей, хотя и без консьержки. Соседи чинно здоровались, встречаясь на лестничных клетках и в лифте, а по праздникам даже поздравляли друг друга, опять-таки, если сталкивались в своем чудном, выкрашенном в мягкий жёлтый цвет подъезде. Дети жильцов подрастали с каждым годом, но никакого особого вреда от них не наблюдалось, поскольку дети давно уже не собираются шумными компаниями на лестничных площадках, а торчат все вместе исключительно в Интернете. Сидеть в Интернете удобнее, конечно же, на диване, чем на твёрдых ступенях подъезда, а значит, наш подъезд, наверное, впервые с самого изобретения многоквартирных домов, использовался исключительно по своему прямому назначению.

И вот однажды, обычной, ничем не примечательной осенью, жильцы увидели на стене своего общего имущества, а именно лифта, крупно и глубоко процарапанную гвоздем надпись: «Козёл, пешком ходи!». Для третьего подъезда это было невиданное свинство, или козлинство, которое сразу же вызвало пересуды жильцов. Пересуды, как правило, происходили на детской площадке, где мамочки и бабушки из числа соседей гуляли с детьми и внуками. Затем пересуды перетекали на кухни квартир, и даже в супружеские спальни. Вопросов было два: кто написал и про кого написал?

– Юрка из сорок восьмой квартиры! – убедительно доказывала жиличка Антонина Петровна, цепко держа за руку скучающего от взрослых разговоров внука. – Он уже в восьмом классе, самый старший среди всех детей нашего подъезда. К тому же я лично слышала в розетку из своей спальни, как за стеной на него ругалась мать Галя по поводу ужасного почерка!

Молодая продвинутая мамочка Наташа, менеджер компьютерной фирмы из пятьдесят четвёртой квартиры, усомнилась:

– Да вы что! Он такой тихоня, да к тому же в своём телефоне в Интернете сидит, даже когда по улице ходит! Куда родители только смотрят, ведь так под машину попасть можно! Позавчера чуть ребёнка мне не сбил! Уставится вечно в свой телефон и идёт наощупь! И вообще, тихий ребенок!..

– Здравствуйте, Фёдор Николаевич! – почти хором поздоровались жилички с соседом из шестьдесят третьей квартиры, солидным мужчиной из коллегии судей, вышедшим прогулять своего французского бульдога. Полный, седой, солидный мужчина лет пятидесяти величественно кивнул головой в сторону соседок.

– Вот именно, что в Интернете! – не сдавалась Антонина Петровна и с победным выражением лица продолжила: – Именно! А в лифте, девочки, Интернет не ловит! Так-то! Потому и написал Юрка как раз в лифте, а не где-то ещё!

Общее осуждающее подростка мнение жильцов через кухни и супружеские спальни было сформировано к утру следующего дня по всем этажам. Но, поскольку народ в доме проживал городской и в основном интеллигентный, самому Юрке и его родителям ничего не сказали. Где ж найдёшь дурака, чтобы сам в таком вандализме признался! Лишь тонко посоветовали матери сводить Юрку к психологу по поводу интернет-зависимости.

Однако через два дня местный Пинкертон – Антонина Петровна была посрамлена, поскольку в лифте рядом с предыдущей надписью появилась другая: «Сам, сука, козёл! Сам пешком ходи!».

Очевидно, что почерк принадлежал другому человеку, а представить жильцов, своей рукой царапающих слово «сука», было совершенно невозможно.

«Это не наши жильцы! – доказывала Наташа. – Это какие-то форменные хулиганы, а у нас все люди интеллигентные!». Тема порчи общего имущества получила второе дыхание, версии сыпались одна за другой, но внятных ответов не было. К тому же переписка загадочных вандалов продолжилась с новой интенсивностью. Появилась надпись маркером: «Прибью собаку!», затем: «Трусливое дерьмо!». Потом: «Убери за собой!». Потом: «Скунс, заткнись!»…

Соседская община, включая жильцов первых этажей, которые сроду и лифтом-то не пользовались и на этом основании всегда требовали уменьшить плату за общедомовое имущество, спешили в лифт, как к телевизору за новой порцией сериала отечественного производства.

Наконец на исцарапанной стене с пятнами от чернил, которые тщетно пыталась отмыть уборщица, появился аккуратно приклеенный пластырем альбомный лист, исписанный мелким каллиграфическим почерком. Одинокая пенсионерка Марья Филипповна с седьмого этажа вспомнила, что она заслуженный педагог. Она написала корректное, но очень пафосное, аргументированное, взывающее к чувству прекрасного воззвание к вандалам. Чувство прекрасного, выходило по мнению ветерана учительского труда, конечно же, есть даже у хулиганов и вредителей, хотя в скрытом виде. В конце обращения была выведена аккуратная разборчивая подпись и указан номер квартиры автора, которые как бы подчёркивали, в противовес анонимности хулиганов, мужество пенсионерки. Она раз пять в этот день выходила на улицу и поднималась обратно с высоко поднятой головой и поджатыми губами, как бы демонстрируя всем свой моральный авторитет и гражданскую смелость.

Соседская община, включая жильцов первых этажей, которые сроду и лифтом то не пользовались и на этом основании всегда требовали уменьшить плату за общедомовое имущество, спешили в лифт, как к телевизору за новой порцией сериала отечественного производства.

К сожалению, обращение было настолько длинным, а предложения настолько сложно-подчиненными и кружевными, что ни один сосед, даже с самого верхнего этажа, по ходу движения лифта не успевал прочесть воззвание даже до середины. Поэтому обратной связи не было, и мести со стороны хулиганов, наподобие порчи двери квартиры или чего еще похуже (на что тайно надеялась автор, как на сенсационные последствия своего гражданского мужества) – тоже не было. А соседские пересуды тем временем продолжались.

– Истинно говорю вам, девочки, это такая диверсия, флэшмоб называется по-модному! – вещала на детской площадке Пинкертон третьего подъезда. – В Интернете договариваются, где нагадить, чтобы не поймали, и потом все следят, кто больше нагадит и кого дольше не поймают!

– Добрый вечер, Александр Семёнович! – Мамочки дружно поздоровались с соседом с седьмого этажа, известным владельцем сети чебуречных. Он был душой всего подъезда, потому что накрывал стол для соседей дважды в год во время общественных субботников, им же и придуманных. Он с удовольствием общался с соседями на детской площадке, всячески подчеркивая свой материальный достаток даже тем, что всегда старался поставить свой шикарный джип аккурат перед детской площадкой на самом заметном для соседей месте.

– Что за шум, а драки нет, девочки? – спросил традиционно весёлый сосед. Но как только понял предмет разговора, вдруг плюнул, чертыхнулся, развернулся и пошел к подъезду.

– Переживает, бедненький! – жалостливо сказала бабушка бойкой девчушки лет пяти, висящей вверх ногами на турнике, из пятьдесят девятой квартиры. – Такой чистоплотный человек, такой воспитанный, добрый, каково ему с детками в таком лифте ездить-то!

Пересуды о «лифтовых бандитах» в течение всего последующего месяца то утихали, то вспыхивали с новой силой на детской площадке, на кухнях и в супружеских спальнях. По мере продолжения переписки тональность посланий становилась все более эксцентричной и пошлой, а реакция жильцов – всё более равнодушной и обыденной. Нет, конечно, иногда добавлялось поводов к разговорам, поскольку к переписке в лифте потихонечку, с разными, так сказать, мотивами и расчётами присоединялось всё большее количество жильцов.

Так, хозяин шестьдесят третьей квартиры, владелец автомастерской в скоплении частных гаражей за домом, приклеил напоминание соседям о скором зимнем сезоне и, промежду прочим, о скидке на переобувание железных коней в зимнюю резину. На этой наклейке через два дня появилась аккуратно выведенная с красивыми завитушками надпись гелевой ручкой: «Я вас люблю, а вы не оглянётесь…». Рядом на скотч было приклеено объявление о бесплатном обмене книгами с длиннющим списком классических авторов и постскриптумом для книголюбов о том, что звонок в сорок девятой квартире не работает, поэтому стучите громче в любое время.

Появились эмоциональные выплески синим маркером известной одинокой модницы осеннего возраста с десятого этажа, от которой в лифте обычно на целый час оставался труднопереносимый запах какого-то диковинного парфюма: «Госпожа уборщица! Когда начнёте работать?». Я уж не говорю про всякие писаные мелочи, которые с головой выдавали авторов анонимных записей на всех уже без исключения стенах лифта, включая зеркало. На зеркале же каждый день появлялся отпечаток губ, причём, как говорила Пинкертон третьего подъезда, цвет помады никогда не повторялся два дня подряд.

Всё закончилось неожиданно. Однажды вечером все жильцы были вынуждены выглянуть в окна и выйти на балконы, поскольку у подъезда разыгралась натуральная драка с криками и хрипами. Дрались уважаемые и узнаваемые даже с десятого этажа люди: сосед Фёдор Николаевич, хозяин французского бульдога, и сосед Александр Семёнович, владелец джипа. Естественно, вызывать полицию для вразумления уважаемых людей соседи не спешили, а между тем драка с хватанием за волосы, одежду, падениями на мокрый асфальт, размашистыми ударами и корявыми попытками попасть ногой между ног противника – продолжалась. Разносились крики и хрипы дерущихся в вечерней тишине микрорайона, а французский бульдог, почему-то совершенно молча, бегал вокруг дерущихся, периодически поднимая заднюю лапу на бордюр. Так и бегал, не внося дополнительных звуков в разборки, обежит дерущихся – поднимет лапу, снова обежит – поднимет лапу. Очевидный стресс у культурного европейского животного.

А жильцы с балконов в вечерней тишине слушали: «Сам коз-з-ззёл!.. – хлоп удар. – Ты кого сукой назвал? – шмяк на асфальт в чистом плаще. – Убью за суку… – хрясь ботинком в бедро. – А ты кого скунсом обзываешь, мразь? – Хр-рр – хр-рр… – хрипит придушенный. – Выкинь свою шавку!

– хлоп по уху пятернёй. – Это ты своё корыто на площадку детскую ставишь, а мой Жак за сто метров от подъезда не нассыт…».

Всем всё вдруг стало понятно. Действительно, сосед когда-то давным-давно вежливо сказал соседу: «Если ваш милый пёсик, пардоньте, ссыт в лифте – вы его пешком водите, а то, знаете ли, форменная вонизма стоит целый день в лифте, который, между прочим, – имущество общее, по-другому и сказать нельзя! Я деньги за лифтовую услугу плачу, а не за вонизму собачью, знаете ли!». На такое дружелюбное замечание уважаемого человека другой уважаемый сосед, не рискуя поссориться, но сдерживая крайнее негодование, ответил, как нашёлся: «У меня в суде давеча врач с иском была, приятная дама, скажу я вам, носы лечит, чтобы обоняние всяческой ерунды человеку не внушало. Могу визиточку подарить, чтобы прочистили свои каналы и отличали запах урины от мокрой шерсти после дождя! И чесноку, кстати, поменьше кушайте перед выходом на лестничную клетку!».

После такого обмена претензиями, состоявшегося два месяца назад, два уважаемых человека, не рискнувших глаза в глаза продолжить спор об этом важном с точки зрения общего имущества деле, разошлись, поджав губы…

А соседи, надо сказать, расстроились в итоге. Скучная жизнь опять наступила в третьем подъезде.

Роковая ошибка

Говорят, что человека легче убить, чем перевоспитать; что, сколько волка ни корми, он всё равно в лес смотрит – не может, значит, природу свою поменять. Но жизнь всегда вносит поправки, совершенно неожиданные порой. Невозможно угадать, что выйдет с человеком, а раз невозможно, то, значит, есть что-то такое вроде судьбы, рока, или Божьего промысла. Вот, например, знакомец один мой, Вьюн зовут, и звали Вьюном всегда, сколько себя помню, правда, я его уже три года не видел… Взрослый седой мужик… В общем, слушайте.

Вовка-Вьюн был мужик ухватистый и не стеснительный, палец в рот не клади. За что и прозвище получил соответствующее: не поймаешь, не прижмёшь, не спросишь, одним словом – вьюн, как есть. С самого, как говорится, нежного возраста Вьюн понял, что наилучшее средство всё иметь, ничего не делая, – быть правдорубом. Не в том, конечно же, смысле, чтобы вот прямо Правдорубом с большой буквы, это дело всегда опасное, а именно правдорубом в нужном месте и в нужное время. Что значит «стоять за правду» по Вьюну? Это значит, что если говорить про то, что должно быть по закону, или так, как говорит начальство, или так, как пишут в газетах, а на самом деле в жизни происходит как-то по-другому, то тебе ничего не будет, потому как ты, получается, на стороне закона, официальных газет или высокого руководства. К тому же можно извлечь массу пользы из такой правды для себя лично.

Встаёт этак, например, пионер Вовка-Вьюн на классном собрании 8-го «Б» класса и говорит торжественно-трагическим голосом: «Ребята, давайте говорить честно и открыто, глаза в глаза, а то какие же мы тогда пионеры? Есть в нашем отряде отдельные недостатки! Все говорят, что мы должны быть честными ребятами, как Ленин, а разве честно давать Маринке Ивановой списывать Пашке Сидорчуку на контрольной! На чет-верт-ной контрольной по математике?! Обманывать учителей, оказывать медвежью услугу товарищу – разве это по-пионерски?».

В такие моменты все пионеры понимали, что Вьюн стукач и сволочь, но даже классная руководительница соображала, что выступить против стукача с её стороны как минимум непедагогично, а как максимум – попахивает антисоветчиной. Зато Вьюн, проходя с довольной рожей мимо плачущей после собрания Маринки Ивановой, процедит ей на ухо: «А если по физике не дашь списать, то я ещё подниму вопрос о твоем моральном облике! Думаешь, я не видел, как ты вся такая в помаде и с накрашенными ресницами с Петькой из девятого класса в кино ходила, на тот фильм, куда «дети до шестнадцати не допускаются»? Ущипнет её за попу и потопает довольный по коридору.

Конечно, была обратная сторона такой жизненной стратегии, а именно – ну, совершенно не было у Вьюна настоящих друзей. И даже во дворе его единственной на весь райцентр хрущёвки Вьюна категорически не брали играть ни в «казаки – разбойники», ни в «московские прятки», ни в «догонялки» по крышам ржавых частных гаражей и сараев.

Встаёт этак, например, пионер Вовка Вьюн на классном собрании 8-го «Б» класса и говорит торжественно трагическим голосом: «Ребята, давайте говорить честно и открыто, глаза в глаза, а то какие же мы тогда пионеры?

Но вот в плане решения своих личных вопросов теория Вьюна о правдивом несоответствии реальной жизни господствующим общественным нормам приносила Вовке массу приятных дивидендов в конкретных обстоятельствах.

С началом перестройки у него появился некоторый страх и обоснованные опасения: комсомол и КПСС почили в бозе, а газеты стали такими «правдорубами» именно в его, Вовкином, стиле, что, казалось, сам он полностью лишился всяких перспектив развития. Но слабость была недолгой, и вскоре Вьюн вполне успешно продолжил начатый путь. В торговом техникуме, куда его с огромным трудом и слезами устроила мать, у Вьюна совершенно не получалось учиться, особенно после исчезновения комсомольских организаций, собраний и всеобщей апатии обнищавших преподавателей.

Но, как говорится, когда петух в одно место клюнет, когда опасность распрощаться с техникумом и пойти в армию нависает со всей серьёзностью, изобретательность и находчивость человека преумножается многократно. Студент Вьюн всю ночь корпел над тетрадкой, зачёркивал, переписывал, сопел и морщил лоб, а утром отправился в областной центр на попутках, чтобы не тратить деньги. Нашёл редакцию самой модной в то время газеты, зашёл и прижался к стене, не в силах что-то сказать снующим вокруг умным, модным и деловым, как в телевизоре, людям. Он бы так и стоял, придавленный магической атмосферой храма четвёртой власти, пока кто-то не обратил внимания на деревенского паренька в редакции.

– Вам кого, юноша? За каким лешим, из какой-такой глухомани вы к нам пожаловали? – спросил, рассматривая Вьюна сквозь очки в тонкой золотой оправе, полный сотрудник редакции в модной джинсовой рубахе навыпуск и с длинными нечесаными кудрями.

– Я это… – замялся Вьюн, протягивая измятые тетрадные листы. – Я не «за лешим», я за правдой, из торгового техникума, статью вам написал в газету, бесплатно, как письмо читателя!

В высокопарной статье свободолюбивого студента говорилось о том, что нельзя молчать, есть недостатки; о том, что, когда вся страна в едином порыве строит демократию и рыночные отношения, отдельные личности тянут её обратно в красно-коричневое болото! Мало того, что саботируют реформы, так ещё затуманивают неокрепшие умы на занятиях в государственном учреждении, вместо обучения студентов сложной науке бизнеса! И главное, что смеет открыто творить заведующий кафедрой бартера и маркетинга господин Лучиков, – это даже не пропаганда проклятого советского прошлого, а распространение прямо на лекциях заведомой клеветы об уважаемом депутате и видном меценате областного масштаба господине Коленко. Ещё о „рыжем чёрте Чубайсе”, о пухлом внучеке стройного дедушки Гайдара и о самом демократичном алкоголике за всю историю России.

Сотрудник редакции прочитал, крякнул, почесал свои нечёсаные космы на затылке и сказал: «Что до формы и грамотности, юноша, не дай бог вам в журналисты, а что до содержания, почему бы и нет, почему бы и нет… Ладно, езжайте в свою Тьмутаракань, я попробую из этого опуса что-нибудь сделать…»

Действительно, в самой модной газете вышла разгромная статья под заголовком „Миазмы прошлого, или Как калечат наших детей”. В техникум зачастили журналисты, бедного Лучикова обвинили во всех смертных грехах, а господин Коленко распорядился этот случай сделать показательным для всеобщего назидания. Директор ходил бледный как смерть с валидолом под языком, наивный народ в районе, который вроде как всю жизнь знал Лучикова, был в ужасе от официально раскрытой страшной правды и ловкой маскировки негодяя. Преподавателя с позором изгнали из техникума, его жена попала в кардиологию, сына отправили служить в горячую точку, а в довершение всего, его стукнули по голове какие-то заезжие ребята с целью отъёма кроличьей шапки. Правда, шапку нашли весной в ста метрах от места преступления, но неслучайность совпадения прочно засела в голове у обывателя.

Конечно же, Вьюн с тех пор забыл о проблеме отчисления. Его стали называть «подающий надежды нетривиальный талант», он стал первым получателем стипендии «Золотой резерв нашего края», которую учредил меценат Коленко, и первым в райцентре заимел личный персональный компьютер.

От таких успехов молодой Вьюн обленился, начал набирать вес, стал вести себя как хозяин жизни и чувствовал себя главным правдорубом района, а иногда даже всей области.

Совершенствуя своё мастерство, он внимательно следил за ситуацией. В частности, в один прекрасный день, когда в стране вновь официально зазвучал гимн Советского Союза, а правящая партия сказала, что она и за демократию, и за новый старый гимн, и за возвращение царских корон на герб России, – он понял, что быть демократом уже вовсе не означает быть на коне, что ситуация изменилась. Вьюн целый месяц ломал голову, в какой цвет полезнее перекраситься, чтобы оставаться эффективным правдорубом. В кои веки он сидел в Интернете не в поисках материала для подготовки очередной порции своей фирменной правды, а пытался читать различных профессоров и иностранных экспертов. Ввиду отсутствия привычки к работе, в том числе интеллектуальной, Вьюн быстро засыпал или переключался на игры-стрелялки. Ответа не было.

Однажды ночью он проснулся в каком-то невиданном озарении. Вьюн наконец нашёл то, что так мучительно искал. Действительно, все партии примерно одинаковы, все всех критикуют, и даже президента можно критиковать без особых последствий. Общего идеала нету, каждый поклоняется своему, и ни к кому не привяжешься. Но появился один бог, один идол, один культ в России, который не то что не тронь, даже не подходи! Это – Победоносный Народ-потребитель, которому все оказывают услуги, потому что он всех кормит своими налогами!

Вьюн даже вскочил с кровати и принялся расхаживать взад-вперёд в ночной темноте. Победоносный потребительский народ в большинстве своём жил похуже остальных, но зато его именем карали всех: недобросовестных бизнесменов и чиновников, политиков всех партий и журналистов, звёзд эстрады и знаменитых спортсменов, даже за то, что спортсмены не проявили уважения к простому человеку, отказав в интервью после спортивного поражения. «Это же Клондайк!» – восторженно подумал Вьюн и несколько подкорректировал свой имидж.

Он стал беспартийным экспертом по бездомным животным, дорожным выбоинам, коррупции, экологии, финансовым схемам ухода от налогов и даже по доступной среде для инвалидов. Проверенная всей жизнью эффективная схема работала как часы: «Давайте говорить честно и открыто! Есть у нас недостатки, которые нельзя замалчивать!». Жизнь снова пошла как по маслу. Никто не смел выступить против защитника прав простого народа!

Бизнесмены платили ему за рекламу, власти приплачивали за лояльность его сайта на выборах, целая сеть последователей и молодых поклонников скидывали ему вопиющие примеры действительности… Вьюн ещё больше обленился, ещё больше располнел, стал ещё более капризным и высокомерным. Жизнь, казалось, удалась – и вот уже Вьюн капризничал на приёмке своего нового двухэтажного особнячка с подземным гаражом, гоняя гастарбайтеров тросточкой, которой заодно и указывал на ему лишь одному заметные недостатки.

Однажды, совершенно не предчувствуя беды, Вьюн зашёл поужинать в новый ресторан, с тайной целью познакомиться с хозяином и начать за его счёт столоваться на халяву, поскольку очень уж близко располагалось заведение от его нового дома в родном райцентре, а кулинарное разнообразие осталось для Вьюна, пожалуй, единственным способом ощутить новизну хоть каких-то острых и приятных ощущений.

Он профессионально сделал массу замечаний официантке, в праведном гневе вызвал повара с кухни, отчитал гардеробщика за несоответствие европейским стандартам. Два часа Вьюн не столько обедал, сколько возмущался сервисом, качеством пищи, безвкусицей интерьеров, демонстративно всё фотографируя своим смартфоном. Хозяина по-прежнему не было, не было даже исполнительного директора. Вьюн нехотя рассчитался, копейка в копейку, оставил гневную запись в книге жалоб и предложений, в которой как бы намекал, что молчать не будет, и разборчиво подписался своей фамилией, чтобы хозяин понимал, с кого за обед денежку взял.

Однако после первого язвительного поста в Интернете, камня на камне не оставившего от нового заведения, – реакции не последовало. Вьюн напряг знакомых, и в газете вышел фельетон о «замаскированной советской столовке». В ответ – тишина. Вьюн завёл на своем сайте рубрику «Общепит для людей?», в которой под разными именами начал оставлять отвратительные анонимные комментарии о заведении. Никто на него так и не вышел.

Только однажды утром, прямо у его нового дома, какие-то незнакомцы быстро и профессионально упаковали Вьюна в машину и увезли в неизвестном направлении, а именно в лес. Что там происходило, о чём велись беседы, с помощью каких аргументов достигалось взаимопонимание – никому не известно до сих пор. Зато доподлинно известно, что Вовка-Вьюн после той экскурсии в заповедник не выходил из дома неделю, затем исчез сайт Вьюна, затем – все его аккаунты в соцсетях, затем он сменил номер телефона, продал за бесценок свой коттедж, переехал в родительскую хрущёвку и стал жить тихой незаметной жизнью.

Растолстел еще больше, и даже в магазин за хлебом, колбасой и водкой доходил с трудом и частыми остановками. Правдоруб сдулся, Вьюн расплылся. Наступила непривычная тишина и спокойствие.

Между прочим, женой хозяина того ресторана была прекрасная весёлая женщина, бывшая пионерка и отличница, гордость первой школы райцентра, Маринка Иванова, которая всегда давала списывать контрольные и которая, после долгих скитаний по гарнизонам вместе с мужем-офицером, вышедшим в отставку, вернулась на малую родину.