Текст книги "Право: нормативность и девиантность"

2.6. Дисбаланс городского и государственного права (на примере средневековой Руси)

История – наука о том, чего уже нет и не будет.

Поль Валери

1. Методология и хронология исторического исследования

Прежде чем говорить о форме, структуре и правовой системе русского средневекового государства, следует определиться с методологией и хронологией исследования. Вплоть до настоящего времени в отечественной историографии берется за основу метод линейной истории, в соответствии с которым человечество вообще и Россия в частности развиваются в соответствии с вектором «начало времени – бесконечность». При этом общественное развитие носит прогрессивный характер (от примитивных форм – к совершенным) и представляется в виде определенных соответствующими хронологическими периодами этапов, в совокупности составляющих историю единого социально-культурного явления (мира, Европы, России). Такой подход является следствием механистического соединения двух концепций истории: европейской и формационной.

Европейская история предполагает выделение четырех этапов: древности (античности), средневековья, новой и новейшей истории.

Формационная история также оперирует четырьмя этапами: рабовладельческим, феодальным, буржуазным, социалистическим.

Наложение этих этапов друг на друга позволяет говорить о древнем мире как о рабовладельческом, средневековом феодализме, буржуазном новом времени и, в конце концов, о новейшей социалистической истории, являющейся завершающей стадией политической макроформации, предшествующей наступлению «рая на земле» – бесклассового и безгосударственного коммунистического общества.

Европейская хронология начинается с истории Рима, называемого в учебниках «древним» и знаменующего собой начальный (древний) этап государственно-правовой истории[51]51
  На мой взгляд, применительно к общему историческому контексту не имеет смысла говорить о включенности в него других древних народов, цивилизации которых не получили дальнейшего государственно-правового развития, либо развивавшихся по моделям, отличающимся от рассматриваемых нами. Речь идет о Древнем Египте, Месопотамии, Китае, Индии, Майя и т. п.


[Закрыть]. Разрушение Западного Рима варварами и создание на постимперском пространстве самостоятельных королевств знаменуют Средневековье, продолжающееся вплоть до начала эпохи Возрождения, связанного с возвратом к постулатам и ценностям античной (прежде всего древнегреческой культуры) и выведением государства и общества из-под «гнета святой инквизиции». Укрепление государственной власти и ее отделение от католической церкви происходят в новое время, которое продолжается до эпохи Великих буржуазных революций. Естественно, что приведенная мной хронологическая последовательность носит крайне упрощенный характер и намеренно не привязывается ни к датам, ни к конкретным государственно-правовым образованиям. Задача, которую я перед собой ставлю, – показать условность воспринимаемой априори схемы европейского развития, что, в свою очередь, делает условной ее экстраполяцию на российскую почву.

Россия не является Европой, а значит, и европейским государством. Исходя из этой посылки, не следует говорить ни о прогрессе, ни о регрессе российской государственности по сравнению с европейской. Сравнивать можно только подобное с подобным. Искусственное притягивание к какой бы то ни было модели идеологических конструкций, не опирающихся на артефакты, имеет смысл только в политико-мифологическом, но не в реалистическом отношении.

Современная история, на мой взгляд, представляет собой попытку увязать объективно не складывающиеся в единую картину мира элементы: национальную, региональную и мировую (общечеловеческую) истории. Историю, равно как и другие области человеческого знания, создают, анализируют, сохраняют и передают конкретные люди, обладающие субъективным видением событий и вольно либо невольно подчиняющиеся заказу «работодателя». Любой историк в силу своей национальной принадлежности видит историю глазами носителя своей национальной культуры и в таком качестве изначально не может быть объективным.

В качестве альтернативы метода линейной истории может быть избран метод цикличности, в соответствии с которым любое государство развивается по замкнутому циклу, в котором точка начала и точка завершения исторического отсчета совпадают. «Всё когда-то появляется из ниоткуда и исчезает в ничто». Циклическая история не означает конца общей истории, хотя не исключает такой возможности, связанной с потенциально возможной гибелью человечества как социобиологического вида. Вместе с тем применительно к конкретным государствам циклический метод означает, что любое государство, так же как и любой человек, минует в своем развитии последовательно сменяющие друг друга этапы «восходящей» и «нисходящей» истории. Как в жизни любого человека есть рождение, взросление, средний (взрослый) возраст, старение и смерть, так же и в истории конкретных государств можно выделять этапы возникновения и становления; периоды социально-культурного и экономического роста; периоды стагнации (застоя); кризисы, завершающиеся разрушением государственного механизма и самого государства.

Метод цикличности и циклическая хронология позволяют отойти как от линейной, так и от формационной истории и оперировать политико-правовыми конструкциями (естественно, если они характерны для исследуемой социальной группы) без их жесткой привязки к тем или иным хронологическим периодам или экономическим формациям.

2. Понимание средневекового русского государства. От Руси к России

Говорить о России как о самостоятельном централизованном национальном (русском) государстве можно начиная с XVI в. До этого периода России как государства в современном смысле этого понятия попросту не существовало. Киевское княжество имеет такое же отношение к истории Российской Федерации, как и к Украине. В период усиления влияния Московского княжества (царства) не менее сильные позиции на международной арене были у Великого княжества Литовского и Русского, в состав которого входило большинство государств и территорий европейской части современной России, Украины, Белоруссии. Поэтому, на мой взгляд, нельзя в формально-юридическом смысле говорить о древней и средневековой России как об этапах развития одного государства[52]52
  См., к примеру: Дювернуа Н. Источники права и суд в Древней России: опыты по истории русского гражданского права. СПб.: Юридический центр Пресс, 2004; История России: народ и власть. Изд. 2-е / под ред. В. П. Сальникова. СПб.: Лексикон, 2001 и др.


[Закрыть]. Более корректным, хотя, конечно, столь же далеким от какой бы то ни было конкретики, является термин «Русь», носящий обобщенный характер и вполне употребимый для обозначения славянских народов, населявших «русскую землю», носящую столь же обобщенно-абстрактный характер, как и «тьму таракань», «сибирь», «неметчина» и т. п. В таком понимании Русь является не этапом развития России, а историко-культурной и политико-правовой предпосылкой формирования России как самостоятельного государства, не совпадающего с Русью ни по социальным, ни по территориальным параметрам.

Древняя и средневековая Русь в качестве истоков российской государственности представляют собой социально-культурные среды, не сводимые к единым государственно-правовым системам. В современной общеисторической и историко-правовой науке вплоть до настоящего времени отсутствует единство в точках зрения как на выделение этапов исторического развития русского государства, так и на его название. На мой взгляд, говоря о России как о самостоятельном государстве, целесообразно выделять три цикла: два законченных – Царство Всея Руси/Российская Империя; РСФСР/СССР – и один длящийся – РФ. При этом говорить о средневековой Руси следует как о самостоятельном хронологическом этапе развития народа русского и земли русской. Началом русского средневековья целесообразно считать колонизацию русских княжеств монголами и их включение в состав Золотой Орды. Завершающий этап – изгнание иноземных захватчиков из земли русской и формирование централизованного русского государства – Всея Руси.

3. Средневековые европейские и русские города: сравнительный анализ

Рассматривая этимологию слова «город», прежде всего следует отметить в качестве сущностного признака наличие границы, огораживающей участок местности, определяющей территориальные масштабы поселения и являющейся преградой для агрессии извне. Таким образом, в лингвистическом плане город – это огороженное место, в функциональном смысле предназначенное для проживания населения и его защиты от внешних по отношению к городской границе угроз (прежде всего угрозы военного вторжения). В подобном понимании термин «город» тождественен понятиям «острог», «форт», «крепость», «бург».

Масштабы средневекового города определяются «городской стеной», которая рассматривается и как реальное оборонительное средство (что приводит к отождествлению смысловых значений города и крепости), и как символ свобод и привилегий города, гарантия сохранения им статуса автономного социокультурного и экономико-правового образования. «Городские стены обозначают предел внутренне упорядоченного и безопасного, структурированного и управляемого социального пространства, окруженного со всех сторон потенциальными и реальными опасностями. В этом смысле они представляют собой наглядный прообраз правовых форм, которые отделяют дозволенное и полезное от предосудительного и опасного»[53]53
  Ветютнев Ю. Ю. Городские стены и правовая форма // Город как явление социокультурной и экономико-правовой реальности: Международная научно-практическая конференция. СПб., 28.11.2008. СПб.: Изд-во СПбГУП, 2008. С. 20–21.


[Закрыть]. Получается, что город как пространственная сфера, ограниченная «городской стеной», не только задает параметры безопасной жизнедеятельности горожан, но и выступает самостоятельной сферой юрисдикции, в рамках которой возникает городское право, представляющее собой локальную нормативную общность, действующую исключительно в пределах городской границы. При этом с определенной долей условности можно говорить о существовании в феодальной Европе самостоятельной правовой семьи городского права, т. к. правовые нормы и принципы, сложившиеся в одном из городов, достаточно быстро перенимались другими городами, что свидетельствовало о достаточно активной интеграции городских правовых систем. В частности, особенно популярны были законы Фрайбурга (действовали в 19 городах), Любека (в 43 городах), Франкфурта (в 49 городах) и др. Однако наибольшее влияние приобрели законы Магдебурга, которые распространились на 80 городов[54]54
  Там же.


[Закрыть].

«Городские стены», представляя собой средство выделения и обособления городского пространства, означают появление «мира города», существующего как «параллельный» по отношению к миру средневековой феодальной патримонии. При этом городское пространство, определяя параметры «мира города», способствует возникновению городской традиции, которая, в свою очередь, влечет формирование городской культуры, качественно отличной как от культуры феодальных отношений между сюзереном и его вассалами, так и от культуры общинных отношений, характерных для родоплеменных форм социальных организаций. Следует особо подчеркнуть, что восприятие города как обособленного социо-пространственного образования – «локального мира» с четко обозначенными границами («городскими стенами») и с самостоятельным политико-правовым статусом, который признается и соблюдается не только самими горожанами, но и феодалом, в сфере пространственной юрисдикции которого город находится и с которым выстраивает отношения координационного типа, основывающиеся на хартиях как своего рода договорах о признании, – является характерным только для политико-правовой культуры Запада.

Конечно, сама по себе идея высшей ценности мира, определенного социо-пространственно-временным континуумом, не может восприниматься как свойственная исключительно западной культуре. Достаточно вспомнить, что община на Руси издавна называется миром. При этом функции мира русской общины и мира западного города, в принципе, идентичны: обеспечение безопасности людей, составляющих то или иное социальное образование; выработка и реализация общих для данной группы правил поведения; обеспечение сохранения культурной традиции, играющей роль «кода самоидентификации этноса». Однако качественным образом отличается понимание пространства городской юрисдикции, обозначенного границей города. Если для Европы это прежде всего формально-юридический аспект[55]55
  В данном случае городскую свободу в большей степени защищают не каменные стены, фактическое оборонительное значение которых (а значит, и реальная функциональная значимость) в процессе социально-исторического развития неуклонно снижается, а писаное право, выраженное как в хартиях, фиксирующих договорный порядок взаимодействия между феодалом и городом, так и в актах городского права, в совокупности образующих самостоятельные правовые семьи (Магдебургского, Фрайбургского и др. права).


[Закрыть], то для русской политико-правовой традиции граница вообще и городская граница в частности либо понимаются буквально в качестве заградительного рубежа, незыблемость и неприступность которого обеспечивается в первую очередь за счет силового ресурса, либо как некая условная черта, которую трудно различить и легко преодолеть[56]56
  См.: Ветютнев Ю. Ю. Указ. соч. С. 21.


[Закрыть]. В средневековой Руси, как, впрочем, и в более поздние периоды отечественной государственной истории, городское пространство (а значит, и городское право) никогда не рассматривалось в качестве обособленной сферы собственно городской юрисдикции, что объяснялось преимущественно сельскохозяйственной направленностью экономики и деревенским укладом общественной жизни, а также централизованным устройством политической системы, в рамках которой «должно было развиваться не столько начало права, истекающее из крепости самородных союзов и из требований человеческой личности, сколько начало власти, которое одно могло сплотить необъятные пространства и разбросанное народонаселение в единое государственное тело»[57]57
  Чичерин Б. Н. О народном представительстве. М., 1866. С. 356.


[Закрыть]. Колонизация новых земель, продвижение на север, восток и юг усиливали централизованное начало русского государства, что создавало объективные трудности для развития местного, в том числе городского, самоуправления[58]58
  См.: Корнев А. В. К вопросу об исторических предпосылках формирования городского самоуправления и городского права // Город как явление социокультурной и экономико-правовой реальности: Международная научно-практическая конференция. СПб., 28.11.2008. СПб.: Изд-во СПбГУП, 2008. С. 110.


[Закрыть]. Таким образом, в российской истории город как локальный «параллельный» политико-правовой мир, существующий в изолированном от внешнего (как правило, воспринимаемого в качестве враждебного окружения), не воспринимался никогда.

4. Соотношение государственного и городского права в средневековой Руси: к вопросу о причинах и следствиях нормативного дисбаланса

Как уже ранее было отмечено, русские города на всех исторических этапах национальной истории не выступали в качестве самостоятельных субъектов политико-правовых отношений, следовательно, и говорить о существовании самостоятельной системы городского права, выделенного из государственного, нельзя. Исключение составляют так называемые «города-республики» Псков и Великий Новгород, обладавшие высокой степенью свободы и самостоятельности в области местного самоуправления. Но объясняется такое положение прежде всего тем, что эти города являлись в большей степени не русскими, а западными, подчинявшимися не княжескому, а городскому (рожденному в западноевропейских, преимущественно немецких городах) праву. Последующая русификация и включение Новгородской и Псковской республик в состав централизованного русского государства обусловили стирание дисбаланса между публичным государственным и городским правом, приведя последнее к «растворению» в публично-правовой системе. В свою очередь, утрата Псковом и Новгородом политико-правовой и экономической самостоятельности обусловила утрату их особого статуса среди русских городов и повлекла за собой быстротечную провинциализацию.

Средневековый период русской государственности приходится на время так называемого татаро-монгольского ига. Если проводить аналогию с современным пониманием, то можно говорить о том, что земля русская и народ русский находились под оккупацией иноземных захватчиков. Статус захваченных территорий предполагал применительно к городам две формы внешнего управления – это власть «своего» князя и власть наместника из Золотой Орды, выступавшего в роли своеобразного «внешнего управляющего». По свидетельству большинства ученых, орда не стремилась к детальной регламентации общественных отношений в сфере княжеского управления, ограничиваясь выдачей ярлыков на княжение и уделяя основное внимание вопросам взимания дани с контролируемых территорий. В принципе, управленческая схема оставалась такой же, какой была в Древней Руси, с тем изменением, что добавился еще один уровень публичной власти – Золотая Орда. Суть данной схемы заключается в доменной концепции владения землями и людьми, на них проживающими. Князь и дружина рассматривали всё, что находится в сфере их влияния, как собственность, эксплуатация которой носит сугубо присваивающий характер. По сути, перед нами образец первобытной экономики, только здесь в качестве объектов охоты и собирательства, а точнее – неограниченной экспроприации, выступала не дикая природа, а земская культура, в отношении которой владетельный князь вел себя не как рачительный и заботливый хозяин, а как безграничный в своей жадности браконьер. Татаро-монгольское иго добавило к княжескому произволу ордынский, что еще более усилило дисбаланс между сельским и городским самоуправлением и государственным (публичным) управлением.

Еще одной причиной дисбаланса между городским и государственным правом является кардинальное различие между городским и деревенским населением, с одной стороны являвшим собой комплексный объект публично-правового регулирования, а с другой – кардинально отличающимся по социально-правовой ментальности.

И в Западной Европе, и в восточной части России города выступали не только как культурные и экономические центры, но и как инструменты колонизационной политики, «передовые рубежи» имперской экспансии на вновь кооптированной территории с, как правило, враждебным по отношению к колонизаторам местным населением. В такой ситуации степень интеграции жителей города и населения местных деревень была минимизирована. Конечно, местные жители постепенно включались в структуру городского населения, однако занимали в этой структуре подчиненное по отношению к «коренным» горожанам положение. А. Л. Рогачевский, отмечая, что города, создаваемые в ходе германской колонизации Ливонии (территория, занимаемая современными Эстонией и Латвией), «во многом заимствовали право тех общин, откуда происходили колонисты… Несмотря на то, что городское население со временем пополнялось представителями местных этносов, немецкое бюргерство находилось в привилегированном положении и ревниво его оберегало»[59]59
  Рогачевский А. Л. Города Ливонии XIII–XVIII – очаги правовой культуры (По материалам рукописных собраний Петербурга) // Город как явление социокультурной и экономико-правовой реальности: Международная научно-практическая конференция. СПб., 28.11.2008. СПб.: Изд-во СПбГУП, 2008. С. 88.


[Закрыть]. Подобная ситуация наблюдалась и на территориях, присоединяемых к русскому государству. Описанный характер взаимодействия городского и местного (деревенского) населения сохранялся на протяжении всего средневекового периода со свойственными ему локальными социальными пространствами, основывающимися на натуральной экономике деревни и производящей и торговой экономике города.

Говоря о причинах дисбаланса между городским и государственным (княжеским) правом, нельзя оставить без внимания выделение «стольных» городов, как правило, выступавших в качестве «титульных» по отношению к «собираемым» под их власть землям, а точнее, сферам влияния – областям, облагаемым данью и различного рода повинностями.

В отличие от западных городов-государств, пределы юрисдикции которых были четко очерчены «городскими стенами» и закреплены в хартиях, средневековые русские «стольные» города представляли собой княжеские резиденции, места расположения дружин и собираемой с окрестных земель дани. При этом окрестности стольного города воспринимались в большей степени не как объект княжеской заботы, а как объект неэкономической эксплуатации, целью существования которого являлось обеспечение благосостояния самого князя и его дружины. Что же касается осуществляемого князем суда и защиты своей вотчины (не путать с феодом) от внешней агрессии, то это была вполне нормальная реакция собственника, направленная на упорядочение отношений в принадлежащем ему хозяйстве и недопустимость его изъятия (либо повреждения) другой («конкурирующей») силовой структурой.

В условиях «ранней» Руси не имеет смысла говорить о «стольных» городах как о столицах «древнерусского государства» в силу отсутствия такового. Поэтому беспочвенны споры, какой из городов следует рассматривать в качестве «первостолицы» России: Ладогу (Старую Ладогу), Новгород или Киев. Что касается Новгорода, то, как уже ранее отмечалось, с точки зрения порядка организации городского самоуправления и городской экономики это был в большей степени не русский, а ганзейский город. Старая Ладога является пунктом, где при раскопках были найдены наиболее ранние на территории Древней Руси скандинавские находки, и ее древнейшие слои датируются сейчас, по материалам дендрохронологии, серединой VIII в. Однако сам по себе этот факт не более чем подтверждение того, что начиная с VIII в. началась планомерная колонизация земель, заселенных племенами восточных славян, со стороны скандинавских народов, которых толкала на экспансию скудость собственных земель, прогрессировавшая по мере приближения к северным областям. Таким образом, логичнее рассматривать Старую Ладогу не как столицу не существовавшего на тот период «общерусского» государства, а как место, где первоначально базировался «приглашенный» на царствие князь Рюрик со своей дружиной.

Обобщая сказанное, следует сделать следующие выводы:

• Российские средневековые города, в отличие от западноевропейских аналогов, были включены в сферу княжеского влияния и наряду с деревенскими поселениями входили в княжескую вотчину, всецело завися от княжеской воли.

• Ограничение русского средневековья периодом монгольской колонизации русских земель предполагает наличие двойной системы публичной власти: непосредственной власти князя и опосредованной власти Золотой Орды, делегировавшей князю властные полномочия и взимающей дань с подконтрольных территорий. Таким образом, население городов и деревень средневековой Руси испытывало на себе двойное бремя эксплуатации и экспроприации, что негативным образом сказывалось на мотивации в сфере производительного труда и являлось фактором, тормозящим экономическое и культурное развитие русских земель и русских народов.

• В качестве причин дисбаланса между городским и государственным правом в средневековой Руси следует назвать отсутствие у городов собственной исключительной юрисдикции и их полная зависимость от княжеского и ордынского волюнтаризма; противоречия между городским и деревенским населением в рамках общегосударственной и внутригородской политики; неравнозначный статус «стольных» и земских городов.

Заложенный в средневековый период развития русского государства дисбаланс между городским и государственным правом до конца не преодолен вплоть до настоящего времени, что является объяснением низкой степени эффективности местного самоуправления и муниципального управления в современной России.