Текст книги "Русская зима"

– Эт-т… – заговорил сосед; «т» получилось протяжным и оборвалось, не перейдя к «ы», и он начал снова, на «вы»: – Это вы протокол подписали?

– А что? – Отвечать вопросом на вопрос показалось Сергееву слабостью, он кивнул: – Да, я. Но это ведь обязанность.

Сосед покачал головой. Вроде как соглашаясь, а вроде чтоб отвлечь внимание. Часто, Сергеев видел в фильмах, разные уголовники так делают – кивают, улыбаются, смотрят в сторону, и в этот момент бьют…

– А что? – Начинала бить дрожь, но не от страха, а от близости драки, от забытого уже азарта.

– Да нет, ничего, – ответил сосед, – просто. Чтоб знать. – И пошел к своей квартире.

А Сергееву стало муторно и неуютно.

«Ну вот, ну вот, – повторял, закуривая новую сигарету, – и здесь наживаю проблемы. На ровном месте».

Так же почти случилось после армии – вернулся домой через два года, и стал то и дело натыкаться на знакомых пацанов-бугров, которые за два года из хулиганов превратились в бандитов. Мелких, но тем не менее. Приятели Сергеева поразъехались, учились кто в Красноярске, кто в Новосибе, а эти пытались рулить их районом. Это был девяносто второй год – бандитами или похожими на них стало быть модно.

Не то чтобы на Сергеева наезжали, но от предложений посидеть на лавочке, расспросов, где служил, «не в вэвэ случаем?», «что делать думаешь?» нарастала тяжесть на душе. В армии, как ни странно, он стал как-то мягче, что ли, лиричнее, несмотря на грубость казарменного житья.

Выходить на улицу, встречать этих чуваков в кожаных куртках, с желтыми цепями на шеях, остроносыми туфлями под трениками, желания возникало всё меньше. И может, поэтому Сергеев сначала задумался о том, чтоб свалить из родного города. И свалил.

Позже узнал, что почти всех их в один прекрасный день накрыли и посадили на приличные сроки за кучу мелких вообще-то преступлений: магнитофоны из машин воровали, колеса скручивали, у прохожих отжимали кошельки, снимали шапки, ларьки чистили… Кажется, никто из них домой не вернулся.

А этот соседушка вернулся, и мало ли что у него на уме… Как говорится: живи теперь и оглядывайся.

* * *

После заморозка с инеем и морозного дня тепло стало постепенно возвращаться. Иногда солнце даже припекало, но так уже, не по-летнему, а как в нормальной России бывает в начале ноября. Как бы и зима почти, и солнце, старое, немощное, высоко не поднимается, а вот соберется с силами и на несколько минут сделает предзимье жарким, ласковым… Здесь солнце было моложе, его хватало на два-три часа. Но стоило появиться в небе даже не облаку, а легкой дымке, лучи ломались, воздух холодел, появлялся запах соленого снега.

Однажды Сергеева чуть не хватанул удар. От внезапности, как он уверял себя потом… В прямом смысле удар – сердце оборвалось и ухнуло, глаза ослепли. Остолбенел на стуле, слушал, как что-то колотит в крышу.

«Почему… – с физически ощутимым скрипом двинулась мысль в парализованном мозгу. – Почему камнями кидают?.. Нет, какие камни, это град…»

На ослабевших ногам подошел к окну. В нем было черно. Чернота двигалась, мельтешила. «Да что ж это?» Теперь стало действительно страшно. Тяжелая дробь по крыше, и за стеклом вот так…

Но чернота постепенно светлела, и Сергеев различил птиц. Сотни, а может, тысячи птиц лентой пролетали над домом, и, наверное, каждая стукалась о крышу. Зачем-то стукалась, может, повторяя ошибку предыдущей птицы.

И вот стая иссякла. Теперь все эти сотни, а может, тысячи сидели на деревьях по ту сторону дороги. Ветки под ними нагнулись, некоторые ломались; птицы всплескивали, перелетали на другие ветки, толкались, и деревья казались живыми – шевелились, помахивали ветками, словно прося помощи.

Сергеев присмотрелся, пытаясь определить, что это за птицы. Точно не воробьи и не скворцы. Эти были крупнее воробьев, сероватые… Черт их знает…

Взял сигареты, пошел покурить. Надо успокоиться.

– Видали свиристелей? – заметила его Оляна; как раз проходила по двору с пакетом в руке. – Это к холодам.

– Свиристели?

– Ну да, прилетели вот на зимовку.

Название из детства. Какой-то стишок про них учили: «За окном метут метели – прилетели свиристели…» И свистулька у Сергеева была, она так называлась – свиристель. Действительно, в виде птицы. Серой с красным хохолком… Сейчас со стороны дороги как раз доносился булькающий свист. Негромкий, но многоголосый.

– Напугали они меня, – признался продолжавшей стоять внизу Оляне. – Как начали по крыше колотить. Как град.

– Пьяные, наверно. Они ж любят забродившие ягоды. Наклевались где-то, и вот колобродят.

И словно в подтверждение ее слов сначала с одного дерева ссыпались в воздух птицы, а потом с соседнего. И еще, еще. И стая – нет, рой – помчался куда-то дальше. Петляя, извиваясь, падая почти до земли и взмывая вверх. Может, один вожак наелся забродившего и теперь заставлял остальных выделывать кренделя…

Только пришел в себя, стал пересматривать фильм «Прошу слова», чтоб погрузиться в производственную, общественную тему – надеялся, это поможет продолжить сценарий, – в дверь постучали.

Слабо так, осторожно, непугающе. Вряд ли сосед из той квартиры так бы постучал или полиция… прости господи.

Сергеев остановил фильм, кряхтя поднялся с кровати, пошел, подтягивая на ходу домашние штаны.

На пороге стояла Оляна. С тем же пакетом, что час назад, но уже без куртки, в красном платье с вырезом, подкрасившаяся.

– Можно к вам?

Сергеев жестом пригласил и отметил, что не удивлен.

– Чем занимаетесь?

– Да так… фильм один стал смотреть. По работе.

– А как называется?

Сергеев сказал. И добавил:

– С Чуриковой, Шукшиным… У них там очень интересные диалоги.

Оляна нахмурила лоб, потом распрямила.

– Нет, не смотрела. – Было понятно, что и фамилии Чуриковой с Шукшиным ей ни о чем не говорят. – Я вот что… – Сделала паузу и решилась: – Я посидеть пришла. Можно? Посидим?

Сергеев хотел ответить, но вместо ответа кашлянулось. Коротко и как-то ненатурально.

– Тогда держите, только осторожно – там бутылочка. – И стала снимать туфли.

– Не надо. Не разувайтесь.

– Да как?.. В доме нельзя в обуви.

– А у меня тапок нет…

– Ничего. У вас тепло.

Сергеев заметил, что она без колготок; ступни неизмятые жизнью, ногти светлые. Большие пальцы как-то задорно, что ли, торчали вверх. А может, любопытно.

– Что ж, прошу.

Оляна прошла на кухню.

– Порядок какой у вас… А он здесь, оказалось! – увидела Штормика. – Я думала, его собаки задавили.

Штормик повел себя странно – выгнул спину, зашипел и спрятался в спальне. «Наверно, доставалось от нее».

– Я тут фруктов принесла, вина. Вы не против маленечко выпить?

– Вы же говорили, что не любите. Тогда…

– Ну, с ним не люблю… С ними. А если так, культурно, то почему бы и нет… Я виноград с зизифусом помою, можно?

– С чем?

– А? – уже от раковины оглянулась Оляна.

– С чем виноград?

– Зизифус. Ягода такая местная. Не пробовали?

– Не знаю… нет…

– Сейчас попробуете. На финики похоже… У вас сито есть?

Сергеев отозвался – «к сожалению», наблюдал за ней. Понимал, она на что-то решилась. Да ясно, не мальчик-колокольчик…

– Вино откроете?

– Да… А ребенок с кем? Рада?..

– Я с Диной оставила. Пусть поиграют.

– А что сказали?

Оляна пристально взглянула на него. Именно взглянула, но пристально.

– Ничего. Сказала, что хочу одна побыть. Мы так иногда делаем. То я, то она. А без этого свихнуться можно.

– Ясно…

– Штопора тоже нет?

– Нет. Вилкой протолкну.

– Тогда всё выпить придется. – Она улыбнулась.

* * *

Сидели друг напротив друга в торцах кухонного стола. Между ними бутылка сладкого вина, две кружки вместо бокалов, тарелка с гроздью сизоватого винограда, каштаново-зелеными горкой этих местных ягод. Сергеев смотрел на них и вспоминал, как называется овал в объеме…

– Попробуйте, – кивнула Оляна, – и желание загадайте.

– Зачем? – Сергеев понимал, что выглядит смешно в своем напряжении, это «зачем?» прозвучало тупо, но расслабиться не мог.

– Ну, говорят же, что когда что-то в первый раз ешь, надо желание загадывать.

– А, да, слышал… – взял ягоду; она был твердой, неаппетитной на ощупь.

– Только осторожней, там косточка внутри. Зуб не сломайте.

– Спасибо… Оля, извините, но это, – положил ягоду обратно, – это неожиданно… А Виктор?

– Что – Виктор? – В ее голосе послышались те нотки, с какими в тот вечер обращалась к котенку. – При чем он здесь?

– Ну как, он же муж.

– Парнишка он безголовый, а не муж… Сам все потерял, и мы с ним вместе… А к вам я посидеть пришла. Пообщаться. Вы не думайте.

«Не думайте» прозвучало как «не бойтесь».

– Да я не думаю. Просто неловко как-то. Неправильно.

– Бирюками жить неправильно. А мы – люди. Нам общение нужно. Я вот с кем тут общаюсь? С Динкой да с детьми. Свихнусь скоро… Этот приезжает… лучше бы уж и не приезжал.

– Он работает. Деньги зарабатывает.

Оляна вздохнула протяжно, со стоном. Взялась за кружку:

– Давайте выпьем, Олег.

От «Олег» потеплело. Давно его не называли по имени… Чокнулись. Отпили.

– А разве здесь стали алкоголь продавать? – спросил он, передергивая плечами – сладкое вино не любил.

– Нет, это я в Михайловку ездила.

«Специально», – добавил Сергеев, и снова накатила теплая волна: специально, чтобы его угостить… «И не только», – усмехнулось внутри.

– Можно, я закурю? – спросил.

– Конечно. Мой тоже постоянно в доме дымит.

«Это она уже говорила, в тот раз…»

– Я не в доме. Но сейчас на улицу идти, по-моему, неправильно.

– Это ваше любимое слово?

– В смысле?

Оляна улыбнулась, влажно блеснули крупные зубы.

– Вы несколько раз уже повторили это «неправильно».

– Ну, в пятьдесят пора уже определить для себя, что правильно, что неправильно.

– Вам пятьдесят лет? – На ее лице мелькнуло удивление и даже разочарование, кажется.

– Почти. Сорок семь.

– Сорок семь – не пятьдесят.

– Эх-х. – Сергеев поднялся, взял сигареты с подоконника, прошел к мойке, где стояло бывшее блюдце Штормика. – После тридцати… тридцати пяти годы начинают мчаться так, что и не замечаешь…

Возвращаясь к столу, засмотрелся на Оляну со спины. Длинная шея, светлые волосы собраны в пучок, уши без сережек…

– Правда? – спросила она. – Да, я чувствую… Жизнь будто разгоняется. Всё сильней и сильней. Может, мне от этого и страшно. Проснусь однажды и пойму, что я старуха совсем, а ничего не испытала… никакой радости настоящей.

– Ну уж не до такой степени быстро. – И Сергеев сам, без напоминания, плеснул ей и себе вина. – Просто надо жить осмысленно. С целью.

– А у вас есть?

– Цель?

– Ну да.

Сергеев поднял кружку. Чокнулись и отпили вина.

– Сейчас – сценарий дописать.

– Это хорошая цель. А у меня вот нет цели никакой…

– Ну как это – у вас ребенок.

Оляна посмотрела на Сергеева так, что ему стало стыдно. Это был не упрек, а такая грусть. Грусть безысходности, что ли. Может быть, так смотрит на людей в лодке человек из воды, понимая, что ему в лодке нет места, и он должен утонуть.

– Извините, я не про это, – сказал Сергеев. – Да, не только ребенок. Но был бы у меня сейчас такой ребенок, как ваша дочка, моя жизнь стала бы посветлее.

Сказал это неискренне, и сам это слышал. Уткнулся в кружку. Сделал глоток, а держал перед лицом с полминуты.

– Вам правда нравится Рада?

– Угу… да. Прекрасная девочка.

Оляна покачала головой. Вздохнула:

– Но какой она вырастет здесь, в таких условиях? Кого она видит? Что?.. Как в яме сидим…

– Да, у вас там нерадостно. Надо было на втором этаже снимать.

И она снова посмотрела на него тем же взглядом. «Не то я говорю, не то. Кретин тупой».

Вытянул из пачки сигарету, покрутил меж пальцев и сунул обратно.

– Еще вина?

Вместо ответа Оляна встал и подошла к Сергееву. Левому боку сразу стало жарко, будто придвинули раскаленную печку.

– Обнимите меня.

Он боялся посмотреть. Уставился на спинку стула, за которым она только что сидела. Руки лежали на столешнице. Мелькнуло: интересный кадр мог бы получиться. Впрочем, неоригинальный. Было подобное. Где-то было подобное. И не раз.

– Пожалуйста, Олег, обнимите. Мне так страшно. Пожалуйста.

Она говорила тихо, без слез в голосе, без истерики. Просила, лепетала…

– Ольга, я не могу. Нельзя. У вас муж.

– Я не буду с ним жить. Не могу его… От вида мутит, от запаха. Я или уеду, или вон с кручи вниз.

– Не надо.

* * *

Постепенно, медленно, как больную, он выводил ее на улицу. Приговаривал полушепотом:

– Вам надо подумать, побыть одной и подумать. И решить.

Она так же полушепотом отвечала:

– Я уже подумала, я все это время думала. Я с ним не буду больше. Мне двадцать четыре, я за него девчонкой выходила. А теперь я другая, и я не хочу…

– Я понимаю. Вам надо подумать и утром… Утром, на свежую голову.

Сергеев выдавливал ее дальше от квартиры, чувствуя под платьем крепкое и одновременно мягкое тело. Возбуждение мешалось с брезгливостью, кипело, булькало.

– Я ему напишу, что всё. Эсэмэску отправлю. Я с вами хочу, вы хороший.

– Я нехороший, Ольга, нехороший. Если бы я был хорошим, я бы не был здесь, один.

– Вас замучили, я вижу. Вы хороший.

– Нет, вы неправы. Вы просто придумали себе.

– Я напишу эсэмэску… Пусть он и Раду забирает. Не могу я уже. Я свихнулась почти. Не могу…

– Завтра решите. Ладно? Завтра. – У Сергеева постукивали зубы. Он хотел думать, что от вечернего холода. – Ладно? Обещаете?

– А вы меня примете? Я на самом деле хорошая. Я всё умею. Я тихая…

– Завтра решим, Оля. Мне тоже надо подумать… Завтра.

– Завтра.

Она стала спускаться по лестнице, Сергеев стоял на террасе, следил за ее шагами, смотрел на голубоватый закат.

Вот стук в дверь. Голоса. Олянин и Дины… Сергеев попятился в квартиру, осторожно прикрыл дверь, прокрутил ручку замка. Щелк, щелк. Выключил свет в прихожей. Выключил свет на кухне. Включил лампочку под вытяжкой. Плотнее задернул шторы на окне. Сел на стул.

И что это было? Нет – главное – что дальше? Что завтра?

Она пишет мужу, и он мчится сюда. Наверняка он где-то недалеко. Здесь всё относительно недалеко. Относительно остальной России. Не в трех тысячах километров, как другие вахтовики… И вот он здесь. И идет разбираться.

Нет, Сергеев не боялся. В крайнем случае саданет вот этой бутылкой по кумполу. Ведь он будет здесь, в каком-никаком, но своем жилище. Его лезут бить, а может, убить, и он дает отпор…. Да, не боялся, но было тошно. Ведь хотел тихой, незаметной жизни. Тихонечко пребывать, наблюдая за другими, читать, писать, думать, отдыхать, выдавливать шлак прошлого. Очищаться. И тут же, не давая никакого повода, встрял… Вот именно – не давая никакого повода. Здоровался, проходил мимо. Ну посидел за общим столом, ну присел из вежливости, перебросился десятком фраз с этой смазливой из-за молодости, но дебильноватой девкой… Дивчиной…

Спокойствие, на которое он так надеялся, которое так тщательно оберегал – рассыпалось. И с нескольких сторон. И почти разом… Может, это знак? Не там он, не на месте, не то всё это…

Вскочил, прибрался на столе. Остатки вина вылил в раковину, тарелку с виноградом и этими ягодами, название которых забыл, убрал в холодильник.

Наверное, на звук открывавшейся-закрывавшейся дверцы пришел котенок. Оглядел кухню, перевел взгляд на Сергеева. В глазах было: «Правильно, что выставил. Правильно сделал».

– Проголодался? – с благодарностью за эти беззвучные слова, спросил Сергеев. – Сейчас дам «Вискаса» с говядиной. – Разорвал пакет, вывалил в миску половину, а потом и остальное. – Ешь, Штормик, ешь…

Постоял посреди кухни. Голова слегка кружилась, во рту было противно-сладко.

– Надо спать. Завтра… утром…

И когда, почистив зубы, умывшись, лег в кровать, услышал на террасе бубнёж. Прислушался, даже сел, потянувшись к окну. Почему-то представилось, что это Виктор-Витя с Ярославом примчались и совещаются, как лучше вломиться…

Узнал тембр Рефата, потом – соседки Алины. Ее голос возникал редко, коротко, но звучал без раздражения, как-то ласково. Потом стукнула дверь. Тишина. Умка молчит. Это хорошо. Уснуть…

И только сон, как теплые струи, стал смывать всю эту накипь последних дней, сегодняшней сцены, за стеной заскреблись, завозились. К этому Сергеев привык – догадывался, что там спальня Алины. Но сегодня к возне добавились стоны. Один, другой как бы случайные, а потом динамично, ритмично, всё громче и громче.

Пытаясь во сне сохранить такое хорошее состояние, Сергеев накрыл голову одеялом, прижал к уху ладонь. Не помогало – «а, а, о-о, ой-й» продолжали долбить, расшевеливать мозг… Сергеев сбросил одеяло и сел.

– Как назло ведь, – заныл, – как назло. – И усмехнулся: – Добился своего Рефатик. Поздравляю…

Прошел в душевую, по пути прихватив сигареты, закурил. Дым влетал в грудь, как в пустой заплесневелый погреб, щекотал гнилые стены, вызывал тошноту. Так бывало уже, когда курил в тот момент, когда алкоголь превращался в перегар… Пришлось сбить уголек в унитаз, окурок сунуть в пачку. Потом выбросит.

В спальню не вернулся, сел на кухне.

Окно хоть и завешено, но тьмы не было – вдоль дороги горели фонари, и в начале улицы тоже. Изредка слышалось гудение проезжающих машин, и от фар по стенам пробегали бледные полосы… Гудение смолкало, возвращалась тишина: стоны сюда не долетали. А может, и кончились уже… Может, она там сама с собой это делала, а не с хозяином.

Да какая разница… Не это сейчас важно. А важно то, что как было – уже не будет.

Допустим, Оляна…

– Оляна, – попробовал на слух это слово и сплюнул. – Дура тупорылая…

Допустим, она одумается и ничего не напишет мужу, ничего не скажет, когда вернется. Но ведь Сергееву придется ходить мимо их двери, наверняка будет постоянно сталкиваться с ней, видеть ее, ее этот взгляд.

Вот он себя убеждает, что не боится. А он боится. Боится. Хватило ему по горло уже, с покрышкой. Еле вынырнул, приехал сюда – в тишину и одиночество. В несезон. И здесь, сука, шекспировские страсти.

– Ну а что меня здесь держит? – в недоумении, будто очнулся, спросил себя. И ответил: – А ничего! Ничего не держит.

Месяц почти прожил – так что пятнадцать тысяч не сгорели. Задаток, конечно, жалко, но черт с ним. Десятка не такие деньги, чтоб убиваться. И Рефату ничего не скажет. Уйдет – и всё. Детей с ним не крестить…

Сергеев вскочил и пошел в спальню. Глянул на часы в айфоне. Половина десятого. Всего-то? Думал – позже. Думал – ночь… Ладно, в любом случае до утра надо дождаться.

Прислушался. Стонов не было, но за стеной что-то происходило. Терлись о стену. Представился голый волосатый Рефат, и остатки неловкости перед ним за нарушенное обещание жить здесь долго, исчезли.

– Сам виноват, – глядя в стену и напрягая слух, бормотал Сергеев. – Сам виноват, вести себя надо по-людски… Понятно?

* * *

В семь утра, еще по темноте, вынес на террасу лоток, миски, пакет с кормом. Написал хозяину короткую записку: срочно вынужден уехать. Вынул пакет с мусором из ведра под раковиной, ссыпал и бумажки из туалета. Надел пальто, обулся. Проверил, всё ли забрал. Вроде бы всё. Кое-что, конечно, осталось, но чемодан забит до отказа.

Взял Штормика, пошел на улицу.

– Всё, друг, кончилась лафа, удачи.

Посадил его перед мисками, закрыл дверь, ключ оставил торчать. Постоял. Чувствовал, что котенок треплет его штанину, но опускать глаза не хотелось. Не надо смотреть. Повесил сумку с ноутбуком на плечо, подхватил чемодан и стал спускаться по лестнице.

Проходя через двор, глянул на окна Оляниной квартиры. Показалось, что там тусклый свет. Ночник, наверно… Приятно обдало злорадством: вот проснется, решит мужу всё сообщить, потом пойдет к нему, а его нет. Он – далеко.

– Ладно, не надо, – остановил. – Жалко ее… И меня жалко. Хватит мне приключений…

Было холодно. Мерзлый гравий под ногами хрустел очень громко, а когда переходил дорогу, удивился, как гулко звучат шаги по асфальту. Захотелось пойти на цыпочках.

Под навесом остановки никого не было. Это хорошо. Поставил чемодан, закурил. Сейчас курить было приятно, дым бодрил.

В эту ночь поспать почти не получилось. Вроде и у Алины успокоились, и Умка молчала, и котенок не лез, а не спалось. Так, дремал, ожидая сигнала будильника. Чтоб подняться, собрать вещи и уйти. Без сожаления. Пришел срок, и череда событий об этом ему сообщила. Не могли они все быть совпадением. Знаки. Да, именно…

Свет фар со стороны Михайловки. Хоть бы автобус. Скорее уехать. Отрезать этот кусочек жизни.

Нет, легковушка. Вернее, кроссовер. Пролетел так быстро, словно слева нет никакого населенного пункта, пешеходного перехода. В такой темени человека заметишь в последний момент… Идиот.

Попутку ловить не станет – мало ли. На автобусе.

А вот и он. Сергеев шагнул из-под навеса, махнул рукой. Автобус замигал поворотником. Остановился.

– Здравствуйте. Куда едете?

– А докуда надо? – хмуро ответил водитель.

– До аэропорта.

– До Северной автостанции довезу, а там найдете, на чём…

– Спасибо.

– Пятьдесят два рубля.

Сергеев расплатился, устроился на мягком сиденье, поставил чемодан между ног. Посмотрел в сторону моря. Его не было видно – черно… Но мысленно попрощался.

Ладно, пожил у моря, теперь надо пожить в лесу или вовсе где-нибудь в тундре. Взять и полететь, например, в Мурманск. Или в Норильск. И почувствовать, что такое полярная ночь. И дождаться полярного дня.

Почувствовал себя – не вовремя – героем одного советского фильма. Показывали им курсе на втором – на третьем: ездит молодой мужик вот так же в автобусе, останавливается в разных городках. Кадрит девушек, а потом уезжает. И лицо у него такое светлое… Какой-то известный актер, положительных героев играл…

Нет, он, Сергеев, не такой. Не молодой он, и никого не кадрит. Хочет спокойно пожить. Не с людьми, а рядом с ними.

И сейчас он был уверен: на огромном теле страны найдется для него такое место.