Текст книги "Нубук"

В первый момент меня поразило: как в таком огромнейшем доме, почти вавилонской башне, могут быть такие квартирки? Тесный пятачок прихожей, кухонька, где двоим уже тесно, сидячая ванна. И комнаты напоминают клеточки. Но зато их три. И та, что в народе называется «зал», все-таки более-менее. Плюс к тому застекленная лоджия. Как ни крути – с избенкой сравнения нет… И уж что стопроцентно искупало другие недостатки Володькиной квартиры, так это вид из окна, с двенадцатого этажа. Вид на залив.

Я замер, влип глазами в густую синь шевелящейся воды, медленно пополз взглядом дальше, к пепельному туману, в котором то ли различается, то ли просто угадывается кромка суши… И, как по заказу, оттуда вдруг появился белый треугольничек паруса; зыбкий, такой ненадежный, он упорно двигался сюда, становился больше, реальнее, он догонял волны, подминал под себя. Захотелось во весь голос, с выражением читать: «А он, мятежный, просит бури…»

– Потом посозерцаешь, – выбил меня из лирики хозяин квартиры. – Давай покажу, что к чему, а то ехать надо.

– Куда? – мне почему-то стало тревожно.

– Хм. Я все-таки работаю. Не вольная птица.

– А, да-да…

Володька объяснил, как включать плиту на кухне, как телевизор, видеомагнитофон; рассказывая, он принюхивался и все явнее морщился, наконец не выдержал:

– Носки есть другие?

– Да, конечно.

– Смени, а эти вон в пакет заверни и выкинь в ведро под мойкой. И душ прими.

– Конечно-конечно… – торопливо кивнул я и перевел разговор на более интересное: – И за сколько, если не секрет, ты ее купил?

– Кого?

– Ну, квартиру.

– Пока только снимаю. Может, куплю. Хозяева, в принципе, готовы продать…

Не удержавшись, я перебил:

– Вид потрясающий из окна!..

– Вид не самое главное. Зато сквозняки – никакой утеплитель не помогает. Ветры жуткие. – Володька посмотрел на часы, дернул головой досадливо. – Ни фига ж себе! Все, я поехал. Андрюхе открой, он должен заскочить вот-вот. Обрадовался тебе… Я буду часам к десяти, потом, может, куда-нибудь в клуб рванем.

– В ночной клуб? Хорошо бы… давно мечтал…

– Еще – ха-ха! – надоест. Ну все, пока!

Володька быстро вышел за дверь, щелкнул замком-собачкой. Я слышал стук его башмаков по плитке пола, потом заскрипели дверцы лифта, разъезжаясь, а через несколько секунд с хлопком, сомкнулись… Убедившись, что Володька уехал, я гикнул, подпрыгнул, ликуя, что остался один в квартире, что могу делать, что захочу. Могу включить видик и посмотреть какой-нибудь эротический фильм (у Володьки наверняка среди сотни кассет в шкафу есть нечто такое, а я никогда не видел настоящей эротики), могу петь, орать, развалиться на мягкой тахте. Могу сколько угодно плескаться в ванне.

Да, надо срочно помыться, тем более Андрюха вскоре обещал приехать… Я стал раздеваться, вспоминая забытые ощущения, когда лежишь в теплой воде, играешь пеной. Хм, это тебе не тазик с теплой водой в тесной, пропахшей дымом баньке…

В квартире оказалось очень мало вещей, мебель только самая необходимая: в «зале» тахта, два кресла и между ними стеклянный столик с несколькими журналами «XXL» и «7 дней», узкий черностенный шкаф с телевизором и видеомагнитофоном внутри, множеством кассет и несколькими книжками вроде Дина Кунца и Стивена Кинга… В другой комнате, скорее всего, кабинете, – письменный, тоже черный, стол, на нем компьютер, какие-то бумаги и папки, календарь, бокал для ручек. Рядом со столом вращающееся кресло, у стены шкаф с пустыми стеклянными полками; рядом со шкафом узкий диванчик… Третья комната была превращена в спортзал. Шведская стенка, два тренажера, гантели разной тяжести, подобие велосипеда, но без колес. Я сел на него, с трудом провернул педали несколько раз и слез, почувствовав ломоту в икрах.

Изучив комнаты, прошел на кухню, тоже хоть и маленькую, зато без ненужного барахла. Нашел в шкафчике рюмку, оторвал у курицы ножки, порезал хлеб, насыпал оливок на блюдечко… Что ж, Андрюха что-то не торопится увидеть своего соседа по романтической комнатенке, а выпить надо, отметить приезд хоть в одиночку, да и под рюмочку время скорей побежит, скорей вечер наступит, и там уж наверняка будет настоящий праздник, ночной клуб, еще что-нибудь…

Расставил закуску на журнальном столике, открыл «Абсолют», без промедлений выпил рюмку почти безвкусной, совсем не противной, но и без той жгучей сладковатости, что всегда присутствует в «Русской», «Столичной», и потому какой-то ненастоящей водки. Выдохнул для порядка, закусил курицей, еще раз оглядел чистую, светлую комнату. Да, хорошо… Стал изучать дистанционку.

Включить телевизор и видик удалось без особых проблем, но зато с каналами я что-то напутал, фильм «Шоу-герлз», который я всунул в щель магнитофона, на экране не появлялся, хотя кассета крутилась… В итоге я разозлился и, попивая безвкусный «Абсолют», стал смотреть клипы по МТV…

Неудача с видиком, честно сказать, очень расстроила, тем более что это была первая неудача в моей новой жизни.

2

А утром Володька мне выговаривал:

– Это не дело, теперь так не принято. Я понимаю, хотелось отметить, расслабиться, только до такого скотства зачем… Нажрался, ванну всю заблевал, Дрон полчаса трезвонил, фигел – музыка играет, а никого, что ли, нет… И ему вечер испортил, и мне… Нет, Роман, завязывать надо с этим, здесь не твоя деревня. Здесь по-другому… У меня лично жизнь по минутам расписана, и за тобой бухим ухаживать я не собираюсь. Сегодня давай отлеживайся, а завтра начнешь работать. Надо ж, почти литровку водяры за каких-то пару часов выглушил!.. Нет, я серьезно говорю: это первый и последний раз…

Я лежал ничком на диване в Володькином кабинете и сдерживался, чтоб не послать его куда подальше. Каждое его слово вбивалось в мозги раскаленным гвоздем, хотелось сдавить голову и завыть. И Володька, кажется, почувствовал это, смягчился, почему-то полушепотом предложил:

– Похмелись. Граммов семьдесят – само то.

Перед глазами как наяву возникла рюмка водки, я явно почувствовал запах «Абсолюта», и запах был теперь острый, терпкий, тошнотворнейший. Я сморщился, передернулся, но видение не растворялось – вот уже потекло по глотке теплое, смолянистое, вот добралось до желудка, там заурчало, и остатки закуски бросились прочь… Я вскочил, застонал от боли в висках, побежал к туалету…

Володька уехал, и я почувствовал себя лучше в тишине и одиночестве. Завернулся в одеяло, подремывал, старался ни о чем пока что не думать. Очухаюсь, тогда извинюсь, все остальное…

Как я умудрился так быстро и сильно напиться? Ведь вроде спокойно сидел, смотрел телевизор. Ел копченую курицу и изредка наполнял рюмашку. Глотал, как мне казалось, малоградусный «Абсолют», даже подозревал, что нам продали подделку и почти разочаровался в чудо-супермаркете «Континент». А оказалось… Фу, какая же гадость! Снова увиделась рюмка, по глотке прокатилось теплое и смолянистое; я снова вскочил…

Все дело в том, что просто давно не пил. Только с родителями, изредка, по вечерам. Рюмки три, чтобы усталость снять, немного отвлечься от постоянных забот, а тут – дорвался… Бутылка дорогой водки, копченая курица, оливки, которые, правда, я почти не мог есть, – горьковато-соленые какие-то, – зато красивые и престижные… Ох, какой же я скотиной, наверное, выглядел, когда вернулся с работы Володька.

Только к пяти часам вечера более-менее пришел в себя, умылся, освободил раковину от грязных тарелок своей вчерашней пирушки. Хотел было включить телевизор, но побоялся. Вдруг что не так сделаю… Вышел на лоджию, с трудом выкурил полсигареты. Смотрел вдаль, на такую же, как и вчера, дымку на горизонте, там, где соединяются вода и небо, и снова гадал: видна ли действительно полоска суши или это обман… Н-да, отличный пейзаж, чтоб любоваться им после тяжелого, но продуктивного трудового дня, топить усталость в этой водной огромности и из нее же набираться новых сил, или с прекрасной девушкой стоять здесь в обнимку, от земного отрываться, парить над волнами… Скорей бы завтра, и начать действовать, выполнять задания, стать полезным, забыть о своем сегодняшнем состоянии.

Около девяти я съел остатки курицы, выпил стакан яблочного сока и лег на диван, укрылся с головой одеялом. Придет Володька – притворюсь спящим. Сплю – и дело с концом, никаких разговоров, а утром начать с начала. Взяться за ум. Хорош, отпраздновал.

Склад находился в Никольском дворе, уменьшенном подобии знаменитой Гостинки, на берегу канала Грибоедова.

Возле стальной, покрашенной черной эмалью двери горделивая, яркая вывеска «Торговый дом «Премьер». Оптовая продажа обуви». Прямо, как входишь, – многометровое, полутемное помещение с высоким, пыльным потолком. Как колонны, как еще одни стены – большие коробки с обувью. Кое-где россыпь мелких, с фирменными знаками коробочек, в которых по паре туфель, ботинок или сапог. Тоже, как в квартире Володьки, порядок, лишь в дальнем углу явно ненужное – горка мятых, полинялых джинсов, рваная кожаная куртка, электрическая пишущая машинка с раскуроченной клавиатурой, целлофановые мешки с газетами и журналами и просто обрывки бумаги, картона, шарики слипшегося скотча. К стене прибита металлическая дуга, а на ней висят завернутые в целлофан штук семь дубленок.

– Остатки прежних метаний. – Володька ковырнул джинсы мыском туфли. – Не сразу ведь к обуви пришел, много чего перепробовал. То сумки, то вот джинсы, то мясо, то лес… В итоге на обуви остановился. Обувь – самое оптимальное. Спрос стабильный. Штаны при желании можно лет пять носить, а обувь по-всякому чаще менять приходится. Когда трещина в подошве – попробуй нормально ходить… А женщины так вообще золотая жила.

Я в ответ понимающе усмехнулся.

– Ладно… – Он еще раз ковырнул ногой джинсы, точно бы проверяя, совсем они истлели или можно с ними что-нибудь сделать, и повернулся к ним спиной. – Ладно, пошли в офис. Сейчас звонить будут.

Сумрачное помещение склада связано узким коридорчиком с уютной, чистой комнатой. Стены обиты белыми пластиковыми рейками, в потолке шесть маленьких, зато очень ярких лампочек. Слева от входа стоит решетчатая пятиярусная полочка с образцами обуви. Три стола. Два больших, на них компьютеры, бумаги, разные канцпринадлежности, а на третьем – чайник, посуда. Стулья, вращающиеся кресла. В общем, действительно офис, как на картинке.

Володька по-хозяйски уверенно уселся, бросил на стол свою кожаную пузатую сумочку. Глянул на меня:

– Чего стоишь на пороге? Располагайся.

– Уху… – Я тоже сел, осторожно подвигался в кресле влево-вправо, поозирался, привыкая к обстановке, заметил пепельницу, правда, слишком чистую, без окурков и пепла, будто находящуюся здесь лишь для порядка; осторожно спросил: – Закурить можно?

– Не стоит. Лучше на улицу выйди. Вон, – Володька указал на неприметную, обитую такими же, как и стены, рейками дверь, – есть выход во двор. Но вообще-то, – голос его стал доверительным и серьезным, – советую бросить. Зачем травиться? И так жрем всякую гадость, дышим дерьмом, так и еще это… Извини, Роман, но ты через пять-семь лет разваливаться начнешь. Видно же, что никакого у тебя здоровья нет, а жизнь начинается только. Скоро, – он неожиданно улыбнулся, прямо озарился улыбкой, потянулся так, что кресло заскрипело, – скоро такие дела крутить начнем. Заживем по-настоящему… Так что готовься, еще не поздно человеком стать. Курить бросай, делай зарядку…

Я хохотнул. Володька, как мудрый старец, укоризненно покачал головой:

– Дурак ты, дохмыкаешься. Когда будешь от всяких остерохондрозов корчиться, вспомнишь мои слова.

Его учительский тон стал меня раздражать. Что, если позвал к себе, так можно, что ли, лить в уши все подряд, и я обязан кивать и улыбаться?

– Я в деревне, Володь, кстати, не на печке валялся. Вот несколько дней ничего не делал – и знаешь как мышцы ломит! – Для подтверждения я помассировал правой рукой тонкий бицепс левой; ломота, конечно, была, но не такая, чтоб о ней стоило говорить.

Володька то ли понял, что переборщил с нравоучениями, то ли решил не тратить на пустой спор время, закончил разговор шуткой:

– Сейчас фура придет, четыреста пятьдесят коробок. Так что – покачаешься.

Я опять хохотнул. На этот раз мягче:

– Спасибо!

– Да не за что, не за что… – Он поднял трубку телефона, стал нажимать кнопочки.

Потом долго беседовал с каким-то Сэром. Объяснял, что вот-вот придет машина с товаром, и вряд ли весь он уместится на складе, поэтому Сэр, как было условлено, должен приехать и забрать свою часть. Сэр же вроде как отвечал, что у него сейчас нет транспорта.

– Ну какие проблемы? Найми. Мы же заранее договаривались именно на этот день, на это время! – теряя терпение почти кричал Володька. – Мой «Рафик» тоже сейчас черт знает где. В Тверь товар повез, вернется не раньше вечера… Что мне, на крыльце оставлять коробки?!

Сошлись пока на том, что Сэр перезвонит через полчаса.

– Вот видишь, – отвалившись на спинку кресла, выдохнул устало Володька, – любая мелочь катастрофой стать может. Ведь все заранее обговорили, а теперь оказалось – машины нет. Да выйди на улицу, тормозни любую «Газель», предложи сто тысяч несчастных…

Я кивал сочувствующе, а в душе изумлялся, как сильно не вяжется должность Володьки на визитке «президент Торгового дома» и то, что оказывается на самом деле. Кустарность какая-то…

– Ладно, пока вот чего надо сделать, – Володька вскочил. – Пошли!

На складе он долго изучал ярлыки на коробках, что-то определял, высчитывал, беззвучно шевеля губами; я, как хвост, следовал позади и наконец получил задание:

– Эти восемь рядов, короче говоря, надо переставить сюда. И в высоту, сколько сможешь. Стремянку возьми. Надо место освободить… Так… А эти коробки сюда, в проход. Все равно те задние пока не понадобятся. Только не перемешай. Тут на боку, видишь, коды. Надо, чтоб они все были в ряду одинаковы, а то потом сдам не ту модель – снова проблемы… Ну, понял?

– Да вроде, – я кивнул. – Приступать?

– Естественно… Куртку сними, неудобно же.

Поначалу работа казалась плевой. Коробки легкие, и нужно было просто брать очередную, переносить метра на три в глубь склада, заодно проверять по наклейке, чтоб, например «1253 В» попадало к «1253 В», а «2093–501 W» к «2093–501 W». Но постепенно это начало надоедать, глаза устали сверять цифры и буквы, коробки заметно потяжелели. К тому же слегка бередила обида. Вот Володька, мой одноклассник и друг, сидит сейчас в удобном вращающемся креслице, треплется по телефону (мне слышны обрывки фраз «…да не надо текилу! И так башка ни черта не варит…», «лучше в «У Клео», нормальный клуб»), а я должен вкалывать…

Да, в тот день я обижался, я еще не привык, что Володька теперь мой хозяин, а я – подчиненный. Он командует, я исполняю… Пять лет с родителями в деревне не пошли мне на пользу – я как-то отвык (да еще и не знал, так как никогда нигде не работал), что общество построено по такому принципу. Будь ты приятель, друг или даже родственник, если речь идет о бизнесе, соблюдение иерархии (хм, историческое словечко!) наверняка необходимо. Иначе ничего не получится.

Эти мои не слишком связные размышления-открытия оборвал, заглушил густой автомобильный гудок. Кажется, он прозвучал совсем рядом с дверью.

Из офиса тут же появился Володька, взглянул на мою работу, встревоженно бросил:

– Заканчивай поскорее. Привезли…

А потом я вместе с экспедитором, молодым, худощавым очкариком и еще каким-то, тут же нанятым за тридцать тысяч рублей алкашом таскал коробки из «КамАЗа» на склад. Володька, стоя в дверях, сравнивал количество и вид груза с накладными, указывал, куда что ставить. Только водитель праздно позевывал у кабины, пил кока-колу из двухлитровой бутыли.

Моделей оказалось десятка три, я путался, ставил очередную коробку не на то место, но Володька каждый раз от дверей ловил мою ошибку:

– Да куда ты нубук к велюру ставишь?!.. Нубук правее!

Я на его месте уже через десять минут махнул бы рукой: «Да валите куда хотите!» Правда, наверное, делал свое дело опыт таких разгрузок и, думаю, что-то природное. В школе еще, хоть и был Володька чуть ли не хулиганом, сорвиголовой, зато всегда знал, как половчее списать контрольную, выпутаться из переделки. Теперь вот нашел достойное применение этим своим качествам…

Только-только разгрузили, приехал тот Сэр на «ПАЗе». Забрал полсотни коробок, причем их снова пришлось выносить из склада, расставлять на сиденьях и в проходе автобуса. Володька недовольно кривился, черкал что-то в своем блокноте…

– Фуф, надо срочно чайку! – Он взял электрический чайник, отомкнул спрятанную в стене под пластиковыми рейками дверь; я, уже по привычке, последовал за ним.

За дверью оказались узкие пыльные коридоры, целые сплетения труб, металлическая винтовая лестница куда-то наверх.

– Пойдешь по этому коридору, – показал Володька рукой с чайником влево, – выйдешь во двор. Там сортир, мусорка, и курить там можешь. Хотя советую как другу – бросай.

Я пожал плечами:

– Попробую…

– Не пробовать надо, а взять и не курить. Неделю помучаешься, зато потом спасибо скажешь. Тем более теперь всякая жвачка есть никотиновая, наклейки. Но я без них бросил…

Мы подошли к одной из труб, к которой был приварен кран. Володька открутил его, наполнил чайник… Вернулся я в уютный офис впереди него; курить не хотелось, я уже накурился во время разгрузки товара…

– Вот так, Ромка, – упав на свое место, выдохнул шеф, – чуть ли не каждый день. Туда-сюда-обратно… Циркуляция товара.

Я тоже опустился не совсем церемонно, кресло подо мной болезненно скрипнуло. Спросил:

– А откуда привозят?

– Из Кракова, ну, это в Польше. Там фабрика обувная, шьют по итальянской технологии. Почти научились… Та-ак, – он взглянул на часы, – сейчас чайку хлопнем и – в Ленсовета.

– В дэка Ленсовета?

– В него самого. А, ч-черт! – Володька схватил телефонную трубку, стал набирать номер. – Совсем забыл!..

ДК Ленсовета. Я там однажды был. На фестивале сатириков «Очень’89». Задорнов, Шифрин, Жванецкий во весь голос посыпали перцем пережитки застоя, талоны на мыло, сигареты и все остальное, говорили голосами «Михаила Сергеича» и «Леонида Ильича», а зрители в ответ дружно, но как-то невесело смеялись…

– Здорово, Макс! – почти вскричал Володька. – Привезли твой экстрим. Когда забирать думаешь?.. Короче, через час я буду в Ленсовета, могу захватить… Ну, тут же пять коробок всего, влезет… Ладно, о’кей. И надеюсь, все будет без геморроев?.. Ладно, забились!

Бросил трубку вместе со щелчком вскипевшего чайника.

– Давай доставай из тумбочки сахар, чашки, чай, а мне тут еще кой-чего подсчитать надо…

Руководствуясь виденной по телевизору рекламой «Липтона», я приготовил чай и подал Володьке – кажется, не хуже любой секретарши.

В вестибюль Дворца культуры имени Ленсовета войти теперь не так-то просто. По крайней мере без уплаты двух тысяч рублей. В дверях пара серьезных ребят в черной форме с желтыми шевронами на рукавах – охранники. Преградили было Володьке дорогу, нахмурились пуще прежнего и тут же расступились, узнали, на широких лицах появилась приветливость.

– Он со мной, – качнул Володька головой назад, в мою сторону.

Теперь их приветливость перекинулась и на меня. Я тоже как мог растянул губы в улыбке и задержал взгляд на одном охраннике, на другом – пускай запоминают.

Вестибюль, некогда просторный, пустой, не считая скамеек и зеркал, сейчас был тесно набит столами, витринками, вешалками, стеллажами с одеждой, обувью, детскими игрушками, книгами, парфюмерией. Все вперемешку, со всех сторон. Оставлены лишь узенькие проходы, чтоб двигаться по этому лабиринту.

Володька, умело лавируя меж людей и прилавков, пробирался куда-то в глубь лабиринта, и я чуть было не потерял его. И когда мои глаза не видели черную знакомую куртку и круглую голову с коротким ежиком светлых волос, меня захлестывала паника, я бросался вперед, расталкивая людей. Казалось, исчезни Володька – и я навсегда останусь здесь, в этом бурлящем скопище, спячу с ума, подохну где-нибудь под столом…

И в очередной раз побежав за поворот прилавков, за которым только что скрылся шеф, я вшибся в его крепкое плечо и уже хотел было сказануть нечто вроде: «Ну ты и скороход!» – но Володька опередил меня. Правда, обращался он не ко мне.

– Вот, мам, гляди, кого привел. Узнаёшь?

– А? Да это же!..

Я перевел взгляд с Володьки на этот полувскрик-полувопрос и сразу узнал… Да, сразу узнал Володькину маму, Евгению… как же? – блин, забыл отчество… Еще б не узнать – все-таки мы проучились с Володькой вместе все десять лет, нас не однажды вызывали на родительские собрания и отчитывали то за разбитое стекло, то за курение в туалете, то за неуспеваемость, и наши матери вместе сгорали со стыда за сыновей, не знали, куда прятать глаза…

Но теперь глаза Евгении (нет, не помню отчества) были другими, – да и как иначе, ведь сын стал таким крепким, деловым парнем, – глаза были радостные и пустоватые, то есть за этой радостью, кажется, ничего больше не было, и радовались они не только мне, а в них светилось нечто другое. Возбуждение, азарт, зараженность окружающим бурлением? – я не мог тогда определить…

Она стала крупнее, полнее, но здоровой, спелой полнотой ведущей активный образ жизни пятидесятилетней женщины. Ее гладкие, тугие щеки ярко розовели, серые некогда волосы были теперь золотистыми, слегка завитыми. Одета в блестящий, просторный спортивный костюм… Помолодела она со школьных времен своего сына лет на пяток, это уж точно.

– Здравствуйте! – заулыбался я, с интересом ее разглядывая.

– Привет, привет! – улыбалась и Евгения, обнажая неестественно белые, ровные зубы. – Ты какими судьбами?

– Да вот… – я замялся, не знал как ответить; выручил Володька:

– Работать теперь с нами будет.

– О-о! – казалось, она услышала самую счастливую новость в жизни. – Это дело нужное! Правильно, Рома, надо работать… – Но вдруг выражение лица изменилось, появилось что-то из прошлого, и она спросила: – А как родители? Живы-здоровы?

– Да так… В деревне. За жизнь борются.

– Мы тоже вот, – Евгения обвела руками свой прилавок, стеллажи, заставленные черными, коричневыми, синими, блестящими лаком или тусклые, ворсистые ботинки, сапоги, туфли, босоножки. – День работаем, вечерком хлеб жуем.

– Ладно уж, мать, – усмехнулся Володька, – чего прибедняешься… На сколько сегодня?

– Я не считала еще.

– Ну, взяли чего-нибудь?

– Взяли, взяли…

– Ну и нормал. – Он встряхнул левую руку, высвобождая из-под рукава часы, глянул, присвистнул: – Ух ты! Надо двигать. Я еще заскочу. Пошли, Роман!

И стремительно зашагал дальше по узкому проходу, лавируя меж людей, а я засеменил следом, стараясь не потерять его из виду.

Вот дверь, почти забаррикадированная столами с товаром. Володька открыл ее, исчез в странной после шумного рынка-вестибюля, какой-то неживой полутьме. Я тоже заскочил туда и сразу попал в тишину и неподвижность… Длинные тряпки свисали с потолка и стелились по полу, непонятные скелетообразные сооружения выступали из мрака; шаги наши отдавались где-то далеко-далеко глухим топотом великанов… Потом я заметил справа внизу точно бы заледеневшую рябь реки, ряды накрытых белыми чехлами сидений, а над моей головой, справа и слева, повсюду, тускло, сонно поблескивали кругляши театральных фонарей…

Вот здесь, где я остановился сейчас, на сцене, выступали когда-то Жванецкий, Задорнов, Шифрин, а там, внизу, одним из многих сидел и я сам и слушал их, время от времени прихохатывая, аплодируя, посасывая карамельку.

– Эй, ты где? – громыхнул в каменной тишине голос Володьки. – Догоняй, а то заблудишься.

Попетляв по напоминающим норы коридорчикам, мы вдруг оказались в просторной пещере – освещенном красноватым светом зале.

Ненавязчивая, спокойная музыка, несколько столиков, бар у противоположной стены, где, будто хрусталь, блестели бутылки, бокалы. Это как оазис, островок жизни среди безлюдной, вечно ночной пустыни…

За одним из столиков трое ребят. На столике вместо еды разложены бумаги. Возбужденными голосами ребята что-то то ли обсуждают, то ли просто переругиваются.

Володька запросто уселся к ним, бросил на бумаги пузатую сумочку:

– Здорово, комбинаторы! Как успехи?

– Во, Вэл! Вот кто поможет!.. – Ребята с надеждой глядели на него. – Помоги решить, Вэл…

– Есть хочу. Давайте похаваем, а потом покажете, что и как. А, – вспомнил он обо мне, – познакомьтесь. Это мой одноклассник, Ромка, вместе с ним когда-то здесь в путяге учились. Много было чего… – Казалось, сейчас Володька пустится в воспоминания, но вместо этого он представил ребят: – Влад, Джон и Макс, мои, так сказать, партнеры. В-вот… Да садись ты, чего как неродной?!

Я подтащил от соседнего столика стул. Хотелось курить, – в таком ритме, в котором жил Володька, и покурить не было времени, – только вот из ребят никто сейчас не курил, и пепельница, хоть и красовалась на столике рядом с набором специй, была пуста и чиста.

– Так, соберите пока свои документики, – распоряжался Володька, – надо заправиться. С утра ни крошки…

Ребята без особого желания, хотя и не споря, стали складывать бумаги в стопочку, Володька же вскочил и подошел к стойке бара; без предварительного разглядывания меню, уверенно, громко заказывал:

– Двойной бифштекс с пюре, салат «Лето». Да, борщ, конечно! И сметаны в него, Марин, не жалей. Хлеба, бутылку «Аква Минерале»… – Обернулся: – А тебе чего взять?

Первым делом, по инерции, я пожал плечами. Володька вспылил:

– Иди тогда сам выбирай!.. Сидит, мнется… Все в темпе делать надо. Так и промнешься и сдохнешь, как муха осенняя.

– Ух ты! – в ответ огрызнулся я. – Образами выражаться умеешь!

– Чего? – Володька не понял, нахмурился угрожающе.

– Да нет… так… Удивляюсь.

– Не удивляйся, а говори, что есть будешь. Вот, – он сунул мне под нос лист бумаги в целлофановой оболочке. – Первое, второе, третье. – И пошел к ребятам.

Медленно остывая от стычки, кривя губы, я стал просматривать ассортимент блюд, теряясь под насмешливым взглядом ждущей за стойкой девушки. Она была симпатичная, моложе меня, на вид какая-то очень свойская, и от этого мне становилось особенно неловко.

Вообще, честно говоря, не нравился мне этот первый рабочий день. Будто голым вытащили из родной постели и выгнали на улицу, заставили бегать, делать гимнастические упражнения, смешить защищенных надежной одеждой прохожих. Хотя, впрочем, надо перетерпеть – это просто начало. Так было и в школе, и в армии, и в деревне. Вначале всегда не по себе, всегда неуютно, неловко…

Поползав невидящими от обиды глазами по столбикам, я в итоге, сделав голос непринужденным, заявил:

– А, давайте то же, что и тому, предыдущему. Чего мудрить…

– Хорошо, – девушка кивнула, стала быстро писать. – Присаживайтесь, вам подадут.

Из сидевших за столом Макс был самой колоритной фигурой. Короткая по бокам и сзади прическа, а надо лбом, закрепленный лаком в виде козырька, чубчик. Над левым ухом искусно выстрижены до самой кожи три извилистые полоски. Сначала мне подумалось, что это следы какой-нибудь сложной операции на черепе, но чем больше я смотрел на полоски, тем они становились привлекательнее; и уже вскоре я был уверен, что без них (если б их не было) Макс сделался бы проще и малоинтересней. Как и без трех серебряных колечек в том же ухе, даже не в самой мочке, а чуть выше, где начинается загиб ушной раковины…

Макс был хорошо сложен, подтянут, подкачан и в то же время тонок и строен, как фигурист; движения небыстрые, плавные. Одежда в отличие от остальных, явно предпочитающих темные тона, пестрая, броская; из-под бордового жакета выглядывала оранжевая рубашка, ворот стянут синим галстуком с меленькими разноцветными крокодильчиками… Голос мягкий, чуть с картавинкой, щеки и подбородок выбриты настолько тщательно, даже не верилось, что на них вообще может появляться щетина… Да, он был привлекателен, и поэтому неприятен; и я вывел скоропалительно и однозначно: пидорок.

Влад и Джон походили обликом друг на друга и на Володьку – коренастые, резковатые, в кожаных коротких куртках; единственное, чем для меня пока что выделился из них Джон, – широким розоватым шрамом во всю правую щеку от глаза до нижней челюсти. Шрам стягивал кожу, и казалось, что Джон слегка косит…

Не дотерпев, пока принесут еду и Володька пообедает, ребята снова разложили бумаги, приглушенно, наперебой, все разом объясняли.

– Ликвидируют базу, понимаешь. Сантехника, кафеля сто пятьдесят ящиков, краска разная, обои… Да вот список, гляди – количество, производитель… И за все – две с половиной штуки грина! Копейки, вообще-то. Как думаешь, Вэл?

Володька взял список, стал просматривать. Тут девушка принесла поднос с борщом, салат, хлеб. Ребята, ворча, собрали документы, освободили место. Заказали девушке по чашке кофе.

– Ну, если бумагам верить, то сдают все это добро за четверть реальной цены, – с аппетитом хлебая борщ и продолжая глядеть в список, заговорил Володька. – Прижало кого-то не слабо… Купить можно, только куда это потом-то спихнуть? Надо все целиком, чтоб не возиться… А у меня таких людей сейчас нет.

– Почему нет, Вэл? – перебил Джон, и подозрительно прищурил глаз, отчего его шрам сморщился гармошкой. – Помнишь, ты меня к какому-то чувачку возил, мне индулин нужен был? Где-то в Обухово у него, что ли, склад. Там, я видел же, этого по горло было. И дела у него вроде нормально шли – две машины разом грузились… Может, возьмет за шесть тысяч. Тоже оптом. Вспомнил, а?

Володька, видимо, вспомнил, потому что лицо его стало мрачным, он даже перестал борщ хлебать.

– Этот чувачок уже с полгода на Северном кладбище лежит. Да ты, – он повернулся к Владу, – его знаешь. Шурик Никитин.

– Которого прямо в каре вальнули? – уточнил тот нисколько не оживившись.

Володька кивнул, а Джон вздохнул досадливо:

– Хрено-ово. Я рассчитывал ему спихнуть. И нам бы по куску с лишним, и он бы мог навариться неплохо.

– Увы, увы, ему уже ничего не надо. – Володька, усмехнувшись, продолжил обедать.

Борщ был вкуснющий, с кусочками хорошо проваренной, мягкой говядины, со свежей, ароматной капустой, мелко-мелко порезанной свеклой… Я не отрывался от тарелки, тем более что всю последнюю неделю питался твердой едой, и теперь с каждой ложкой чувствовал, как приятно мягчеет в желудке.

Да, я был увлечен борщом, но и старался не пропустить ни слова. Слушал, запоминал, ловил интонацию голосов, новые для себя слова. Все это наверняка пригодится…

Словно бы что-то защипало мне пальцы. Я поднял глаза, наткнулся на взгляд Макса – он не успел его отвести, изменить – и увидел, с каким брезгливым интересом смотрит он на мои руки. Затем, заметив, что я почувствовал взгляд, отвернулся, с якобы большим вниманием стал слушать нравоучения Володьки: