Текст книги "Информация"

– Что, – я в очередной раз взглянул на часы, – уже десять шестого.

– Сейчас придет. У девушек принято опаздывать.

– Спасибо за ценную информацию.

Ангелина появилась с подругой, имени которой я не запомнил (пусть будет Юлей). Заказали щедро разной еды. Свечин упорно уговаривал всех пить водку, но девушки предпочли живое пиво, а я веско объявил: «Я – за рулем» – и взял бутылку минералки.

Первым делом Свечин и Ангелина сообщили друг другу, где что у них приняли к публикации, пожаловались, где что завернули, кратенько перетерли удачи и неудачи своих товарищей-конкурентов… Подруга Ангелины помалкивала (как стало понятно из дальнейшего общения, она была не очень удачливой поэтессой), а я наблюдал.

Ангелина была серьезна и в то же время обаятельна, движения плавные, но и решительные. Никаких этих девичьих ужимок, кокетства и прочего.

Во время своего разговора со Свечиным она коротко взглядывала на меня, будто обещая: «Сейчас мы закончим и будем общаться. Потерпи».

Наконец этот момент настал.

– А как ва́ши дела? – спросила Ангелина.

– Да у него все отлично! – тут же, по инерции, забубнил Свечин (он заказал себе триста граммов водки, стремительно выпил примерно двести и запьянел). – Такую тачку себе…

– Олег, – перебил я по возможности мягче, – можно, я сам отвечу? – И обратился к Ангелине: – Прочитал вашу книгу.

– Да?… Какую?

– Последнюю – «Выжженное пространство».

– Нельзя говорить «последнюю», – снова встрял Свечин, – надо: новую.

– Очень рада, – сказала Ангелина. – И как?

– Сильно. Очень сильно. Хотя, конечно, тема тяжелая.

– А какие темы, по-вашему, должна поднимать литература? – Она сдвинула бровки; я даже испугался, что сказанул не то, и заторопился объяснить:

– Нет, конечно, тяжелые темы! Я сам очень люблю… у меня Селин – любимый писатель. «Путешествие на край ночи» особенно.

– Да, это настоящая литература. Правда, не дающая читателю выхода из тупика… К сожалению, сейчас каждое произведение настоящей литературы приходится пробивать, затрачивая неимоверные силы. Особенно это касается книг.

– Да, да, – закивал я, – да-а…

– И как ваша идея с журналом? – повернула Ангелина тему разговора. – Не умерла?

Я замялся, вполне ожидаемый вообще-то вопрос застал врасплох.

– Гм… К сожалению, пока никак. Все как-то…

– Жаль. Помните слова Достоевского? Они об обществе, но касаются и каждого конкретного человека. – Ангелина помолчала, словно ожидая, что я вспомню именно те слова, какие она имела в виду, и, поняв, что я не вспомнил, процитировала: – «Сначала высшая идея, а потом деньги, а без высшей идеи с деньгами общество провалится».

– Это, конечно, верно, – в душе я стал злиться, – но вас, видимо, ввели в заблуждение, что я какой-то богатенький человек. – Я посмотрел на Свечина, и тот отвел глаза. – Это совсем не так. Я не москвич…

– Мы тоже все не москвичи, – перебила Ангелина, будто спеша оправдаться. – Я родилась в Приморском крае, Юля – из Саранска, Олег…

– Я знаю. Но я пытаюсь устроиться с нуля. После семи лет работы сумел взять квартиру в кредит, на днях купил средство передвижения. У меня здесь никаких родственников. Ни жены с квартирой, ни родителей. Поэтому…

– Да, это правда тяжело, – спокойно признала Ангелина.

Повисла так называемая неловкая тишина. Срочно нужно было сказать что-то смешное, разбить напряжение.

– А знаешь, Ангелин, какая у моего друга мечта? – спросил Свечин.

«Какой я ему друг?!»

– …Покатать тебя на спортивной машине. Быстро-быстро, далеко-далеко.

– У вас спортивная машина? – как-то тревожно спросила она.

– Типа того. «Тойота Селика»… Олег, конечно, как всегда, немного утрирует, но прокатить вас я буду, естественно, рад.

– Может быть, перейдем на «ты»? – предложила она.

Я засмеялся:

– И этому рад!

Мы заговорили о Москве (конечно, поругивая Лужкова за его стремление сделать всех москвичей единообразной массой средненьких людишек), затем перешли на литературу (обменялись своими симпатиями и антипатиями, причем во многом наши вкусы сошлись; например, меня приятно удивило, что Ангелина ценит Ирвина Уэлша); после литературы поехидничали по поводу журналистов (я рассказал несколько случаев, рисующих их полными циниками и дебилами).

Общались вдвоем с Ангелиной. Ее подруга и Свечин словно бы отодвинулись от стола на несколько метров, почти растворились, и мы, кажется, оба на время совсем забыли о них.

И в какой-то момент в глазах Ангелины появилось нечто большее, чем интерес и симпатия ко мне. Видимо, испугавшись этого, она тут же схватила мобильник, сделала вид (явно – сделала вид), что торопится:

– Ой, уже половина восьмого! К сожалению, мне пора.

Я расстроенно покивал, подозвал официантку и велел принести счет.

Когда на стол легла узкая кожаная книжица, никто даже не попытался достать свои деньги. Про себя обозвав Свечина и подругу Ангелины халявщиками, я расплатился.

«Селика» ответила на нажатие кнопки сигнализации миганием и щелчком разблокировавшихся дверей.

– О! – с искренним удивлением воскликнула Ангелина. – Это и есть твоя машина?

– Да. Садитесь, готов развезти по домам.

– Я на метро быстрее, – пьяно пробормотал Свечин. – Лягу пораньше, а завтра за повесть примусь.

– О чем повесть? – заинтересовалась Ангелина.

– Да про Питер. Как парень с девушкой влюбились, но ничего у них не получилось.

– Почему?

– Ну, денег не было на создание семьи, на квартиру…

Я хотел стебануться: «Оригинальный сюжетец!» – но не стал. Опасался, что моя потенциальная подруга обидится за товарища.

Попрощались. Девушки забрались на заднее сиденье. Труда стоило убедить Ангелину переместиться вперед – «здесь, как в «Формуле-один».

– Да что ты, – помогла мне Юля, – садись, конечно.

Пересела.

Жила Ангелина в Отрадном. На двадцатом этаже двадцатидвухэтажного небоскребика. Подругу нигде не высадили – наверняка Ангелина пока опасалась оставаться со мной один на один.

Всю дорогу она восторгалась, просила открыть окно, высовывала туда руку, кричала «класс» и один раз даже «вау». Ее серьезность и строгость совершенно исчезли. Юля сзади подхихикивала.

Когда выбрались на свободное Алтуфьевское шоссе, я включил диск «Сансары» и добавил скорости… Ангелина чуть с ума не сошла от счастья.

Доехали очень быстро. Я бы мог кататься еще часов пять…

– Спаси-ибо! – отдуваясь, словно после бега, произнесла Ангелина.

Я размышлял, выйти ли мне и открыть ей дверцу или не стоит. Решил, что до такой степени кавалерствовать рано.

– А знаете, – после паузы заявила она, – я приглашаю вас на чашку чая.

– Мы же на «ты» договорились, – из-за растерянности сказал я неуклюже и сразу получил ответ:

– Я приглашаю вас обоих. Идем?

Поднимались долго (а может, и нормально для двадцатого этажа), почти прижавшись друг к другу в тесном пространстве лифта. Я смотрел сверху (Ангелина была ниже меня сантиметров на двадцать) на ее золотистые, собранные в хвост волосы.

Она явно чувствовала мой взгляд и не поднимала лицо, опасаясь, видимо, вот так, в упор встретиться со мной глазами.

Лифт остановился, створки раскрылись; мы вышли по одному на площадку. Ангелина отомкнула дверь, пригласила:

– Прошу… Дома бабушка, зовут Надежда Васильевна.

Просторная прихожая, стеклянная дверь на кухню справа, большая комната прямо. Оттуда вышла полная седая старушка. Гостеприимно заулыбалась. Видимо, гости для нее не были редкостью.

Ангелина познакомила нас, показала мне и Юле на дверь слева:

– Вот сюда. Бабушка, можно нам чаю?

В комнате были порядок и строгость. У окна стоял письменный стол с компьютером, у ближней стены платяной шкаф, у дальней – узкая кровать, а над ней висел портрет…

– Моя келья. Здесь я пытаюсь анализировать окружающую действительность и свой внутренний мир… Присаживайтесь.

Я не мог оторваться от портрета – настоящего, написанного масляными красками портрета девушки, очень похожей на Ангелину. Но и другой…

– Это ты? – спросил.

Она взглянула на картину и заметно смутилась.

– Нет, это Софья Перовская.

В моей голове защелкали накопленные знания, но защелкали почти вхолостую, за словами «Софья Перовская» ничего не появлялось. Почему-то мозг выдавал одно только – «Софья Ковалевская».

– Извини, забыл, кто она.

– Была такая народоволка, ее казнили.

– А, да-да… – Я снова вгляделся в портрет. – Да нет, Ангелина, это все-таки ты.

У нее опять сдвинулись бровки:

– Не будем спорить.

– Ладно, хорошо…

Юля устроилась на стуле с каким-то журнальчиком и вела себя тихо. Не мешала.

Я поразглядывал корешки на книжных полках и удивился:

– Сплошная философия! Ты ее изучаешь?

– Я окончила философский факультет МГУ. Специализация – немецкая классическая философия.

– О, неслабо. И где работаешь с таким образованием?

– В мужском монастыре, – серьезно ответила Ангелина.

– Ты поражаешь меня все сильнее… И кем? Извини, что я так подробно. Интересно просто.

– Делаю сайт. Знаешь, сайт такой – «Православие. ру».

– Пока нет. Сегодня вечером, надеюсь, узнаю.

Как-то не очень вольно наша беседа текла. Не так, как час назад в клубе. Ангелина стояла посреди комнаты и, видимо, не знала, как себя вести. Я мялся напротив нее, не решаясь сесть, пока она на ногах. «Зачем она меня сюда привела?…» Увидел, что за окном есть балкон.

– Можно выйти? Никогда не видел Москву с двадцатого этажа.

– Конечно, занавеску отодвинь только. И ручку вправо.

Я шагнул на балкон. Было просторно – только небо и вершины высотных домов. Никакого наземного мусора… Я взялся за ограждение и глянул вниз. И тут же отшатнулся, выпятился обратно в комнату.

– Страшно? – встретила меня усмешкой Ангелина.

– Еще как! Я бы не смог так высоко жить.

– Поселили бы – смог.

Бабушка принесла поднос с чаем и печеньем.

Я не удержался и ляпнул, кивнув на портрет:

– Красиво вашу внучку нарисовали.

– Да, – поддержала Надежда Васильевна, – я тоже ча-асто любуюсь.

Ангелина вдруг аж затряслась, но ответила, видимо, как могла спокойно:

– Бабушка, ты же знаешь – это Софья Перовская. Я не виновата, что похожа на нее.

– Никитка кого бы ни рисовал, все на тебя похожи становятся…

– Ладно, спасибо большое за чай, – перебила Ангелина. – Нам нужно поговорить.

– Говорите-говорите. У меня там фильм. – И старушка ушла.

Хотелось спросить, кто такой «Никитка», но я уже понял, что некоторых тем лучше не касаться. Сидел, втягивал в себя кипяток губами. Искал, о чем бы заговорить. Нашел:

– А как ты к Вейнингеру относишься? Знаешь, был такой философ в начале двадцатого века…

– Знаю, конечно. У нас весь факультет им переболел.

– Почему – переболел?

– Ну а что, вечно с его идеями носиться? «Пол и характер» можно считать гениальным произведением. Оно вполне способно разрушить все те стереотипы, какими накачивают человека с рождения. Но этим Вейнингер и вреден.

– Почему же? По-моему, задача философии – освобождать человека от ложного.

– А кто знает, что такое ложное, а что не ложное? Если люди поколение за поколением принимают в себя это, так сказать, ложное, эти мешающие стереотипы, то значит, они необходимы. Они спасают человечество от самоуничтожения. – В голосе Ангелины появились те же нотки, какие были в музее Маяковского. – Если бы все всё поняли и освободились, мы бы погибли. Вейнингер сделал очень много для углубления декаданса. И, наверное, осознав это, себя убил. Он мог бы дожить, кстати, до нацизма. Вот бы поразился, что на его учение ссылаются, отправляя евреев в газовые камеры. А может быть, наоборот – стал бы членом СС… Впрочем, – поморщилась она, – я пытаюсь избавиться от тех знаний, какие получила в университете.

– Почему? – опять спросил я.

– Это очень мешает, когда пишешь прозу. Недаром Лев Толстой считал философию самой вредной наукой.

– Да Толстой сам такую философию создал!

– Потому что писал прозу…

В общем, мы снова разговорились, и снова в тот момент, когда между нами побежали токи большего, чем взаимный интерес и симпатия, Ангелина объявила, что, к сожалению, у нее дела. Срочные и неотложные.

Пришлось подниматься, с вымученной улыбкой прощаться с Юлей и идти в прихожую. Обуваться под взглядом Ангелины.

Уже на площадке она сказала:

– Все-таки подумай о журнале. Это очень полезная и в перспективе выгодная даже в финансовом плане идея.

– Да, обязательно подумаю. – И, видимо, под настроение мелькнула уверенная, яркая мысль: «Открыть журнал, заняться с ней общим делом…» – Конечно, Ангелина!

Лифт медленно полз откуда-то с самого низа, а она продолжала подавливать:

– У меня есть знакомые в Агентстве по печати, можно грант получить. С регистрацией устроим… А материалов – масса.

– Да-да, конечно, – кивал я, загипнотизированный ее уверенностью. – Это очень интересно… Надо… Да! – вспомнил о главном: – Слушай, давай телефонами обменяемся, электронкой.

Обменялись.

Я был ошарашен столь быстрым развитием отношений. Первая встреча – знакомство совершенно ничего не знавших друг о друге людей, вторая – уже многообещающие взгляды, приглашение домой на чай, что большая редкость для москвичей (можно годами близко общаться с человеком, но ни разу не увидеть, где и как он живет)…

Все воскресенье я боролся с желанием позвонить Ангелине и предложить провести вместе день. Открывал «адресную книгу», находил номер ее телефона, но нажать на кнопку вызова так и не решился. Навязчивость могла разрушить намечающуюся близость… Нужно сделать небольшую паузу.

А потом завертелась рабочая неделя, встречи, переговоры, мотание с кассетами от заказчиков к телевизионщикам… Конечно, каждый вечер я боролся с желанием услышать ее голос и останавливал себя: «А что предложить? Пригласить в кино? Хе-хе… Или в ресторан?… Не то…»

Дождался пятницы и тогда уж с рабочего компьютера написал Ангелине на имейл письмишко – как она отнесется к тому, чтобы субботу нам провести вместе, покататься на машине, посидеть в ресторанчике? Типа того… Потом каждые пятнадцать минут заглядывал в «ящик» – ответа не было. Понимал, что она вполне могла быть не за компьютером, но ее молчание убивало и выматывало. Руслан даже внимание обратил:

– Что, проблемы?

– Да нет, – хмурясь в экран, сказал я. – Комп что-то подвисает.

– Ой, не дай бог вирус! – с готовностью испугалась Оксана. – Может ведь всю локалку заразить!

– Нет-нет, – пришлось успокаивать. – Просто у меня слишком много файлов открыто. Нормально все.

В шесть тридцать пять вышел на улицу. Был не жаркий, хороший вечер. Какой-то торжественный, и эту торжественность не могла нарушить даже сумасшедшая московская суета – спешащие к метро толпы, чуть ли не дерущиеся на Тверской автомобили.

Я стоял рядом с дверью нашего агентства, смотрел на суету, и губы сами собой растягивались в сочувственную, понимающую улыбку; садиться в «Селику» не хотелось, тянуло пойти пешком куда-нибудь по уже опустевшим переулкам к центру, постоять на Красной площади, посидеть под тентом-зонтом на Манежке, выпить бокал пива…

– Ты домой сейчас? – сзади голос Руслана.

– Наверно… – Моя внутренняя торжественность стала сменяться слабой досадой. – Что еще делать…

С Русланом после его поведения в тот вечер, когда я узнал об измене Натальи, отношения были довольно прохладные. Не мог я ему простить, что он практически выставил меня, пьяного, за дверь, а больше – ту муть, какую гнал вместо того, чтоб сказать несколько душевных слов. И он чувствовал мою обиду.

– Может, поужинаем вместе, – предложил Руслан как-то с усилием. – И поговорим… Есть важные темы.

Отказываться категорически я не мог, тем более что, судя по голосу, у него действительно были «важные темы». Сказал:

– Сейчас только позвоню, ладно…

Отошел, набрал Ангелину.

Она взяла трубку почти сразу. Произнесла совсем неприветливо:

– Да.

– Привет, это я…

– Я узнала. Здравствуй.

– Хочу тебя пригласить завтра… В ресторане посидим, покатаемся. Я место знаю на Пахре… недавно открыл…

– Извини, в эти выходные я очень занята. – Голос Ангелины был сухой и бесцветный. – Нужно большую статью сдать в понедельник.

– Ладно, что ж… – вздохнул покорно, но все же попытался уговорить: – Совсем-совсем не можешь? А может, сегодня?

– Нет, никак. Давай созвонимся на следующей неделе.

Я согласился без особой готовности; ее отказ встретиться в субботу меня, ясно, расстроил. Что называется – обескуражил.

– Всё, – подошел к Руслану. – Куда направимся? Сейчас везде давка. Пятница…

Нашли свободный столик в «Эль Патио». Заказали по минимуму – салатики, сок и графинчик «Финляндии». Я поколебался – пить, не пить? – и быстро сдался. Оставлю «Селику» здесь, авось не угонят… Руслан был мрачен и вроде как бы всерьез чем-то расстроен.

– Ну, будем, – поднял он рюмку, предлагая чокнуться.

Чокнулись, проглотили ледяную водку. Посидели молча. Я ждал, что скажет Руслан – самому заводить разговор не хотелось, да и с какой стати? – у него же «важные темы».

– Я вот что, – наконец заговорил он, – у тебя как с Максом отношения?

– Да нормально.

– Общаетесь? – Руслан выжидающе нахмурился.

– Весной – часто. Он все у меня ночевать рвался, с Лианкой у него какие-то напряги вроде бы были.

Отвечал я коротко и довольно неопределенно – знал, что Руслан с Максимом, хоть и братья, идущие по жизни невдалеке друг от друга, все же друг друга не любят, и если уж Руслан заговорил о Максе, значит, действительно произошло нечто серьезное.

– В последние дни, – продолжал я, – не созванивались. А что?

– Да гнило все. – Руслан нехотя наполнил рюмки. – С Лианкой разводится…

«Ну новость!» – про себя хмыкнул я.

– …К какой-то телке ушел, а теперь и с ней конфликты. Заявил, что домой возвращается.

Руслан жестом предложил выпить. Выпили.

– Мне-то, в общем-то, по хрену его жизненка, – заговорил он дальше глухо, то ли из-за того, что не закусил, то ли из-за душащей злобы. – Пускай что хочет делает, идиот. Но только… только…

Руслан запнулся и взглянул на меня таким каким-то взглядом из прошлого, и вспомнилась рекреация в нашей школе, момент, когда Руслан подошел, со значком комсомольца на лацкане, и отбросил в сторону пытавшегося стрясти с меня мелочь местного хулиганчика, вспомнились наши полубандитские-полупредпринимательские потуги, в которых Руслан был вроде несколько отдельно, но на деле, наверное, спас и меня, и Максима, и других наших парней от пуль, которые тогда раздавались очень легко… Да, как-то из нашего общего прошлого Руслан взглянул, и мне сразу стало и жутковато, и хорошо, и грустно, и я уже не стал искать момент, чтоб заговорить о какой-нибудь ерунде, как сделал он в тот вечер, когда я пришел к нему со своей бедой… Я сидел и ждал его слов, и готов был помочь. За этот взгляд.

– Мне по хрену, но он мать мучает. Названивает ей и все рассказывает своим этим ноющим голоском. Она места там себе не находит. Мучает ее, короче… Я бы поговорил с ним, но, знаешь же… Таблоид раскрошу уроду. Поговори ты. Вы ведь одноклассники… Ведь все же нормально, если подумать. Жена – богатая, симпатичная. Чего ему надо-то? Я Максу даже завидовал, между нами, что у него такая… Папа поддерживает… а тут все самому. И ведь сколько лет вместе были, а в Москву переехали – и началось. И у тебя, и у него теперь.

– Что ж, жизнь…

– Поговори, пускай уймется. С Лианкой, может, опять…

– Да вряд ли. Далеко у них все зашло. У него другая, у нее тоже какой-то теперь…

Руслан дернулся:

– Не понимаю я вас! Чего вам не живется, а?! Ведь нормально же складывалось – и Москва, и бабло течет, и для отдыха все условия. Ну изменяй, гуляй, но зачем разбегаться?

– Мне-то на фига ты это предъявляешь? – тоже стал раздражаться я. – Позвони Наташке, ей скажи. Она от меня ушла, а не я от нее. Я до последнего возобновить был готов…

– Да поня-атно. – Руслан глотнул водки. – Мать жалко… Вот приедет этот подарок тридцатилетний обратно… Где он там будет работать? Что вообще делать? В газетенке за пятнадцать штук репортажи писать? Да он и не умеет. На телевидение его вряд ли возьмут… Да вообще, я просто не понимаю… В жизни надо вперед двигаться, а не валиться обратно в жопу.

Я хотел ответить, что не все так просто – бывает, и сам не поймешь, что в жопу попал; что у каждого в голове столько тараканов… Но промолчал. Вести споры, тем более с Русланом, не хотелось. Да и понятно – не судьба Макса его волновала, а влияние этой судьбы на старую мать, недавно еще радовавшуюся, как с ее обоими сыновьями хорошо получилось, как у них все сложилось и задалось… И вот, действительно, вернется один из них в родную двухкомнатку, без денег, без перспектив, без богатенькой жены. И что? Вполне инфаркт ее может хватануть.

И я сказал Руслану, насколько был способен, искренне:

– Да, поговорю. Обязательно. С Лианкой, конечно, вряд ли наладится, но Москву бросать ему, ясное дело, нельзя.

Руслан наполнил рюмки:

– Давай за нас всех. Чтоб нормально жить, а не через жопу. Детство прошло, пора за ум браться.

Внешне, по крайней мере, я выказал полное согласие. Бодро чокнулся, лихо закинул водку в себя. Выдохнул, закусил салатом «Цезарь».

– В октябре день выборов единый, – заговорил снова, но уже другим, деловым и одновременно доверительным тоном Руслан. – Судя по всему, не везде они просто формальностью будут. Ну, результаты ясны, но теперь для многих и просто поучаствовать, засветиться, – уже много. Показать себя, короче, заявить. Понимаешь, о чем я? Так что работы много предстоит. Нам с тобой надо вместе держаться, помогать, в общем, друг другу. Вместе мы больше сможем сделать. И – заработать. Хорошо?

– Конечно, Руслан… – И я перешел на сокровенное: – Я вообще тебе за многое благодарен. Если б не ты, скорей всего, я бы тух до сих пор там у себя. Спасибо.

Руслан довольно заулыбался и утвердительно покивал… Поспорили, кто заплатит по счету. Руслан победил – засунул в ячейку папочки полторы тысячи.

Возвращался домой на метро… Наплыв пассажиров давно миновал, в вагоне было просторно. Лица сидящих людей усталы, но умиротворенны. Эти уже никуда не спешат, некоторые дремлют… В это время часто появляются всякие калеки и нищие – чуть не последние следы (если не считать вечных, чисто советских очередей в Сбербанке) неблагополучия в столице – и раздражают пассажиров, но и вызывают сочувствие, получают то горстку мелочи, то помятую десятку, а то полтос.

Сегодня тоже появился – на «Новокузнецкой» (я ехал по Замоскворецкой линии) в дальнюю от меня дверь протопал на коленях человек в камуфляже и сразу, пока поезд не тронулся, басовито прокричал:

– Подайте инвалиду боевых действий на протезы!

Я вздрогнул от голоса – вспомнился Костя, парень, с которым лежал в пятьдесят первой больнице. Меня даже холодный пот прошиб, и я отвернулся, сжался.

Двери вагона хлопнули, закрывшись, поезд шикнул и тронулся. Сквозь шум движения я слышал шаркающее постукивание приближающегося… Конечно, наверняка это не Костя, но одних воспоминаний о нем хватило, чтобы стало жутко… А если все-таки он? Узнает, и от него не отвяжешься…

Прошаркал мимо. Теперь я видел его пятнистую спину, голову с грязно-голубым беретом, ноги. Почти целые, но без ступней… Он шел на коленях, довольно быстро, видимо, слабо надеясь на то, что ему подадут… На коленях – подушечки, чтобы удобнее было передвигаться и камуфляжные штаны не истерлись.

Добрался до крайней двери и оглянулся… Я опередил его, дернул головой влево. И снова пот покатился по мне ледяной волной – показалось, Костя увидел меня. Увидел, узнал и сейчас подскочит на своих коленях… Очень долго тянулась эта минута, или две-три…

Поезд стал сбавлять скорость. За окном посветлело. Остановился.

– Станция «Павелецкая», – ласково сообщил из динамика женский голос.

Открылись двери.

Я подождал немного и глянул направо. Кости, или очень похожего на него, не было. Я расслабился, вытянул ноги, пошевелил пальцами в мокрых от пота носках. Выдохнул.

Мне стало очень легко и весело. Захотелось вскочить и станцевать. Бить степ, приседать, прыгать.

По дороге домой зашел в «Пятерочку» и купил бутылку водки «На березовых бруньках» и полкилограмма «Королевских» креветок.

До двух ночи выпивал, закусывал, то и дело вставал со стула и что-нибудь выделывал ногами под песни «Люмена». И подпевал, конечно:

 
К черту печаль и светлую грусть!
Сквозь зубы сказать, что я не боюсь!..
 

«Все как-то катится, катится, стирается», – говорил герой Хабенского в фильме «Час пик».

Действительно, начинаешь вспоминать, что там было, в тот или иной период жизни, и видишь чаще всего только мутную пустоту. Кажется, месяц, два, а то и полгода совершенно ничем не отмечены. Но если всерьез покопаться в памяти, появляется сначала ощущение чего-то еще неясного, как пятна, линии на фотобумаге при проявке, а затем приходят и подробности – сами события, свои собственные эмоции.

Беда в том (а может, наоборот, спасение для психики), что в нашей нынешней жизни почти не возникает условий для воспоминаний. Даже когда остаешься один, сразу включаешь телевизор или магнитофон, или радио, сидюшник. Лезешь в Интернет. Чаще всего и засыпаешь под музыку или под льющий в мозги мировые новости «Евроньюс». Задуматься, углубиться в свое прошлое некогда – да и страшно.

Сейчас я сижу перед ноутбуком в темном кубике помещения, которое называл когда-то гостиной. Музыку не включаю – шум опасен; телевизор в другой комнате, но его я почти не смотрю даже без звука – свет от экрана тоже может выдать меня. Да теперь мне уже не до музыки, телика и тому подобного, – мне нужно записать все, что случилось со мной за последние четыре года. Объяснить, почему я забился в помещеньице без окон и стараюсь не производить громких звуков. И мозг переполняет тысяча мелочей недавнего прошлого, они путаются, сплетаются, и все кажутся очень важными, неслучайными, притянувшими меня сюда, забившими в этот темный, чуть-чуть освещенный экраном ноутбука угол…

Летом две тысячи шестого я жил влюбленностью в Ангелину. Читал ее книги, «ЖЖ», публикации в журналах, звонил ей, предлагал встретиться, заманивал (теперь понимаю, что это глупость) катанием на машине. Сначала она отговаривалась новыми и новыми делами, а потом, не предупредив, совершенно для меня неожиданно, уехала к родственникам куда-то на Украину.

Я не мог понять, почему она так себя ведет. Легко познакомились, во время второй встречи пригласила к себе, между нами вспыхивали искры настоящего влечения, а потом – цепь отказов, явное нежелание общаться.

После всего произошедшего с женой мне очень нужна была девушка. Очень нужно было влюбиться и чтобы мне ответили взаимностью. Почувствовать, что я кому-то нужен, что меня хотят. И ведь вроде бы получилось, но тут же сразу – бац! – и непонятность. Длительная и изматывающая.

При первой же встрече со Свечиным, когда передавал материалы для очередной халтурки, я рассказал об этом.

– Ну да, – пожал он плечами, – Ангелина девушка сложная.

– А что мне делать-то? На более тесные контакты она не идет. Боится, что ли?

– Может, боится. Для нее разрыв с Пашей потрясением был.

– Ты мужа имеешь в виду?

– Угу… Вон какую книжищу отгрохала… Но, скорей всего, более решительных действий ждет от тебя.

– Каких? – Я поморщился. – Я и так на все готов. Звоню, письма шлю, а она одно и то же: сейчас не могу, дела, занята… А теперь вообще на Украину свалила.

Свечин вздохнул, достал сигарету.

– Хрен их разберет. Может, хочет, чтоб ты у ее подъезда с букетом дежурил, или возле работы.

– Что я, мальчик? Это глупо.

– Тебе кажется глупым, а бабам – наоборот… Ладно, сколько там время? Идти надо.

Я хмыкнул:

– Благодарю за советы…

В общем, оставалось ждать, когда Ангелина вернется в Москву, и тогда уже решать, как быть. Действительно, может быть, прохода не давать… А эти недели потратить на поправку здоровья – пузо убрать, печень почистить.

Но тут ко мне завалился Максим. Не посидеть, не на ночь, а – жить. Подкараулил во дворе дома (вот такие шутки жизнь устраивает: хотел я Ангелину караулить, а тут меня) и стал упрашивать:

– Пусти, пожалуйста. Я тихо себя буду вести. Ушел от Анжелы, не могу без любви… Из «Дежурной части» тоже ушел, теперь в региональном отделе. Буду постоянно в командировках. Кроме тебя – некуда. Пусти.

Что оставалось – пустил. До поздней ночи выпивали, я говорил, что ему надо возвращаться к Лиане, а он – что любит Лену.

«Ну так езжай к ней и женись», – подмывало сказать и потащить его сумку с трусами-носками за дверь. Но не сказал, конечно, не потащил – друзья все-таки, земляки. Тем более я Руслану обещал как-нибудь его в Москве удержать.

И мы стали жить вместе. Конечно, бухали, в выходные шлялись по городу, сидели в кабаках, играли на автоматах, в казино изредка… Я хоть и ворчал на Макса, но на самом деле был рад такой разгульной жизни – дни бежали быстрее, меньше времени оставалось на размышления, сомнения, самокопания… Как-то равнодушно я принял известие, что оформлен наш с Натальей развод и свидетельство о нем ждет меня в том загсе, где мы когда-то регистрировали брак.

– Ну и черт с тобой, гнида, – помню, только и сказал, глядя в экран компьютера; подошел к столу, хлопнул рюмку водки.

Дела двигались по накатанной колее. Правда, кое от каких предложений приходилось отказываться, но не из-за алкогольной слабости (по крайней мере мне тогда так казалось, что не из-за нее), а из-за обилия этих предложений. Тем более многое, как я знал по опыту, заканчивалось ничем или приносило мизерный навар. В общем, успокаивал себя мыслью, что достиг того уровня, когда могу выбирать. К работе в агентстве я тоже стал относиться менее серьезно – точнее, перестал соблюдать некоторые неписаные правила: мог опоздать не на десять минут, а на час, не вернуться с обеденного перерыва в офис, а сидеть в кафешке и вливать в себя пиво, или уехать домой, не в силах больше бороться с похмельем насухую.

Руслан выразил было недовольство слишком вольным моим поведением, но я объяснил ему, что сейчас обрабатываю его братца на предмет его возвращения к Лиане, и он успокоился, даже стал выгораживать меня, если я совершал проколы в агентстве…

Продолжать этот вялотекущий, но продолжительный запой заставляли и совсем уж иногда малореальные случаи, впрочем, происходящие в разных местах Москвы довольно часто.

Например, такой.

В один из деньков в конце июля я относил диск со статьей в одну газету на улицу «Правды». Эта улица, по московским меркам, не очень далеко от места, где находилось наше агентство, и в обеденный перерыв я решил прогуляться.

Встретился с нужным человеком, передал, окончательно договорился о цене за публикацию, о дате самой публикации, направился обратно.

Можно было пройти прямо по улице «Правды» до Ленинградского проспекта, а затем по нему, переходящему в Первую Тверскую-Ямскую, добраться до работы. Но я свернул на Третью улицу Ямского Поля.

Эта улочка мне нравилась. Она была совсем не похожа на другие кусочки столицы. Покрашенные желтой краской здания с башенками, желтые, из фанеры, наверное, пальмы, слоны, светящиеся даже днем надписи «Golden Palace» – знаменитого казино… В общем, хоть и дешевые декорации, но создающие иллюзию, что ты где-то в южной стране, где всегда тепло, где происходят сказочные превращения полунищих неудачников в миллионеров…