Текст книги "Шутка"

Роман Шмыков
Шутка

Предисловие

Это будет непросто, как и было для меня самого. Вечное ощущение недосказанности и непонимания, запахи, удушливые состояния. Но посреди строк что-то есть. Всегда. Порой можно угадать, не шаря рукой глубоко в сумке. Всё это было – у кого-то и когда-то, в этом я не сомневаюсь, но именно поэтому то, что мы видим каждый день, кажется хоть чуточку знакомым. Déjà vu? Возможно. Но тут дело не только в обманчивом подсознании. Здравствуйте.

Часть первая. И ищущий находит

Глава 1

Однажды она перестанет приходить.

Думаю, скоро этот момент наступит. Запах духов. Боюсь забыть, какой он был. Её образ перед глазами до сих пор такой чёткий, будто я в полном порядке. Чувствую каждое прикосновение. Нежный шёлк. Вот, с чем можно сравнить. Всё реже ощущаю чьё-то присутствие. Мне очень сильно этого не хватает. Если б мог, то взял бы её за руку и никогда не отпускал. Но со временем, чем дольше нахожусь в этой тьме, тем тише голос. Он будто глохнет, словно источник отходит так далеко, что даже эхо не в состоянии добраться до моих ушей.

Запах становится неприятным. Раньше это были цитрусы, какие-то цветы. Я впитывал сам город, он весь собрался под моим открытым окном. И её духи поверх всего этого букета. А теперь только вонь то ли спирта, то ли чего-то подобного. Больничный смрад, от которого бегают мурашки по спине и зубы скрипят.

Иногда кажется, что передо мной вспыхивает светящаяся точка, белый цвет которой сжимает мозг своей яркостью. Из неё исходит тонкий, высокий женский голос. Слов разобрать не могу, но интонация мне не нравится. Вот бы знать, что значат эти странные звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь.

Два тёмных пятна порой всплывают рядом. Иногда справа и слева, иногда оба с одной стороны, но их всегда двое. Не помню, чтобы появлялись по одиночке. Они приходят обычно, когда меня тянет в сон, если, конечно, я вообще бодрствую. Пропадают они так же одновременно. Где-то внутри живёт страх, что настанет день, и пятна будут появляться по очереди, а потом и вовсе исчезнут. Я так не хочу.

Знаю лишь одно – светло-красное пятно, от него исходит аромат её духов. Мне так трудно вспомнить имя. Оно вертится на языке и вот-вот сорвется, только руку протяни и поймай, но пока никак – либо язык цепкий, либо руки дырявые.

Задница чешется просто зверски.

И кончик носа тоже.

Люблю, когда играет музыка. Я не различаю слов, но мелодии слышу просто отлично. По-моему, это что-то из Coldplay, или мне только чудится, что кто-то с мужским голосом постоянно мурлычет про любовь.

Думаю, некоторые вещи я всё-таки помню. Как ладонью по уху – резкий хлопок и за ним темнота, темнее свежего дымящегося гудрона. В голове так жарко, что было бешеное желание окунуться в ледяную прорубь, а потом – тишина. Настолько долгая, что я успел подумать обо всём. Обо всём, кроме того, что со мной случилось, и что сейчас происходит.

Пришла белая точка, наклонилась надо мной. Я чувствую, как от неё исходит приятное, нежное тепло. Она висит над головой и словно изучает, как под микроскопом. Немного отходит, и тут в моей голове происходит настоящая вспышка, нет, целый атомный взрыв! И так несколько раз. Но потом… потом снова тьма, и белой точки как не бывало.

Сегодня. Может, завтра или послезавтра. Скоро.

Хочу, чтобы пришли два темных пятна. Сам не знаю зачем, но вот бы они оказались рядом. Мне спокойно, когда они здесь, это что-то на уровне инстинктов, на таком глубинном уровне, что не поддаётся никакому объяснению. Когда они тут, со мной – всё в порядке, было и будет. Я знаю это, просто знаю.

Вчера они пришли все вместе – два тёмных пятна, белая точка и розовое пятно. Стояли так долго, что стали растворяться в этом бесконечном сером полотне перед моими глазами. Как пришли – так и уходят. Сначала белая точка, потом тёмные пятна, и по итогу осталась она одна.

Время тянется, но пятнышко всё рядом, это точно она. Мне так плохо. Думаю, случилось что-то ужасное, непоправимое, но я никак не могу вспомнить, что. Голова раскалывается на тысячи и миллионы осколков, когда я пытаюсь бередить воспоминания. Пальцы покалывает и на ногах, и на руках, но почесать не могу, даже не в силах пошевелиться. Хочу спросить у неё и многое сказать, но никак не получается, а она всё здесь. Будто ждёт, что я вымолвлю хоть что-нибудь.

Её силуэт становится тусклее, очертания теряют былую чёткость. Она растворяется, как линия акварели, которую ведут по слишком длинному холсту. И вот он, тот самый момент, когда кисть оторвали от поверхности. Всё пропало, остался лишь пикающий и равномерный звук. Запахи исчезли, все, кроме этих – спирт и железо. Звуки приглушены, стало очень холодно, не снаружи, а внутри. Что-то гаснет во мне. Если б я мог всё исправить, то хотя бы попытался, но даже не знаю, что со мной. Пока подожду, может, память вернётся.

Кто-нибудь, принесите мне стакан холодной колы, очень хочется пить!

Приходит тепло – уходит. Приходит холод – уходит. Цикл повторился уже почти три раза, и с каждым кругом я всё явственнее чувствую, как под моей спиной трескается тонкий слой стекла. Сейчас трещин на нем так много, что я должен вот-вот его продавить и провалиться в бездну.

Пришла белая точка. Она не одна, но это не темные и моё любимое розовое пятно. Пришли ещё белые точки. Они стояли рядом недолго. Мне показалось странным, что тот самый надоедливый писк вдруг стих, и стекло подо мной треснуло.

Я очнулся в больничной палате. Так резко дёрнулся, будто упал с полуметровой высоты. Вдохнул столько воздуха, сколько вообще могли вместить уставшие лёгкие. Больничный халат на мне был желтоватым и вонял просто отвратительно. Я б его снял, но кроме него вокруг ничего нет, чтоб заменить, и пришлось оставить.

Глаза болят, лоб чугунный, и словно этим чугуном я с разбегу ударился о стену. Стены. Что с ними? Облупленные, серые. Справа от меня стоит ваза с засохшими цветами, над ними стая мух. Такие жирные, что в моём желудке забурлило. До этого зрелища чувствовался лёгкий голод. Хорошо, что был пуст, иначе мой обед оказался бы на полу.

Я попытался встать с кровати. Руки такие худые! Как два костыля. Ими еле упёрся и опустил вниз две тощие ноги. Ступни покрыты толстенными венами, пальцы скрючены, а ногтями можно резать по дереву. Я упал, как только убрал руки с постели. Головой ударился об пыльный кафельный пол. Вся сухая грязь взмыла в воздух и забила горло горькой пробкой, а я никак не могу встать, чтобы хотя б вытереть лицо. Пытаюсь, но тело не слушается, оно всё трясётся, а мои сигналы до него не доходят. Начинаю задыхаться. Собрав единственные силы, что бились где-то глубоко в теле, я сумел перевернуться.

На глазах мутная плёнка. Я протёр её пальцами, сухими и кривыми, словно ветки умершего дерева. На потолке висела лампочка и светилась жалким бледным оттенком жёлтого. Толстые решётки на окне рядом со мной, за ним светло, но пыли так много, что кроме этого случайно попавшего в комнату лучика ничего не видно. Я повернул голову направо, там деревянная заколоченная дверь с кормушкой прямо посередине. Там слышны шаги.

Всё громче и ближе. Тяжёлая поступь и звук металлических толстых цепей. Я слышу звериное дыхание. Когда оно прошло мимо, все стены затряслись и пыль с них упала на и без того грязный пол. Дверь приоткрылась, и я услышал хрип, человеческий и свиной одновременно. Тяжкие шаги сменились на бег и пропали где-то во тьме пространства за дверью. Я опёрся на локти и привстал. Передо мной открытая дверь, за ней – тьма. Так вот, к чему я пришёл.

Из этой черной бездны вылетел маленький белоснежный мотылёк. Он порхнул через комнату по периметру и сел между моих ступней. Он будто изучает меня, и я как заворожённый смотрел на него, но тут из-за полуоткрытой двери ворвался голый обезображенный старик. На его лысом черепе шелушащиеся бардовые коросты, крошащиеся при каждом шаге. Охристая кожа напоминала покрытие ботинок. Он вертелся вокруг своей оси с криком, а из его рта вылетали точно такие же белые мотыльки. Старик пытался их поймать и снова засунуть обратно, но как только разжимал беззубые челюсти, взмывали ещё насекомые и кружились над нашими головами.

С потолка начала медленно осыпаться серая штукатурка, запахло мокрым асфальтом. Время будто замедлилось и комнату наполнил звук моего дыхания. Я аккуратно полз спиной к стене, пытаясь отдалиться от старика, а он, ощущая запах чужого страха, двигался в мою сторону, хотя я был уверен, что тот абсолютно слеп. Его почти полностью белые глаза напоминали два треснутых шарика от пинг-понга.

Я описывал круги по комнате, всё так же бесшумно перебираясь из угла в угол, а старик медленно шлёпал своими необычно огромными ступнями по голому полу. Через раз слышалось, как его длинные ногти на ногах клацают по бетону. С каждой секундой он всё ближе, и скоро сможет дотянуться до меня, но всё произошло чуть быстрее. За торчащий из стены гвоздь я зацепился халатом, и громкий звук рвущейся ткани подсказал старику, куда целиться.

Он буквально почувствовал меня и упал рядом на колени, схватился за ворот моего халата и прижался носом к моему. С его губ, покрытых чешуйками крыльев насекомых, капала прозрачная жидкость.

– Помоги! Сука! Помоги мне!

С каждым его словом комнату заполняли сотни летающих белых точек.

– Что? Как могу помочь?! – я завопил, стараясь отползти от старика хотя бы на сантиметр. В его глазах пустота, сплошное бельмо.

– Поймай их!

Он отпустил меня и отклонился назад, всё так же сидя на коленях. Старик принялся с безумной скоростью царапать себе грудь, а из-под его ногтей, будто из пульверизатора, летели микроскопические капли тёмной багровой крови. Вскоре он убрал руки от груди, сильно изогнул спину, подняв голову к потолку, и истошно закричал. Тут его рёбра разошлись, и целая туча мотыльков вылетела наружу. Старик захлёбывался теми, что вылетали из его горла и ноздрей. Он расставил руки в стороны и бился в конвульсиях. Вылетевшие насекомые принялись стучаться о стекло и почти закрыли весь скудный свет, проходивший внутрь палаты. Лампа на потолке разбилась, мелкие осколки посыпались на нас, а вот глаза старика светились как прожектор на маяке. Когда последний мотылёк покинул тело старика, тот упал рядом со мной. У меня сбилось дыхание. Эта жуткая картина встала в моей голове словно фотография.

Тощее тело растворялось в воздухе и в итоге совсем пропало, будто и не существовало никогда. Дверь с оглушающим скрипом отворилась полностью. Я бы поставил всё на кон в споре, что её точно кто-то открыл, но я никого не видел в полумраке коридора снаружи. Медленно встав, я похромал к двери. Ноги гудят, словно утыканы сотней тонких игл. Сердце стучит равномерно, но так быстро, что виски пульсируют, а чёткость зрения увеличилась в несколько раз. Когда глаза более-менее привыкли к полумраку, я увидел два длинных коридора – направо и налево. По обе стороны, были комнаты, бесконечное их множество, но ни единого звука.

Вообще никакого.

Ни случайного сквозняка, ни шороха шагов. Мотыльки за моей спиной испарились, я один посреди всеобъемлющей тишины. Пол усеян битым стеклом, а я на босую ногу чуть не ступил прямо на зелёные осколки. Бутылки? Обернулся и придумал, как исправить положение. Оторвал от старой коричневатой простыни несколько полотен и туго, в несколько слоёв, обмотал ступни. Попробовал шагнуть за порог, вполне удачно. Осколки не впивались в кожу, а это значит, что можно выйти отсюда, чем бы это место ни было. Хотя бы в теории.

Я пошёл налево.

Не могу объяснить этот смрад. Всё вокруг похоже на больницу, но это не она. Запах стоит, как в мясных отделах продуктовых магазинов, да и холод почти такой же. Я начинаю замерзать. По предплечьям бегают таких размеров мурашки, что об них можно шкурить дерево.

Все двери выдернуты вместе с косяками и висят на хлипких гвоздях. Из каждого проёма брезжит слабый свет. Первая комната справа от меня светлее всех, я вошёл внутрь. Внутри стоит одинокая детская кроватка с высокими краями. По облупившейся краске ещё можно было понять её основной цвет. Светло-зелёный. Внутри старый полосатый матрас и плюшевая птичка, похожая на воробья. На стене фотография. Подойдя ближе, я стёр толстый слой пыли, осыпавшийся хлопьями на пол.

Это моя семья. Точнее, свадебная фотография родителей. Мама, ещё такая худенькая, стоит в белоснежном скромном платье. На её голове нет фаты, только белая ленточка на лбу, захватывающая завитые локоны волос на затылке. В её руках пышный букет, но что за цветы, я и понятия не имею. Отец, высокий и широкоплечий, стоит и улыбается. Никогда не видел его таким счастливым. Его галстук криво повязан. Знаю, что потом мама всё-таки научила его завязывать галстуки, надевать одинаковые носки и не забывать пользоваться одеколоном. Вокруг стоят бабушки и дедушки. Лично мне не довелось их узнать, никого из них.

Мамин живот на фотографии изрезан, словно кто-то ножом прошёлся и только потом поместил фотографию за стекло рамки. Я услышал дребезг позади, резко обернулся и сшиб плечом фотографию со стены. Она упала, стекло разлетелось в стороны, а сама фотография потрескалась и пожухла. Я прижался спиной к стене, мне некуда бежать. Звук не повторился, да и за ним не последовало ничего, кроме стука моего собственного сердца, подступившего к самому горлу. Я мог ощущать его гландами.

Медленно, меряя каждый пройденный сантиметр, я приблизился к выходу и высунул голову так, чтобы торчал только один глаз. Там никого, ни справа, ни слева. Можно выйти и двигаться дальше. Если раньше стены несли на себе просто старую краску, то теперь начинался голый бетон. Проём слева. Дверь отсутствовала вообще. Я боязливо заглянул внутрь. Сзади опять послышался хруст стекла, и я забежал в комнату, спрятался за письменным столом, стоявшим прямо в центре. Сел и прижался затылком к задней панели стола, такой широкой и массивной, что там можно было бы при желании спастись от взрыва гранаты.

Опять одиночный звук и ничего после. Я встал, тяжело дыша. Знаю, что это за стол. За таким я делал уроки первые восемь классов школы. На нём лежат простые одноцветные тетради, подписанные моим куриным почерком. Учебники, сверху серый по Литературе. Терпеть не мог этот предмет, вот так уж вышло.

Мой любимый карандаш, погрызенный с одной стороны. Его купила мама на первое сентября первого класса. Он был таким красивым в то время, ярко-жёлтым, что я пописа́л и порисовал им всего пару дней, а потом сложил в ящик и больше никогда не использовался. Порой грыз его в нервных потугах осилить математику, но не более. Я потерял карандашик при переезде в новый город, когда мне исполнилось пятнадцать.

Не покидало ощущение, что вот-вот должен прореветь школьный звонок, и мне придётся собрать все эти вещи в рюкзак и перейти в соседний кабинет на другой урок. Звонок прозвучал, но уверен, что лишь в моей голове. И я вышел, зная, что впереди ждёт ещё как минимум одна комната.

Я оказался прав, она была, и она последняя. Здесь кровать, панцирная. Такая была во моём общежитии в студенческие годы, и именно на такой я потерял девственность. Кривые прутья порой впивались в спину, и на утро я спрашивал свою будущую жену, зачем она так царапалась, ей всё понравилось? Она отвечала лишь, что нечем царапаться, и показывала подстриженные ногти. Я помню, как смеялся почти до слёз от неловкой ситуации. После этого момента как мог старался оплачивать сеансы маникюра. Не помню точного мотива, зачем это делал, но с того яркого момента ногти жены всегда были покрыты лаком и имели приличную длину.

В углу стоит гитара, которую купил на первом курсе, осталась лишь третья струна. Мне разонравилось играть, когда я выучил пару любимых с подросткового возраста песен. Она хотела, чтобы я продолжил играть, якобы у меня получалось неплохо, но моя лень победила. По спине пробежались мурашки, когда послышался громкий лязг задетой оставшейся струны. Расстроенный звук натянутого железа. Перед глазами появились тёмные точки, как перед обмороком. Я опёрся рукой на деревянный тонкий косяк. Хорошо, что в комнату так и не зашёл. Я не упал, но если бы это и случилось, то приземлился бы на гору битого стекла от пивных бутылок.

Жуткий период.

Я протёр лицо сухой ладонью и чуть не поцарапался о свои же каменные мозоли. Чёткость сознания вернулась, и я вышел. Впереди оставалось только окно. Не оглядываясь назад, ватными ногами подошёл к нему и опёрся почти всем телом на дряхлые деревяшки. Локтями я уложился в землю на подоконнике. Я поднял голову и вперился в своё отражение. Это не окно, а огромное зеркало. То, что заметил ещё, бросило в такую дрожь, что ноги почти отказали. За мной, метрах в десяти, стоял тонкий, будто сотканный из веток, черный силуэт. Несмотря на его дальность можно было различить, как он глубоко дышал и сжимал кулаки. Доносился хруст его костяшек.

Я медленно обернулся и тупо уставился на оживший кошмар. Он же стоял неподвижно, но затем издал звук, как человек, вынырнувший из глубины и попытавшийся забрать весь воздух, которого ему так не хватало. Гортанное проглатывание. Чудовище ринулось ко мне с такой скоростью, что за ним поднимались с пола осколки стекла, куски дерева и камня. На моём затылке зашевелились волосы. Я точно почувствовал чьё-то прикосновение. Поднял руку к голове и, не успев ощутить что-либо, крутанулся на сто восемьдесят градусов обратно к зеркалу, но на этот раз там был огромный… я, отражавшийся лишь по пояс на широкой поверхности. В том же больничном халате и с теми же растрёпанными отросшими тёмными волосами, только у там нет глазных яблок, а вместо них лишь две темные точки, будто два уголька. Зубы чёрные и отваливаются. Это нечто схватило меня за горло прямо сквозь зеркало, подняло в воздух и принялось душить с безумной силой. Но не успел я потерять сознание, как тот тонкий силуэт уже приблизился сзади. Жуткая вонь спирта и горелых спичек. На моё плечо легла тёмно-красная обугленная рука.

– Оно принадлежит мне! – прозвучал охрипший голос.

Рука обернула к себе, и не успел я увидеть то, что произнесло эти слова, как всё исчезло. Едкий запах спирта окутывал ноздри изнутри и медленно просачивался через горло в лёгкие. Тяжёлым туманом, почти осязаемым, он опустился на самое дно и осел толстым слоем. От его тяжести я упал на колени. Вокруг полный мрак, ни единого источника света. Вообще ничего, но своё тело вижу отлично. Это всё.

Картинка проясняется, словно глаза, освободившись от темноты, привыкают к резкому свету. Я лежу на панцирной кровати в общежитии. Спину колют знакомые прутья, а старый матрас пахнет по́том. Я протёр глаза рукой. В голове гудит. Равномерный стук, как звон колёс тяжёлого грузового поезда. Во рту сухо и на вкус что-то горько-сладкое.

Я привстал и опустил одну ногу вниз, сразу напоролся на пустую пивную бутылку, да и не одну. Пола вообще не видно за толстым слоем пустой тары и её сверкающих осколков. Разум сразу очнулся, будто в глубине черепа произошла фотовспышка. Оглядевшись вокруг, я понял, что нахожусь в целом море бутылок. Поднял ноги и прижал к себе, тут же заметил, что на мне нет никакой одежды. Вообще, даже носков и трусов. Стеклянное море начало медленно вибрировать, и прямо из его тёмно-коричневых и зелёных глубин поднялась дверь. Я сидел и смотрел на неё во все глаза, стараясь понять, что происходит на самом деле.

Чёткого ответа я не получил, зато не сильно заставляя себя ждать, из двери вышла она – тоже голая. Смотрит на меня своими изумрудными глазами, из которых текут робкие слёзы, скатываясь по щекам и далее капая на оголённые груди. Она шагнула вперёд, на осколки и бутылки, но не провалилась, а пошла по поверхности. Я видел, как под нежными ступнями разливаются и брызжут маленькие фонтанчики крови, а её лицо не меняется. Никакой, вообще ни одной эмоции нет на милом лице. Когда она подошла вплотную, за её спиной поднялась огромная луна и бросила белоснежные блики по поверхности битого стекла.

– Ты увидишь. – Сказала она нежно, словно убаюкивая дитя. Коснулась указательным пальцем места между моими глазами.

Я словно упал на спину с высоты полуметра, не меньше, просто лежал и смотрел в потолок. Тот же облупленный коридор и знакомые выбитые двери лечебницы. Восстановив хоть немного дыхание, я поднялся. До конца коридора оставалось ещё метров двадцать как минимум. Изо рта идёт пар и поднимается вверх. Коридор не кончился, вижу окно в его конце. Меня будто оттолкнуло назад. Спустя минут десять бессмысленного хождения на месте я решил, что пора попробовать и другой путь. Оборачиваюсь и вижу, что от своей больничной палаты я не удалился и на метр. Вот она, дверь, прямо за спиной. Внутри темнее, чем раньше, и теперь тьма начинает ползти уже от окна. Я вижу её щупальца, твою мать!

Я ринулся с места и чуть не упал. Тьма последовала за мной. Коридор на этот раз не вытворял со мной фокусы, и удалось добежать до поворота, на скорости врезавшись в стену с отлетающей краской. Огромный сгусток тьмы летел прямо по моим пятам и выколачивал каждую дверь, которую настигал. Шум ломающегося дерева звучал как выстрел из охотничьего ружья, и мои уши закладывало, пробуждая тихий стон в мозгу. Впереди дверь, добегаю до неё, хватаю ручку, но ничего не происходит. Ни в какую сторону не поддаётся, а тьма приближается и вот-вот схватит меня за спину, на которой от худобы виден позвоночник.

За мной два светящихся глаза. По сторонам ко мне тянутся руки, похожие на две огромных клешни. Когда до меня остались считанные сантиметры, дверь за спиной открылась, и чья-то кривая культяпка схватила за плечо, утащив за собой. Я упал на колени и принялся отдыхиваться. В дверь с той стороны ударили с такой силой, что вся белая краска свалилась мне на спину.

Каждый выдох сопровождался жалким стоном. Когда удалось немного прийти в себя, меня сзади обошли два ботинка. Высокие, чёрные, они поблескивали металлическими набойками на подошвах. Я поднял голову и увидел девушку. На ней сильно обтягивающие джинсы и белая блузка без рукавов. Она прошла мимо и встала ко мне спиной. Комната в точности напоминала мою прежнюю, только лампочка, единственный источник света, ещё цела. Я встал, пошатываясь, и захотел было спросить девушку – кто она и где мы, как та заговорила первой.

– Знаешь, ты не похож на него.

– О ком ты? – мой голос был сиплым и скрипел, как ржавые петли двери.

– В моих письмах на столе. Мне сказали, что ты скоро придёшь, но шли недели, месяцы, и даже годы, прежде чем ты появился.

Я промолчал, мне нечего ответить, девушка обернулась.

Я ошибся. Это уже старуха. На её лице столько глубоких морщин, что практически не видно губ и глаз. Скулы прорываются сквозь дряблую кожу и вот-вот вырвутся наружу, но её волосы, тёмно-каштановые, как у совсем молоденькой женщины, за которую я сначала её и принял. В глазах отражаются лишь боль, обида и отчаяние.

– Послушайте, – я перешёл на Вы. – Я не знаю, о чём вы говорите, но давайте…

Я не знал, что скажу дальше, да мне и не потребовалось. Я хотел к ней приблизиться, но женщина кинулась к забитому досками окну и принялась отрывать их от рам голыми руками. Кровь капала на бетонный пол, старуха кричала и невнятно проклинала то ли меня, то ли кого-то ещё.

– Что вы делаете? Не надо!

– Что не надо?! – закричала она. – Я так долго тебя ждала! Мне сказали, что ты придёшь и спасёшь меня, но теперь уже поздно! Нам некуда бежать! Он стоит за дверью и никогда не выпустит нас. Так что хер с тобой, хватит, я выберусь так. Она успела, к моему удивлению, уже оторвать все доски и выбить стекло наружу. Женщина глубоко вдохнула.

– Наконец-то. Как же давно я не ощущала такого свежего воздуха. – Она медленно вскарабкалась на подоконник и взялась тонкими пальцами за рамы окна.

– Стой! – я ринулся к ней, но мои пальцы успели лишь коснуться её блузки. Она рванула вниз.

Я, сделав полшага, подошёл к выбитому окну и посмотрел, опустив голову. Внизу ничего, будто вселенная здесь закончилась. Темнота, настолько густая, что кажется, в ней можно увязнуть, как в трясине. Куда пропала старуха? На секунду мне показалось, что это и правда выход. Я уже закинул на подоконник одну ногу, как с левой стороны из-за решётки вентиляции послышался голос, отдающих слабым эхом.

– Не смей этого делать!

Я вздрогнул и упал на задницу, отшибив обе ягодицы.

– Кто там?

– Подойти, открути винты, они держатся на соплях, и ползи сюда. Шахты достаточно толстые, чтобы ты в них смог протиснуться, только если ты не такой же толстый, как сами шахты.

– Ты меня не видишь? – спросил я, вставая с пола и направляясь на зов странного голоса.

– Почти нет, только ноги. Не важно. Иди быстрее, пока он не сломал дверь.

Там уже знакомые чёрные щупальца почти просочились сквозь косяки, теперь тянутся к ручке. Так быстро, как сейчас, я никогда не откручивал винты. Хватило даже немного отросшего ногтя, чтобы справиться с четырьмя хлипкими железяками. Я оторвал большую решётку на уровне пола и полез головой вперёд.

И очень даже правильно поступил.

Буквально через стену меня ждал юноша, лет двадцать пять от силы. Я начал двигаться и как только заполз, то задвинул решётку с той стороны стены, чтобы она хотя бы не валялась на полу. Убрал пальцы с железных прутьев, дверь той комнаты медленно и мирно упала на пол. Чёрная, как смоль, туча заползла внутрь и приблизилась к окну. Она тарахтит как трактор, только чуть тише. Тянет бензином и горящим деревом. Я захотел встать, но парень остановил, положив руку мне на плечо.

– Подожди, не шевелись, – прошептал он на ухо. – Пусть уйдёт. Оно вышибает двери, а решётку вентиляции вообще сдует одним дыханием. Если оно, конечно, вообще дышит.

Сгусток проторчал у окна от силы пару минут, вглядываясь во тьму снаружи, а затем издал жуткий рык. Я выгнулся, как напуганный кот, и плечами сдавил голову. Когда тварь покинула нас, юноша помог мне подняться. Он был светловолосый и жутко тощий. Тут, судя по всему, все такие. Я сам не стал исключением. Парень тоже в больничном халате пациента, но, что странно, из его окна бил яркий свет, несмотря на ту тьму, что была снаружи соседней комнаты.

– Так, встряхнись. Держи это, – он протянул мне в руки старые круглые часы. – Не потеряй, иначе пиздец. Давай, иди сюда.

Он отошёл к двери, а я стоял и разглядывал часы. Пропустил мимо ушей вообще всё, что мне говорили только что. От часов сильно тянуло железом и йодом. На ощупь словно из камня, тикают так сильно, будто держу в руках чьё-то сердце.

«Что ты встал? Ты слышишь меня?»

Я очнулся рывком. Вдохнул резко и закашлялся от испуга. Парень подошёл и посмотрел прямо в глаза так пронзительно, что стало сильно не по себе.

– Не потеряй. Прилепи куда угодно, хоть гвоздями прибей к груди, но не потеряй часы.

– Откуда они у тебя?

– Не могу сказать. – Шёпотом ответил он.

– Почему?

– Потому что сам не знаю! – криком выдавил он, и начал плакать. – Я сам сижу здесь очень долго и не выходил ни разу. Конверт на моей тумбочке. Там было написано… написано, что ты придёшь. Тебе надо отдать часы и выгнать.

– Выгнать? Что, подожди?

Он схватил меня за шиворот и толкнул к двери так сильно, что я упал и ударился головой об деревянный косяк. Одним молниеносным движением юноша пнул дверь, и та открылась, врезавшись в стену.

– Выходи. – Сквозь слёзы прошипел рыдающий хозяин одинокой комнаты.

– Подожди…

– Нет, времени мало.

Я хотел было встать, но меня саданули в живот на половине пути, и я как мешок с землёй выпал за пределы палаты.

– Прощай, и следи за стрелками.

Это последнее, что я услышал перед тем, так погрузиться в полный мрак и…