Текст книги "Бригада"

Да, охоту по бабам у меня тогда отбили месяца на три. Пока я Леночку, жену замполита не встретил…

– Да, Толян, ты неисправим…

– Куда, кстати едем?

– Вроде в Кабардинку решили.

На горном серпантине между Новороссийском и Кабардинкой я услышал, как мужики в будке затянули: « На поле танки грохотали…» И уже заготовил речь: «Я вам не нянька, вы должны отдавать себе отчет в своих действиях и поступках, вы все много старше меня, и не мне вас учить…»

Но подъехав к пляжу, парни высыпались, как чертики из табакерки, и разбежались по всему берегу. Один только Петрович мирно похрапывал на рундуке, положив под голову свои смуглые мозолистые ладони. Павловский тоже далеко не ушел, уткнулся лысиной в гальку возле берега.

Вздохнув, я пошел на пляж, народу было – не протолкнуться. Я взял шезлонг на прокат, прилег, и попытался расслабиться под южным палящим солнцем. Вскоре я даже задремал. Потом ополоснулся в море и пошел вдоль пляжа, искать своих отчаянных парней.

Сергея я нашел в летнем кафе, он сидел за столиком один. Гордый, как английский лорд, он всматривался в морскую даль, иногда поднося к губам пиво в красивом стеклянном бокале.

Я подсел рядом, и заказал зеленый чай. Серега сфокусировал на мне свои уже стеклянные глаза:

– Земляк. Ты вот, наверное, думаешь – вот попал. Бригада маргиналов и алкоголиков. Так ведь?

– Серега, успокойся, все нормально.

– А мы может и пьем, чтобы заглушить тоску. Найти истину – на дне стакана. У нас же здесь у каждого свои маленькие тараканы, свои скелеты в шкафу.

Я никогда раньше не видел Серегу таким, обычно он был немногословен.

– У Селивана вон – жена детей забрала, с любовником-армянином в Москву уехала,– продолжал он,– Павловскому жена с тещей импортные таблетки в суп кидали полгода, чтоб не бухал. Он от них облысел, сам с собой начал разговаривать, и «болт» перестал стоять. Баба через год свалила, оставила его одного – в однокомнатной квартире, с обшарпаными обоями.

Серега начал повышать тон, люди с соседних столиков оборачивались.

– Ты вот приехал, что, романтики захотел? А мне эта романтика за восемь лет уже вот где стоит,– он ткнул ребром ладони по кадыку. – Мне тридцать три, а я один, как пенек в поле… А так хочется простого человеческого счастья. Домик у озера, жену толстожопенькую… Да и вообще, я тупо трахаться хочу. Я трахаться хочу!!!– вдруг заорал на все кафе Серега.

Все люди в кафе повернули головы в нашу сторону. Две худощавые блондинки с короткими стрижками, лет по сорок, сидящие недалеко, внимательно стали нас рассматривать.

Я вывел Серегу из кафе, расплатившись на выходе. Одна из блондинок подбежала к нам:

– Парни, огонька не будет?

Серега вытащил из кармана свою огромную зажигалку-пистолет:

– Держи. Дарю.

И он начал медленно оседать на песок. Я поддержал его и поволок к машине. Сзади подбежал Толян, и помог мне закинуть Серегу в будку. Петровича там уже не было.

Глава 4

Мы с Толяном пошли на пляж:

– Саныч, мы там, кстати, катерок на прокат взяли, приглашаем тебя покататься.

Катерок был небольшой, но шикарный. С настоящим штурвалом и мощным мотором. Хозяин катерка, пожилой адыгеец Адам, оказался старым знакомым Толика, с его поселка. К тому же у Толяна, оказывается, были права на вождение маломерных судов.

« Аккуратней, Толик!»– махнул нам рукой Адам.

Мы быстро отплыли от берега, рассекая волны, которые разбрызгивались из-под винта, как пена от шампанского. Я был в полном восторге от морской прогулки. Но не все пассажиры разделяли мой восторг. Павловский уже опустил голову на колени, и бормотал что-то по-английски, а Селиван сидел и застывшим взглядом смотрел на штурвал. Потом он вдруг резко встал, и подошел к Толику:

– Дай я поведу!

– Николай, может не надо?

– Надо, Толя, надо…

Селиван схватил штурвал, повернул, мы поплыли в открытое море, на выход из бухты. Вскоре за нами увязался большой катер прибрежной охраны, в рупор раздалось: « Гражданский катер, приказываем вам немедленно остановиться, вы нарушаете прибрежно – пограничный режим!»

Мы бросились к Селивану, он мертвой хваткой вцепился в руль, напевая:

« Раскинулись море широко, и волны бушуют вдали…» Мы с Толяном обхватили его с обоих сторон, пытаясь вырвать штурвал.

« Что?! Николая Селивана захотели взять? Не возьмешь!», – Он оттолкнул нас, я перелетел борт лодки и окунулся с головой в воду. Вынырнув, я увидел, как катерок быстро уносится прочь, а ко мне уже приближался патрульный катер. Они бросили мне спасательный круг с канатом и вытащили на корму.

– Вы что творите, аборигены? – здоровый мордастый матрос снял с меня спасательный круг.– В Турцию, что ли, намылились?

Минут через десять пограничники догнали наш катерок, который мирно покачивался на волнах ( похоже кончился бензин).

Толян вылез сам, а остальные два тела пришлось тащить из лодки. Отключившегося Селивана вытаскивали четыре матроса, а когда тащили Павловского, он начал бормотать по английски: « Гив ми лав, май литл беби».

– Командир, похоже этот – иностранец,– сказал тот самый мордастый матрос.

Мичман внимательно посмотрел на внушительный нос и лысину Павловского:

– Иностранца в мою каюту, и аккуратней, а этих в общую. Определенно странная четверка.

Но когда Павловского начали заносить, нечаянно ударили головой о ручку двери:

– Да куда вы меня тащите, придурки неуклюжие!– заорал сварщик.

Мичман подпрыгнул:

– Да это наш! Тащите его к остальным!

« Да, вот это мы попали!» – подумал я.

Я слышал, как мичман связался с кем-то по радио, и сообщил о нарушителях.

« Воробьев, ты уже достал! – орал голос из трубки на весь катер.– Ну перепились мужики на отдыхе, какие на хрен нарушители? Даже фиксировать не буду. Короче, доставь их, откуда они приплыли, и давай на базу…»

Селиван уже очнулся и непонимающе осматривался вокруг. Суровый мичман подошел к нам:

– Повезло вам сегодня парни, откуда плыли-то?

– С Кабардинки .., – вздохнул Толян.

Нас доставили прямо к пирсу, взяв на буксир наш арендованный катер. Растроганный Селиван снял с пальца массивную печатку и протянул мичману, тот неожиданно посветлел лицом и заулыбался.

На берегу к нам подбежал Адам, и стал громко ругаться на своем родном языке, вставляя и наши русские отборные матюки. Павловский пошарил в кармане и протянул ему несколько купюр, тот успокоился и пошел осматривать свой катерок.

Мы направились к машине.

– С печаткой – это сильно, – сказал я бригадиру,– дорогая?

– В прошлую вахту на «Вишняках» у цыгана купил, за двести рублей.

Возле машины ходил озадаченный Сергей:

– А Петрович с вами был?

– Нет…

Мы искали Петровича по всему пляжу, прошлись по всем ближайшим кафе и магазинам, опрашивали людей. Мужик пропал, как в воду канул. « Надо звонить шефу»,– подумал я, и вдруг вспомнил, что телефон остался в бардачке. В телефоне было четыре пропущенных вызова, от неизвестного абонента. Я набрал этот номер, и услышал в трубку:

– Капитан Кузнецов, линейное управление Краснодарского

железнодорожного вокзала.

– Извините, вы звонили на этот номер?

– Да, вам знаком Филатов Семен Петрович?

– Конечно, это наш работник.

– Вы можете забрать своего товарища, предъявив его удостоверение личности, из опорного пункта на железнодорожном вокзале Краснодара.

« Да, парни, с вами не соскучишься»– только и подумал я, и почему-то вспомнил про телепортацию. Селиван нахмурил брови, а потом вдруг улыбнулся:

– Стоп! Никуда не надо ехать. У меня Женька, кореш армейский в Краснодаре опером работает, сейчас я ему позвоню, и он привезет нашего путешественника… Все, поехали на базу.

Мы сели в машину. Серега печально посмотрел на море:

– Эх, а в целом неплохо так отдохнули!

Ближе к полночи, друг Селивана, опер Женя привез нашего Петровича. Было уже поздно, и он решил остаться ночевать у нас.

Все оказалось очень просто. Когда мы были на море, Петрович проснулся, взял пивка в кафешке, выпил, и его опять развезло. Рядом стоял автобус, грузились туристы с Краснодара. Петрович упал на чьи-то сумки, и его занесли вместе с сумками в автобус, подумав, что он из их тура.

Водитель автобуса растолкал его уже на вокзале в Краснодаре. Растерянный, но протрезвевший Петрович в гавайских шортах и майке, без документов, денег и телефона, подходил к пассажирам и пытался продать свои старые часы « Восток», чтобы купить билет. Через полчаса его забрал наряд милиции. Хорошо, что он еще помнил мой номер телефона…

Мужики молча поужинали, и завалились спать, ночь была тихая и звездная.

Вдруг тишину ночи нарушил глухой пистолетный выстрел, и всплеск разбитого стекла.

« Все на пол, живо!» – заорал опер Женя. Мы резко попадали на пол. Выстрелы по окнам начались и с другой стороны дома, уже из ружья, раскатисто, разбивая стекла на мелкие осколки.

« Ни хрена, себе, Коля, у вас здесь Чикаго!» – опер залег под сетчатую кровать, и быстро набирал номер на сотовом.

– Выходите, уроды! – орал с улицы муж Оксаны, Иван. – Казнить вас будем!

Опер, быстро позвонив кому-то, привстал, и подошел к окну:

– Я майор Седин, Краснодарское ГУВД, приказываю прекратить стрельбу!

– А я Папа Римский,– хохотнул Иван, и тут же выстрелил в оконную раму, осколок стекла пронзил щеку майору,и он быстро пригнувшись, полез обратно под кровать:

– Вот я дурак, и волыну с собой не взял.

– Щенок, выходи один, пацаны твои пусть живут!– крикнул Иван.

Я медленно начал вставать с пола.

– Куда дурак – они же обкуренные,– Селиван схватил меня за плечо и резко вернул на пол.

– Дядя Ваня,– раздался молодой незнакомый голос на улице,– давай их выкурим оттуда.

– Слушай, щенок! Если через десять минут не выйдешь – мы запалим хату,– заорал Иван.

Мы молча лежали на полу. Прошло уже минут пятнадцать.

Потом мы услышали:

– Дядя Ваня, а маленькой канистры хватит?

– Хватит. Ты деревянную стенку веранды облей, сейчас мы поджарим курочек гриль…

– Я выйду, поговорю с ним,– громко сказал я.

– Если выходить – то всем,– Селиван вздохнул, и начал подниматься,– пошли, пацаны!

На улице начался непонятный переполох.

« Киря! Беги!»– услышал я голос Ивана. Мы услышали визг тормозов

« Уазика». « Всем стоять, суки, стреляю!» – услышали мы голоса.

« Свои…»– вздохнул опер, вставая с пола и вытирая рукавом кровь на щеке…

Утром опер Женя, поправляя лейкопластырь на щеке, попрощался с нами, как со старыми друзьями:

– Этот ваш стрелок Иван Лещинский – известная личность оказывается в районе,теперь на третью ходку пойдет. Жаль, пацана молодого с собой потянул. Ну ладно, давайте, и если что, звоните…

Когда он уехал, Селиван подошел ко мне:

– Саныч, ты это, шефу ничего не докладывай, а то человек волноваться будет, а у него гипертония. А стекла в доме мы завтра сами вставим, не беда…

Но шеф сам заявился к нам во вторник. Мы как раз собирались обедать, когда к воротам подкатила « Волга». Из машины вылез шеф.

– Здравствуйте, Анатолий Юрьевич, отобедайте с нами,– пригласил его Селиван.

– Здравствуйте, но от обеда, пожалуй, я откажусь – диета,– шеф похлопал себя по необъятному животу.– Я просто в Новороссийское управление еду, и решил к вам заглянуть по пути . Ну,парни, как вам новый мастер?

– Мировой парень!– мужики обступили вокруг меня.

Я пошел провожать шефа к машине.

– Ну что ж, Володя, подбирайте здесь «хвосты», и к пятнице перебирайтесь на Абинский участок, насчет дома я уже договорился. Ну а в целом, Володя, с бригадой я смотрю – ты сработался, – он похлопал меня по плечу.– Счастливо!– и, пожав руку, он сел в машину.

Я стоял и смотрел со стороны на свою бригаду: такие разные, каждый со своим характером, со своей судьбой, но ставшие почему-то мне определенно ближе, за этот небольшой отрезок времени, а впереди были еще две недели вахты, и что будет – никому неизвестно.

А там, далеко, тянулась вереница облаков, обозначив горизонт, деливший жизненный путь на печали и радости, на поражения и победы, и там, впереди, это уж точно, каждый из нас имел право на простое человеческое счастье…

КОНКУРС ХУДОЖЕСТВЕННОЙ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ

За пять минут до окончания урока в дверь тихо постучали. В класс заглянул рыжий патлатый парень.

– Проходи, Виктор, – Елена Сергеевна, наш классный руководитель, представила нам смешного входящего верзилу,– Виктор Павлов – из десятого «А», ваш старший комсомольский товарищ, будет помогать нашему

отряду – готовиться к конкурсу художественной самодеятельности к семидесятилетию Великой Октябрьской социалистической революции.

– Здрасьте,– пробубнил Виктор.– Готовы?

– Всегда готовы,– дружным хором отчеканил наш седьмой «А».

Прозвенел звонок. Елена Сергеевна, взяв со стола журналы и методички, и почти выйдя из класса, обернулась перед дверью:

– Ребята, осталось всего две недели. Не подведите. И кстати, приз, занявшим первое место – поездка в дружественную Чехословакию. Всем отрядом.

Когда учительница вышла, Виктор встал возле доски:

– Ну что, пионэры, будут предложения по подготовке?

С третьей парты подскочила Анечка Синицына, наша староста:

– Ребята, я вчера набросала план выступления. Первым выступит наш отрядный поэт, Иван Ледоруб, со своим эпическим произведением.

Ванька Лункин привстал и артистически поклонился по кругу всему классу.

Анечка продолжила:

– Вторым номером наш хор споет: «Что тебе снится, крейсер « Аврора», и напоследок веселый танец «Смелых буденновцев».

Витя поморщился.

– Танец « Смелых буденновцев» это неплохо. Но давайте, лучше, к завтрашнему дню я сам что-нибудь набросаю…

Через две недели мы вошли в украшенный транспарантами и красными флагами актовый зал. В первом ряду, в почетных членах комиссии сидел сам Владимир Александрович Холмогорский, представитель горкома партии, вторым был товарищ Васильев, из районо; и наша завуч, пышнотелая Лидия Максимовна.

Витя подбадривал нас веселыми прибаутками, а у меня предательски дрожали коленки. К тому же, я был председателем совета отряда, и номера Виктора мне казались несколько странными, если не сказать большего, но отступать было некуда. И после торжественной вступительной речи товарища Холмогорского, конкурс начался. Всего выступало восемь отрядов, у каждого по три коротких номера.

Прошло почти два часа. Были песни про «Аврору», много стихов про Ленина и счастливых детей, танцы кавалеристов и « Яблочко». Я осторожно выглянул в зал: товарищ Холмогорский позевывал, закрывая рот ладошкой, Васильев что-то записывал в блокнот, а Лидия Максимовна активно хлопала каждому номеру, подбадривая всех.

Наконец настала очередь нашего отряда. Мы выступали седьмыми. Первым на сцену вышел наш поэт Ванька Лункин:

– Здравствуйте, товарищи! Я поэт Иван Ледоруб, прочту вам о революции и о наболевшем.

Революция породила своих детей,

Как гидра многоголовая.

Посмотри, среди улиц и площадей,

Жизнь стала другая, новая.

Эй, буржуй, не выглядывай,

Тряхнем твоею мошонкою,

Доставай свое добро –

Делись сахарком и тушонкою.

Посмотри, вон идет мамзель,

В чулочках и платье красном,

С депутатом-эсером делит постель,

А рабочему – кукиш с маслом?

Твердой пролетарской кувалдой –

Насадим буржую в лоб,

Своею железобетонной правдой –

Забьем в землю – по самый зоб.

Холмогорский и Васильев переглянулись. Лидия Максимовна захлопала:

– Молодец Лункин, по-боевому! Давай!

Зал зааплодировал. Ваня поклонился и ушел со сцены.

– Не понимаю, почему мои стихи в газету не берут,– промычал он за кулисами. – Впрочем, я поэт-авангардист, и мои стихи только лет через тридцать начнут печатать…

На сцену внесли шалаш и две кадушки с карликовыми березками. Из-за кулис вышел Петька Трофимов в полупальто, кепке, и с накладной бородкой клинышком. Под руку его держала Анечка Синицына в вязанном берете.

– Эх, Володя, как же здесь хорошо!

Они прошли и сели возле шалаша.

– Может и не нужна нам эта революция, посмотри какие звезды на небе, какой месяц…

– Месяц, Надюша, нынче октябрь,– прокартавил Петька, – да ты представь, глупенькая моя, скоро на земле не будет ни богатых, ни бедных, все будут равны. Землю – крестьянам, фабрики – рабочим…

– А милым – рай в шалаше, – и « Крупская» увлекла «Вождя» внутрь шалаша.

Холмогорский насторожился. Васильев бросил писать.

Шалаш затрясло, как в лихорадке. В зале послышались смешки. На сцене появился Егор Толмачев в черном парике, с наклееными густыми усами, и с трубкой:

– Владымэр Илыч,– сказал он с акцентом,– пора рэволюцию начинат.

Он заглянул в шалаш.

– Вах, цаб-цабе, – и бросив трубку, тоже полез внутрь. Шалаш заходил ходуном. Холмогорский вытер платком пот со лба, даже Лидия Максимовна застыла, открыв рот. Зал разразился истеричным хохотом.

Вскоре вылез « Владимир Ильич» с газетой в руке.

– Ну вот, всю палатку переворошили, еле нашли свежий номер « Правды», теперь, пожалуй, начнем…

И он побежал за кулисы, а вслед за ним « Сталин» и «Крупская».

Перед третьим номером четверо ребят внесли не сцену трехметровую трубу, приваренную к тяжелому автомобильному диску от грузовика. Затем черную рамку-ширму. Холмогорский нервно поежился.

Неожиданно свет в зале погас. На сцене, у импровизированного шеста, появилась Ирка Спиридонова, наша гимнастка; в платье гимназистки, правда, очень укороченном, чулках и в высоких сапогах. Где-то вверху, над сценой, закрутился шар светомузыки, в зал ворвалась мелодия из кинофильма « Девять с половиной недель». Ирка начал танцевать и крутиться вокруг шеста под ритм музыки. Холмогорский привстал, потом сел на место. Васильев сидел, сжав карандашом свои пальцы добела.

В зале творилось что-то невообразимое. Несколько девчонок вскочили со своих мест, и начали танцевать в проходе, зал дружно хлопал и ревел. Лидия Максимовна в растерянности смотрела то на зал, то на сцену. В это время разошедшаяся Ирка, захватившая одной ногой шест под колено, и крутясь, как волчок, рукой извлекла резинку-ленту из пучка волос, и бросила ее прямо зал, распустив волосы. Резинка угодил Холмогорскому прямо на лысину.

Покрутившись еще немного, она вскочила с шеста, и забежала за ширму, послав залу воздушный поцелуй, но вскоре выбежала обратно. Но это была уже не она, а Олег Сычев, в такой же одежде и в парике. Олег подбежал к шесту.

Вдруг музыка затихла. Включился свет. На сцену вошел я в форме моряка Черноморского флота и накладных усах.

– Господин Керенский, хватит танцевать, на пароход опоздаем,– и я, взяв под руку Олега, и сняв с него парик, повел его за кулисы, одевая френч прямо на платье. Зал громко зааплодировал. Кто-то выкрикнул: «Браво!» Члены комиссии о чем-то шептались.

Голосование проводили демократически, каждый отряд, посовещавшись, отдавал один бал понравившемуся отряду, кроме своего. Также по одному балу отдавали члены комиссии. Пока шел подсчет, выступил Холмогорский:

– Ребята, очень хорошо выступили сегодня. Я не имею ввиду седьмой «А», которому нужно серьезно подумать о своем аморальном поведении, и праве носить пионерский галстук – частицу нашего Красного Знамени. Уже сейчас из-за океана и Западной Европы, капиталисты протягивают свои холодные щупальца к нашему ставшему на мирные рельсы, и твердые социалистические устои – государству. Пытаются завоевать ваши юные нежные души своими западными фильмами и дешевой музыкой. Опутать вас похотью и корыстью. Ребята, ваше будущее – только в ваших руках.

(Через четыре года Холмогорский уйдет с партийной работы в бизнес, и откроет первый в городе стриптиз-бар.)

Встала старшая пионервожатая Елена Пылеева, считавшая голоса:

– Ребята, первое место занял… А… Седьмой «А»!

Прямо за кулисами мы стали обниматься, сорвав с Олега бутафорскую поролоновую грудь. Веселый Петька влез на стремянку и заорал картавя:

«Товарищи, революция, о которой так долго мечтали большевики – свершилась!»

Витя Павлов молча стоял, улыбаясь, глядя на нас.

Путевку в дружественную Чехословакию нам почему-то так и не дали, в качестве награды отправили на экскурсию по «Золотому кольцу» России, что, впрочем, тоже очень поучительно…

ДОБЫТЧИК

Сергей Павлович Хватов считал себя добытчиком. В старое советское время таких как он, называли « несунами », и высмеивали в различных фельетонах. Но советское время прошло, а Сергей Павлович по-прежнему работал, и потихонечку нес все, что плохо лежит.

На механическом заводе, где он работал дежурным электриком, выпускался садово – огородный инвентарь, запчасти для сельхозмашин и прочая мелочь. Плуги и сеялки Сергей Павлович не трогал, а лопаты, мотыги, совки и прочее потихоньку перекочевывало из заводского цеха в его сарайчик домой.

– Зачем тебе сто двадцать девять совков, девяносто восемь лопат и прочей хрени, которую я даже подсчитать не берусь,– спрашивал его брат Николай, приходивший иногда в гости.

– А чтобы БЫЛО, – с гордостью отвечал Сергей Павлович.

Его сарай мог дать фору любому складу. На кронштейнах висели сотни мотков провода: алюминиевого, медного – разной толщины. В выдвижных полках различные метизы: мешки с болтами, саморезами, гайками. Садово-огородные инструменты лежали в огромных деревянных рундуках, еще в смазке. Возле входа в сетчатых мешках лежали в стопке и перетянутые шпагатом собранные сумки на колесиках, а рядом с полсотни детских колясок для кукол.

– Зачем детские кукольные коляски притащил, хапуга? И так пройти негде в сарае,– упрекала его жена, Мария Андреевна.

– Вот дура – баба. А внуки у тебя появятся – ты потом будешь по магазинам бегать покупать? Или у тебя зарплата большая? – быстро осадил жену Сергей Павлович.

Привычка «выносить» была у него с юности. Они с другом Витей учились в училище на электромонтеров, и проходили электромонтажную практику на судостроительном заводе. Вечером, выйдя с проходной и свернув за угол, Витек серьезным, хриплым голосом спрашивал, подражая преподавателю Никитичу:

– Студент Лопушков! Что хорошего вы ВЫНЕСЛИ из сегодняшнего дня практики?

И смеющийся Сережа доставал из внутренних карманов электрические клеммники, контакторы и прочую мелочевку, вынесенную с завода. Он не считал это преступлением, так легкое баловство. Небольшая прибавка к стипендии. Оборудование они сдавали барыге на птичьем рынке, и довольные шли в пивнушку.

Если бы «несунам» давали квалификационные разряды, то у Сергея Павловича был бы самый высокий. Удобнее всего было выносить зимой, под курткой, у него был специально приспособленный жилет. Летом сложнее, приходилось обматывать изделие скотчем к ногам или к спине.

Не выносить Сергей Павлович уже не мог, эта привычка стала его второй натурой, как и курение. Однажды он заработался и ничего не вынес. Вечером был плохой аппетит. Ночью он плохо спал, ворочался во сне, просыпался. Потом встал в пять, бесцельно бродил по комнате, но так и не мог уснуть. Его мучило какое-то странное чувство неисполненного долга перед самим собой. «А может эта болезнь? И мне нужна помощь психолога?» – подумал Сергей Павлович.

Но на следующий день он вынес под курткой новые металлические профиля и успокоился. Аппетит был в норме, спал он отлично, и решил – пусть все идет своим чередом.

В конце девяностых закрылся цех сельхозтехники. Потом еще два цеха, людей начали сокращать. Но, вскоре завод выкупили под производственное НИИ.

В цеха завезли новое оборудование, открыли лаборатории, в которых постоянно паяли какие-то микросхемы. Выносить стало сложнее. Вместо бабушки – божьего одуванчика на вахте посадили мордоворота в камуфляже, да еще и рамку с металлодетектором на проходной поставили, в цехах разместили видеокамеры.

Вскоре Сергей Павлович придумал выход из затруднительного положения. На территории завода был заброшенный сталелитейный цех. Лет двадцать назад они прокладывали там кабель в трубе с городской подстанции. Кабель со временем разворовали, но под забором осталась труба. Он незаметно расчистил завалы внутри и снаружи, протянул в трубе веревку, и получился отличный вариант для выноса.

Однажды в его дежурство громыхала гроза, и на подстанции сгорели предохранители.

« Давай свет, Хватов!» – заорал запыхавшийся Немоляев, дежурный инженер.

Сергей Павлович пошарил в мастерской: предохранителей не было, он вспомнил, что у него есть НЗ в старой подсобке, где сейчас располагалась лаборатория.

Посветив фонариком, он пошел на второй этаж, в лаборатории была массивная железная дверь с электромагнитным замком. Но имелся и второй выход, аварийный. Сергей Павлович открыл дверь, вытащил предохранители из шкафчика, и вдруг чуть не споткнулся об картонные коробки.

« Вот черти яйцеголовые! Что у них тут в коробках?» Он извлек увесистый, металлический цилиндр, вроде большого термоса,– «Наверняка на мусор приготовили, как неудавшийся эксперимент, а вещица знатная, в хозяйстве пригодится, например капусту квасить», – и Сергей Павлович запихнул цилиндр за пазуху куртки.

Через неделю в кабинет к директору НИИ Юрию Михайловичу Синевскому вбежал покрасневший заведующий лабораторией Краснов.

– Юрий Михайлович, у нас беда! – Краснов нервно расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке,– мы не можем найти радиомодуль СГК 14-89, двадцать четыре на месте, а двадцать пятого нет!

– Алексей Макарыч, вы что, с ума там все посходили? Нам через три дня отправлять эти модули после тестирования. Что мне туда докладывать,– и Синевский показал указательным пальцем верх,– Вы же знаете, что эти модули – практически не имеют аналогов в мире. Подключайте внутреннюю службу безопасности, весь комплект модулей должен быть в наличии через двое суток!

Вечером Сергей Павлович спустился в подвал. На полке стоял бочонок с капустой, придавленный увесистым цилиндром. Капустный сок активно пузырился, поднимая пузырьки кверху бочонка. « Эх, сколько же у нас в России всего без дела валяется, вроде вот хрень – а пригодилась. На следующей неделе такой же еще надо теще достать…»

И Сергей Павлович, зевнув, пошел спать…

АУДИ

Борис любил экономить деньги. Привычка экономить была его второй натурой. Таких в простонародье называют скупердяй. Борис был скупердяем в квадрате. Скрудж Макдак из мультика детства был просто мотом по сравнению с ним.

Боря экономил с детства. Когда бабушка посылала десятилетнего внука за хлебушком, он всегда ходил за два квартала в дальний гастроном, где хлеб был на две копейки дешевле, а разницу оставлял себе. Деньги, подаренные родителями и родственниками на Дни рождения Боря старательно складывал в железный ящичек из-под аптечки и хранил в нижнем ящике комода.

Когда Боря стал подростком, он старательно избегал молодежных вечеринок, чтобы не тратиться. Он не курил, не пил, иногда подрабатывал разносом газет, наполняя свой заветный чемоданчик денежными купюрами.

Впрочем Борис экономил не просто так. Он был очень прагматичным юношей. У него были две главные цели в жизни -своя квартира и «Ауди», мечта его детства.

Придя с армии и обнаружив, что он потерял из-за инфляции большую часть своих сбережений, Борис расстроился. Но однажды вечером услышал по телевизору от какого-то умного дядьки в очках, что деньги лучше всего хранить в долларах.

Устроившись на Механосборочный завод слесарем Борис теперь львиную долю своей зарплаты переводил в доллары, оставляя себетолько на карманные расходы.

В конце девяностых доллар действительно скаканул вверх и Борис к тридцати годам смог купить себе «двушку» на окраине Семиреченска.

Борис съехал от родителей, но продолжал вести аскетический образ жизни, у него появилась новая цель – «Ауди».

Особенно Боре нравилась модель «Ауди-4». Он даже позволял себе иногда тратиться на автомобильные журналы, глазея на чудо немекого автопрома, изучая во всех мелочах понравившуюся модель.

На заводе он работал слесарем пятого разряда, учиться дальше не хотел, так как высшее образование было платным. Инициативу не проявлял, но на работе слыл ответственным и дисциплинированным работником, да к тому же еще непьющим.

Вскоре паренька приметил пожилой завцеха Иван Ильич, да к тому же у него дочка давно в девках засиделась. Полине было двадцать девять. Невысокая, полноватая вся в мать. Работала бухгалтером здесь же на заводе, в свободное время некуда не ходила, сидела дома, читала детективы.

Умело сопоставив общность их интересов, Иван Ильич познакомил

их на своем дне Рождения. Борис начал приходить к Полине.

На третий месяц знакомства Иван Ильич по-отечески обнял молодых в гостиной, объявил, что хватит мол ходить вокруг да около, все уже договорено – свадьба через две недели.

Свадьбу сыграл скромно в заводской столовой. Большую часть затрат Иван Ильич взял на себя.

Полина переступив порог мужниной квартиры поразилась его спартанскому образу жизни. Из мебели у него была старая сетчатая кровать и старинный комод, доставшиеся от бабушки. В зале небольшой телевизор в углу. Холодильник небольшой, размером с тумбочку. Лампочки в комнатах горели тускло, Борис всегда покупал маломощные, чтобы платить поменьше за свет. Воду он экономил следующим образом: сначала купался сам в ванной, затем стирал в этой воде одежду и белье, затем переливал воду в баки и использовал для слива унитаза.

Борису нравилась Полина, он чувствовал потребность иметь семью, заботу. Но его привычка экономить сильно влияла на их отношения. Когда Полина купила в квартиру новую стиральную машину-автомат, и стирала по два раза на день, Борис удрученно смотрел на водяной счетчик, а потом стал укорять Полину за чрезмерные растраты. Особенно бесило его что она в выходные могла целый день «жечь» телевизор.

В выходные они естественно никуда не ходили, только иногда прогуляться по парку. На входе в парк всегда продавали цветы, Полине всегда нравились белые розы. Но Борис всегда молча отворачивался, когда проходили мимо цветов.

Через год у них родился сын Степа. Борис души не чаял в ребенке.Ночами вставал на плач малыша, помогал жене. По дороге с работы покупал памперсы, погремушки. Но старая мечта не давала ему по ночам спать. Не зря говорят привычка – вторая натура. Борис начал подрабатывать на ремонте квартир. Жена сидела в декрете. А цены все росли и росли. Борис экономил на чем только мог, чтобы приблизить заветную мечту. Покупал продукты и одежду со скидками, узнавая о всех предстоящих акциях.

Однажды Полина попросила купить его полукопченой колбасы. Он купил и ниткой поделил ее на семь дней. Полина забывшись вечером смолотила пол-палки зараз, Борис не выдержал, взорвался, устроил скандал.

Через месяц придя вечером с работы он обнаружил записку на кухне: «Прости я так больше не могу, мы будем жить у родителей.»

Борис молча почесал затылок: «Ну что ж, что не случается – все к лучшему. И чего им бабам не хватает, работаю, не бухаю. Сука!»

Прошло три месяца, рано утром Борис въехал во двор на серебристой

блестящей «Ауди-4», не новая, конечно,шесть лет,но в отличном состоянии. Вальяжно вылез из машины, обошел, оглядел: «Красотка! Жена теперь узнает быстро прибежит !»