Текст книги "Лучшее (сборник)"

Ну, где же вы, девчонки?!

– Давай потрахаемся?

– Не могу, у меня месячные.

– Тогда в попу.

– Не могу, у меня геморрой.

– Тогда в рот.

– Не могу, у меня кариес.

– Тогда в нос.

– А это как?

– А ВОТ КАК!!! (кулаком в нос).

Итак, я стал мужчиной.

Стал мужчиной и теперь четко представлял, как и что делать в постели с бабой. Был, так сказать, горд за себя и всегда «готов к бою».

Но только бабы почему-то по-прежнему не давали!

Они, наверное, вообще не особо дающие в этом возрасте. Их еще не тянет в постель к своим ровесникам. Что последних доводит просто до исступления.

Почему все так несправедливо?

Я в те времена только слышал замечательные истории о женщинах, которые выбирают себе в партнеров молодых сексуальных мальчиков. Я был именно таким, но не видел этих женщин. «О, где же ты, моя прекрасная блудница, – хотелось кричать мне, – я тоже буду сильно и много тебя любить. Ау!..»

А в ответ – тишина.

Утешало одно. Не я первый, не я последний, кто прошел через это. И сколько бы нам ни говорили тогда, что нужно совсем чуть-чуть подождать, лет примерно до двадцати, и девчонок станет навалом, слушать этот бред больше не хотелось. Потому что до двадцати лет не доживают. Хотелось сейчас, сразу, немедленно. Но, как ни крути, дело с этим обстояло туго.

Правда, в жизни всегда находится место чуду.

– Мы тут хотим где-нибудь с бабами посидеть, – как-то сообщил по телефону товарищ. – Нас двое, а их трое. Мы к тебе придем. Ладно?.. У тебя же дома никого?

Вот он – шанс.

– Приходите! – сразу выпалил я, ожидая чего-то необыкновенного.

Вскоре ко мне завалилась компания. Два парня, девчонки… Я уже стал прикидывать, которая моя, но и девчонок оказалось двое. Как?! Заметив разочарование на моем лице, приятель шепнул.

– Она заболела, понимаешь. Не смогла прийти. Ну не отменять же нам все.

– А мне отменять? – набычился я. – Пьянки не будет!

– Да погоди, – сказал приятель. – На, возьми телефон телки, позвони, скажи, что в автобусе с ней познакомился. Вообще-то это я с ней познакомился, но какая разница.

Сейчас, конечно, понимаешь, что эта афера шита белыми нитками. Но тогда… Вера в чудеса двигала нами. И я, будучи прирожденным артистом разговорного жанра (на тот момент уговорного), матерел на глазах.

– Але, Марина, а это Роман. Как дела?

– Какой Роман?

– Ничего себе! Сама дала мне телефон, а теперь не помнит. В сто седьмом автобусе. Давай приезжай в гости, мы тут веселимся.

– Да? Но я тебя не помню.

– Приедешь, вспомнишь. Мы ждем.

– А куда ехать?

– Ты что, и адрес мой потеряла? Ну ты даешь! Записывай…

Я был настолько убедителен, насколько мне хотелось трахаться, то есть очень. И девочка поверила. Мы уже выпивали, когда она появилась на пороге. На меня, разумеется, уставилась удивленными глазами: «Я же, кажется, с другим знакомилась. Вот с этим».

– Ты что?! Он же эстонец из Нарвы. Вчера только приехал, – заверил я.

Приятель «включил эстонца». Что-что, а «эстонский» мы умели подделывать… Нарва ведь недалеко от Питера, так что эстонцы здесь не вызывали удивления. А вот уважение – да. Чем мы, умело изображая их, пользовались.

Когда двое что-то чрезвычайно убедительно доказывают, третий поневоле начинает верить: и девочка купилась. Иногда, правда, в течение нашей вечеринки в ее глазах мелькало сомнение, но мы его тут же рассеивали.

В тот день мне повезло больше других. Бабы-то, естественно, им не дали, так что в конце концов все разошлись, а моя тетка осталась.

– Я тебя довезу до дома, – пообещал я и полез к ней обниматься. – Вот сейчас, через минуточку пойдем…

И буквально через пару минут мы пошли… в спальню.

Чуть после, лежа в кровати, она задумчиво глядела в потолок и говорила, что никак не может меня вспомнить.

– Слушай, как раз, давай еще разочек и вспомним, – предлагал я, так как мне думалось о своем. Нужно было из нее выжать все по максимуму. Чудеса – такая редкость. А пустая болтовня в постели – непозволительная роскошь. Вот сейчас она все вспомнит, наденет трусы и уйдет. И мы начали по второму кругу.

Примерно в середине круга третьего моя фея сказала, что все равно не помнит, чтобы давала мне телефон.

– Давала, давала, – еще раз, насколько мог правдиво, заверил я.

Еще через минуту она сообщила, что кончила, а меня так и не вспомнила. А еще секунд через двадцать девять-тридцать заявила, что вообще уходит.

– Куда?! – изумился я. – В ночь?!!

– Дебил! Сейчас всего пять часов!

– Правда?!

И тут я вспомнил, что вот-вот вернется мать. Нужно было действовать быстро: «Если хочешь – можешь идти. Я тебя провожу».

…В подобном обмане девочек не было подлости. Это была ложь во спасение: вынужденная производственная необходимость. Поиск БОЕВЫХ ПОДРУГ являлся слишком трудным делом для одного не слишком опытного самца. Потому мы сбивались в стаи и помогали друг другу, как могли. Каждый приносил посильную помощь. Я умел уговаривать, у другого водилась «капуста», а у третьего вся стена на кухне была исписана телефонами БАБ, которыми он легко делился. Делал это с видом знатока, важно сообщая, что вот эта ничего в постели, вот эта… Типа, всех переимел. Конечно, ему не верили. Но всегда оставалась маленькая надежда, что вдруг он не все наврал, а кое-что просто приукрасил, ну не перетрахал, а перецеловал; ну не перецеловал, а перещупал…

Тогда все врали понемногу. Чего-нибудь и как-нибудь.

В несколько тысяч раз преувеличивать победы и «слегка» приукрашать ситуации считалось нормой. Как, собственно, и знакомиться в автобусах, ходить в гости, дрочить в туалете, обмениваться телефонами девчонок… А как же не обмениваться? Не вышло у тебя с ней, передай другому… пускай и он облажается. В шестнадцать лет каждая неудача тяжела. И поэтому тогда каждый должен был четко понимать, что таких, как ты, миллионы. И понимать – понимали, но легче от этого не было.

При этом я считал, что мне особенно тяжело. У меня маленький рост, я очень умный, а эти твари любят красивых, высоких и кудрявых. Однозначно. Так что же мне остается?!

До сих пор не забуду, как однажды ко мне пришли ребята с девчонками. Две парочки разбрелись по комнатам, а я остался на кухне с какой-то буренкой. Чудо, которое взяли для ровного счета и на которое я надеялся, – жирненький трогательный колобок – всхлипывало у меня на плече и рассказывало, как сильно нравится ему мой товарищ. Я пытался ее успокоить и, главное, убедить, что я тоже на что-то гожусь. Но ничего не помогало.

«Она ушла, любви не понимая», и я остался один. Подсчитал убытки… Да, я забыл сказать, что у меня был, да и сейчас еще, к сожалению, есть младший брат. Когда ко мне приходили приятели с девочками, братца приходилось выставлять из дома. Каждый час его «гуляний» мне стоил рубль. Рубли я давал ему железные юбилейные из своей коллекции (позже, правда, все отнял). А вечером того отвратительного дня еще и пришедшая с работы мама некстати поинтересовалась, почему у нас стоят в ряд лишние пять пар тапочек. У нас были гости?

– Нет, нет, – с ходу пришлось сочинить какую-то нелепую ложь. – Тапочки все упали с верхней полки, я расставил. Убрать наверх забыл.

Мама тактично сказала, что я могу приводить домой друзей и девочек, но чтобы папа не замечал… Угу, приводить. А деньги откуда?! Да и не дают они, девочки эти…

Правда, и в те пуританские времена существовали такие места, где все способствовало возникновению интимности: пионерские лагеря, например. Вот где сам Бог велел отрываться. В лагерях я отдыхал до упора, до самой крайней возрастной отметки – шестнадцати лет. Мой отец, хотя и был директором клуба и имел высшее гуманитарное образование, обычно устраивался кочегаром в лагерь на все лето, чтобы присматривать за мной и младшим братом. А матушке, практикующему дипломированному стоматологу, приходилось служить там же сестрой-хозяйкой, чтобы держать нас с братом под железным колпаком. Но и здесь происходило немало интересного.

В последний год своего пребывания в лагере я сдружился с шестнадцатилетней девицей, сестрой старшей пионервожатой, толстой девочкой с большими сиськами. Настоящая казачка, единственная моя ровесница на весь лагерь, всем своим видом и поведением подбивала меня на то, чтобы гулять по-взрослому. Мы частенько обнимались. Я ее хватал за грудь, что было очень волнующе; и развязывал ей тесемки на сарафане, что было очень романтично, так как она ходила без лифчика. Я даже пытался дать ей в руку «колбаску», но «хот-дог» все равно не получался. Она не понимала моих желаний, я – ее упорства. Ей очень хотелось целоваться, а мне… Короче, я ее не догонял. Думаю, если бы мы начали целоваться, минут через пять или шесть ее можно было бы трахнуть. Но тогда эта умная мысль не приходила в мою светлую голову.

Однако некое подобие любви у нас все же развилось.

То, что это именно она (имеется в виду ЛЮБОВЬ), стало понятным, когда казачка не явилась на свидание. Я весь изнервничался, издергался. Но оказалось, что мы просто-напросто перепутали лужайки и ждали друг друга полтора часа в разных местах. Оба сильно переживали и злились. Потом все выяснили и помирились. На радостях я снова попытался ее раздеть. Но она, зараза, опять не дала! И очередной вечер в пионерском лагере перестал быть томным.

А наутро она сообщила, что через час они с сестрой идут мыться в баню. После чего она снова пойдет со мной гулять. «Ну, хоть что-то!» – решил я и… полез на черепичную крышу парилки.

Там, вывалявшись, как следует, в пыли и найдя возможность проковырять дырочку, замер в засаде.

Проторчав на ней пару-тройку часов, – вот бабы! за временем следить не умеют! – я притомился и начал разминать усталые члены. Тело, понимаешь, затекло. И в этот самый момент они заявились. Я – замер. Сейчас начнется! Вот они сели на скамейку. Вот они сняли платья. Вот они… Но что-то, видимо, вызвало их подозрения. Видимо, от моих трудов с потолка посыпалась пыль. Они истерично позвали истопника. Тот вычислил меня на раз-два-три.

Этот доморощенный альпинист полез на крышу и за ухо, самым нахальным образом, стянул вниз. Я понял – теперь меня с позором выгонят из лагеря и эта история станет достоянием гласности. Но, что самое ужасное, – моя прекрасная толстая девочка все узнает и, как следствие, точно не даст. Но истопник, добрый самаритянин, вероятно, из чувства солидарности, так никому ничего и не сказал.

Сейчас я, конечно, понимаю, что если бы за такую ерунду выгоняли из лагеря, то мальчиков там и вовсе бы не осталось! Это же просто мелкое хулиганство, ну, как, например, вымазать ночью спящих товарищей зубной пастой. Кто этого не делал, скажите?

Именно так, держа в руках фонарик и пасту, я повстречался с очередным чудом. Она приехала с актерским отрядом. Эти девчонки занимались в разных театральных студиях и в лагере жили бесплатно. От них требовалось только показать какой-нибудь спектакль перед закрытием. А мы, артисты-любители, решили показать им спектакль пораньше и ночью полезли к ним в палату с банальной пионерской целью – измазать их зубной пастой. Продвигаясь с маленьким пластмассовым фонариком между железными кроватями, я заметил, что одна из них спит в прозрачных трусах, ну, или полупрозрачных. Причем, одеяло сбилось на сторону. Вот это удача! Подкравшись ближе и подсвечивая бесформенное тело фонариком, мы с приятелем пытались рассмотреть все как можно подробнее: искали нужные ракурсы. А девочка крутилась и вертелась, словно специально демонстрируя все, чем богата. По-моему, эта юная нахалка даже и не спала, и, по-моему, ей самой нравилось происходящее. Правда, до определенного момента, ибо, когда я протянул руку, решив ее потрогать, она что-то невнятное буркнула и накрылась одеялом. Ну точно не спала!

Мазать мы ее не стали, зачем себя обнаруживать. А наутро я «случайно» с ней познакомился.

Девочку звали Настей. Мы подружились и продолжили общение после лагерной смены. Она частенько приглашала меня в гости, когда собирались друзья. Дома у нее было интересно. Ее папа, капитан дальнего плавания, привозил из-за границы разные эротические журналы, которые мы засматривали до дыр. Я был на пару лет старше их компании. Им всем – еще по четырнадцать, мне – шестнадцать.

Вспоминая это – думаю, может, и не был я таким уж уродом, каким сам себе казался. Пусть не супермен, но, в принципе, нормальный отрок. Мы продружили с ней целый год. Не знаю, может, на самом деле она уже и была готова к сексу и даже его жаждала, но я на это не особо рассчитывал и поэтому присматривался только к своим ровесницам. Переспать с ними шансов больше.

Так или иначе, я вскоре потерял к ней интерес, и мы практически перестали общаться. И вдруг после длительного перерыва Настя проклюнулась. Мне было уже семнадцать, а ей, значит, пятнадцать.

– Я тебе должна сказать кое-что важное, – она чувственно запыхтела в трубку.

– Чего?

– Я лишилась девственности.

– Чего-чего? – Я не был готов к такому разговору с ней.

– Ну, трахнули меня!

– A-а? Да ты что?!

Видимо, это событие для особей женского пола так же важно и значимо, как и для нас. Им тоже непременно нужно донести его до всей планеты, всем рассказать и со всеми обсудить… А может, и повторить его? Поэтому, на всякий случай, я спросил: «А у тебя кто-нибудь дома есть?»

– Нет.

– Хорошо. Давай приеду, все обсудим.

И я помчался. Дома Настя принялась долго с подробностями рассказывать, «как пришла к мальчику, как он ее повалил, но как у них ничего не получилось. А потом как она пришла снова, и как тогда у них получилось…» Я заинтересованно кивал, раздумывая, что пора бы потихоньку начать на нее залезать. Процесс пошел. Со стороны я, наверное, напоминал Винни Пуха, неуклюже пытавшегося взгромоздиться на Сову… Но тут, откуда ни возьмись, заявилась ее бабушка, которая, видите ли, выгуливала на улице их собаку.

Обломавшись и поняв, что что-то надо делать, – так как за тот час, что ее бабушка выгуляет пса, успеть девочку и уломать, и трахнуть сложно, – я решил пригласить ее к себе. Точнее, к своим предкам, то есть бабке с дедкой. С некоторых пор я решил, что БАБ лучше водить к ним. Там было вольготно, трехкомнатно и точно известно, что раньше пяти вечера они не нагрянут.

Приехали мы часов в одиннадцать утра, и времени до вечера было навалом. Но я все же форсировал ситуацию. Чего время-то зря терять.

– Коньячку! – по-детски радостно, перейдя в наступление, с ходу предложил я (коньячок был дедовский, бутылка стояла открытой).

– Давай, – не по-детски согласилась Настя.

И мы выпили! Немного разобрало. Но надо было срочно выпить еще. Однако я понимал, что больше из этой бутылки пить нельзя. Заметят убыток, и сразу начнутся вопросы.

– А давай теперь вот этого выпьем… Этого, э-э, – я даже не мог определенно сказать, что это стоит в бутылке с импортной этикеткой. Но точно алкоголь и, главное, бутылка тоже открыта.

– Давай! – бодро поддержала она и вдруг заявила. – Чего ты так мало наливаешь?!

Эх, была не была! Ну не убьет же меня дед из-за… непонятно чего. И я бухнул ей граммов триста, которые она бодро, по-взрослому, не замедлила выпить.

– А может, в постельку? – ненавязчиво, в манере поручика Ржевского предложил я.

– П-ппошли!

Настя сломалась на короткой дистанции, перехода из одной комнаты в другую. Она стала падать, и я впервые увидел, как человек, засыпая мертвецким сном, громко распевает при этом песни.

Но мне казалось, что алкогольное опьянение вовсе не преграда для секса, а наоборот – помощь. И, простите, пришла девочка сама, сама попросила налить побольше. Кстати, пила она тоже сама, без всякого насилия с моей стороны. В чем я виноват? Раз ни в чем, так чего ж теперь от главного отказываться?!

Настино показательное выступление, однако, длилось недолго. Вскоре девочка неожиданно начала долго и продолжительно блевать. Вначале она уделала ковер на диване. Тогда я стянул ее на пол и притащил какой-то тазик, в который она все равно не попадала, потому что не могла даже держать голову. А пока я старательно затирал покрытие на диване, она гробила ковер на полу.

Но, по сравнению с дальнейшим, отвратительная уборка могла показаться приятными хлопотами перед балом. Настя закатила глаза и начала в голос стонать: «О-оааа-ааоо…»

Мне стало страшно. Всерьез. До озноба.

Мне семнадцать, ей пятнадцать.

Тюрьма.

«Что мне делать?! Делать мне что?! Что же, твою мать, мне делать, – в отчаянии метался я по комнате. – Надо позвонить мамочке, она все-таки врач. Пусть лучше на меня наорут, чем посадят».

И я стал звонить мамаше на работу, чтобы сообщить, что сижу с девочкой, а она зачем-то напилась и почему-то умирает.

– А че делать-то?

– Ромочка, ты ее не трогал? – сразу же с волнением спросила она.

– Нет-нет, – уверил я.

– Точно? – с признаками легкого недоверия в голосе переспросила любящая родительница.

– Точно-точно. А что ты имеешь в виду?

– Ничего. Ее надо под холодную воду.

И я потащил моего «маленького тюленя» к воде. Никогда до сих пор я не мог даже подумать, как сложно нести человека, который почти без сознания. С меня сошло семь потов. Так как Настя была девочкой мясистенькой и крупненькой, чтобы сдвинуть ее, нужны были мускулы Геракла. Как в фильмах про войну, я тащил умирающего товарища через коридор, который, собака, как назло, не кончался. Пару раз ее рука, вся, простите, в блевотных массах, выскальзывала, и девочка падала, звонко ударяясь головой о стену. Не дай Бог, соседи услышат. Но, наконец, кое-как, с трудностями коридор был пройден. Я закинул полуживое тело в ванну и врубил холодную воду. Эффект получился обратным! Настя принялась стонать еще громче, еще ужаснее, а в придачу еще и посинела, покрывшись страшными пупырышками.

Призрак тюрьмы с новой силой замаячил передо мной.

Теперь точно посадят, нервничал я. Поймут ли родные, простят ли? Будут ли носить передачи?.. И я решил звонить бабушке. У бабки были в роду пьющие люди и даже один настоящий алкоголик. Как никто другой, она наверняка знала, что делать в таких случаях. Ситуацию я сформулировал предельно точно: «Бабка, приезжай. У тебя дома умирает человек. Ты приедешь и найдешь одинокий охладевший труп, так как меня к тому времени уже увезут в тюрягу».

Она приехала через два часа, нахлестала Настю по щекам, дала выпить нашатыря и чаю, сделала холодный компресс и, убедившись, что та уже может ходить, хоть и шатаясь, вытолкала нас за дверь. И даже дала денег на такси. В машине Настюха снова предприняла попытку постонать, но, наученный горьким опытом, я хлестанул ее по щеке, чем снова привел в порядок.

Вечером был семейный «разбор полетов». Мама ахала и причитала: «А что же сказали ее родители?» – «Не знаю. Я ее к двери прислонил, позвонил и убежал. Зачем слушать, что они скажут? Заранее понятно – ничего интересного». Бабушка отнеслась к произошедшему с цинизмом, сказав только, что так нажираться мальчику из приличной еврейской семьи неприлично, а также посоветовала с этой алкоголичкой больше не встречаться.

История наших с Настей отношений на этом еще не закончилась. Так как на следующий день она позвонила и сообщила: «Я поняла. Я совсем не умею трахаться».

– Да ну? Своим умом дошла или подсказал кто?!

– Ага. Ты не мог бы меня поучить?

– Ну-у… А когда и где? – уже более заинтересованно спросил я, справедливо опасаясь приводить ее к себе.

– Ну, вот у меня бабушка гуляет с собакой каждый день с 4 до 5, может, будешь приезжать?

И я приехал. Но все опять было как-то неправильно, она кобенилась, а я, уже разочарованный и уставший, вежливо решил послать ее по факсу. То есть познакомить со своим приятелем.

Он ее также пару раз трахнул и забыл.

Но, видимо, то, что она не заинтересовала никого из нас, не давало ей покоя. И в голове ее роились разнообразные варианты мелкой бабской мести.

Как-то однажды она звонит и говорит: «Рома, привет. Как дела? Может, приедешь? А то сижу одна, скучаю…» Намек был ясен. Я поехал. Оделся, как на свидание. Надел кожаный дедовский плащ. Его шляпу. И вот, весь такой красавец-раскрасавец, стою перед ее дверью и жму на кнопку. Но… почему-то никто не открывает. Тупо жму снова. Звонок трезвонит. Дверь остается запертой. Зато сзади на лестничной площадке зачем-то появляются три неизвестных малолетних рыла: «Ну, че приехал?»

– А вы кто такие?

– Сейчас, бля, узнаешь! Сейчас, бля, тебе, бля, будет плохо, нах!

Я смотрю, что ребята меня младше, но здоровее. И понимаю, что самое главное – прорваться. Не показать, что боишься. Иначе тебя зароют и убьют или наоборот – сначала убьют, а потом съедят. Малолетки бьют до победного, пока не превратят живого интеллигентного человека в неаппетитный труп, ибо тупы, твердолобы и не думают о последствиях. А я думал.

Решил – троих сразу мне не убрать. Значит, надо хорошо дать в рыло хотя бы одному. Тогда избивать меня будут только двое. И, взяв за грудки самого мясистого, я впечатал его в дверь. Звук удара отозвался эхом по всему подъезду. Они явно растерялись, не ожидая такой прыти от «коня в кожаном пальто», и быстро слиняли. Я постоял еще минуту, приходя в себя. Неужели обошлось? Такого я не ожидал, и тем более от собственной персоны.

…У девочки хватило наглости еще и позвонить мне. Сообщить, какой я все-таки герой.

– А зачем ты, сволочь, это сделала? Объясни.

Она что-то замямлила на тему того, как она обижена тем, что я воспользовался ею, а потом перестал замечать… По всей видимости, кто-то из этих малолеток ухлестывал за ней и развел ее на жалость, дескать, ну почему же она грустная, почему она плачет, кто ее обидел, кто ее расстроил… Вот девочка и поплакалась, как жестоко ее бросили, как цинично воспользовались ее беспомощным положением и т. д. и т. п.

А в детстве модно вступаться за девок, бить кому-то морду. Наверное, и в тюрьму немало людей попадают по такой же нелепой причине.

Я в своей жизни не видел ситуаций, когда за женщину следует вступаться. По крайней мере во времена моей юности и в той среде, где я рос, девочки не попадали в действительно обидные положения. Почти всегда оказывалась права народная мудрость, утверждавшая: «Сука не захочет, кобель не вскочит». Поэтому до сих пор опасаюсь дур с инфантильным образом мышления, которые умеют ведь убедить нынешнего мужика дать в рыло предыдущему. Мне кажется, на такое ведутся только малолетние идиоты с кучей комплексов или лицемеры, пускающие дамам пыль в глаза. И часто оба эти определения неразрывны.

Но что делать. Даже я в том славном возрасте был недалек в каких-то простых и примитивных ситуациях. Так, например, умудрился проморгать одно чудо.

Познакомились мы в детском санатории. По сути он не очень-то отличался от пионерского лагеря. Но в лагерь меня тогда однозначно бы не пустили. Мне уже стукнуло восемнадцать. А для санатория это был предельно допустимый возраст.

Сказать по правде, там было неплохо. Я завел чудесный роман с одной юной феей. Звали ее Вика. Мимо спящих воспитателей пробирался я по ночам в комнату, где спали она и еще две девочки. И укладывался к ней в кровать. А она… ну естественно, не давала! Говорила, что каждая девушка хочет выйти замуж. А если у нее уже кто-то был – эта мечта становится неосуществимой.

Мысль предложить ей выйти за меня в мою голову как-то не залетала. Если бы пришла или если бы девушка поставила такое условие – грамотно развела – наверное, я бы женился. Но в санатории у нас так ничего и не вышло, несмотря на то что я Вике явно нравился. И она даже в какой-то момент была готова это подтвердить.

Однажды под вечер по дороге на дискотеку мне встретилась ее соседка по комнате и загадочно сообщила, что Вика заболела и хотела бы меня увидеть. Я отправился навещать больную. Она лежала в комнате одна, да и во всем здании тоже никого не было; все, в том числе и воспитатели, ушли на дискотеку.

– Вика, ты чего? Болеешь, что ли? – И тут я заметил, что на ней только трусы и лифчик. С другой стороны, что же здесь удивительного: болеет – вот и разделась.

– Угу, – томно ответила она. – Посиди со мною рядом.

Сидеть мне чего-то не хотелось. Чего сидеть, с больной-то?! Дискотека, между прочим, начинается. А если там какая девочка подвернется? Как такое пропустить? А? Конечно, я об этом не говорил вслух. Я об этом думал, и только об этом; а совсем не о том, что меня ждет, если останусь.

– Ну посиди, – все просила Вика. – Или приляг. Мне же будет скучно одной.

Я присел, потом прилег, раздумывая, что надо с ней немного пообниматься, да и бежать на дискотеку. И мы пообнимались! Она позволила многое. Но я, в свою очередь, помнил, что «каждая девушка хочет выйти замуж», и не позволил себе лишнего. Как настоящий джентльмен пытался держать себя в руках. Кончил в штаны. В ужасе понял, что надо бежать переодеваться, не идти же теперь с мокрым пятном на дискотеку.

– Ну, ладно, Вика, пока, – прикрываясь руками, начал прощаться.

– Пока, – вероятно, проклиная мою тупость, ответила она.

И я ушел, оставив ее «болеть дальше».

Осел… или лучше – ИШАК!!!

Эта девушка тоже могла стать моей судьбой, сложись все тогда по-другому. Только где же в том возрасте взять опыт? А что касается чувств – ими руководит только сексуальное желание. Оно подталкивает на поиски той, которая даст, так что самцам совсем не до эстетства. Впрочем, и бабы-то в этом возрасте еще не очень сильно отличаются одна от другой. Все только начинают жить. И лишь спустя время мы можем объективно оценить женщину. А пока – лови все, что готово попасться!

Так что параллельно моему роману с Викой я в том же санатории и в то же лето подцепил еще одну девчонку. Точнее, наш роман возник уже после того, как она уехала и оставила мне под подушкой письмо на восьми страницах, где писала, что я – ее кумир. Решиться сказать об этом лично она не смогла и поэтому пишет об этом сейчас.

Такое признание способно потрясти неокрепшее сознание любого восемнадцатилетнего дауна! Я сразу же ответил. Она – мне. Я – ей. Она – мне. Мы переписывались ежедневно. Пять раз в день я бегал проверять почту. И это было очень похоже на любовь. Чистую, прекрасную, платоническую. Платоническую – потому что девочка была из Красноярска. Какие же еще у нас могли быть отношения?!

…Надо заметить, что все мои передряги и трудности – переписки и нечаянные проколы с алкоголем – не оставались незамеченными моей семьей: родители и бабушка с дедушкой принимали в них живое участие. Ведь тот факт, что мальчику пора жениться, был, прямо сказать, налицо. И однажды дедушка сообщил мне, что есть у него на примете одна замечательная еврейская девочка. Из богатой семьи. Папа человек очень известный, мама тоже. Сходи, пожалуйста, туда.

Ну… Почему бы не сходить?

Надев лучший костюм – финский за двести рублей, – и все то же дедовское кожаное пальто с бобровым воротником и дедовские же ботинки со шляпой, я пошел на смотрины.

Приняли меня торжественно. С накрытым столом. Но, увы, девочка оказалась квадратной и глуповатой. При этом себя она считала безусловной звездой. Она недавно выиграла какую-то школьную олимпиаду по какому-то предмету, за что ее наградили поездкой в Израиль. А год был восемьдесят седьмой, и еще никто нигде не бывал. Так что девочка среди своих подруг козыряла.

На меня же в те годы впечатление производили совсем иные вещи. Но как интеллигентный человек я не мог уйти сразу. Умничать тоже не собирался, но родители девочки завели вдруг разговор о Ницше. Я его поддержал, потом перевел тему на Достоевского, оттуда съехал на антисемитизм. Потом еще сыграл на фортепьяно и спел какую-то смешную песенку. И вдруг заметил эту женскую, якобы неуловимую уловку: мама спрашивала взглядом у дочки: «Ну, как он тебе?»

Одним движением бровей и жадно блеснувшими глазками на заплывшем личике дочка так же моментально дала маме понять – то, что надо!

…И тут Винни Пух вспомнил об одном неотложном деле…

…Ну, если у вас больше ничего не осталось…

Пришлось интеллигентно давать деру. Я всегда боюсь этих ситуаций, когда видишь, что на тебя положили глаз. Для интриги лучше – если бы она вообще была там возможна – не знать, понравился ты или нет.

Что хочу сказать напоследок об этом возрасте? Если вы, дорогие читатели, подумали после этой главы, что я был озабоченный маньяк, вы ошиблись. Помимо соблазнения девочек, я уже два года учился на филологическом факультете ЛГУ и даже писал потрясшую всех преподавателей курсовую на тему «Ненормативная лексика в творчестве русских поэтов и прозаиков Серебряного века». Русский фольклор был мне интересен.

Я занимался им профессионально. И он «кормит» меня до сих пор, будучи широко используемым в шоу-программах моего клуба. Однако у меня не сложились отношения с одним из преподавателей. Он сделал все, чтобы меня отчислили. Я автоматически попал в список новобранцев и загремел в армию, в доблестные войска связи, где и получил в полной мере возможность изучать ненормативную лексику в творчестве солдат и офицеров Советской армии конца двадцатого века.

Про армию можно писать книги и стихи. Но лучше писать про любовь. Любовь к женщине в армии носит характер, пожирающий душу солдата, но, увы, абсолютно платонический.

Слава Богу, у меня это длилось только до первого отпуска.