Текст книги "Земля 2.0 (сборник)"

Полученная горошина, казалось, жгла грудь аж через термак. Глянуть не терпелось. Конечно, там наверняка пропаганда, и все же. Егор штатно совершил посадку, занес план в ангар и поспешил к шлюзу. В жилом модуле сбросил наконец изрядно поднадоевший термокостюм, запустил комп, загрузил горошину и вызвал по внутренней Олега. Тому до вахты оставалось два часа, и время это напарник коротал, как обычно, на тренажерах.

– Короче, друг, ничего у тебя не вышло, – изрек он, едва Егор кратко изложил итоги миссии доброй воли. – Подожди чуток, скоро буду.

Егор пропустил мимо ушей это «у тебя» – можно подумать, не вместе они готовили визит, а уж речь, так ту сам Олег, больше, и писал.

На экране англоязычная темнокожая дикторша бодро вещала о слиянии GazPromSpace с американской Oil Exxson Universe…

– Знаешь, друг. – Олег хмурился и был непривычно серьезен. – Я вот что думаю: надо докладывать старшим. Погоди! Только не говори, что я это дело замесил, мне и разбираться. Кто у нас сын начальника Базы – я или ты? Если пустим по инстанциям, месяц будут мурыжить.

Егор задумался. С одной стороны – содержимое буржуинской горошины сплошная деза, не может иначе, просто не может. С другой… А Батюшка Сатурн его знает, что с другой. Все неправильно, все не так, как он себе видел.

– Ладно… Иди уже, у тебя скоро трудовые подвиги… по графику. Танкер пришел?

Олег кивнул и вышел. Дверь с легким шипением скользнула из пазов и закрылась за его спиной. Егор взялся за коммуникатор.

К командиру базы, старшему из старших, конечно, просто так не попадешь. И сейчас отец хотел ограничиться дежурным «Егор, личные вопросы в нерабочее время». Как будто оно у него было, это самое нерабочее время. Но, услыхав новости, сменил тон и велел «рысью к нему». Положим, не рысью, а лифтом, но Егор медлить не стал. Может быть, он посоветовался бы с матерью. Но матери уже три года как не стало. Медленные бактерии Титана плохо уживаются с человеческим организмом.

– Ты идиот, сын! – Егор впервые видел отца разгневанным. – Авантюрист – ладно, простил бы, но глупость… Ты понимаешь, что на мне пятьсот живых душ здесь? Зачем полез смотреть?

Он ткнул пальцем в анализатор, куда перед этим заложил полученную у конкурентов горошину.

– Отец, это всего лишь пропаганда…

– Кретин. Это всего лишь боевой вирус, наверняка успел расползтись по всей Сети.

Отец одновременно манипулировал клавиатурой пульта: в углу экрана появилась маркировочная маска стандартного информ-кристалла, скользнула к центру, совместилась с чужой. Полностью, лишь две последние буквы накладывались, не совпадая.

– Ни фига себе… – протянул Егор.

– Угу… Эксперимент есть эксперимент. Старшего кибернетика ко мне! – рявкнул он в коммуникатор. – Внимание всем службам информационной безопа…

Он не договорил. Освещение в пультовой исчезло. Две секунды темноты – и свет явился, но другой: желтоватый и тусклый свет авариек. Уже понятно стало, что происходит. Умный компьютер энергостанции, обнаружив угрозу, закуклился, задвинул в реактор замедлители и перестал подавать электричество. Там, на берегу озера, зябко передернули плечами и замерли насосы. Застыли посреди заснеженной равнины автоматические киселесборщики. В электролизной прекратилось расщепление воды. Замерли синтезаторы производственных линий. А жилой блок… жилой блок протянет на резервных аккумуляторах несколько суток.

Ситуация «уровень ноль», вот что это.

– Космоса, говоришь, хотел? – Отец сделался странно спокоен. – Получишь космос. Полетишь на хаб. Держи.

На его ладони лежала еще одна горошина.

– Держи, кому говорю. Здесь программа полета для вашего… хм… челнока.

– Откуда ты знал, что…

– Оттуда! Конспираторы хреновы. Задача: выйти на внешнюю орбиту, достичь точки L5, высадиться на хаб и запросить помощь. Выполнять!

Егор сжал кулак с кристаллом. Сказка становилась былью, но совсем не так, как ему мечталось.

Что может быть лучше полета на прямоточе над просторами родной планеты? Когда ты и корабль – одно целое, когда гудят компрессоры, нагнетая в камеры сгорания забортную атмосферу, и ревет, вырываясь из сопла, раскаленная струя, когда чем выше – тем стремительнее, там, наверху, много топлива, и приходится снимать ногу с педали газа, чтобы не вылететь в аборт, – за пределы атмосферы, на смертельную эллиптическую орбиту, а сбросив скорость, плавной глиссадой пройтись над бесконечными цепями экваториальных дюн, над вершинами диких хребтов, над гигантскими морями и мелкими озерами…

Егор был пилот, что называется, от Бога. Ему и в голову не могло прийти, что посади любого, выросшего в гравитационном колодце Земли, за штурвал прямоточного метан-кислородного летательного аппарата, и этот любой – еще на взлете не удержит управления и «съедет», разметав обломки прямоточа вперемежку с частями собственного тела по ледяным полям. Или разобъется о свинцовую поверхность метанового океана. Егор родился и вырос на Титане, и оранжевое небо – родное небо – манило его с детства, туда, вверх, где уже различимы и Властелин Колец, и сами кольца, и Энцелад, и Япет, и сверкающий алмаз Гипериона, но еще не видны звезды.

Егор мечтал о звездах. И вот мечта осуществлялась.

Но теперь все не так. Переделанный в космический челнок прямоточ прет в небо свечой, пилот в ложементе – только статист. Перегрузка превращает пятнадцать килограммов веса пилота в тридцать. Риск велик. Выдержит ли герметик кабины космический ваккум? Термак переделан в скафандр самым примитивным образом – многочисленные обручи охватывают руки, ноги, туловище, и неизвестно, как при разгерметизации поведет себя шлем. Два года кропотливой работы их инженерно-пилотной группы, но кто сказал, что где-то не закрался дефект, где-то – неточный расчет?

А корабль уже пробивает тропопаузу, входит в зону ветров, проходит верхнюю ионосферу, и вихревые токи, соскальзывая со сверхпроводящих защитных плит носа, голубыми змеями окутывают фонарь кабины…

Еще вверх. Небо больше не оранжевое – оно иссиня-фиолетовое, и добрую треть занимает желтое пятно Властелина Колец, и двигатель ревет победно – в верхних слоях очень много метана, а затем небо становится угольно-черным, и там, где заканчивается царство Властелина, рассыпаются разноцветные огни звезд.

Двигатель обрывает пение, вибрация корпуса исчезает – тишина, как удар по голове, и наступает невесомость. Ты падаешь, падаешь в неизведанную пропасть, хотя по-прежнему остаешься надежно пристегнут к ложементу. Егор тренировался в свободном падении. Но к невесомости невозможно привыкнуть. Где верх, где низ? Оранжевая поверхность Титана плывет вверху, а космос, наоборот, там, под ногами.

Виток, звонко щелкает клапан переключения подачи топлива, и в соплах вспыхивает уже гидразин: программа коррекции орбиты в экваториальную плоскость, короткое ощущение вернувшегося веса, и снова падение в никуда. Еще виток, еще – корабль прицеливается, корабль скоро оторвется от планеты и устремится по ее орбите в точку встречи – точку Лагранжа L5. Его цель – станция-хаб, космический заправщик супертанкеров жидкого газа, идущих с Земли.

Снова перегрузка, снова тяжесть – в права вступает уже притяжение Батюшки Сатурна, и нет сил любоваться воплощенной мечтой. Слишком многое поставлено на кон, и совсем ничего не зависит от пилота, способного сейчас только читать сообщения программы. Тяжесть нарастает, делается нестерпимой, – корабль чертит пологую дугу, потому что два километра в секунду – это медленно, это очень медленно, на такой скорости полет продлится не одни сутки, а этих суток у оставшихся там, под покровом атмосферы нет. Поэтому – разгон под углом сорок пять градусов к орбите, долгий многчасовой разгон, а затем такое же долгое торможение, тот же разгон, но со знаком минус, и Егор весит уже свои земные девяносто килограммов, и в голове крутится одна и та же мысль: понятно, отчего старшие с детских лет гоняют младших на тренажерах и центрифугах, заставляют приседать с жуткого вида штангами и отжимать их же лежа…

Хронометр бесстрастно отсчитывает время, бортовые системы ведут себя штатно, и на девятом часу полета компьютер оживает: механическим голосом сообщает о входе в зону L5. Снова невесомость инерционного движения, лишь изредка просверкивает пламя боковых маневровых сопел, а звездное небо с хорошо различимым серпом Гипериона вздрагивает. Корабль делает коррекции, пытаясь обнаружить в тысячах и тысячах кубических километрах пустоты цель. На экране радара множество точек, но что из них хаб, а что – астероиды, пойманные в ловушку частного решения задачи трех тел? Программа имеет на этот случай ход конем: в пространство устремляется «мэйдэй», сигнал бедствия.

Текут минуты, тягучие медленные минуты, и в тесноте кабины возникает новый голос – на сей раз совершенно человеческий:

– Внимание. Говорит станция «Титан-Главная». Принимаю управление на себя. Не отключайте пеленг. Как поняли, прием.

– Понял, спасибо. – Егор не узнает своего голоса.

Зато узнает голос «Главного». Вахта на станции длится пять лет, и за эти пять лет можно наизусть выучить и изображения экипажа, и имена. Голос командира станции.

Боковой двигатель отрабатывает коротким импульсом, и одна искра света из всего вороха занимает место посреди экрана и начинает увеличиваться в размерах.

Хаб оказывается огромной сферой, из которой длинным языком высовывается платформа, по торцам которой в магнитных барабанах-захватах внушительно торчат танкеры. Обе поверхности платформы усеяны какими-то сооружениями – то ли ангарами, то ли оранжереями. Стыковочного узла на челноке не предусмотрено, но он и не нужен: ведомый чужой волей, корабль приближается к сфере, та на миг превращается в отвесную стену, и в этой стене раздвигаются лепестки диафрагмы. Челнок медленно – сантиметры в секунды – заплывает внутрь, срабатывает магнитный захват, диафрагма так же бесшумно смыкается, и в шлюзе начинает клубиться туман – подача воздуха.

Хронометр отсчитывает еще двадцать минут, шлюзование окончено, и уже другой голос, женский, кажется, это бортинженер первой категории, разрешает разгерметизацию кабины и выход.

– Следуйте по зеленому светящемуся пунктиру, – говорит голос.

Похоже, здесь есть тяжесть, соображает Егор. Запоздало доходит – станция вращается вокруг своей оси, центробежная сила есть. К счастью, тяжесть невелика – совсем как дома. Земной свой вес он вряд ли смог бы тащить.

Светляки указателей вспыхивают при его приближении и гаснут за спиной. Коридор приводит к лифтовой, в кабинке лифта под ногами загорается надпись «низ», наверху – «верх». А может быть, наоборот? Конечно, лифт идет или от центра сферы, или к центру. В центре, по идее, снова невесомость…

И не по идее, а да, невесомость. Он выплывает из кабины и получает указание закрепиться за трос. Трос сам приходит в движение, тянет к середине занимающего внушительный зал сфероида. Рубка управления.

И она пуста. Вокруг подковообразного пульта, усеянного незнакомыми приборами, кнопками, мониторами, установлено несколько кресел, одно – внутри самой «подковы». И никого.

– Присаживайтесь, Егор! – Голос заставляет вздрогнуть.

Вот только никого не было, а вот в кресле внутри «подковы» – человек. Да, это Петр Николаевич, вахтовый командир Базы. Егор понимает, что ни разу не слышал его фамилии, да и сам командир редко возникал в передачах со станции. И еще Егор понимает, что перед ним не человек.

Голограмма. Да, голограмма – невидимые глазу лазеры подсвечивают невидимую же в обычном свете аэрозоль, распыляемую, наверное, прямо из-под кресла. Егор совершает пируэт, устраивает тело в кресле и только после этого отпускает страховку, вцепляется обеими руками в подлокотники.

– А где… все? – Дурацкий вопрос, но ничего путного на ум не идет.

– На станции нет людей, – мягко произносит «Петр Николаевич». – И не было последние пятнадцать лет.

Егор переваривает сказанное, а «командир», предвещая вопрос, продолжает:

– С вами, Егор, говорит искусственный интеллект. Я и есть «Титан-Главная». Могу поменять визуальное представление, если вам более комфортно общаться, например, с лицом противоположного пола и сходного возраста.

Егор мотает головой – нет уж, хватит и одного виде́ния. Сейчас он прекрасно наблюдает легкую полупрозрачность «командира» – пульт просвечивает сквозь его спину вполне отчетливо.

– Насколько мне известно, у вас проблемы, – так же негромко продолжает призрак. – Прошу вставить кристалл в ридер. В поручне кресла, у вас под правой рукой.

Егор совершенно машинально достает коробку со злополучным подарком конкурентов, так же машинально обнаруживает под рукой слот, вставляет кристалл.

ИИ, вернее, его отображение, на мгновение прикрывает глаза.

– Остроумно, – выносит приговор он. – Но примитивно.

– А вам… – «Вам» дается несколько с трудом, общаться с разумной машиной Егор не приучен. – Вам не вредно?

Лицо «Петра Николаевича» озаряет скупая улыбка. Призрак качает головой.

– Я – суперпозиция электронных спинов. Квантовик. Столь примитивные поделки для меня всего лишь то же, что и для вас картинка на стене. На картине – ужасный монстр, но ведь он не опасен, не так ли? Кстати, я уже отправил к вам на Базу антивирус. Мощности вашей радиостанции в режиме приема хватит даже на резервном питании. Есть время поговорить. Люди ведь любят поговорить, не так ли?

– Ничего не понимаю, – бормочет под нос Егор скорее самому себе, но призрак прекрасно расслышал.

– О, не беспокойтесь, сейчас все станет ясно. – Он скрестил руки на груди, вытянул ноги, выпрямился.

Невесомость не страшна голографическим изображениям.

– Последняя человеческая вахта, Егор, покинула «Главную» три смены назад. То есть пятнадцать лет назад. Новая не прилетела. Тогда же была утрачена связь с Землей. Буду точен – не с Землей, а с людьми. Околоземные геостационары живы. Смотрите.

Часть вогнутой стены за его спиной превратилась в объемное изображение. Возник космос, в нем – огромный шар, в котором Егор узнал Землю не сразу. Шар не с голубой дымкой атмосферы, а пепельно-серой. Только очертания материков выдавали в нем родину человечества.

– Вы, конечно, хотите получить информацию о том, что произошло на планете. Увы, не знаю. Я показываю вам в режиме реального времени то, что есть.

– В реальном времени?

Он обругал себя за тупость – что́ всю дорогу переспрашивать уже сказанное, но, опять же, ничего умного в башку не лезло.

В башке вообще установилась девственно-чистая, кристально прозрачная звенящая пустота.

– Вы должны быть знакомы с физикой квантовых состояний. Меня создавали в состоянии квантовой запутанности с другими квантовиками. Естественно, у меня мгновенная связь. Но послушайте. В меня заложена программа самосовершенствования. Я могу самостоятельно расширять рамки задач. Особенно интересно имитировать работу человеческого сознания. Я научился этому виртуозно, несмотря на некоторые трудности с высшими эмоциями и чувством юмора. Для них я придумал специальные программы-эмодрайверы. Если я захочу, то могу разозлиться, или взгрустнуть, или…

– Послушайте, как вас, – перебил Егор. – Что вы врете? А передачи с Земли, покорение космоса, построение социализма? А газ, а кисель, мы же все это отгружаем…

Егор осекся. Догадка, очень уж паскудная догадка, первая умная мысль за последнее время, посетила его, и, невзирая на слои термокостюма, прокатилась по спине волна озноба.

– Поймите меня правильно. Люди Земли перестали отвечать, перестали прилетать. Но ИИ остались. Супертанкер по-прежнему приходит за газом и забирает его на Землю. Значит, Земле нужен газ? Поначалу, кстати, он доставлял материалы и оборудование для ваших Баз. Теперь не доставляет. Я должен был решить задачу оптимального функционирования колоний. Сравнительный анализ групповых социальных спектров обоих поселений привел к модели, которая хорошо проявила себя в земном социуме прошлого столетия. Это модель соревнования двух различных общественных систем. Очень сожалею, но модель дала сбой, чем себя исчерпала. Именно поэтому мы и разговариваем здесь об этом.

– Социализм и капитализм?

– Именно так. Хаб же изначально проектировался как международный… я внушал вам соответствующие симулякры, иные – вашим конкурентам. Русские склонны в своем сверх-Я к коллективизму и взаимовыручке, англосаксы – к…

– Так! – Звенящая пустота, похоже, сейчас сменится клокочущей яростью. – Симулякры, говоришь? Значит, квантовик способен лгать?

Призрак оставался невозмутим.

– Ложная информация – термин, не имеющий физического смысла. Информация всегда абсолютна.

– Так почему я должен верить в эти картинки? – Егор ткнул пальцем в истаявшее изображение мертвой Земли.

– Вера – понятие не алгоритмизируемое, – столь же невозмутимо заметил ИИ. – И даже не вероятностное. Вы можете верить или не верить, но запасы расщепляющегося материала для ваших энергостанций закончились. Вам необходимо полагаться на себя. Для этого у вас есть все возможности.

«Эксперимент есть эксперимент», – вспомнилась странная фраза отца.

Что он этим хотел сказать? Какой эксперимент? Над кем?

– Вижу, что вы понимаете правильно, Егор. Неважно, достоверна моя информация или является виртуальностью. Неважно, живы земляне или погибли. Неважно, летают они в космос или не летают. И то, и другое равновероятно, и то, и другое может происходить-непроисходить одновременно-равновероятно. И равновероятно – неважно. Важно другое.

– Что же?

– Вы знаете. Еще не осознали этого понимания в себе, но непременно осознаете. Давайте послушаем песню.

– Песню? Сейчас?

– Песню. Сейчас.

Ответить Егор не успел. Рубку заполнила мелодия – простая, незатейливая мелодия, – и детские голоса:

 
Вот уже два дня подряд
Я сижу рисую.
Красок много у меня,
Выбирай любую.
Я раскрашу целый свет
В самый свой любимый цвет!
Оранжевое небо,
Оранжевое море,
Оранжевая зелень,
Оранжевый верблюд.
Оранжевые мамы
Оранжевым ребятам
Оранжевые песни
Оранжево поют…
 

Максим Хорсун
Terra innocentiae

Будь благословенна, Земля Невинности! Страна рыжих песков, каменистых дюн, суровых скал и пыльных небес. Край, где по воле Божьей и по благословению святейшего Папы девять монахов-иезуитов строят храм, достойный величия Его.

Начало любой истории – это Святое Писание. Однако мой рассказ начнется с событий не столь давних, и зачином им стало явление, возможно, неочевидное глазу, но грандиозное и удивительное по своей сути. В пасхальную неделю года 2050 от Рождества Христова монах-августинец аббат Густав Иоганн заметил, что одна из самых ярких звезд небосвода изменила цвет. Предвестник войн и несчастий кровавый Марс внезапно переродился, лишившись пугающей красноты, и воссиял синим сапфиром, подобно звезде Вифлеема.

Путем дальнейших наблюдений было установлено, что отныне Марс – не мертв и не враждебен всему живому. Плотная оболочка из пригодного для дыхания газа укутала покрытые тысячелетними кратерами полушария. Иссушенная, словно мощи, кора исторгла из недр своих прозрачные воды, которые разлились по поверхности планеты морями и реками.

Святейший Папа Бенедикт XVII издал буллу, в которой объявил произошедшее чудом.

Было решено, что первыми на Марс отправятся монахи из Общества Иисуса: ученые, путешественники и миссионеры. Несмотря на юность и горб за плечами, я удостоился великой чести присоединиться к экспедиции.

Ватикан поставил задачу удостовериться, что перерождение Марса – есть результат Божьего Промысла, а не проявление прочих сил – дьявольских козней, колдовства или вмешательства гипотетических пришельцев из других Солнечных систем. Нам было поручено воздвигнуть первый на планете храм, дабы звучало под его сводами Слово Божие и совершалось таинство Евхаристии, даря новому миру благую весть и надежду на спасение.

Для нас же девятерых это был путь в один конец.

Без сомнения, пройдет не так много времени, и тысячи переселенцев пересекут бездну безвоздушного пространства. На Марс прибудут атеисты и безбожники, прибудут добрые христиане и праведники. Я и мои братья будем смиренно ждать этого часа. Наш храм, словно Ковчег Спасения, примет каждого нуждающегося в помощи, утешении или надежде.

Таков был замысел, и мы самозабвенно следовали ему, однако Всевышний, как оказалось, вознамерился иначе распорядиться своими верными слугами.

Полет с Земли на Марс длился без малого два года. Все это время я и мои братья провели в молитве и усмирении плоти. Это была пора непрерывных мук и жесточайшей аскезы. Это было суровое испытание для нас и для нашей веры. Оказавшись взаперти наедине со звездами, мы постигли новые аспекты учения Христа и углубились на пути служения Ему. Нас посещали видения, мы слышали голоса ангелов. Наши надрывные литания разнеслись бы по Вселенной, если бы звук был способен распространяться в безвоздушной среде…

Когда настала пора покинуть «Святой Тибальд», мы уже не были теми людьми, которые некогда поднялись на его борт.

Я спустился по трапу нашего космического скитальца первым и тут же рухнул на колени, чтобы возблагодарить Творца за этот день, за благополучное завершение путешествия и за чистый воздух, которым я снова дышу. Рядом со мной на колени пал брат Яков, но вместо молитвы с его уст сорвалось лишь одно слово: «Гравитация!» – а после он поцеловал камни и пыль.

Брат Михаил приземлил «Святого Тибальда» в защищенную от ветров межгорную долину. Три вершины образовывали гребень вулканического хребта, и руководитель экспедиции професс Габриель Савойский нарек их слева направо – Отцом, Сыном и Святым Духом.

Мы сняли с корабля, которому больше не суждено было взлететь, две фермы крепления сбрасываемых топливных баков и сварили их перпендикулярно друг другу. Это было первое дело, совершенное нами под новым небом нового дома. Взвалив на плечи получившийся крест, мы двинулись к вершине Отца сначала по рассыпчатому щебенистому склону, а потом – по вырезанным ветрами ступенчатым уступам на самый верх. И там, на продуваемой со всех сторон площадке, мы установили символ нашей веры, заглубив его нижнюю часть в черную породу, и там же отслужили первую литургию. Вокруг простиралась пустошь, но наши души были переполнены благодатью, и когда схоласт Станислав вдруг указал на облака, серебрящиеся над Сыном, и произнес громким голосом: «Крылья! Смотрите, там крылья!» – мы все сочли это благим знамением и отозвались в один голос: «Аллилуйя!»

Я могу долго рассказывать о нашем новом доме. Если бы я не возлюбил его всем сердцем, то этот мир превратился бы в изощренную тюрьму без стен и надзирателей.

Ранним утром воздух здесь пахнет снегом и студеной речной водой. После полудня добавляются отчетливые медвяные нотки нагретого солнцем глинозема. Вечером же в дыхании небес ощущается соль молодого моря.

Я помню сделанные аппаратами НАСА фотографии марсианских рассветов и закатов. Теперь тут все изменилось – утренние и вечерние цвета стали такими же, как на Земле, но из-за запыленности атмосферы сумерки тянутся нескончаемо долго, а запад осиян умопомрачительным слоистым заревом, в котором смешаны все оттенки красного.

Подобно земной пустыне, которая преображается после каждого дождя, внезапно разгораясь яркими красками, так оживали и пустоши вокруг хребта Святой Троицы. На гребнях дюн распускались цветы – желтые, бледно-розовые, серо-голубые, тончайшие нити их корней крепились прямо к камням. Тучи песчаной мошки – мельчайших насекомых-однодневок – кружат над пустошью, словно призраки. Наполненные влагой чаши кратеров обжиты коричневыми мхами и трубчатыми серыми лишайниками. В водоемах обитают бесчисленные виды водорослей, мелких моллюсков и проворных существ, похожих на рыб.

Мы установили, что в основе здешней биологии – те же самые белки, благодаря которым существует жизнь на Земле. Несомненно, это был «подчерк» Творца!

Такая близкая родственность внушала оптимизм, поскольку запасы провизии на «Святом Тибальде» таяли, а оранжерея, которая находилась в зоне моей ответственности, девятерых пока прокормить не могла.

Я первый попробовал похлебку из рыбы, выловленной в речушке, чей исток находился на противоположном склоне Сына. Ничего вкуснее я не ел, наверное, всю свою жизнь. Мои братья глядели, как я уплетаю сваренную на костре уху прямо из котелка, и в глазах их читался вопрос, а еще – желание поскорее присоединиться к трапезе. Но они были вынуждены ждать, чтобы удостовериться, что со мной ничего не случится.

Такими были наши первые дни на Марсе. Помимо молитвы и богослужений, мы работали в поте лица. Как только был разбит лагерь, професс определил место под строительство базилики, и мы принялись копать в неподатливом грунте траншею под фундамент. Одновременно мы закладывали объекты нашей будущей инфраструктуры. На вершине Сына мы разместили узконаправленную антенну для связи с Ватиканом, на западном склоне Отца и на восточном Святого Духа каскадами выстроились панели солнечных батарей. Почти сразу начали сборку оранжереи, работа в которой для меня впоследствии стала и ремеслом, и искусством, и призванием.

Так получилось, что мы использовали и простейшие инструменты, вроде молотков и зубил, и самое передовое оборудование, которое когда-либо создавалось по заказу Церкви. Вместе с нами трудились два промышленных 3-D принтера: «Давид» синтезировал лекарства, биодобавки, сложную органику – глюкозу и жиры, которые мы могли употреблять в пищу, а «Голиаф» – строительные смеси, детали и инструменты из различных типов полимеров, пластиковые трубы, элементы строений. В качестве сырья оба принтера могли использовать все, что было под рукой: почву, пыль, грязную воду и все типы органических отходов. Это было очень удобно и даже – богоугодно, поскольку никто не хотел, чтобы прибытие человека на Марс ознаменовалось появлением возле лагеря вонючей помойки.

Здесь мы были сильнее, чем на Земле: каждый мог поднять значительный вес, не прибегая к помощи механизмов. Мой горб больше меня не тяготил, я наконец мог держать голову ровно и даже стал немного выше ростом.

Рук, само собой, не хватало, но никто не сомневался, что с Божьей помощью мы справимся со стоящим перед нами кругом задач. Каждый марсианский сол мы занимались полевыми исследованиями: наблюдением, снятием показаний с различных приборов, сбором биологических образцов, проб воды и почв. Мы работали в лабораториях и мастерских лагеря. Мы занимались заготовкой глины, которой было вдоволь в предгорьях, или камня: как мягкого, вроде туфа или пемзы, так и твердых гранитов и порфиров. Мы трудились над закладкой фундамента храма. Впрочем, оранжерея на постоянной основе была закреплена за мной, как «Святой Тибальд» – за братом Михаилом, а биолаборатория и лазарет – за братом Яковом.

Мы изготавливали кирпичи для храма по примитивной технологии, известной еще в Древнем Риме, одновременно, для заготовки блоков из гранита, мы использовали электропилы с алмазными дисками, о которых строители прошлого не могли даже мечтать.

Чего нам действительно недоставало, так это вдоволь электрического кабеля и изделий из металлов. Мы мечтали о литейном цехе или хотя бы о самой простой кузнице, но пока мы не могли самостоятельно добывать руду и заниматься ее переработкой. Единственным источником металла был «Святой Тибальд», но в его конструкции в основном использовались сплавы, не поддающиеся обработке на доступном нам уровне. Словно опарыши, выедающие внутренности мертвой черепахе, мы потихоньку разбирали корабль изнутри, оставляя нетронутым лишь корпус и двигатели. И я не раз видел на лице брата Михаила грусть, ведь для него то, что нам приходилось делать с космическим скитальцем, было сродни каннибализму.

Професс Габриель вышел на связь с главной курией Общества Иисуса и доложил генералу Джованни Пикколомини об успехах экспедиции. Генерал передал, что Верховный понтифик требует отчет с подтверждением или опровержением сверхъестественной сути преображения Марса. «Нам предстоит еще очень много работы, – ответил професс. – Даже находясь на месте события, мы и на одну миллионную не приблизились к пониманию происходящих здесь процессов. Но одно не подлежит сомнению: Марс сегодня наполнен светом созидания, и мы с братьями как никогда сильно ощущаем близость Всевышнего». Чуть позднее нам были переданы слова Папы. «Sic auxilium vobis Deus!» – лаконично сказал Святейший.

Я находил истинную отраду в работе с растениями. Моими подопечными были шпинат, соя, лук-порей, вьющаяся клубника, немного болгарского перца. Но настоящими любимцами почему-то стали помидоры, хотя на Земле я не замечал к ним особой привязанности – ни гастрономической, ни душевной. Я дал имя каждому кусту, и всякий раз, находясь в оранжерее, я разговаривал с ними, словно с верными друзьями. Господь свидетель, как я радовался, когда пересаженная в подготовленный грунт рассада прижилась и когда на кустах появились первые цветочные кисти. Как подрастающие дети, помидоры поглощали все больше и больше моего внимания: Франческе требовалось удалить лишние побеги-пасынки, Анджею – лишние завязи, Луи нужно было переформировать стебель, а толстуху Эстер подвязать к каркасу оранжереи, поскольку ни один «напечатанный» «Голиафом» пластиковый кол не выдерживал ее веса… Я называл помидорушек по именам, я нежно пожимал им руки-ветви, я с наслаждением вдыхал терпкий томатный запах. Однажды за этим занятием меня застал брат Томаш: он заглянул в оранжерею, чтобы согласовать мой запрос на использование «Голиафа» для синтеза очередной партии химических удобрений. С тех пор меня стали величать «брат Овощ». Даже сам професс время от времени обращался ко мне «Франциск Помидорушек». Я принимал эти колкости со смирением и полуулыбкой на устах, мне грешно было жаловаться на судьбу, ведь Господь наш Иисус Христос и его ученики в свое время подвергались гораздо большим гонениям и насмешкам.

Время от времени кто-нибудь из братьев заходил в оранжерею, чтобы просто посидеть на пластиковом табурете в окружении зелени и подышать запахом удобренной почвы и листвы, навевающим воспоминания о Земле. Чаще всего гости появлялись в вечерний час, когда густой, словно янтарная смола, закатный свет до краев наполнял прозрачную полусферу оранжереи. Я не удивлялся, если братья вдруг начинали откровенный монолог, обращенный равно как ко мне, так и к моим зеленым друзьям.

Брат Аллоизий был старше любого из нас, кроме того, он являлся самым опытным действующим экзорцистом ордена. Специализация Аллоизия наложила печать на его облик. Этот монах обладал не самой приятной привычкой глядеть долгим немигающим взглядом в одну точку, и очень часто эта точка располагалась между глаз у кого-нибудь из нас. Серая борода Аллоизия достигала середины груди, и, наверное, из-за ее тяжести нижняя губа экзорциста всегда была оттопыренной, приоткрывая тем самым неровные коричневые зубы.