Текст книги "Земля 2.0 (сборник)"

Обычное трехсуточное дежурство пришлось на тот самый инцидент в кратере Браге. Приказ: перехватить десантный транспорт противника и уничтожить. Меня тогда удивила его траектория – со стороны городка шахтеров южных, добывающих «гелий-три» и не воевавших. Но рассуждать было некогда, адреналин захлестывал мозг: бот сопровождали два истребителя, и пришлось попотеть.

Первого я подловил на взлете, легко, а вот со вторым повозился. Пилот там был классный: ушел на снижении и швырнул в меня торпеду из положения, никак не допускающего залп. Я работал на рефлексах: очнулся от перегрузки, когда катер уже вышел из виража, а одураченная торпеда выработала топливо, и у нее сработал самоподрыв. Южанин несколько раз хлестнул лазером, но броня выдержала, и тут я поймал его. Старая добрая пушка не подвела: килограммовый кусок металла, разогнанный до десяти Махов, хорош тем, что не имеет мозгов и не реагирует на радиолокационные обманки.

Десантный бот огрызнулся огнем и попал: штурман заорал про разгерметизацию; я и сам почувствовал, как катер потянуло в сторону, но успел дать очередь.

Падали мы рядом. Мне было не отвернуть – катер не реагировал на команды. Я едва успел захлопнуть шлем и натянуть аварийный ранец.

Грохнулись так, что потерял сознание. Наверное, на несколько секунд, но этого хватило на видение: оранжевое солнце на стене рекреации вдруг почернело, съежилось до размера пушечного дула и начало стрелять в зайцев, игравших на поляне; снаряды рвали пушистые тела в клочки, а за моей спиной плакала Ася – тихо и горько.

Эта чертова галлюцинация испортила все настроение. Почему-то казалось, что я не победил. А, наоборот, проиграл и погиб в этом бою.

Я не знаю, зачем пошел к рухнувшему «десантнику». Что я хотел там увидеть? Разорванный блистер кабины? Ошметки корпуса?

Я привычно перешел на лунные прыжки. Скакал, как те зайцы из видения, – ломаным зигзагом, будто уклоняясь от выстрелов.

Но стрелять было некому. Погибли все. Вокруг разбитого корабля валялись разорванные тела, казавшиеся маленькими из-за расстояния.

Когда я добрался, тела не стали больше.

Бот южных эвакуировал из поселка самое ценное – детский сад.

* * *

Спасательный баркас прибыл через полчаса. Они уложили в реанимационный пенал штурмана и собрали в мешок то, что осталось от моего бортинженера. Потом по радиомаяку нашли меня.

Этого всего я не помню, читал в материалах следствия. Как я сидел над маленькими телами без скафандров и пел им какую-то детскую песенку. Как отбивался от ребят, требуя немедленно приступить к спасению пассажиров бота. Как они меня все-таки затащили в баркас и вкатили тройную дозу успокоительного.

Я поднялся, когда уже подходили к приемному шлюзу. Раскидал спасателей и сел за штурвал. Развернул баркас, чтобы разогнаться и врезаться в рубку крейсера. Чтобы остановить залп, предназначенный уничтожить шахтерский поселок с тремя тысячами южан.

Вот это я помню. Как увидел, ощутил панику на мостике, услышал ревун тревоги и скрип разворачивающихся в мою сторону лазерных турелей. И почувствовал ужас ожидания смерти сотни парней – моих товарищей, тех, с кем я полгода делил «железо». Которых я выдрал из меркурианского ада.

Я не мог больше убивать.

Я нащупал пылающее сердце реактора и заставил его перестать биться.

Лишенный энергии крейсер уползал за горизонт. Его торпеды уснули и остались в своих уютных гнездах. А я, обессиленный, упал на штурвал и заплакал.

* * *

Бесконечные осторожные допросы. Следователи боялись меня, их страх плавал по камере серыми обрывками. Но я и вправду не мог объяснить, как мне удалось вывести из строя крейсер: я просто не знал этого.

Меня держали в корабельном карцере. Уже потом я услышал: всех, кто остался от разгромленного Поиска, вывезли за орбиту Марса, подальше от Земли и флотских баз. Следователи проговорились: на следующий день после инцидента в кратере Браге мой майор что-то сделал с линкором «Святогор» – тем самым, который был призван разобраться с южанами раз и навсегда. А из наших разведсводок исчезла вторая флотилия южан – самая сильная. У них был свой «Поиск». Война заглохла сама собой.

Куда делся майор, я не знаю. Но иногда мне кажется, что он не погиб. Я ищу его до сих пор – там, где звезды разговаривают со мной и где нащупывают попутные космические течения золотокрылые Лебеди.

Приговор трибунала мне принесли в камеру: двадцать лет каторги на Ганимеде за государственную измену и уничтожение казенного имущества. Какая разница? Все мои сны были об одном: как зайцы в ужасе разбегаются по солнечной поляне, как взрывы швыряют их, рвут на части. Как я держу на коленях крохотное тельце и глажу ладонью в толстой перчатке покрытое инеем лицо девочки лет трех.

Это было страшнее самой жуткой каторги в истории человечества. Страшнее самой смерти.

* * *

Конвоир бросил мне пару магнитных ботинок. На Ганимеде сила тяжести всемеро меньше земной, и без магниток ходить трудно.

Нас собрали в шлюзе: там я впервые увидел тех, кто был в соседних камерах. Несколько вояк, тощий очкарик с внешностью ученого, подростки-бунтари. Государственные изменники. И все – без модемов.

Потом мы шагали по коридорам перехода. Грохотало железо под ногами. Мутно светилось железо над головой. По железным стенкам сползали капли влаги. Смердело ржавчиной и плесенью.

Мне предстояло закончить свою жизнь в ржавой бочке, из которой не видно звезд. Тогда я решил: брошусь на конвоира, пусть стреляет. Лишь бы наверняка – никаких парализаторов, которыми вооружены тюремщики. А у этого мрачного пехотинца был добрый армейский игломет с гарантированным результатом.

Я не успел. Как хорошо, что я не успел.

Мы вдруг остановились, натыкаясь друг на друга. Впереди, на освещенной площадке, стоял Док, неуловимо похожий на моего майора. Он улыбнулся всем вместе и каждому по отдельности. И сказал:

– Вот вы и дома, ребятки. Конвой свободен, спасибо за помощь.

За его спиной на всю стену была нарисована черная окружность с точкой посередине.

* * *

Когда проект «Поиск» набрал силу, правители Земли завибрировали. Испугались огласки, волнений населения. Странно: какие волнения могут быть у «экспертов по потреблению» различных категорий? Что пиццу с опозданием доставили? Или что на туалетной бумаге недостаточно пупырышков?

Тогда договорились: Поиск перебирается на спутник Юпитера, а Ганимед везде называют каторгой. Это позволяло исключить любопытство непосвященных. Наших такое более чем устраивало: чем дальше от Земли, тем меньше помех.

– Ты умеешь видеть, – говорил мне Док, – но этой силой надо научиться управлять. Нетрудно заглушить атомный реактор. Ты попробуй, наоборот, разжечь огонь ядерного синтеза внутри никчемного комка космической пыли, превратить его в светило.

Док долго возился со мной. Выводил наверх и оставлял наедине с космосом.

Звезды – лучшие товарищи и врачи. Они подмигивали мне и рассказывали о том, что все проходит. И что все можно исправить.

Я был настолько плох, что не обращал внимания на удивительное: Док выходил на поверхность Ганимеда в стареньком, аккуратно заштопанном лабораторном халате. В разреженную атмосферу, почти вакуум. В космический холод около нуля по Кельвину он выходил без скафандра.

Когда-нибудь я тоже так смогу.

* * *

Материя не мертва. Материя хочет осознать: что же она такое? Зачем пришла в этот мир? Мир, который и есть материя.

Это долгий процесс, но Вселенная не торопится: у нее в запасе миллиарды лет. Сначала мизерная ее часть становится живой, потом один из миллионов видов существ становится разумным. Потом один из миллиона разумных становится таким, как я. Мы называем себя Зрячими, на Земле нас называют психами. Это нормально: камни на первобытном океанском дне тоже с брезгливым удивлением смотрели на первых одноклеточных. Непрочных, смешных, суетящихся.

Потом одноклеточные развились, надели штаны и сложили из этих камней дома и плотины.

В то дежурство я заснул на склоне ледяной гребенки, которыми покрыта поверхность Ганимеда. И увидел это: как я иду по солнечной поляне, касаюсь застывших, скрученных страданием тел, – и они открывают глаза. Подмигивают мне и скачут за морковкой.

– Они не умерли. Просто притворились спящими, – сказала Ася, – потому что испугались тебя. Больше так не делай, хорошо?

Мое дело – космос. Я не занимаюсь Землей. Док говорит, что еще рано, слишком свежа болячка. Но меня все устраивает. Я сажусь под звездами, закрываю глаза и вижу, как выгорает водород в сердце голубого гиганта. Слышу, как одинокий квазар бросает в пустоту крик, полный тоски.

Вижу, как загадочные Лебеди, волновая форма разумной жизни, распластывают золотистые крылья, ища попутные течения между галактиками. Лебеди не любят гравитацию – она душит их, связывает полет; поэтому избегают приближаться к звездам. Но когда-нибудь я уговорю их встретиться на нейтральной территории, за поясом Койпера.

Я не все могу объяснить словами. Но когда-нибудь научусь.

Адам давал животным имена. Чтобы дать истинное имя, надо проникнуть в суть, понять, помочь осознанию. Они ждут своих настоящих имен: шаровые скопления и черные дыры, суетливые бозоны и интроверты-нейтрино.

Струны, пронизывающие континуум, ждут своего настройщика.

Мы идем к тебе, Вселенная. Нас больше с каждым оборотом планеты вокруг своей звезды.

* * *

Придется прекратить записи: у нас аврал, Док срочно набирает команду на Землю, берет и меня. Тьфу три раза, чтобы не сглазить: появилась возможность уничтожить войны навсегда, земляне наконец-то идут на переговоры. Заодно Док хочет систематизировать работу по отбору Зрячих. Нам жутко не хватает рук. Вернее, глаз.

Наверное, мне придется возглавить одно из представительств Поиска на Земле. Надеюсь, ненадолго: я буду тосковать по звездам, которые плохо видно сквозь атмосферу. Постараюсь быстро все наладить, чтобы вернуться на Ганимед.

Но первым делом я отыщу Асю.

Людмила и Александр Белаш
Говорящая пыль

Когда вахтовики Марса – не путать с колонистами! – покидают красную планету, они пишут что-нибудь на память. Маркером по обшивке шлюзового коридора. Тут некому стирать граффити, а глаз-камера просматривает коридор только вдоль.

Надпись, подпись, иногда телефон или адрес. Вдруг захочешь пообщаться с тем, кто был здесь раньше. Все марсианские вахтеры, кто вернулся – вроде родни или однополчан.

Занимающие треть стены жирные строки сразу привлекли Руди, он остановился.

«Все проходит, пройдет и это».

«Мы умны, мы сильны, мы смогли! Мы – первая женская вахта» – и сжатый кулак в зеркале Венеры.

«Поздравляю с началом службы. Занимай правую комнату, она теплее. Капуста колонистов – дрянь, фасоль гораздо лучше. На поверхности используй самокат; в ногах правды нет. Помни: лишняя минута наверху – это поглощенная доза. Будь постоянно на связи с напарником, он тебе ближе брата. Коло на помощь не успеют».

«Самое лучшее на Марсе – это сны. Строго храни их в себе и не бойся. Ты не одинок».

«Отпахал от парома до парома, чего и вам желаю!»

– Много полезных советов, – заметил Вит, изучавший стену напротив. – Их бы в регламент работ.

– Я займу комнату справа.

– Там теплее, да?..

Чтобы быстро повернуться, надо соизмерять движение с местными 0,38 g. Вообще каждое движение. Не так тщательно, как на Луне, но все-таки. Недаром при инструктаже твердили: «Ваша походка изменится». А вот щуплый блондинистый Вит здесь шагал легче и красивее. У него даже осанка выправилась. В полете он вслух мечтал: «На Марсе я преображусь. Буду здоровый, словно рожденный заново».

Сам как марсианин или эльф – головастый, сухонький, глаза большие. Вдруг и колонистку очарует, себе под стать.

– Вот, – любезно указал Вит тонким перстом. – Только здесь сказано «левую». Он избавил нас от жеребьевки по комнатам.

– Ишь, психолог доморощенный… Значит, селимся, как сказано – ты слева, я справа.

В углу листа обшивки Руди с трудом прочел мелко оттиснутое кириллицей – «Сделано в колонии Рассвет-Россия. 3D-принт. Для жилых помещений Марса».

Бодрой рекламы на комплексе хватало – колониальная администрация на пару с компанией постарались. «Новая надежда, новый мир и сознание», «Человечество будет вечно!» и прочее. Воодушевление должно примирить с тем, что ты обречен два земных года жить в норе, питаясь с кухни коло, – мясом из пробирки, вкусными лишайниками и прочей ботвой. И это после перелета в спячке, где ты усох на семь кило и после которого первое время промахивался пальцем в кончик носа.

За тяготы и вредные условия компания платила щедро. Домой вернешься пусть не богачом, но человеком при деньгах.

* * *

Должно быть, Виту комнатенка оказалась в самый раз, а рослому, широкоплечему Руди показалось тесной и низкой, вроде купе в поезде. Правда, была еще кухня, она же столовая и кают-компания, но регламент быта запрещал там спать. С потолка следила камера. «Спальные места только в аварийной обстановке!»

Зато можно украшать комнату на свой вкус. Руди прилепил к стене фотки – я с семьей, я с друзьями, я улетаю на Луну готовиться.

Кто-то из прошлой смены оставил здесь рисунок – портрет девушки. Предельно короткая стрижка, крупные тревожные глаза, миниатюрный носик, по-детски маленький рот, узкий подбородок, длинная шея. Подпись по-немецки: «Она». Должно быть, коло из Рассвет-России. Урожденная марсианка!

«Они в подземелье не отсиживались, в гости ездили, любовь крутили. Ладно, освоимся – и мы съездим. Поглядим, какие тут девчонки уродились, не хрупкие ли».

О внешности марсианок он мог судить лишь по фоткам и передачам коло-ТВ. Но сейчас видеоника так наловчилась – что угодно в 3D слепят, вплоть до пор на коже. Личные впечатления куда надежней. Вот парня-коло Руди уже видел – тот привез его и Вита на рудничный комплекс. Колесный танк, крыша-броня, а водитель – хлипак вроде тушканчика.

Кальций, кальций! Всегда помни – жалкие 0,38 g каждый миг вымывают кальций из твоих костей. А тебе еще работать до следующего «стартового окна». При сближении планет придет паром, чтобы забрать домой вахтовиков и драгоценную добычу.

Разложить багаж в рундук и стенной шкаф – дело минутное. Далее регламент требует пометить свою дверь. Табличка готова заранее – «Рудигер ван Лиль. Техник-наладчик». Рядом наклеил плакатик с псалмом 23, отпечатанном в виде креста.

Напарник успел раньше, на его двери уже красовалось – «Вит Корсак. Химик-лаборант». И символ его веры – треугольная призма, разлагающая белый свет в спектр, а под ней знак бесконечности, горизонтальная восьмерка.

Ньюэйджер, надо же.

«Ничего, притремся».

Начиналась та самая новая жизнь, обещанная лозунгами. Над головой – прочный свод жилья-убежища, толстый слой грунта. Затем чахлая безжизненная атмосфера, а в небесах над красным миром – Фобос, Деймос и паром, постепенно сгружающий вниз технику, кислород и топливо. Он медленно плыл в вышине, как кит в светло-желтом море. На каменных равнинах порой вздувались облака рыжей пыли – к парому из колоний стартовали лифтовые корабли.

Одно хорошо – здесь нет начальства. Накладно содержать на Марсе живых менеджеров, которые дышат, пьют, едят, а взамен лишь руководят. Поэтому их держат на Земле – ораву бюрократов, впятеро превосходящую числом колонистов и вахтовиков. По расчетам, Вит и Руди должны были кормить десяток управленцев с семьями. Поневоле себя зауважаешь.

«Остаток вашего личного времени – 47 минут 20 секунд. Следите за указателем регламента. Первая задача – проверка жизнеобеспечения. Вторая задача – проверка энергоснабжения. Ваша жизнь напрямую зависит от исправности этих систем».

* * *

В основном Марс населен роботами. Аккумуляторные, реакторные, с генераторами Тесла или на изотопных элементах, автономные и дистанционные – они ползают повсюду, вяло и безостановочно. Им все равно – пыльная буря или солнечное протонное событие. Когда коло и вахтеры дружно прячутся вглубь под землю, чтобы пересидеть поток протонов, неживые существа продолжают свое дело. Разве что связь забарахлит, но они и без нее проживут.

Со времен первых марсоходов роботы стали прочнее и «умнее», однако обойтись без человека еще не могли. На долю Руди досталась команда этих композитных монстров, занятых добычей и первичной обработкой импонита. Время от времени приходилось выходить наружу, набирать поглощенную дозу.

Пневмокостюм с ранцем и шлемом здесь весил немного, но всякий раз – правда, раз от раза все слабее, – в шлюзе его давило ожидание встречи с Марсом.

В жилье была иллюзия Земли – интерьеры, одежда, разговоры с Витом, возня с готовкой, музыка и видео, занятия на тренажерах, – а за герметичной дверью наваждение мгновенно рушилось. Стоило замелькать цифрам на манометре, как нервы и мышцы поневоле напрягались. «Давление выровнено». Впереди ржавая пустыня, усеянная камнями.

Почти полная тишина, слышно лишь песочное шуршание в наушниках. Пепельно-желтое или черное в колючих звездах небо. Днем пейзаж походил на родной вельд без зелени, зато ночью – как долина смертной тени. Вдали дрожит пыльное облачко – робот вгрызается в грунт. В стороне – гряда хребтового отвала. Устроился в самокате, отжал рычаг – время пошло, включился счетчик дозы.

Впрочем, контракт учитывал риск облучения. Для Руди больший, чем для Вита – химик редко покидал подземное жилье. У него свои надбавки за вредность – он волей-неволей вдыхал испарения пульпы в камере, где обогащалась порода. Или они всасывались в кожу. Парень немного поблек, но выглядел воодушевленно. Похоже, работа его заводила.

А в комнате спорта он, покачавшись, как культурист, делал замеры бицепсов и мышц бедра! Будто поверил, что его болезнь осталась на Земле. На пятом месяце – по здешнему календарю – стал говорить, что руки-ноги утолщаются. Заметно было мало, однако про себя Руди признал – напарник изменялся к лучшему. Порой аж сиял.

– Хочешь увидеть, ради чего мы надрываемся? – предложил однажды Вит после ужина.

– Я смотрел фильм в учебке. Микрокристаллы.

– Это кино, иллюзион, а тут все по-настоящему. Живой материал. Выделено при тебе, можешь сам пошевелить кристалл манипулятором.

В его лабораторию Руди не хаживал. Каждый знает свою работу, зачем лезть в чужую? А вот предложение потрогать те песчинки, ради которых земные дельцы раскошелились на регулярные полеты к Марсу, звучало заманчиво.

– Идем.

Среди своих технопримочек Вит царил и порхал, словно нет у него никакой атрофии. В минуту изготовил препарат, подвел под объектив, настроил оптику и жестом пригласил Руди к экрану. Пришлось приспособиться к сенсорным перчаткам, чтобы щупики манипуляторов двигались точь-в-точь по твоему желанию.

Перед ним в вязком растворе лежали черные с металлическим блеском объемные фигуры, похожие на ограненные ювелиром камни.

– Это и есть импонит?

– Скорее то, что содержится в нем. – Вит рад был поделиться. – Включения в породе.

– И почем за штуку?

– До отсева их оценивают оптом, в долях карата. Сухим веществом, конечно. В производство берут треть процента кристаллов, но игра стоит свеч, даже если возить взвесь декалитрами. Скажем так, десять литров окупят все, что я тут съем и надышу за вахту. Еще один дал – страховки, а третий дал – зарплату. Так что от добычи твоих «грызунов» зависит, сколько мы получим. Ну, и от моих обогатителей тоже.

– Жаль, что их нет на Земле, – оторвался Руди от экрана, где переливались кристаллики. – Не пришлось бы летать в чертову даль, под лучи подставляться.

– Есть, но очень мало. Крохи. Слышал про «марсианские метеориты»?

– Где-то что-то. Я технарь, не астроном. Учился по лунной программе, пока не появилась вакансия. Метеориты с Марса? шутишь?

Вит присел на край лабораторного стола:

– Первая космическая скорость здесь заметно меньше. При косом ударе астероида взрывной материал может покинуть сферу притяжения планеты, уйти в пространство. Потом осколки попадают в область земной гравитации и – готово.

– Долго же они летали.

– Миллионы лет. А имп-частицы в них выявили недавно. Даже не выявили, а поняли, на что они годятся. Тут-то настоящий марсианский бум и начался.

– Вот слушаю тебя – и теряю веру в прогресс, – шутливо сказал Руди, вынув руки из перчаток. – Где наномонтаж, которым нам все уши прожужжали? Уже бацилл приручили – связи в процессорах прокладывать, и чуть не мозг человечий на 3D-принтере собрали, а такую мелочь сделать не можем. Гробим тут здоровье из-за черного песка…

– Мы и алмазы штамповать умеем, – парировал Вит, – только дрянные и мелкие, а большой и чистый – ну никак! Да что там алмазы!.. Попроси ученых сделать на принтере живую бактерию или плодовую мушку. Вот тебе наши возможности. Так что импы – прорывной шанс на выход силой, без раскачки и рывков. Откроются такие перспективы, что воображенья не хватает!.. Вплоть до единого сознания. Но без добытчиков, без нас с тобой – это мираж. Мы на переднем крае, понимаешь? Может, еще немного – и замкнем кольцо гармонии. Мир без насилия, без войн, где каждый чувствует каждого словно себя…

Красиво он мечтал!.. Руди же мыслил прозаичней:

– Надо спешить с добычей. Когда научатся штамповать импы, мы перестанем быть нужны, а рудники свернут. Еще, глядишь, предложат у коло остаться, чтобы не тратиться на перевозку.

Но Вита перспектива не пугала.

– Тоже вариант. Колонистов тысячи, теплицы расширяются, воздуха и воды хватает. Я бы мог заняться грунтом, это нужная профессия.

Что поделать – овладела белорусом тяга к звездам, и Земли ему не надо. У славян душа всегда ищет высшего, иного царства. Или сингулярности – пойми их.

– Завтра приедет Аэлита. – Руди дружески подмигнул ему. – На здешнем фоне она прямо крепышка, верно?

Тот улыбнулся так, словно сказал: «Отвяжись».

Вообще коло из сферы СССР – Священный Союз Славянских Республик, коалиция что надо, – всячески продвигали имя из старинной книжки. Фильм с тем же названием и его сиквелы многих смутили записаться на улет. Должно быть, предохранитель срывало само звучание, неприкрыто означавшее «элита». Вы там, на Земле, прозябаете, а мы строим новый мир, почти царство небесное – чтобы взглянуть на нас, надо задрать голову…

– Сегодня обработка от микробов, – напомнил Вит. Как химик, он ведал дезинфекцией и раз в неделю, надев респиратор, по очереди опрыскивал помещения смесью перекиси водорода и невидимых глазу абсорбирующих гранул. Потом он вентиляцией продувал комнаты, пока Руди прятался от его пульверизатора там, где уже очищено. И все равно после обработки нет-нет да нападал чих.

Сколько их тут множится в закрытом комплексе, всяких бактерий – кишечные палочки, дифтероиды, стафилококки, тьфу!..

А в уме Руди вертелось другое словечко – имп.

* * *

Когда Фолькштат отделился от чернокожей ЮАР, туда перебежали и все упертые проповедники с суровыми воззрениями. Правда, миновал тот век, когда они потрясали сердца африканеров, но свою лепту в сознание Рудигера ван Лиля все же внесли.

Среди инноваций, которые клеймили на воскресных проповедях, имп-технология числилась в первой десятке хит-парада.

Казалось, что такого – кристаллик, идеально годный на роль процессора, хоть для персональных устройств, хоть для микрочипов, хоть в навигационный комп парома. К тому же дорогой и редкий, не всем по карману.

Но толкователи смыслов враз нашли, к чему придраться, – imp, то есть бесенок! И никаким Interface Message Processor из истории сетей их не разубедишь. Отыскали массу соответствий – де, в латыни «импонит» значило «налагать», у французов – «навязывать»… Навязанное наложение – и как бы не клейма! Чьего? Ясно, чьего!

Стало быть, если тебе дорога душа, имп-устройства не для тебя.

Само собой, не для тебя, Руди. Самое скромное из них стоит как авто премиум-класса в заказном исполнении, а которые сложнее – до цены гиперзвукового стратоплана. Вывезти тайком щепотку импов ему даже в голову не приходило. У буров вор – отщепенец, изгой, которому на выбор предлагают – каторга или высылка в ЮАР.

Но хотя будущих вахтеров проверяют полиграфом и отсев велик, здесь Руди чувствовал плотную пошаговую слежку. Весь производственный цикл, начиная с обогащения пульпы, под визуальным контролем. Может, люди на Земле не отрываются от мониторов, смена за сменой глядят, как Вит и Руди ходят по жилым отсекам. Такое реалити-шоу – со скуки завоешь…

А так ли просто приезжают коло из Рассвет-России?.. Формально – да, привозят растворитель пульпы, прочие расходные. Что, если они заодно присматривают за рудничными, выясняют настроения и после пишут рапорты в компанию? Славянская душа – загадка: наполовину – звездная мечта, а другая половина – сумрак и спецслужбы…

На родине не так. В Европе и Америке – кругом надзор и все на подозрении. Дома Руди привык к доброму соседству и недолюбливал глядящие из углов глаз-камеры.

«Но с чего бы, – размышлял он перед сном, – коло стали на компанию работать?.. Деньгами их не купишь – у них коммунизм, все свое или привозное-дармовое. Их впрок содержат, для светлого будущего, чтобы было куда с Земли драпать. За принцип стараются?.. Э, нет, у коло принципы свои, и лучше мне разобраться в них до возвращения».

В ту ночь, когда он пытался понять, чего ради люди на Марс навсегда улетают, ему и приснился этот странный сон.

* * *

Даже не сон, а голос.

Была сплошная чернота, а в ней звучали слова.

– Если ты слышишь меня, я очень рада. Значит, не зря я сижу здесь и говорю в пустоту. Интересно, кто ты?.. Наверно, я схожу с ума. Вокруг так привычно, так обычно, словно ничего не происходит, но все уже будто покрыто тенью – люди, деревья, дома… Даже небо. Глупо делать вид, что наши дела в порядке. Хотя многие притворяются. Или верят утешениям властей. Но повсюду эти приметы… Надо плотно одеваться, защищать кожу. У самых нежных цветов сгорают листья. Сколько нам осталось жить? Говорят, лет сорок, пятьдесят, а потом станет трудно дышать. Это значит, до старости видеть, как гибнет мир. Если только обломки не упадут раньше… Как быть, не знаю. А вдруг тебя не будет и я общаюсь ни с кем?.. Пожалуйста, будь. Выслушай меня. Я так боюсь остаться одна…

Голос прервался, и в наступившей тишине до Руди донесся далекий, долгий свист, иногда звучавший прерывисто, как сигнал об опасности. Потом какой-то шум и неясные крики, словно за окном по улице в панике бегут люди. На этом звуки оборвались.

С пробуждением память о ночном голосе осталась – ясная, четкая, хотя обычно сны ему запоминались плохо. Заученно выполняя бытовой регламент – одевание, санузел, прием прогноза погоды и сводки о работах, – Руди хмурился, пытаясь вытеснить из мыслей горький осадок, оставленный тоскливым женским голосом.

«Откуда это?.. Излучение нам, что ли, потолки пробило?.. Вроде о корональных выбросах не сообщали – значит, не протонка. Что за чушь такая?»

В столовую спешить не стоило – по графику сегодня стряпал Вит. Оставалось время сесть на койку и помолиться, чтобы тягостное впечатление от сна ушло.

Напарник в таких случаях советовал проделать пару упражнений цигун или помедитировать, глядя на призму Пинк Флойд и мандалу Юнга. Но Руди предпочитал проверенный дедовский метод: «Если предкам помогало, то и мне поможет». А восьмерка с призмой куда еще заведут – охнуть не успеешь, как в астрал уйдешь.

– …Ибо все вы – сыны света и сыны дня: мы – ни сыны ночи, ни тьмы, – шептал он, переплетая пальцы и склоняя голову. – Итак, не будем спать, как и прочие, но будем бодрствовать и трезвиться…

В этот миг ему и явилось открытие:

«Да ведь она говорила на африкаанс! As jy my kan hoor, ek is baie gelukkig… Как там?..»

Сразу, словно в ответ, в голове его отчетливо раздалось:

– Если ты слышишь меня, я очень рада. Значит, не зря я сижу здесь и говорю в пустоту.

Внезапный ужас охватил Руди, и у него невольно вырвалось:

– Стоп, хватит!..

Голос умолк, но еще с минуту Руди сидел, боясь пошевелиться и едва дыша, чтобы слова вновь не зазвучали внутри черепа.

«Плохи дела. Только полгода продержался – и готов. Спишут с комплекса в больницу коло…»

Камера следит. Нельзя показывать, что ты охвачен паникой. Ни словом, ни жестом, ни мимикой.

Для пробы осторожно сделал вслепую пальценосовую пробу – нормально.

Казалось, организм в порядке. В глазах не двоится. Крыс, чертей и тараканов в комнате не видно. Новых голосов – ну, скажем, чтоб подстрекали выйти без скафандра или совершить какое-то безумство, – не отмечается. Вообще мысли больше об упущенной выгоде – кто ж станет платить сошедшему с ума? И сердце колотится.

«Стоит кому-то рассказать – немедленно приедут медики с Рассвет-России. И плакали мои денежки. Глядишь, еще должен останусь… В суде доказывать придется, чтобы неустойку не платить. Значит, молчать. Держать в себе, так?»

Перед глазами, будто строка поиска, явились и угасли призрачные буквы:

«Самое лучшее на Марсе – это сны. Строго храни их в себе и не бойся. Ты не одинок».

«О господи. Откуда это?.. А, из коридора. Почему?..»

– Черт подери! – вставая, раздраженно выругался он сквозь зубы, так и не кончив молитвы.

«Я – моя голова – ведет себя как проклятый компьютер! Запрос – ответ!.. Если написано «Храни в себе» – значит, такое здесь уже случалось? С кем? Какой адрес там был?.. Что-то чужим алфавитом…»

«ВС, градот Скопје, Илија Попов, техничар», – возникла подсказка.

«Спасибо, больной мозг. Теперь переведи ВС».

«Велика Србија. Groot Serwië. Великая Сербия».

«Значит, я это знал. Читал или видел когда-то, мельком, не запомнил, но оно осталось в памяти… Но почему? Что со мной происходит?.. Илья Попов, техник. Город Скопье. Где-то на Балканах. Только бы высидеть здесь полтора года и долететь до Земли… Я должен найти этого парня, расспросить. Ну-ка, милая, еще раз – Если ты слышишь».

– Если ты слышишь меня, я очень рада. Значит, не зря я сижу здесь…

«Стоп». – Руди решил отдавать команды только мысленно, чтобы мониторинг ничего не заподозрил.

К завтраку он вышел замкнутый и напряженный, но внешне старался держаться непринужденно. И Вит вел себя как обычно. Ни косых взглядов, ни особо пристального внимания. Парень ждал приезда Аэлиты и без умолку говорил о своем. Де, после заправки пульпы в центрифуги у него будет сол – марсианские сутки – безделья, а это подходящий случай съездить в Рассвет-Россию и с большого узла связи задать пару подробных вопросов земным химикам-технологам.

– Вообще там есть с кем поболтать. Так гораздо лучше, чем по телекому. До единства разумов нам далеко, пока будем общаться по старинке…

Руди согласно кивал, поддакивал, работал ложкой и прихлебывал кофе из бурых лишайников, а в голове вертелось колесо мыслей.

«Я компьютер. Типа киборга. Ложился спать как человек, послушал ночью чьи-то жалобы про апокалипсис, а утром – оп! Проснулся знаменитым. Только к свиньям эту знаменитость. Едва открою рот признаться, тотчас попаду в оборот. И не угадать с налета, кто мной займется. Илья смолчал – уехал без проблем. Или с проблемами? Надо разведать, в Скопье он или уже опочил с царями и советниками земли… Уже за то спасибо, что предупредил. А он ли первый так попал?.. Коло и приезжие на Марсе роются полвека с лишком – что, неужели других не накрыло?.. Как разобраться?»