Текст книги "Земля 2.0 (сборник)"

Мы поставили сети за порогом, ледяная вода приятно обожгла натертые сапогами ноги. Когда этот этап был завершен, мы расположились среди камней, чтобы перекусить. Аллоизий открыл термос и разлил в миски овощную похлебку, приправленную синтетическим жиром. Я достал из своего рюкзака сверток с еще буроватыми помидорушками и пучком салата. Аллоизий был молчалив и за всю дорогу обмолвился лишь парой-тройкой слов, я знал, что экзорцист размышлял, поэтому не навязывал ему разговора. Но как только Аллоизий увидел свежие угощения из оранжереи, взгляд его неожиданно потеплел, и суровый монах изрек: «Да благословит тебя Бог, Франциск! Что бы мы без тебя делали! Тем более – в такое сложное время…»

Эти простые слова тронули меня до глубины души. Я склонился над миской с похлебкой, чтоб Аллоизий не увидел на моих глазах слезы. И тут мой взгляд упал на узкую полоску мокрого песка, что тянулась у самой воды. На ее краю отчетливо просматривался узкий след босой ноги. Мы с Аллоизием в том месте не топтались, да и размер стопы у обоих был, несомненно, больше.

Экзорцист проследил за моим взглядом и сразу же отставил миску. Он встал, опершись на мое плечо, одним движением переместился на песок. Своим видом в этот момент Аллоизий походил на взявшего след добермана.

– Идем-идем! – Он несколько раз взмахнул ладонью и кинулся вдоль русла вниз по склону.

Я не понимаю, как Аллоизий смог их найти. Наверное, сам Господь провел его через лабиринт из черных скал и коридоров, некогда прорезанных между глыбами бурными потоками.

Мы спускались все ниже, то отдаляясь от реки, то подходя вплотную к воде. Аллоизий озирался, шумно нюхал воздух, а порой ложился на землю, чтобы получше разглядеть бессмысленный для меня рисунок щебня и растрескавшегося глинозема.

В конце концов он привел нас к пещере: древней лавовой трубке, занесенной на половину высоты осадочными породами. Экзорцист жестом показал, что дальше идти нужно как можно тише. Он также удостоверился, что ветер не будет дуть нам в спину. Я же сосредоточился на том, чтобы не закашляться.

Они ели речную рыбу живьем. Они не знали ни утвари, ни инструментов. Их улов вяло трепыхался, брошенный прямо на камнях.

Мужчина и женщина. Безусловно – юны, очень худы и узкоплечи. На их лицах отсутствовала первобытная грубость или какая-либо отталкивающая неправильность. Орлиные черты, высокие острые скулы, миндалевидные глаза. Эти люди были похожи друг на друга, словно брат и сестра.

Одежды нет, но на телах – густой светлый пух, с лихвой компенсирующий ее недостачу.

Я перекрестился.

– Адам и Ева, – задумчиво прошептал Аллоизий, а потом повернулся ко мне: – Готов? Идем знакомиться?

Честно говоря, я усомнился в разумности такого решения. Поскольку у нас с обитателями Марса общая биология, мы могли убить эту хрупкую пару, просто чихнув в их сторону. В голову сразу приходили печальные эпизоды человеческой истории, когда дикарские племена вымирали, поскольку не имели иммунитета против инфекций, которыми их одаривали представители более «развитых» цивилизаций.

Но в Terra Innocentiae происходили странные и страшные события. И хотя я категорически не верил, что эти невинные дети могут быть к ним причастны, требовалось как минимум удостовериться, что это действительно так.

Аллоизий вышел из укрытия за валуном и направился к Адаму и Еве.

Юноша спохватился первым. Он издал горловой звук, порывисто вскочил и замер на полусогнутых в коленях ногах. Из его рта торчал трепещущий рыбий хвост, а в руках, словно сама по себе, возникла длинная палка, и я с удивлением узнал в ней утерянный мной посох. Юноша держал посох, как копье – узким подбитым железом концом в нашу сторону. Очевидно, для него это было совершенно фантастическое оружие, изготовленное из невиданных материалов.

Девушка встала у мужа за спиной и тут же подняла над головой руку с зажатым в кулаке булыжником.

– Мир вам, дети мои! – Аллоизий улыбнулся, стараясь не показывать зубы, что было непросто из-за его специфической нижней губы. – Меня зовут Аллоизий, а его – Овощ, и он мой брат. Мы – миссионеры из Общества Иисуса, несем Слово Божье всем имеющим уши на этой земле.

Юноша сдавленно рявкнул и заводил посохом, примеряясь, как бы поточнее ткнуть экзорцисту между глаз. Шерстка на обоих существах встала дыбом. Они были так напряжены, что мне показалось, будто я слышу скрип их сухожилий.

– Не нужно нас бояться, мы – друзья, – увещевал Аллоизий, а сам торопливо и с жадностью осматривал владения Адама и Евы, стараясь не пропустить ни малейшей детали. Взгляд его округлых, навыкате, глаз так и метался. Я стоял рядом и молился, чтобы дьявол не подтолкнул девицу запустить в Аллоизия камнем; почему-то палка в руках юноши меня пугала меньше. И еще я опасался раскашляться: как бы резкий звук не привел к драматическим последствиям.

– Мы строим храм в горах. – Аллоизий попытался заглянуть молодым людям за спины – в глубину пещеры. – Мы будем счастливы помочь вам обрести спасение.

Зажурчала вода: это обмочилась девушка. Она же издала протяжный мяукающий звук. Юноша наконец смог проглотить рыбу и сразу же оскалился облепленными блестящей чешуей зубами.

– Хорошо, дети мои. – Аллоизий, попятился. – Уходим-уходим…

Мы отступили к скалам. Адам и Ева так и стояли – в ожидании схватки, я почувствовал к ним жалость. Когда нагромождение глыб закрыло этих испуганных детей от нас, я наконец смог откашляться.

– Господи… – Привалившись к скале, я поглядел на Аллоизия. – Да как такое может быть?

– Ты сам все видел, Овощ, – отозвался экзорцист, потирая губы.

– Им лет по шестнадцать! – Я едва сдерживал эмоции. – Марсианское чудо произошло восемь лет назад! Я хочу сказать, что они не успели бы повзрослеть…

– Брат мой, они не смогли бы заботиться о себе самостоятельно, – проговорил, озираясь, Аллоизий, – если бы когда-то были младенцами.

– Значит, они появились на свет сразу взрослыми? – Я схватился за бешено колотящееся сердце. – Значит, их создал Всевышний?

Аллоизий странно посмотрел на меня.

– Все во Вселенной создано Всевышним. – Судя по его тону, он был удивлен моим вопросом. Но одно дело – верить, не требуя каких-либо доказательств, другое – когда эти самые доказательства вдруг начинают сыпаться тебе на голову как из рога изобилия. Сразу становилось как-то не по себе. Я бы не назвал эти ощущения неприятными. Они были просто странными, необычными. К этим новым знаниям нужно было привыкнуть.

– Что ты заметил еще? – полюбопытствовал Аллоизий, отдирая меня от скалы: я сам понимал, что нужно поскорее собрать сети и вернуться на «Святого Тибальда».

– О, они были напуганы, – сказал я.

– И это странно, ты не находишь? – Аллоизий подергал себя за бороду. – С чего бы им нас бояться? Обычно дикие животные, которые в первый раз видят человека, ведут себя нейтрально по отношению к нему.

– Но они не животные, – возразил я. – Они приняли нас за соперников по экологической нише.

Аллоизий развил мысль:

– Что-то или кто-то успел их напугать до нашего появления, брат. У них сомнения относительно своего места в пищевой цепи, посему они готовы отстаивать право не быть чьей-то добычей. Кто же заразил их этими сомнениями? Не тот ли, кто разбил брату Жану Батисту голову кирпичом, а Якову – молотком?

– Я не знаю, я запутался.

– Заметил ли ты… у них был ребенок. – От этих слов Аллоизия у меня поплыло перед глазами. Я вспомнил, как сам однажды пошел в туман на детский плач и едва не погиб. Значит, то было не видение! Значит, я действительно мог слышать, как плачет младенец! Голова кругом от всего этого… – Они его потеряли. Тельце малыша до сих пор находится рядом с пещерой. Они не знают, что такое погребение. – Экзорцист быстро перекрестился.

– Господи… – прошептал я, остановившись. – Неужели кто-то убил их малыша?

– Ну… – Аллоизий потер оттопыренную губу. – Тут не все так однозначно. Мало ли от чего мог умереть младенец в эдаких первобытных условиях. Но твое предположение имеет место, Овощ. Я все больше склонен думать, будто что-то держит этих детей Божьих в страхе.

– Надо же! – всплеснул руками я. – Они только появились на свет – и тут такие испытания!

– Да, Господь умеет проверить на прочность, равно как умеет он и карать.

– Нужно рассказать поскорее профессу! Нужно рассказать братьям!

– Франциск. – Аллоизий вздохнул. – Кто-то убил Якова, Станислава и Жана Батиста. Насчет Михаила я не уверен, но в свете последних событий может оказаться, что произошедший с ним несчастный случай тоже был спланированным убийством. Эти эпизоды похожи друг на друга лишь отчасти, смерть Станислава вообще стоит особняком… Я пытаюсь собрать мозаику, но пока ничего не выходит: слишком разрозненны фрагменты. Боюсь, что картина в конечном счете может оказаться еще более ужасной, чем мы себе представляем… либо вообще не сложится.

Я почесал затылок: мы и так сполна хлебнули горя. Не хотелось думать о том, что все может быть еще хуже.

– Поэтому, Франциск, давай пока не будем распространяться о нашем открытии, – продолжил Аллоизий. – Я хочу еще какое-то время понаблюдать за братьями, чтобы наверняка исключить их причастность…

– Как это – не распространяться? – разволновался я. – Это же такое открытие! Это же Адам и Ева Марса! Даже профессу не расскажем, что ли?

– В глобальном смысле их появление не более удивительно, чем преображение Марса. Они, лишайники, мошкара… – Аллоизий помахал перед лицом ладонью. – Все это – грани одного Великого Замысла. Посему прошу тебя – никому ни слова. Хотя бы ради этих невинных детей.

– Ладно… – Я надул губы.

– Вот и славно, брат, – улыбнулся Аллоизий.

Томаш подметал в шлюзе «Святого Тибальда». Вид монаха был мрачен, под глазами пролегли лиловые тени.

– Все ли в порядке? – с ходу поинтересовался Аллоизий. – Как Маттео?

– Маттео приводит в порядок панели на западной стороне, – ответил Томаш. – Час назад он закончил восточную сторону и спустился в лагерь. Был он в полном порядке.

– Слава Всевышнему, – кивнул Аллоизий.

– Профессу совсем худо, братья, – сообщил тогда упавшим голосом Томаш. – Он просил всех собраться у него как можно скорее. Хорошо, что вы вернулись пораньше. Боюсь, что Маттео может не успеть…

Эта новость привела меня в замешательство и, что называется, заставила спуститься с небес на землю. В душе возник диссонанс: одухотворенность, которую я испытал, побывав, образно говоря, на страницах Книги Бытия, вступила в разногласие с пробудившимся страхом и болью.

Я вообще не представлял, что будет с миссией и общиной, если професса, упаси Боже, не станет.

Томаш заглянул в ведро со скромным уловом.

– Не густо, – пробурчал он все тем же безжизненным тоном. – Однако брат Овощ выглядит вдохновленным и глаза у него искрятся, как у блудливой женщины. Похоже, твое общество, Аллоизий, подействовало на него самым благодатным образом.

– Хм… – Экзорцист забрал у меня свернутые сети и похудевший рюкзак. – Что у нас со связью с Землей?

– Связь у нас отныне только с Господом. – Томаш посмотрел на обложенное тучами небо, а затем снова принялся мести пыль.

С этим было трудно поспорить. Аллоизий еще раз хмыкнул и поднялся по трапу.

– Франциск! – позвал он, бросив взгляд через плечо.

Я отнес рыбу на камбуз. Дверь в отсек-келью професса была приоткрыта, и в коридоре отчетливо слышалось, как он стонет, мечется в койке и борется за каждый вдох. А еще во всех отсеках «Святого Тибальда» ощущался запах крови и гноя. Почуяв его, я сразу понял, что Габриель обречен.

На камбузе было грязно. Для полной картины не хватало только бегающих по стенам тараканов. Я быстро убрал на столах, собрал объедки, очистки и прочий мусор в освободившееся ведро и отнес в производственный отсек, где пыхтели на холостом ходу «Давид» и «Голиаф». Я заметил, что оба принтера тоже нуждаются в хорошей чистке. На передней панели «Давида» темнели пятна пригоревшего синтетического жира. Я открыл приемный порт «Голиафа» и увидел, что отсек для загрузки сырья практически полон. Сначала я опешил, а потом понял: уже который сол мы ничего не строим, не ремонтируем, а только посыпаем себе головы пеплом, пытаемся разобраться с обрушившимися на нас бедами и протянуть просто еще один день.

Я запустил на «Голиафе» самую простую программу производства пяти комплектов одноразовой посуды, предполагая, что принтер переработает уже загруженное сырье, однако машина выдала сообщение об ошибке: приемный порт был переполнен. Я сунул руку в отсек, поковырялся в мусоре, выбирая, что можно было бы вытащить, нащупал большой кусок ткани и потянул. Оказалось, что я держу чью-то рясу. В скупом свете стало видно, что одежда заскорузла от пролитой на нее крови, и тогда меня словно под дых ударили. Я опустился на палубу, положив перед собой страшную находку. Скорбь навалилась на меня с новой силой. И снова мне привиделись, словно живые, Михаил и Станислав, Жан Батист и Яков. А ряса эта, скорее всего, принадлежала тому, кто убирал в мастерской, а затем занимался захоронением сильно поврежденных тел. Или же тому, кто разбил голову Якова молотком. От этих мыслей хотелось выть и ногтями рвать на себе плоть.

– Овощ! – окликнул меня Томаш. – Професс зовет!

– Я хотел утилизировать мусор.

– Оставь ведро, я сам все сделаю!

– Как знаешь. – Я поднялся, повесил рясу на закраину открытого порта и вышел в коридор.

– Я ведь не хозяйничаю на грядках без твоего ведома, – укорил меня Томаш.

– Тут везде грязь. – Прозвучало это так, будто я выдвигаю обвинение.

– На мне – миллион дел! – рассердился Томаш. – Корабль! Радиосвязь! Принтеры! Професс!

Только присущее смирение не позволило мне ответить Томашу, что корабль давно мертв, радиосвязь мертва, принтеры простаивают, а професс…

Професс держался из последних сил. Его кожа посерела, на лице и шее проступили темно-красные капиллярные сеточки. Глаза ввалились, а борода, которая и в обычных условиях выглядела неопрятно, сейчас подавно казалась какой-то насекомьей щетиной.

Он сидел на койке, откинувшись спиной на пару подушек. С обеих сторон, под каждой рукой, лежало по нескольку скомканных тряпок, испачканных свежей кровью.

На столике, сделанном из обрезка панели, – большая бутылка воды, несколько стаканов, множество таблеток, привезенных с Земли, и порошков, изготовленных «Давидом» по последнему рецепту Якова. Над столиком – распятье.

Вот, пожалуй, и вся обстановка отсека-кельи. У остальных были почти такие же, и отличались они разве что в мелочах. Например, количеством лекарств на видном месте.

– Мы преодолели бездну космоса, но не принесли Христа в своих душах, – сказал професс слабым голосом; он, как мог, старался не выглядеть страдальцем, но преодолеть гнет долгой болезни ему было уже не по силам. – Я много думал об этом. Космос бесчеловечен, как бесчеловечна марсианская пустыня… – На этих словах я сильно вздрогнул и набрал в грудь воздуха, собираясь возразить, но Аллоизий взял меня за руку и крепко сжал пальцы… – Оказавшись здесь, не мы изменили Марс, а он – нас. Думаю, Помидорушек, ты ждешь, что я скажу, мол, реализовался тот сценарий квантового мира, которого мы все подспудно боялись? Так и есть, братья мои. Вдали от Матери-Церкви наше коллективное бессознательное населено страхами и темными страстями. Увы, так мало в нем оказалось места для христианских добродетелей и веры в Святую Троицу. Здесь нет Христа, мы не принесли Его.

Стоящий в дверях Томаш склонил голову и, кажется, всхлипнул.

– Монсеньор… – начал было Аллоизий, но професс еще не договорил.

– Я скоро покину вас, братья. Все меньше и меньше сил нести послушание… Помидорушек, открой, пожалуйста, сейф, он не заперт.

Я отворил металлическую дверцу встроенного в переборку шкафа. В лицо мне пахнуло запахом лежалых бумаг и сургуча.

– На верхней полке, будь другом.

Моя ладонь накрыла запечатанный конверт.

Професс, поморщившись, сломал печать. Я заметил, что его дрожащие руки оставляют на бумаге мокрые следы.

– Аллоизий, ты – последний священник на этой планете. Символично, что ты – экзорцист, – професс вытащил из конверта серебряный епископский перстень – такой же скромный, как и его собственный. – Прошу, дай отпор дьяволу! Защити эти земли от скверны! Сделай то, что не получилось у меня.

Выпученные глаза Аллоизия стали еще больше и круглее. Во взгляде появилось нечто пугающее, фанатичное. На оттопыренной губе выступила пена. Но уже в следующий миг экзорцист взял себя в руки, вытер рот тыльной стороной ладони.

Я затравленно поглядел на Аллоизия, на Томаша, а затем – снова на серебряную вещицу в немощных руках професса.

– Прими перстень, как печать верности, чтобы, украшенный незапятнанной верой, ты хранил непорочной Невесту Божию, то есть Святую Церковь.

После этих слов у нашей общины из пяти человек появился новый прелат.

– Монсеньор! Монсеньор! – Мы с Томашем по очереди поцеловали перстень на руке Аллоизия.

Это был одновременно торжественный и очень печальный момент. Я глядел на професса, гадая, сможет ли он выкарабкаться. А вдруг произойдет чудо? Я всем сердцем хотел в это верить. Но, увы, не мог.

– Монсеньор! – в свою очередь обратился Аллоизий к профессу. – Ваша преданность Господу всегда была для меня маяком во тьме.

– Этого света явно недостаточно. – Професс с тоской посмотрел на свой перстень; придет время, и наш добрый пастырь будет похоронен вместе с ним. – А теперь – ступайте! Мне нужно отдохнуть.

Томаш склонился над Габриелем, чтобы поправить ему подушки и помочь укрыться. Повсюду пестрели мелкие пятна крови: на подушках, одеяле, руках професса. Томаш поднес к губам больного стакан воды.

Габриель встретился со мной взглядом; его глаза поблекли, и в них не было ничего, кроме усталости Сизифа. Я поспешно вышел, за моей спиной грянул мучительный булькающий кашель.

Аллоизий стоял, прислонившись спиной к переборке. Пальцы правой руки были сжаты в кулак, на котором тускло блестел символ его епископской власти. А может быть – бессилия.

Следом за мной вышел Томаш. Он сокрушенно покачал головой.

– Слишком много сомнений… В нем всегда были сильны противоречия…

– Он честно нес послушание и выполнял волю Его Святейшества, – возразил Аллоизий, мне же резануло слух, что они говорят о профессе в прошедшем времени.

– Он сам признал, что не принес Христа в своей душе.

– Он был излишне самокритичен, – ответил Аллоизий. – А может, за него говорила болезнь.

Втроем мы двинулись к открытому шлюзу. Снаружи начинало вечереть. Мне нужно было проверить оранжерею: за всеми этими событиями не стоило забывать о повседневных обязанностях. И без того сорваны все графики, сбит распорядок дня. Община полным ходом погружалась в хаос: на «Святом Тибальде» грязь, лаборатории и мастерские закрыты, оранжерейные растения – без присмотра…

Маттео лежал на трапе лицом вниз, протянув руку к открытому шлюзу. Ряса на его правом плече была порвана в клочья, виднелась жилистая рука, несколько раз располосованная вдоль бицепса чем-то острым.

– Не доглядели! – схватился за голову Аллоизий и тут же кинулся к лежащему брату. – Господи, за что?

Он осторожно перевернул Маттео, сел рядом и обнял его за плечи. Вид Маттео был страшен: пара глубоких царапин пересекала нашему мастеру на все руки лицо, правое ухо превратилось в лохмотья, а под ним, заклеенная грязью и запекшейся кровью, темнела колотая рана. Даже не одна, а две раны, расположенные рядом.

– Он живой! – объявил Аллоизий с внезапной надеждой и теплом в голосе. – Живой, старик! Сердце стучит.

– Куда его? – деловито поинтересовался Томаш. – В келью или в лазарет?

– В лазарет! – принял решение Аллоизий. – Сделаем перевязку и перельем кровь. А затем будем молиться, чтобы Господь не забрал и его!

Томаш схватил Маттео за ноги, вдвоем с экзорцистом они подняли раненого и спустились с трапа, я же побежал впереди, чтобы открыть для них двери.

Томаш покинул лазарет практически сразу – вернулся на «Святой Тибальд», чтобы присмотреть за профессом и сварить рыбную похлебку.

Когда мы закончили обрабатывать Маттео раны, солнце уже скрылось за вершиной Святого Духа. Густая тень наползла на опустевший лагерь, а небо окрасилось привычным багрянцем, чуть тронутым растрепанными нитями перистых облаков.

За пределами межгорной долины вновь поднимался ветер, и я думал об Адаме и Еве Марса, которые наверняка укрылись от холода и ночных страхов в глубине пещеры.

Аллоизий почти все сделал сам. Он не ругал меня за рассеянность, как это часто делал покойный Яков. Он не попрекал меня за неуместную сейчас боязнь крови и вида страшных ран. Я ассистировал ему честно, насколько мог, а он не требовал от меня чего-то большего.

Наконец наши труды были возблагодарены: Маттео очнулся.

– Я видел ее… – прозвучал из-под бинтов хриплый голос. – Дайте воды! – Он согнулся, пытаясь приподняться. – Я видел ее! Видел!

Аллоизий схватил его за плечи и прижал к койке, а я быстро нашел склянку с дистиллированной водой и резиновую трубку.

– Успокойся, брат! – увещевал раненого Аллоизий. – Ты потерял много крови. Ляг, смочи горло и расскажи все по порядку!

Маттео сжал губами трубку, несколько раз жадно глотнул, закашлялся и захрипел. Аллоизий поспешно перевернул его на бок.

– Она напала на меня сверху! – выпалил Маттео, не прекращая кашлять. – Как коршун на сурка! Я увидел ее отражение в солнечной панели и успел отпрыгнуть! Она достала меня передней лапой и вцепилась в шею. – Маттео указал на свою рану под ухом. – Но я – ха! – рубанул ее топориком каменщика, который все это время был у меня под рукой. Видели бы вы ее рожу! – Он засмеялся, сквозь бинты на его лице проступили багровые пятна. – Она не ожидала, что кто-то сможет дать отпор! Тогда я рубанул ее еще раз! За это она располосовала мне лицо! Но я достал из кармана строительный нож и всадил ей между ребер! – Маттео сделал еще пару глотков воды, отдышался и договорил: – Она убралась. Улетела зализывать раны. Не на того напоролась!

Действительно! Зная Маттео, можно было не сомневаться, что в бездонных карманах его рясы ждет своего часа целый арсенал разнообразного инструмента. И удивление вызывало то, что он применил против неведомого врага всего лишь топорик и нож, а не какую-нибудь электропилу или перфоратор, которые тоже – совершенно случайно – могли оказаться у него с собой.

Но кто – она? Неужели Ева Марса? Это хрупкое дитя напало на семижильного, привыкшего к тяжелой работе Маттео?

От крайнего изумления я выронил склянку, и она грохнулась на пол, заставив нас вздрогнуть.

– Кто это сделал, брат? – спросил Аллоизий, наклонившись к уцелевшему уху Маттео. Его голос был обманчиво мягок, я же видел, что экзорцист готов взорваться от бушующего внутри праведного гнева.

– Не знаю, – простонал Маттео. – Дьяволица: крылья демона, тело шлюхи, когти и клыки зверя. Она летает, как пушинка. Ни шороха, ни свиста.

– И не оставляет следов, – добавил Аллоизий задумчиво. – Только мертвецов.

– Я понимаю, что это похоже на бред, но клянусь, что все так и было, – проговорил Маттео, он наконец расслабился и перестал метаться на койке.

Аллоизий посмотрел на меня. В его выпученных глазах читалось сомнение.

– Все равно не сходится, – заявил он мне.

– Я не вру, Аллоизий. – Маттео поймал экзорциста за запястье.

– Мы тебе верим, брат. Отдохни. Ты поправишься, все будет хорошо! – Он вновь перевел взгляд на меня. – Придется опять раскапывать могилы. Нужно проверить, погиб ли кто-то из братьев из-за демона Маттео.

– Нет-нет! – всполошился раненый. – Не оставляйте меня! Аллоизий! Овощ! А если она опять придет за мной? Я не смогу отбиться во второй раз!

Аллоизий принялся проверять содержимое ящиков с медикаментами. Его длинные руки так и мелькали, а борода развевалась.

– Никто тебя не оставит, – приговаривал он. – Мы будем дежурить у твоей постели. Сначала Франциск, а потом – я. Не переживай и постарайся отдохнуть… Франциск, быстро шприц!

– Ох… – простонал Маттео. – Иисусе, как болит-то! – Похоже, он только сейчас это осознал.

Экзорцист наконец нашел нужную ампулу. Хрустнуло стекло, игла шприца погрузилась в препарат.

– Сейчас станет легче, – пообещал Аллоизий и сделал Маттео инъекцию через ткань рясы.

– Давайте помолимся вместе, – предложил я, переводя взгляд с экзорциста на Маттео и обратно.

– А что? Хорошая мысль! – Аллоизий отложил шприц.

«Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae…» – начали мы втроем. Мы специально произносили молитву неторопливо, чтобы Маттео поспевал за нами. Через полминуты речь раненого замедлилась еще заметнее, а голос стал совсем тихим и неразборчивым. Маттео начал путать слова, потом запнулся… и уснул. Мы с Аллоизием закончили молитву под его ровное дыхание. Экзорцист знаком велел мне выйти.

Мы заперли лазарет снаружи, не забыли опустить на единственное окно дюралюминиевый ставень. Пусть Маттео будет спокоен: никто не сможет забраться внутрь, пока мы не вернемся.

– На Маттео действительно напал демон? Ты ему веришь? И что в его рассказе не сходится? Мы же видели у Маттео на шее следы от зубов, а еще его лицо разодрано когтями! – обрушил я на экзорциста град вопросов. – Зачем снова проводить эксгумацию? В прошлый раз это ни к чему хорошему не привело!

– Не сходится много чего… – Аллоизий подергал себя за губу. – Раны Маттео, безусловно, красноречивы, но…

– Что это за демон? Тебе что-нибудь о нем известно? – не унимался я.

– Давай так. – Аллоизий хлопнул меня по плечу. – Иди за лопатой и кайлом. Скоро стемнеет, время работает против нас. Поторопись, я жду возле могил!

И снова я как будто попал в петлю времени.

Я брел к оранжерее под багровым небом, похожим на бурлящую лаву. Из-за скал доносились инфернальные завывания ветра, но пока Бог миловал – по территории лагеря гуляли лишь флегматичные сквозняки.

Оранжерея дохнула в лицо запахом жизни. У меня сразу защемило сердце. Захотелось абстрагироваться от происходящего, оградить себя от всех ужасов, выпавших на долю общины… просто запереться в этих прозрачных стенах наедине с растениями и отдохнуть душой и телом, устроившись на койке, которая стала неожиданно такой уютной на вид.

Я был здесь утром, но мне показалось, что с тех пор прошла бездна времени. И что уйти мне предстоит не до конца вечера, а навсегда. Это было муторное, тревожное предчувствие. Помидорушки стояли ровными рядами, их ветви поникли, листва потемнела, а плоды стали тусклыми, как глаза мертвецов. Помидорушки не хотели меня отпускать, они требовали внимания и заботы, они желали, чтоб я беседовал с ними и делился сокровенным.

Но, увы, мне нужно было бежать. На пустыре за лагерем ждал мой брат, мой епископ.

Бедные Михаил, Станислав, Жан Батист и Яков… Надеюсь, их души, взирая на нас сверху, не слишком сердились за то, что мы в который раз нарушили покой их останков.

Уже совсем стемнело, на муаровых небесах, подпираемых хребтом Святой Троицы, таяли последние блики цвета остывающих углей. Аллоизий проводил изыскания в свете фонаря, нижнюю часть лица экзорцист закрыл тряпичной повязкой.

Темнели провалы разрытых могил, громоздились пластиковые ящики гробов. Тела братьев лежали в ряд на камнях. Ветер шуршал разрезанной пленкой их скромных саванов.

– Так… У Михаила и у Жана Батиста есть укус на шее – точь-в-точь как у Маттео, – подвел Аллоизий первые итоги. – Михаила мы не осматривали, сразу завернули в пленку и похоронили. Поскольку его тело было сильно повреждено, а голова – вообще вдребезги, никто не обратил внимания на незначительную, в общем-то, рану на шее. Когда же не стало Жана Батиста, Яков настоял на осмотре и вскрытии покойника, во время которого он, надо полагать, обнаружил след от укуса. Никто из нас не догадался бы, в чем дело, поскольку обширная рана на голове отвлекала внимание на себя и, казалось, сама говорила, мол, я есть причина смерти.

– Причина смерти – укус на шее? – спросил я, морщась. – Демоница пила кровь наших братьев?

– Не знаю я. – Аллоизий задумчиво вертел в руках крупные фрагменты черепа Михаила, словно хотел собрать его, как разбитую вазу. – Одно можно сказать точно: укус предшествовал гибели и Михаила, и Жана Батиста. Убийца хитер. Он сбросил Михаила со скалы, и мы решили, что произошел несчастный случай. В случае с Жаном Батистом он тоже пытался инсценировать смертельное падение, но там все было слишком шито белыми нитками, и мы поняли, что нам хотят пустить пыль в глаза.

– Она, – поправил я Аллоизия.

– Что?

– Демон не он, а она.

Экзорцист хмыкнул.

– Яков нащупал какую-то нить. Чтобы развить догадку, он решил найти аналогичный след от укуса на теле Михаила…

– Но демон помешал ему.

Аллоизий посмотрел на меня, как на тупицу, затем принялся указывать на лежащие перед ним тела. В голосе его звучали усталость и раздражение:

– Михаил и Жан Батист – следы от укуса, нападение совершено днем. Яков – следов от укуса нет, нападение совершено ночью. Станислав – вообще особый случай. Едва ли демон стал бы орудовать украденным у тебя тепличным колом.

– Ты хочешь сказать, что Станислава убил не демон? – Я удрученно развел руками. Если не демон, то придется возвращаться к предположению, что убийца – кто-то из своих. Либо – Адам и Ева этих земель, что было для меня сродни богохульству.

Мысль, которая пришла в голову в следующее мгновение, была столь пронзительна и внезапна, что я вздрогнул, как от удара током. Я уже догадывался, что Господь пролил на меня свет истины. Аллоизий, не замечая того, что я переменился в лице, принялся растолковывать скучным голосом:

– Если ты заметил, я избегаю слова «демон». Я в свое время докладывал профессу Габриелю, что не заметил признаков деятельности нечистой силы. Я думаю, что мы имеем дело с убийцей из плоти и крови…

– Мы знаем, кто она! Мы слышали о ней! – выпалил я, перебив экзорциста, а потом взял себя в руки и проговорил, понизив голос: – Монсеньор, ее имя есть в апокрифах – Лилит!

Аллоизий стянул перчатки, подергал себя за отвисшую губу.

– Гипотетическая первая жена Адама… упоминается в раннехристианских текстах… – проговорил он, – в шумерской мифологии, в каббалистической теории, в средневековом Алфавите Бен-Сира… В современном сатанизме ее и вовсе почитают, как богиню.

– Сегодня мы повстречали первых людей Марса, – продолжил я. – Мы – свидетели того, как пишется книга «Бытие» этого мира. Что, если и здесь первой женой Адама была Лилит? И в Terra Innocentiae ее грехопадение уже свершилось: она стала чудовищем.

Аллоизий покачал головой.

– Ну почему… – простонал он. – Почему всегда там, где появляются люди, появляются и чудовища? – Этот вопрос был адресован не мне, он поднялся вместе с теплым воздухом к ночным небесам, мы же некоторое время провели в молчании, будто надеялись получить ответ.