Текст книги "Орел взмывает ввысь"

– Так я же позже пришел, батюшка. Когда Трубецкой говорил.

– А… ну да. Ну так вот говорю тебе, что повоевать они не прочь. Потому как даже сейчас, когда у них казна пуста, нас себе ровней они не считают. И то сказать – у них армия из опытных, закаленных в боях ветеранов состоит. Противу немцев сражавшихся. А мы уже почитай семнадцать лет ни с кем не воевали. Да и тогда токмо супротив поляков, коих свеи со времен Густава II Адольфа за достойных противников не числят.

– Ну мы и супротив ихнего Густава Адольфа… – вскинулся царевич.

– Супротив Густава Адольфа мы бы выдюжили. Это точно. И в конце концов крепко его побили бы. Но именно в конце концов, до коих мы тогда не дошли. И потому свеи считают, что, наоборот, это Густав Адольф нас пожалел. Вернее, не пожалел, а просто… ну вроде как на другое отвлекся. Более для него вкусное как бы. На Германскую войну… Ведь вообще очень немногие способны реально оценить, как дела обстоят на самом деле. Большинство, принимая решения, исходит не из реальности, а из кажущихся таковыми собственных иллюзий. Оксеншерна был из первых. А нынешний свейский король Карл Х Густав – из вторых. Нет, он умен и опытный генерал, но вот правитель пока слабый. Потому как не знает главного принципа любого правителя, коий так точно сформулировал ректор нашего университета: «Подвергай все сомнению»[11]11
  Квинтэссенция картезианского «метода радикального сомнения», введенная в философию Рене Декартом.


[Закрыть]. И убежден, что то, что он считает истиной, эта самая истина и есть. Понимаешь, о чем я?

Иван сосредоточенно кивнул:

– Да, батюшка…

– Тогда идем дальше. Достаточно ли того, чтобы считать войну выгодной для государства, ежели она позволит приобрести военный опыт армии и устранит угрозу торговле?

– Мне кажется, нет, – качнул головой царевич.

Царь удовлетворенно кивнул.

– Хорошо. Но что тогда нужно еще?

– Мне думается, что еще нужно сделать так, чтобы с этой стороны более никогда и никакой угрозы не исходило… ну как ты сделал с Польшей, батюшка.

– Вот, – опять кивнул царь, – верно говоришь. И как же этого добиться?

– Ну… надобно, во-первых, уменьшить свеям земли и население. Это их уже ослабит. А затем, как и на поляков, наложить большую контрибуцию. Пусть работают только на то, чтобы ее выплатить, и не о каких иных делах, могущих нам убыток учинить, не помышляют.

Царь снова кивнул, но как-то так, с легкой усмешкой, бросив быстрый взгляд в сторону главы Посольского приказа. И спросил:

– А скажи-ка, сын, какие земли ты полагаешь необходимым отторгнуть от свеев?

– Лифляндию!

– А хватит сего, чтобы они более нам неопасны были?

– Ну… не знаю. Может, и нет. Ну тогда и Финляндию. Более и не вижу ничего. Через море нам воевать свеев шибко неудобно будет. У нас и флот похуже, да и шхеры оне свои знают куда как лучше нас…

– Один урок – подвергай все сомнению – ты уже от меня услышал, сын, – задумчиво произнес царь, – хотя усвоить его тебе еще предстоит. Так вот, теперь слушай другой: ставя цель, трудности при ее достижении принимай как задачу, а не как основание для отказа в достижении. Вот скажи, достаточно ли будет отторгнуть от свеев Лифляндию и Финляндию, дабы навсегда обезопасить страну с этой стороны?

Царевич задумался, а потом покачал головой:

– Не могу сказать, батюшка. Свеев-то сие точно ослабит, но вот достаточно ли?

– Сие не ответ. Скажи как думаешь.

Царевич еще несколько мгновений размышлял, а затем глубоко вдохнул и решительно кивнул.

– Да, государь. Для нас – достаточно.

Царь бросил еще один взгляд на боярина Качумасова и спросил:

– Эк ты сказал. Для нас – достаточно. А что значит – для нас?

Царевич Иван хитро сощурился:

– Дык не зря же у тебя, батюшка, здесь, в Александровой слободе, датский и польский послы сидят. Ежели и оне чего у свеев отторгнут, то тогда уж точно достаточно будет.

Все сидящие в кабинете царя переглянулись, а затем их взгляды снова скрестились на царевиче. И в них было куда больше уважения, чем при начале разговора.

– Значит, ты считаешь, что ежели мы у свеев Лифляндию и Финляндию отберем, то свеев это настолько ослабит, что нам их более опасаться не надобно будет… – Царь сделал короткую, едва заметную паузу и внезапно спросил: – А нас?

– Что – нас?

– Нас сие приобретение усилит либо ослабит?

Царевич снова задумался. По его прикидкам выходило, что должно усилить, но ведь отец не просто так спрашивает. Значит, в сем приобретении есть подвох. Но какой?

Спустя пять минут царь не выдержал и дал небольшую подсказку:

– А вот подумай, сын, почему я опосля Польской войны под себя токмо польские и литовские украины да бывшие земли Киевского княжества, православными населенные, забрал, а из самой Польши – ушел.

– Ну… – В глазах царевича, похоже, блеснуло озарение. Как будто он сего никогда раньше не понимал и даже считал то действие царя-батюшки ошибкой, а сегодня вдруг понял. – Наверное, потому, батюшка, что те земли сами под твою руку давно уже стремились. А поляков тебе к повиновению долго бы принуждать пришлось.

– Вот то-то, – усмехнулся царь. – Понял наконец-то…

– Прости, батюшка, – совершенно искренне повинился царевич. В первую голову за свое глупое разумение, что он-де лучше своего отца все про Польскую войну понял и оттого на цареву волю ранее даже сетовать решался.

– Так вот теперь и ответь мне: усилят ли нас эти земли, о коих мы толковали, или наоборот?

– Да скорее наоборот, батюшка. На тех землях скорее не нам, а свеям рады. Нам же противиться будут насколько возможно, где тайно, а где и явно…

– И как быть?

Тут царевич задумался надолго. Отец ему не мешал.

– А ежели… всех людишек, что там живут, оттудова выселить? И нашими даточными людишками те места все и заселить?

– А тех людишек куда?

– Ну… вон на царевых дорогах рабочих рук нехватка шибкая. Дай бог по нескольку верст за год одна артель строит. А в Приамурье с бабами, ликом с нами схожими, просто беда. Да и в вотчинах да на черносошных землях и на заводах уральских рабочие руки никогда лишними не будут. Этих-то мы и похолопить сможем. Оне ж не православные… Тогда ведь свеям на тех землях совсем не рады будут. Даже ежели оне на них когда-нибудь и позарятся.

Царь медленно кивнул, разглядывая сына уже несколько другим взглядом, а затем снова спросил:

– А как ты думаешь, как можно свеев принудить к тому, чтобы оне согласились те земли нам уступить?

Царевич уже в который раз за сегодня не стал отвечать сразу, а задумался, а потом осторожно ответил:

– Я думаю, ежели мы людишек с тех земель уведем, оне им и так уж не шибко интересны будут, ну а еще… – он вздохнул, – да, государь, все одно нам на ту сторону, к Стокгольму перебираться надобно. Потому как в ином случае свеи никак с нами о таком мире договориться не согласятся. И ежели с армией ихней мы, даст бог, быстро закончим, то торговлишку оне нам совсем перекроют. Флотом. И так и будут по ту сторону моря сидеть, флотом своим нам разор и убыток творя. И куда больший, чем любые пошлины бы натворили. Но… как сие сделать, я пока, государь, никак не ведаю… – Царевич вздохнул и печально произнес: – Выходит, все верно – меня, окромя как сержантом в армию, и ставить неча. А сержантов у нас в войске и так в достатке…

Царь откинулся на спинку стула и несколько раз приложил одну ладонь к другой, как бы аплодируя сыну.

– Ну вот, сынок, цели сей войны ты понял. Каким образом их добиться, тако же теперь знаешь, ну почти… а посему – иди и командуй.

– Но… – Царевич Иван удивленно уставился на отца, потом оглянулся на Беклемишева, спокойно смотревшего на него, и снова повернулся к отцу. – Я? Но ведь ты же говорил…

– То я говорил другому, глупому молодому парню, коему очень хотелось просто повоевать. А ноне говорю царевичу, коий знает, что война есть зло, но знает и то, как из сего зла более всего добра для страны и людей, ее населяющих, выжать… Ну а я посмотрю, с какими убытками ты с сим справиться сумеешь.

Лицо царевича посуровело. Он встал, одернул мундир и коротко поклонился отцу.

– Слушаюсь, государь…

4

– Венчается раб божий Иван с рабой божьей Екатериной…

Я стоял и смотрел на сына и его невесту. Очень красивая получилась пара. Он – высокий, сильный, могучий, а она – хрупкая, гибкая, но горячая. Дай им Бог такой же любви, как и у нас с Машкой. И такой же верности. Впрочем, Иван у меня не шибкий гулена. Как мне докладывали, за все время, что он провел в Приамурье, завел токмо двух полюбовниц. Да и то, похоже, потому, что молодому, крепкому организму необходимо было куда-то сбрасывать лишние гормоны. Ну да дючеры своих девок с большим удовольствием подкладывали под «длинноносых белых воинов». Улучшали породу. Наши-то людишки в среднем едва не на голову их выше и куда могутнее… Впрочем, с Иваном у них случился облом. Я ему перед отправкой на восток подробно рассказал о методе высчитывания женских циклов. Так что он никаких байстрюков в Приамурье не оставил. А за полгода перед отъездом и вообще удалил от себя последнюю «жену», дабы даже и мыслей никаких не возникло, что где-то на востоке растет некий внебрачный отпрыск наследника русского престола. Он вообще у меня парень разумный, а взбрыки да глупости – от молодости. Ну да это тот недостаток, который со временем проходит…

Катюша принесла стране ошеломляющее наследство. Вместе с вожделенным Флоришем Жуану IV отдал за ней еще город и порт на острове в устье реки Улхас. Там, где располагалась бухта, которую они называли Бом Баи, то есть, как я понял, будущий Бомбей! Оговорив, правда, право своих собственных торговцев продолжать торговать там беспошлинно.

Ну да страна-то у него покамест вельми слаба, боится не удержать в одиночку-то. А я уже прославился способностью быстренько наводить порядок во вновь зацапанных землях. На Святой Марии, ну коя ранее Гваделупой звалась, английским пиратам хороший отлуп дали. А на Тобаго – голландцев в порядок привели. У курляндцев-то там едва три сотни человек жило, а у голландцев поболее тысячи. Вот оне их и задирали шибко[12]12
  Курляндия действительно оказалась самым маленьким государством из всех, которые пытались осуществлять колониальную экспансию. И в реальной истории первое успешное основание поселения на Тобаго герцогство осуществило только в 1654 г. В нашем повествовании более тесное сотрудничество Курляндии с намного более могущественной Россией вполне могло сдвинуть сроки на более раннюю дату.


[Закрыть]. Так я быстро по казачьим землям велел охотников набрать. Им, опосля того как я под свою руку и Поднепровье взял, стало очень стремно за зипунами ходить. Потому как я это дело запретил. Не хрен мне проблемы с истамбульским диваном создавать, как полякам. А тут такое приключение намечается! Так что набралось почти полторы тысячи человек, коих я шустро на Тобаго и перебросил. Так оне моментально всех там в порядок привели. А сейчас докладают, что мои казачки уже совсем освоились, обзавелись тартанами и шхунами и начали понемногу там за зипунами да невестами хаживать… Ох, чую, взвоет скоро карибское береговое братство, ох взвоет…

Но Бомбей, конечно, – подарок царский. Я даже слегка растерялся. Нет, Бомбей, несомненно, жемчужина Индии, да и сама Индия – не менее чем бриллиант, но это ж сколько бабла надобно, чтобы поднять еще и ост-индскую торговлю. Причем практически с нуля. Потому что никто из моих капитанов туда не ходил, маршруты неизвестны, опорные базы и промежуточные пункты не оборудованы. А у меня тут, знаете ли, война на носу. Впрочем… уже завтра, то есть в первый же день после венчания и наутро после первого свадебного пира, у меня была назначена аудиенция членам «государевой гостевой тысячи». Да-да, уже тысячи. Поскольку число богатейших торговцев России, чей годовой доход превышал сто тысяч рублей, давно перевалило за сотню. Вернее, уже за две. Потому сотня и была переименована в тысячу. На вырост, так сказать. Ну да когда я на царство повенчался, «гостей государевых» и всего-то чуть больше дюжины было. Да и годовой доход лишь у самых богатых из них до ста тысяч едва-едва дотягивал. А нонеча сей доход у «гостей государевых» лишь начальным числится… А сделано сие переименование было одновременно с введением ежегодного взноса за пребывание в сей тысяче размером в десять тысяч рублей. Торговый народец-то, конечно, был не шибко доволен, но деваться ему было некуда. Поскольку только члены «государевой гостевой тысячи» обладали правом самой прибыльной – зарубежной – торговли. Впрочем, и остальные купцы также были обложены этаким налогом. Кроме «государевой гостевой тысячи» я ввел еще «губернские гостевые тысячи», пребывание в коих стоило уже тысячу рублей. Им было предоставлено право торговать по всему государству Российскому, а также с иноземцами, но токмо на русской земле.

Всем же, кто торговал в пределах своей губернии, платить за права торговли не требовалось. Они платили только обычные торговые сборы и налоги. Вот такое вот послабление для мелкого и среднего бизнеса… Впрочем, согласно докладам, Россия все одно оставалась страной с самыми низкими налогами. Я добирал свое сельскохозяйственным и промышленным производством в собственных вотчинах и на черносошных землях, а также участием в десятке крупнейших в стране торговых товариств, в коих нагло получал порядка трети всей выручки. А что вы хотели? За крышу так и платят. Тем более что большинство денег я как раз и расходовал на обеспечение максимально авторитетной и сильной крыши, то есть на армию и флот… а также на развитие той же торговой инфраструктуры – порты, каналы, дороги. Ну и на представительские цели, опять же. Столицу-то не для себя строю. Точно ведь тушку мою закопают раньше, чем она во всем благолепии предстанет. Эвон даже сейчас, во время венчания, новый-то собор весь в лесах стоит…

Так вот, «гости государевы» неспроста прямо завтра на аудиенцию напросились. Прослышали, видать, о Бомбее-то. И так и рвутся поучаствовать… Ну да и что ж, пущай. Чем более денег в границах страны копиться будет – тем лучшими окажутся стартовые возможности для промышленного рывка. А то эвон Витте пришлось столько французских кредитов набрать, что потом Россия у Франции на таком крючке оказалась, что ничем, кроме революции, это окончиться не могло. Это только красиво звучит: «Берите кредиты – и стройте. Деньги – дым, а все построенное у вас на земле и останется». Деньги – те же вожжи. И ежели их чутка у кого перебрать – опомниться не успеешь, а уж внуздан. И никуда дернуться не можешь. Так и идешь телком по прямой дороге к революции и ипатьевскому подвалу. И ладно бы одной семьей все ограничилось! Хотя Николашку с семьей все-таки жалко. Не самые худые люди были, токмо дурные, ну да не живота ж за это лишать… Так ведь сколько еще народу после этого положить пришлось!

Поэтому я Путина с его Стабфондом таперича очень хорошо понимаю. Пусть будет. Пригодится…

Новобрачные пошли за патриархом, коий самолично совершал таинство венчания, вокруг алтаря. Я повернулся и бросил взгляд на жену, припомнив, как мы с ней так же… Ох, лет-то уж прошло. Ваньке-то уж двадцать шесть! А и он только на пятый год нашей семейной жизни народился.

Крещение дочки Жуану IV на этот раз прошло без тех страстей, что сопровождали крещение моей Машки. Иннокентий X, коий был папой в то время, когда мы с Жуану токмо сговаривались, особым авторитетом не пользовался. Поскольку уже в начале правления показал себя подкаблучником матери своего кардинала-непота Камилло Барберини Олимпии Маидалькини, получившей вследствие этого прозвище «папесса». Весь его двор погрузился во внутренние интриги, из-за чего сил и внимания на интриги внешние осталось не слишком много. Так что Жуану IV плюнул на возможные возражения папы, между верой и выгодой выбрав союз с богатой и могущественной Россией. Ну а к тому моменту, когда планы дошли до реального воплощения, Иннокентий X так и вообще преставился. А избрание нового папы оказалось обставлено такими бурными дебатами и борьбой между Францией, Испанией, Австрией и могущественнейшими итальянскими кардиналами, что никакого дела до Жуановой дочки никому не было. Катенька прибыла в страну, месяц погостила под нашим с Машей крылом, в течение коего моя жена рассказала будущей невестке о своем собственном обращении из католичества в православие. А потом убыла все в тот же Подсосенский монастырь, коий после учреждения там первой царицыной женской школы стал, по существу, Машкиной личной епархией, где под все той же непрекращающейся опекой моей жены после сорокадневного поста и была крещена под именем Екатерины. Ну чтобы к новому имени не привыкать…

Сын же все это время мотался по стране, обустраивая войсковые магазины, строя бараки для будущих рабочих, размещая заказы на лопаты, топоры, тачки и иной инструмент… то есть готовясь выжать из предстоящей, вернее, уже начавшейся войны максимум пользы для государства. Начавшейся – поскольку шведы уже к началу июля захватили Данциг, Эльблонг, Мальборк и продвинулись до Хелмно на юге и до Хайльсберга на востоке. И, похоже, останавливаться на этом не собирались. Ян Казимир обивал пороги всех соседей от короля Чехии, Венгрии и императора Священной Римской империи германской нации Фердинанда III до государей Дании и России, но немцы помогать ему не очень рвались. У самих после еще десяти лет не прошло как закончившейся Тридцатилетней войны силенок было не шибко, да и османы с юга особливо расслабиться не давали. А мы с датчанами были не против, но все еще торговались между собой насчет Зундской пошлины. Я настаивал на заключении «выкупного договора» сроком на сорок лет, подобного тому, что был только что отменен с Нидерландами. Ну да те должны были платить триста пятьдесят тысяч гульденов в год, я же продавил сумму в сто тысяч, взамен пообещав выплатить первый транш сразу за десять лет. Чему мой зятек был очень рад, поскольку в преддверии войны ему очень нужны были деньги на наем и оснащение армии и флота. Сейчас спор велся только об одном: с какого момента считать сорок лет. Датчане предлагали с того года, как я заплачу деньги, я же, понимая, что с момента начала войны балтийская торговля сразу же резко упадет, а также имея задней мыслью то, как скакнет торговлишка после того, как мои купчишки развернутся в Бомбее, что также требовало некоторого подготовительного срока, настаивал, что срок следует считать с того момента, как мы победим Швецию и заключим с ней мирный договор. Хотя это была уже борзота… ну да на том стоим. Все одно датчанам деваться некуда…

Так что на свою свадьбу сын еле успел, добравшись до Москвы только за два дня до того как и не успев даже толком отоспаться.

Столы для пира накрыли в бальной зале, поскольку она была практически единственным полностью законченным помещением в новом дворце. А ни в каком ином помещении в Москве разместить тысячу шестьсот гостей было невозможно… Ну не то чтобы полностью – ее собирались еще перестраивать и украшать, но позже, а пока не трогали. В принципе по плану возведение стен и подведение под крыши большинства зданий в Кремле должно было закончиться года через три. А потом наступал долгий период отделки и украшения. Материалы для строительства везлись отовсюду – мрамор из Италии, малахит и порфир – с Урала, лазурит из державы Великих Моголов, нефрит из Китая, да всего и не перечислишь. Еще в самом начале строительства были отобраны две с лишним сотни отроков из числа одаренных «к лепке фигурной и богомазству лепому» и отправлены на учебу в Италию, Францию и Голландию к тамошним скульпторам и живописцам. Часть из них уже возвернулись и сейчас активно участвовали в украшении домов, кои уже были почти все построены в Белом и Китай-городе (ну да почти пятнадцать лет прошло с того, как начали), прекрасно осознавая, что лучшим из них будут даны заказы на украшение кремлевских дворцов и собора. Так что чертова европейская культура начала потихоньку проникать в пределы государства Российского. Кое-где уже и театры завелись, черт бы их побрал… Нет, мое негативное отношение к сему непотребству (ну так Синод постановил, я-то что) было всем известно. Поэтому непотребством сим баловались считай тайно, потихоньку. В дальних вотчинах. Но я прекрасно осознавал, что долго это не продлится. Ежели уж вошли в европейскую цивилизацию, то черпать будем оттуда полной мерой – и хорошее, и не очень.

Нет, в принципе насчет театра как такового или, если брать в более широком смысле, шоу вообще я не имел ничего против. У нас на Руси сие тоже вполне присутствует. Тех же скоморохов возьми. Но сколько же дерьма вокруг всего этого и сейчас уже образуется, а уж в будущем… И от этого никуда не деться. Уж так артисты устроены. Они же суть сосуды греха. А все потому, что актерская игра построена в первую очередь на излучении эмоции. Чем большую эмоцию ты способен продуцировать – тем более талантлив как актер. Причем ведь известно, что те эмоции, кои Божьи, то есть любовь, радость, счастье, – всегда индивидуальны. От лицедеев же мы способны получить лишь их жалкие суррогаты – страсть, похоть, торжество, злобу, гордыню, гнев, ненависть… Они буйны и необузданны, и тем привлекательны, но не возвышают душу, а губят ее. И не думайте, что мне тут дремучее средневековое окружение к концу жизни окончательно голову задурило. Просто я, уже вторую жизнь доживая, многое понимать стал. Не так-то уж по большому счету человек за четыреста лет изменился. Это нам всякие гаджеты глаза застят, а так – просто людям легче выживать стало, вот многие до седых волос по существу детьми остаются, а то и вообще до гробовой доски. Отсюда всякие новые и современные формы семьи, то есть всякие «пробные браки» да «гостевые браки», и образуются. Нет там ничего нового. Просто это недосемьи. Ну решили «дитятки» в семью поиграть, но как бы не всерьез, так, слегка, понарошку, не принимая на себя всех положенных обязательств… так и играют. И еще здесь, в этом времени, тоже не только любят, но и еще, как в оставленном мною будущем, любовью занимаются, только называется это более точно – похоть тешить. Ох как много понятно становится, когда на жизнь смотришь не токмо из растяжки в четыреста лет по времени, но еще и между материалистическим и религиозным мировоззрением…

Ну и, ежели вернуться к театру, мое негативное отношение к нему объяснялось еще и тем, что это было дело шибко затратное. Эвон, по сообщению моего агента при французском дворе, незабвенный братец моей Машки Людовик XIII, большой любитель этого дела, вовсю сочинял музыку и воодушевленно танцевал в разных придворных балетах, в том числе (зацените, чего мне стоило в тот момент не заржать) в Мерлезонском! Так вот, как я специально разузнал, средняя постановка подобного балета обходилась ее братцу в пять – семь тысяч ливров. А некоторые и тысяч в двадцать. Причем таковых балетов за год ставилось несколько десятков. А ведь все эти денежки на развлечения пары-тройки тысяч человек из числа высшего света не из воздуха брались, а с крестьян да посадских. Нет, мое убеждение такое: место дворян – во главе стрелецких рот, на качающихся палубах кораблей, на стенах острогов, возводимых в дальних землях, а не в ряду пышно разодетых придворных, приплясывающих на театральных подмостках… А посему пусть таковые здесь появятся как можно позже!

Свадебный пир длился почти восемь часов. Впрочем, я и здесь не упустил своего, представив сотням высокопоставленных гостей, почти половина которых были иностранцами, прибывшими с посольствами иноземных государей на свадьбу наследника российского престола, новые продукты. А именно – красную икру, кою начали заготавливать на Камчатке и доставлять в Архангельск из Нижнеколымского зимовья Северным морским путем, ныне ставшим хоть и весьма опасной, но довольно оживленной торговой магистралью. И хотя навигация там была рискованной и ее длительность не превышала пары месяцев, но русские корабли по большей части проходили его за всего одну навигацию. За три десятилетия активного плавания в тех водах корабли Архангельской государевой дозорной эскадры и купеческие кочи и флейты успели составить очень неплохие карты и накопить статистику ледовой обстановки…

А еще шоколадные конфеты. Оба продукта пошли просто на ура. Ибо шоколад, скажем, здесь употреблялся исключительно в жидком виде. Так что надобно было ожидать, что с будущего года просвещенная Европа жадно набросится на новинки. Ну да все уже привыкли, что русские регулярно балуют Европу новыми изысканными товарами и кушаньями. А открытая при моем дворе школа поваров вообще пользовалась таким успехом, что меня даже обвиняли в том, что я использовал разрешение на прием в нее поваров некоторых европейских властителей в качестве рычага дипломатического воздействия. Напраслина! Ну ладно, пару раз всего-то и было. Вот только война все испортит. Ну да что делать… Ничего, в конце навигации все одно собираемся три четверти балтийского торгового флота в Архангельск перебрасывать. До конца войны основной поток товаров опять через этот северный порт пойдет – никуда не денешься…

Свадебные торжества длились почти целую седмицу. Судя по весьма удовлетворенным лицам молодых, с коими они появлялись на завтраках, они друг другу понравились, да и в постели у них все неплохо сладилось. Совет да любовь… Авось еще и внуков успею понянчить.

Между тем дела шли своим чередом. «Гости государевы» действительно прослышали о Бомбее и рвались организовать новое товариство. Я повелел организовать цельных два, в кои благосклонно согласился войти на прежних условиях. А также организовать при каждом ссудный банк, дабы возможно больше купцов могли бы войти в число «гостей государевых» и вступить в сии товариства. А тако же в любые другие. Число «гостей государевых» надобно было множить всеми возможными путями, уж больно добрый доход оне государству приносят… Подготовка же к войне вышла на завершающую стадию. Я наконец-то договорился с датчанами, а с южных и восточных границ государства стронулись-таки даточные отряды кочевников. Они должны были добраться до Полоцких, Себежских, Псковских и Новгородских земель, в коих и предстояло сосредоточиваться армии, месяца через три с половиной. И начать действовать они должны были прямо зимой, для чего в армейских магазинах сейчас накапливались запасы овса. И тут пришло известие, каковое я посчитал прямо подарком. Хотя оно слегка нарушало наши планы…

Мы как раз закончили семейную трапезу, после которой Катенька весьма бойко со мной пощебетала (по-русски она говорила уже весьма бегло, с небольшим милым акцентом), когда в трапезную буквально влетел взъерошенный Качумасов.

– Государь! Голубиная почта пришла. Свеи Ивангород осадили.

Все замерли. Мы с Иваном скорее обрадованно, а наши женщины испуганно. Я несколько мгновений переваривал известие, а затем ухмыльнулся. Ну, Карл Густав, такого подарка я от тебя не ожидал! Это ж как пренебрежительно надо было к нам относиться, ежели в том состоянии, в коем сейчас находилась Швеция, рискнуть самолично напасть на Россию. Я протянул руку, и Качумасов отдал мне узкую полоску голубиного письма. Ах вот как… значится, они сие совершают для «предупреждения необдуманных действий государя московитов, вступившего в тайные сношения с поляками, и понуждения его к миру», да еще обещают «вернуть город царю после окончания военных действий и заключения мира с Речью Посполитой, ежели царь московитов будет следовать голосу разума». Ну-ну. Я ухмыльнулся и передал полоску голубиного письма сыну. Он быстро пробежал ее глазами, а затем поднялся, сопровождаемый испуганными взглядами двух женщин – матери и жены и одним восхищенным – сестры Ольги, и спросил:

– Выступаем, государь?

Я мотнул головой:

– Нет.

Иван замер, потом медленно кивнул и опустился на место. Ай, молодца! Не полез тут же в бутылку – люди гибнут, на помощь идти надо, врежем по шведу и так далее! Молчит – сам думает и моих разъяснений ждет. Толковый государь растет, ой толковый…

– Ну не здесь же о сем говорить. Пошли в кабинет, – распорядился я.

В кабинете нас уже ждали. Пошибов, Беклемишев и генерал Турнин, инспектор крепостей. Интересно, а его кто додумался позвать? Если Аникей – так то понятно, а если Беклемишев – то молодец, хвалю. Ну да потом уточню…

– Ну-с, давайте думать, как дальше действовать будем, – начал я заседание нашего штаба.

– Надобно помощь Ивангороду послать. Там большие магазины накоплены. Ежели свеи его возьмут – изрядный убыток войску будет, – подал голос Беклемишев.

– А возьмут? – усомнился я. – Комендант пишет, что свеи малым войском подошли – в двенадцать тысяч, не более. И артиллерии у них всего-то полсотни стволов, да и та вся небольшого калибру. Нешто гарнизон крепость не удержит?

Беклемишев молча развернулся к Турнину.

– Ежели таким числом да с не шибкой артиллерией – то не должны взять, государь, – отозвался инспектор крепостей. – Я в Ивангороде по весне дважды был. Учения проводил. Гарнизон там добрый. Крепостной артполк тако же вельми обучен. И ополчение неплохое. К тому же там инженерная рота стоит, коя магазины строила, так что и минную войну свеям куда как сложно вести будет. А припасу там ноне действительно на десять лет осады хватит. Вот ежели больше подойдет, да с хорошей артиллерией… Крепость-то там старая, бастионов нету, стена прямая, кирпичная. Такую крепость взять – не вельми большой труд надобен.

Я почувствовал в его голосе оттенок неудовольствия. И действительно, Беклемишев мне докладывал, что ежели западная и юго-западная граница страны крепостями укреплены добро, то вот на северо-западе дело обстоит не шибко хорошо. Крепости старые, еще при дедах-прадедах строенные и правильную осаду выдержать неспособны. Но я денег на обустройство этих крепостей не давал. Все одно границу переносить думаем, да и нет их особенно. На другое были надобны…

– А ежели все-таки потеряем город и магазины в нем – насколько все хуже будет?

– Намного, государь, – вздохнул мой генерал-воевода, – почти четверть всех запасов там. Может, еще и поэтому свеи на город напали, что до них слухи дошли о тех воинских запасах. Им сейчас в Речи Посполитой оне шибко надобны.

Я откинулся на спинку своего кресла. Итак, следовало решить, что делать дальше. Ломать весь тщательно продуманный и разработанный план кампании этого года (всю войну планировать смысла не было, так, прикидки были, а там – бой покажет) и быстрее бросаться на помощь Ивангороду либо продолжать следовать плану, внеся, естественно, в него необходимые коррективы.

– Что скажешь, боярин? – обратился я к Качумасову.

Тот ответил не сразу.

– Я так думаю, государь, то, что Карл Густав на нас сам напал, это и плохо, и хорошо. Плохо, потому как наши людишки гибнут, да еще те, коих, по нашим планам, война вообще коснуться не должна была, и эвон запасы военные под угрозой. А хорошо то, что сим он с нас всю, даже малую вину за наше вступление в войну снял. И перед народом нашим, коий нам на Земском соборе уговаривать бы пришлось, а ноне, я считаю, он нас сам уговаривать начнет. Да еще и попеняет, что со свеем так долго тянули. И перед иноземными государями, об убеждении коих в свейском недобром противу нас умыслии мы так крепко думали. – Глава Посольского приказа замолчал и обвел всех присутствующих спокойным взглядом.