Текст книги "Псевдоним бога"

Глава третья
Волею судеб

Планета Земля, Россия, Подмосковье,

сентябрь 2007 года

1

Честное слово, Костя Гамов был чрезвычайно мирным человеком. В тот самый момент, когда Господу Богу заблагорассудилось поднять свою тяжелую морщинистую длань и приложиться ею хорошенько по этой темноволосой, модно остриженной головушке, наш герой был на природе и в общем-то никому не мешал. Сидя на берегу неглубокого, по берегам облепленного низеньким камышом водоема, он наблюдал за полетом стрекоз, устроившись на разлапистой шершавой коряге и окунув ноги в прохладную осеннюю воду. Нет надобности лишний раз подчеркивать, что похмелье было полновластным хозяином Костиного организма. В некоторой степени абстинентный синдром был смягчен пивом, несколько пустых и полных бутылок которого вперемешку стояли тут же, на бережку. Ну а с другой стороны, имеет ли право на приватный отдых молодой человек, которому три дня назад все-таки исполнилось двадцать девять лет? Имеет. Еще как имеет. Ух!..

Стрекоза, как маленький вертолет, со стрекотанием, царапающим слух, спикировала прямо на Гамова и, ловко разминувшись с его худым плечом, зависла над поверхностью тихой заводи. Гамов поморщился и стал водить большим пальцем ноги по неподвижной воде. Легкие концентрические волны пробежали по поверхности водоема. Наблюдая за ними, Гамов неожиданно для себя задался вопросом: а что происходит там, под тусклым зеркалом темного и тихого озерца, под спудом тяжелых и неподвижных илистых вод, среди скользких придонных корней, в переплетении слизистых водорослей? Осознают ли те, кто обитает там и только там, что существует мир и вне пределов заболоченной заводи, за ветвями ленивых прибрежных ив? Могут эти пучеглазые лягушки, жучки-водомерки, жирные головастики и сонные пиявки хотя бы почувствовать, что их болото не одиноко во Вселенной? Найдется ли среди них инакоквакающая жаба-философ, которая, сидя в мутной илистой воде и уставив перед собой неподвижные выпученные глаза, взглядом высверлит тоннель в другой мир? В лес, в луга, в дымящиеся города людей, которые так же непостижимы для нее, как для человека непостижим, страшен и черен космос? Гамов качнул головой и сплюнул. Какая ерунда лезет в голову… Впрочем, подобное рефлексирующее мозговое усилие крайне характерно для людей, похмеляющихся на природе в гордом одиночестве.

На берегу меж свисающих к воде ветвей ив появился Казаков. Он был в пиджаке, но без штанов. В руке держал полуторалитровую пластиковую бутылку, наполовину заполненную пивной пеной. Он иронично посмотрел на Константина и произнес насмешливо и чуть нараспев:

– Опять размышляешь над бренностью, вечностью и прочей хреновиной? Странно, что такие размышления совпадают с запоями, а в приличном виде ты думаешь только о бабах и иногда о работе. Да и вчера был хорош… Поймал в спичечный коробок жука и слушал, как он долбится о картон и жужжит. Ты говорил, что, быть может, это насекомый Байрон в темнице сознания, слагающий сагу о свободе. Слава богу, Катька вовремя тебе дала…

– Тебе чего надо? – спросил Гамов, не поднимая головы.

– Я думал, у тебя пиво кончилось.

– Если бы кончилось, я бы обратно в дом пришел.

– Тоже логика, – охотно согласился Казаков. – Ну ты давай, откисай, а лучше к нам возвращайся, не строй из себя лорда-изгнанника с высшим образованием. А то последний день выходных. Завтра на работу…

Гамов перекривил лицо так, словно только что раскусил одну из наблюдаемых им перед этим стрекоз и нашел ее весьма далекой от высоких гастрономических стандартов.

– Не напоминай, – отозвался он. – Честное слово, как припомню кирпичную гэбэшную харю своего шефа, так хочется встать на колени…

– Ого! Какое уважение к начальству!

– …сунуть в рот два пальца и вывернуть себя наизнанку.

– М-да… А что ты тогда вообще пошел в эту контору?

– А как иначе? С предыдущей работы меня уволили с такой рекомендацией, что по прямой специальности больше толком и не поработаешь… Хорошо, подключился дядя и все-таки в кое-то веки помог… Теперь вот расхлебываю. Впрочем, – спохватился Гамов и впервые взглянул на хитрую физиономию Казакова, прихлебывающего пенный напиток, – довольно. Я это… скоро приду. Две бутылки вот… осталось… Так что… А что это, Антоха, у тебя такой вид… министерский? – Он подозрительно взглянул на изящный однобортный пиджак приятеля, чрезвычайно гармонировавший с трусами-«семейками», лопнувшими на заднице. – М-да…

– Здоровье берегу, – отозвался Казаков. – Джинсы яйца натерли.

– Давно предлагал совместить пост министра здравоохранения и министра ликеро-водочной промышленности, – непонятно к чему сказал Гамов.

– А что, есть такой министр? – ехидно поинтересовался Казаков.

– В России-матушке пора бы и ввести такой пост!

Казаков чуть повел плечом:

– Это верная мысль. Костян, может, все-таки к нам бухать? А то пивом душу не обманешь, как говорит Шурик Артеменко!

Гамов сделал неопределенный жест, словно желая сказать: а утопись ты в болоте, сука, со своими предложениями и пословицами, пропагандирующими пользу алкоголизма. Казаков только ухмыльнулся лукаво и, пятясь, исчез в хитроумном сплетении шевелящихся ивовых ветвей. Гамов же вернулся к созерцанию вод и населяющей их живности. Он не слышал, как Казаков, который повстречал неподалеку от берега пруда еще одного приятеля, говорит ему – серьезно, без намека на ерничество и игривый шутовской тон:

– Не пойму я что-то… Вот ты, Шурик, знаешь его относительно недавно, но ведь я-то знаком с ним больше десяти лет!

– И что?

– А то! Я ведь помню, каким он был четыре или пять лет назад. Другим… У него… ну как тебе объяснить?.. какой-то внутренний стержень вынули, что ли. Ну после дурацкого обвинения чуть ли не в убийстве… и еще… Не грей посуду! Давай сюда бутылку!

– То есть ты хочешь сказать, Антоха, что?..

– Да не хочу я ничего плохого про Гамова говорить. Хороший он парень. А раньше и вовсе большие надежды подавал, сотрудничал в изданиях с мировым именем, даже поработал на федеральном телеканале и едва не пробил свой сольный проект там. Что помешало, я уж не припомню, но наше телевидение – это ж как пауки Спинозы в банке. Так сам Гамов и говорит. Мне вот кажется, что ему в один прекрасный момент стало неинтересно жить. И топчется он на одном месте или сидит, как вот сейчас, на берегу одной и той же гнилой лужи, не видит смысла в дальнейшем росте и продвижении. Не ищет воли к этому.

– Да ты философ… – одобрительно отозвался Шурик. – В тебе умер Шопенгауэр.

Друзья ушли на дачу. Гамов же продолжал сидеть на бережку… После очередного глотка пива мир вдруг прояснился до ошеломляющей, ломящей глаза ясности, и только тут, встав на ноги и оставив насиженную корягу, Костя Гамов понял, что снова пьян. Да, завтра на работу. Да, завтра опять будет похмелье, будут недовольные лица сотрудников и суровый взгляд дяди Марка, свирепого повелителя пробирок и синхрофазотронов, как именовал его ироничный Антоха Казаков. Дурацкая работа… Вялое существование. Где они, былые перспективы, мать их?.. Да и не хочется их, да. Как там у Есенина: «Смешная жизнь, смешной разлад. Так было и так будет после…»

Костя Гамов бросил свое тело в сторону, едва не потерял равновесие и, ввалившись в ивняк, который несколькими минутами ранее проглотил бесштанного Антоху Казакова, нащупал тропинку, ведущую к даче. На даче сейчас, верно, весело. Девчонки опять напились, и кто-то, уж будь уверен, танцует стриптиз на столе. И никого даже не смущает, что позавчера Ленка Курилова свалилась с упомянутого стола и проломила свою не бог весть какую башку.

Хорошо еще, что соседей не наблюдается. Соседи, если по чести – редкие сволочи. Особенно старуха Кавалерова по прозвищу Холера, которой, правда, уже второй год не видать – может, померла, к общей радости родных, близких, соседей и всех тех, кто имел несчастье хоть раз подойти к ней ближе чем на тридцать метров. Есть еще алкаш Сайдуллин, спившийся кандидат технических наук, в трезвом виде совершенно невыносимая скотина. Впрочем, Гамов давно привык, что на него косятся вот уже который сезон и стараются не разговаривать. Наверное, дурные компании у Кости на даче собираются и ломают тихий и размеренный быт рядовых дачников, куда там…

Собственно, Гамов никогда не был склонен к иллюзиям. Его сотрапезники, друзья и собутыльники в самом деле (в который раз!) отмечали последний выходной день по полной, если не сказать – расширенной, программе. Уже за сто метров от дачи слышалась разухабистая какофоническая музыка (одновременно из музыкального центра и аудиосистемы 5.1, подключенной к DVD-плееру). Два музыкальных источника находились в страшной оппозиции друг к другу. Из одного, нежно журча, истекала волшебная мелодия бетховенского «Письма к Элизе» в фортепианном исполнении Ричарда Клайдермана. Другой аудиоисточник, надрываясь, бешено орал о трагической истории кота и его репродуктивных принадлежностей:

 
Я кота-а отнес на свою беду,
И хозяйство врач отрубил коту,
Ходит он сейчас, словно пи-идарас,
На меня глядит, жалобно пищит:
«Где-е-е же вы, где-е, яйца пушистые?
Ве-те-ри-нааааар – сволочь фашистская!»
 

Остаток биографии несчастного кота Костя Гамов дослушивал уже в канаве, куда он упал на последних метрах пути к даче, навернувшись через брошенную каким-то садово-огородным интеллектуалом тяпку.

На даче его в самом деле ждало светопреставление. Женя Ежов по прозвищу Превед Ежег чинил телевизор. Он лежал под столом рядом с упомянутым телевизором и, откинув заднюю панель, рылся во внутренностях несчастного телевизионного приемника то куцей отверткой, обмотанной изолентой, то обшарпанным хвостом сушеной воблы. Последнее было вернее… Телевизор дергался и искрил. Женя старательно вытирал пот со лба волосами лежащей тут же, под столом, Кати Глазковой. В этой благородной миссии – если точнее, починке телевизора – ему помогал все тот же Антоха Казаков, который кидался в пустой черный экран тремя разноцветными лифчиками, черным, красным и белым.

Из форточки торчали чьи-то ноги. Оказалось, что это толстый Дима Филиппов вознамерился выйти из дачи вот таким экстравагантным манером, но помешали излишки жира. Дима дергал коротенькими толстыми ножками и вопил, но никто не обращал на него внимания. Вдребезги пьяная парочка играла в шахматы на раздевание. Рябой Астафьев надел на голову черный чулок и выдавал себя за арапа Ганнибала, предка небезызвестного А. С. Пушкина.

– Пир духа, – выразительно высказался Гамов, вползая на порог. – Соседи еще не приходили?

– Мы и соседям налили, – отозвался Шурик Артеменко, упитанный молодой человек, самокритично именующий себя свиноящером. – Гена в кладовке спит.

– Гена – это депутат от КПРФ, что ли? Сосед мой?

– Сосед! А я что говорю?

Из-под стола, вплетаясь в надрывные вопли про несчастного кота и в который раз запустившуюся с самого начала чудесную мелодию «К Элизе», посыпался какой-то треск, обрывочные хрипы, а потом бархатный баритон произнес: «Второй день… кгхррррм… ученые ищут объяснение… хврррр!.. НАСА объявило… хшшшш… профессор Гарвыы-ыардского университета и российский уч… че… Пшшш!» Мгновением позже из-под стола показалась довольная физиономия Жени Ежа. Он сказал:

– П-починил. Там, правда, один канал только показывает. Метровые тут не ловятся, только РТР… Костян, помоги вытащить телик…

– А как он туда закатился? – пробурчал Гамов, вытягивая теплое тельце несчастного телевизора из-под стола вместе с Катей Глазковой.

Последняя, приняв Гамова за свою бабушку, начала путано излагать версию касательно того, отчего она, добропорядочная внучка, так набралась…

Телевизор водрузили на колченогую тумбочку. Гордый своим мастерством телемастера Еж щелкнул древним тумблером и, не удовлетворившись качеством выскочившей на экран безъязыкой черно-белой картинки, с силой врезал кулаком по верхней панели «ящика». Это, как водится в России, тотчас же возымело действие: на экране появился многоцветный диктор и заговорил о коррупции в верхних эшелонах власти. Еж вырубил осточертевшую песню про кота и приглушил бесконечную бетховенскую «Элизу», поставленную на повтор. Он плеснул водки себе, Гамову и Антохе Казакову и сказал:

– Ну вот. А говорили, не покатит.

– Да это ты случайно починил. Наугад ткнул куда надо, и вот результат.

– Наугад ткнул и результат – это ты в роддоме будешь акушерке говорить, – парировал Гамов, который определенно принял сторону Ежа. – Что касается случайности, то вообще нет ничего более закономерного, чем случайность, это всем известно, кто хотя бы поверхностно знаком с теорией вероятности. И вообще, есть такая поговорка… Еще давай лей, куда ты экономишь?.. Есть такая поговорка: случай – псевдоним бога. У меня был приятель, находившийся в особых, я бы даже сказал – интимных отношениях со случаем. Звали его Ваня Кульков, лимитчик из села Синенькие. Так вот этот синенький Ваня Кульков страдал суицидальным синдромом в особо тяжкой форме. Попытки свести с собой счеты странным образом совпадали с запоями… Однажды Ваню выгнали из университета за пьянство и растление дочери завкафедрой. Ваня выпил и пошел прыгать с моста. Выбрал самый высокий пролет и сиганул вниз. И надо же так тому случиться, что как раз в этот момент, как Ване приспичило топиться, из-под моста вынырнул пароходик. Ваня свалился прямо на тент, растянутый над верхней палубой, сломал две стойки, опрокинул стол, за которым бухала какая-то компания, и провалился в люк на нижнюю палубу. На нижней палубе прихорашивались три девицы в купальниках. Ваня свалился прямо на них, одна из девиц сломала руку, вторая стала заикой, а у третьей начались преждевременные роды. И все это в одной обойме! Ваню выволокли на верхнюю палубу, отметелили, поставили на бабло и сказали, чтоб он и не думал о самоубийстве, пока не расплатится. Ваня продал дедушкин гараж… Второй раз его бросила телка. Если бы я был девушкой, я бы тоже бросил Ваню и уехал на полюс, к тюленям и северному сиянию, лишь бы синенький Ваня Кульков меня не нашел. Узнав, что его бросили, Ваня решил отравиться. Раздобыл реланиума и феназепама, приготовил, чтобы выпить… А у Вани была бабушка. Она и так огорчилась, узнав, что внучек продал за долги гараж, а тут еще у нее возникли проблемы с кишечником… Короче, она перепутала лекарство и выпила реланиума, а Ваня сожрал целую упаковку бабушкиного слабительного, ибо был пьян, как сорок тысяч братьев, и не просек разницы… Что с ним было – Везувий отдыхает! Потом он еще пробовал вешаться, упал с табуретки и сломал ногу. Бросался под трамвай, но вагоновожатый успел затормозить, вышел и набил Ване морду… Потом Ваня Кульков поумнел и решил жениться. В этом он даже преуспел, но вот на третий день счастливого медового месяца вздумалось ему передвинуть шкаф. У шкафа отломилась ножка, он упал на ликующего новобрачного и придавил его насмерть… Вот и говори после этого о случайностях! – закончил Костя Гамов свой рассказ.

Толстый Дима Филиппов, торчавший в форточке, тихо всхлипывал от смеха… Казаков сказал:

– Да уж. Судьба.

Шурик Артеменко, меланхолично восседавший на старой швейной машинке, заметил с фальшивым смирением:

– А что, может, хватит бухать, ребята? Мне уже разная чертовщина мерещится. Вчера перепутал сундук с собакой Баскервилей. Я, конечно, понимаю, Костя, что двадцать девять лет – это круглая дата, но тем не менее…

Говоря все эти бездуховные вещи, кандидат экономических наук г-н Артеменко мерил взглядом гордую когорту пустых бутылок, стоявших на столе, под столом, на тумбочке, на подоконнике, на пыльных антресолях и на спине какого-то разбитного индивида, вторые сутки спавшего на двух сдвинутых табуретках.

Гамов сказал:

– Ладно… Завтра все само собой прекратится. Надеюсь, что меня не уволят. Точнее, я, наоборот, надеюсь, что меня уволят, вот только не особо хочется огорчать дядю Марка. Все-таки он помог, устроил… Гм…

Казаков, который в этот момент вдруг осекся, прервав непрерывный поток своего трехсуточного красноречия, издал короткий горловой звук, такой, словно сломался сток в унитазе, и пробормотал:

– Нет, Шурик прав. На самом деле пора завязывать… Вам то же самое слышится, что и мне?..

Вся троица уставилась в экран. Восприятию не мешал даже храп индивида на табуретках и взвизги парочки, играющей в шахматы на раздевание. В углу экрана появилось знакомое каждому со школьных уроков астрономии изображение Луны, на круглой серой физиономии которой были видны не только знакомые оспины кратеров и лунных морей, но и маленькая веретенообразная тень. Тень отбрасывалась неким объектом, и даже при самом невнятном и пьяном восприятии невозможно было не определить его искусственное, рукотворное происхождение. У диктора была суровая и сосредоточенная физиономия, когда он зачитывал:

– Вчерашняя сенсационная информация подтверждена сразу из нескольких источников. Распространено заявление компетентных лиц, представляющих НАСА… Несколько российских и европейских обсерваторий… Объект, который никак не может являться метеоритом или ядром потухшей кометы, затянутым в поле тяготения спутника Земли… – (Костя Гамов залпом выпил стопку водки. Звуки расплывались в ушах, жужжали веретеном. Откуда-то сверху, как черная тень неведомого, наплывал животный, первородный страх.) – Согласно первоначальным расчетам астрономов, масса покоя объекта, обнаруженного на геостационарной орбите Луны, составляет…

Картинка запрыгала и сбилась, а с ней пропал и звук: это Еж, взмахнув рукой, зацепил кабель антенны. Впрочем, он попытался воткнуть штепсель антенны обратно в гнездо, и до определенной степени это ему удалось: картинка и звук появились снова, однако же изображение портилось помехами, мелкими и шустрыми, как рябь на осенней воде, а звук подпрыгивал, скрипел и дребезжал. Удалось разглядеть постную рожу какого-то важного деятеля ООН, с пафосом говорящего: «Мы вступаем в новую историческую эпоху… Хвррр!.. Нет сомнений, что… бз-з-з!.. хал… ббе… многие годы существование инопланетного разума подвергалось… бллль… бум!»

Экран потух. Все оборвалось. Друзья смотрели друг на друга. Казалось, было слышно, как потрескивают, словно лампы древнего советского телевизора, их мозговые извилины.

– Допились, – сказал лицемерный Артеменко, – до инопланетян. Я же говорил: хватит!

– Ладно, – сказал Костя Гамов. – Бред сивой кобылы…

– Тебе про бред виднее, Костян. Недаром в свое время в дурке стаж нарабатывал…

– Ты давай мне тут за базаром следи!

– Молчу, молчу. Я думал, что ты к тому своему приключению, когда тебя в психушку заправили, уже по приколу относишься.

– Ну чё вы сцепились? – вмешался Казаков. – Выпейте вот за примирение. Ну и, наверное, пора бы укладываться. Завтра утром вставать и валить в город ни свет ни заря. Мне к девяти… Пойду проверю, как там машины. А то мы вчера на капоте прыгали, как бы не продавили. Ну да. А Шурик поехал кататься и упал в кювет. Два раза перевернулся – на самом ни царапины, а стойки салона погнул!

– А что ты на меня гонишь? – недобро улыбнулся кандидат экономических наук, отрываясь от пересчета опустошенных бутылок. – Это ж моя машина! Что хочу, то и гну!

– Ну-у-у! – в рифму прогудел неугомонный Казаков. – Если б это моя машина была, я б тебя в пруду утопил, где сегодня Костян давил из себя Чайльд Гарольда в изгнании!

На этом дискуссия и завершилась. Костя Гамов пожелал друзьям и собутыльникам спокойной ночи и вышел во двор. Он еще не знал, что этой ночи не суждено быть спокойной.

Как и многим другим ночам, последовавшим за этой.

2

Луна выбелила верхушки деревьев, длинными клиньями света улеглась в траве, косо взрезала крышу дачи. Далеко, за массивом смешанного леса, прыгали голоса лягушек. Ночной сверчок тянул свою заунывную песню. Тени, тени широкие и узкие, длинные и громоздко-неуклюжие, отслаивались от стволов деревьев, напрыгивали на голый асфальт, которым был укатан пятачок перед гаражом гамовской дачи. Костя сидел на низенькой скрипучей лавочке и курил сигарету. Вообще-то он не был любителем никотина, но выпадали такие тревожные вечера и бессонные ночи, когда зажатый в губах мятый фильтр казался панацеей, а запах табака оглушал, окутывал сизым облаком и ложился на расстроенные нервы, как пальцы опытного настройщика на струны вдрызг разлаженного инструмента.

Гамов перевел взгляд от собственных босых ног с грязными пальцами (верно, еще на болоте изляпался) на неполный диск луны, и вдруг почудилось, что на ее увесистом и довольно, сыто, как у Шурика Артеменко, светящемся лике проступило неясное темное пятно. Вытянутое, размытое, с подрагивающими контурами…

– Д-допился! «И на Марсе будут яблони цвести…» Гм… Черт!

У самых ног прошелестела в траве ящерица. Костя оторвал взгляд от ущербной луны и прикрыл глаза веками. Нервы, что ли?.. У Гамова было плохое предчувствие. Нет, он мог прекрасно замотивировать, откуда, из каких похмельных глубин тянется эта смятая душевная дрожь, пережимающая желудок и дергающая запястья и икры. В конце концов, любой организм может совершенно выбрать резерв своей прочности и дать наконец сбой. Особенно в таком дурдоме… Стараясь отвлечь себя от навязчивой идеи неведомой опасности, Гамов стал перебирать в мозгу все то смешное и забавное, что имело место за последние трое суток, а этого смешного было ох как много!..

На воспоминании о том, как толстый Дима Филиппов подрался с коровой из соседней деревни, Костя Гамов поднял голову. Из каждой древесной кроны, из каждого темного прогала на остывающей земле смотрела на него завораживающая тысячеглазая тьма. И вот – звук… Дальний звук, нарастающий, приближающийся… Гамов встал, когда понял, что это звук двигателей. На нескольких машинах приближались к его, Костиной, даче.

Гамов вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной. Он подбежал к своей видавшей виды «Ниве» и, открыв дверцу, бухнулся на водительское сиденье, не зажигая света. Звук моторов усилился и обрушился прямо на бедную головушку Гамова, когда у разгильдяйски приоткрытых ворот дачи остановились темная «Волга» и следующий за ней маленький серый автобус. Гамов инстинктивно вжался в кресло, и тотчас же дверца автобуса распахнулась и из него, бесшумные, словно тени, один за другим стали выпрыгивать люди. В масках, в камуфляже, с автоматами наперевес. Гамов почувствовал, как на его затылке шевелятся волосы… Допился? Сначала бессмысленное сонное сидение на берегу водоема, потом сообщения об НЛО и лунных инопланетянах, сама испорченная луна, подпрыгивающая перед глазами, а вот теперь – невесть откуда взявшаяся группа захвата на даче? СОБР? У него на даче? С какого недо… пере?.. Неужели в самом деле ему снятся сны, липкие, бессмысленные, впитавшие в себя весь диковинный, веселый ужас последних трех суток? Где та тонкая грань, которая отделяет реальность от вымысла и бреда?.. Гамов сполз по спинке водительского кресла так, что коснулся лицом руля, и рука, машинально скользнувшая в бардачок, извлекла оттуда проклятую бутылку…

Дверь дачи вылетела так же легко, как созревшая редиска из влажной и хорошо разрыхленной земли. Вышедший из «Волги» человек в гражданском поднял руку, и собровцы ворвались в дом через обнажившийся дверной проем, через окна, через боковую дверцу на веранде. Зазвенело разбитое стекло, раздались чей-то протяжный вопль и хрип, а потом до неузнаваемости исказившийся голос, в котором тяжело было признать вальяжный тенор Антохи Казакова, проорал хрипло и беспомощно:

– Да… да вы чё, м-мужики?.. Я… м-мы… о-о-о-ой, б… а-а!..

– Этот? – громко спросил кто-то. По всей видимости, человек в гражданском, который и руководил всей операцией.

– Нет, – ответили ему.

– А где твой дружок?

– Кто? – прохрипел Казаков.

Сидящий в машине Гамов вдруг понял, чью фамилию сейчас назовет собровец. Нет, не сон. Никакой это не сон, как не снится ему ключ зажигания, беспомощно запрыгавший в руках.

– Где Гамов, б…?

– Г-гамов? Костя? А он вам… ох-х! Да во двор куда-то вышел… кажись… или…

Константин более не медлил. Пока одурманенный мозг еще принимал непростое решение, рука машинально воткнула ключ в зажигание… Машина завелась. Тотчас же из дачи вылетели двое, но Гамов, сорвав машину с места, протаранил воротину и вылетел на дорогу.

– Стоя-а-а-ать!..

Гамов даже не думал о том, с чего он вдруг может понадобиться этим ночным визитерам – он, человек законопослушный и в общем-то порядочный. В иной ситуации, в частности будучи в трезвом виде, он, несомненно, подошел бы к вопросу более взвешенно и хладнокровно. Но сейчас кололо в боку, по лбу тек пот, а там, позади, в черном зеве ночи, припорошенной лунным светом, бился крик:

– Стоя-а-ать!

Сухо прострекотала автоматная очередь. Гамов вдавил педаль газа до упора, и колеса, пронзительно взвизгнув и выбив из влажной после недавнего короткого дождя почвы целые снопы грязи, резко сорвали машину в ночь. Туда, к асфальтовой дороге в ста метрах от дачи.

– За ним!!!

«Волга» тронулась с места и, вихляя по размокшей грунтовой дороге, рванула в погоню за незадачливым хозяином дачи.

…Возможно, Гамову – на свою беду! – и удалось бы уйти. Или еще хуже – его настигли бы, применив оружие, и тогда только Бог и все его небесные заместители знают, что могло бы произойти с горе-беглецом. Но, так или иначе, развязка этой дурацкой гонки оказалась куда более близкой, чем мог ожидать Гамов и даже его преследователи.

Все кончилось на небольшом мосту через довольно глубокий грязный овраг, по дну которого протекала мелкая извилистая речушка. Вероятно, Костя Гамов попросту не справился с управлением или в запале гонки неудачно повернул руль, но только машина вылетела на полосу встречного движения – и попала прямо в лоб тяжеленному «КамАЗу», груженному кирпичом. Непонятно, куда и по каким надобностям направлялся грузовик в такое время, но прихотливый случай, о котором так много было сказано, снова вступил в свои переменчивые права. Гамов ударил по тормозам, одновременно выворачивая руль; метнулось перед лобовым стеклом что-то неимоверно огромное, и в следующую секунду гамовский джип «Нива-Шевроле» отлетел в сторону и, ломая провисшие арматурные перила моста, повалился в пролом и ухнул в протекающую тремя метрами ниже речушку. Шлейф пепельно-белых в сомкнувшихся сумерках брызг вырос над захлебнувшимся водной стихией джипом, и его начало стремительно засасывать. Под весом полутора тонн металла, резины и пластика дно речушки, состоящее из рыхлых глинистых пород, размытых в грязь, просело и начало вбирать машину, как трясина засасывает нечаянно попавшего в нее рассеянного путника. Оглушенный Костя Гамов с разбитым лицом и с таким ощущением в груди, словно ему меж ребер засадили железный лом, ударом ноги выбил дверцу и вывалился наружу. Он добрался до берега, где его уже ожидали.

– Куда же ты, красавец? – нежно сказал человек в гражданском. – Берите его, ребята.

– Как драпанул, – сказал один из СОБРа, – и машины не пожалел. Значит, в самом деле… того…

Гамов собрал остатки самообладания, казалось бы, безнадежно раструшенного по кочкам отвратительных дачных дорог, подмоченного этим бессмысленным и жестоким купанием в грязной речке, и выговорил:

– Я… я не понимаю… в чем дело.

– А раз не понимаешь, что ж тогда так сорвался? В машину его!

На даче Гамов застал милую сердцу картину: перевернутая вверх тормашками мебель, все друзья и подруги лежат носом в пол, и лишь злополучный Дима Филиппов по-прежнему торчит в форточке, а его похлопывает по увесистому крупу рослый собровец. Похлопывает, что характерно, дулом АКМ.

– Майор Головин, – представился тип в гражданском. – Да ты присаживайся, Гамов, присаживайся. Ну и засрали вы тут все, красавцы!

– А с каких это пор в России за пьянство и неряшливость берет СОБР? – пробормотал Гамов.

– Да нет, – сказал майор Головин, – не за пьянство. Хотя когда тебя вчера видели в городе, за рулем, ты, кажется, сидел уже вмазавши. Что ты вчера в городе делал?

– У меня день рождения был…

– Что ты делал вчера в городе?

– У меня день рождения три дня назад был, выпивка кончилась. Вот, съездил.

– Съездил, значит? – прищурившись, произнес майор Головин, и на его высоких крепких скулах заиграли желваки. – А когда ты в последний раз видел своего дядю, Марка Ивановича Крейцера, доктора физико-математических наук?

– А что так официально? Я… его… да дня четыре назад, наверное. А… а при чем тут дядя?

– Твой дядя убит.

Гамов приподнялся с дивана, едва не потерял равновесие и, только в последний момент успев ухватиться за ножку опрокинутого стола, утвердился на ногах. Он смотрел на широкое лицо майора, освещенное подмаргивающей лампочкой, и наплывало, наплывало сверху, откуда-то с перекрещенного тенями потолка тусклое, навязчивое бормотание, надсадный гул в висках.

– По крайней мере, такова официальная версия, – вымолвил майор, – он исчез из своей квартиры, на полу повсюду пятна крови, и… Подробности письмом. В общем, Гамов, ты подозреваешься в убийстве своего дяди Марка Ивановича Крейцера. Но это еще не все.

– Н-не все?

– Убийство – дело само по себе чрезвычайно скверное, как ты можешь догадаться, – обнаруживая определенную философскую жилку, продолжал майор Головин. – Однако же есть штуки и похуже убийства, те, что влекут за собой потерю не одного человека… Такова, например, государственная измена. Таков промышленный и военный шпионаж, который ведет к неисчислимым бедствиям.

– У нас что, реанимировали тридцать седьмой год? – выговорил Костя Гамов, растирая ушибленные при падении с моста плечо и бок. – Врываетесь посреди ночи в дом, говорите о шпионаже и вообще… Дядя! Он что, в самом деле?.. Его?..

– Дурака включил, значит, – произнес стоящий за спиной майора Головина человек в камуфляже и выразительно похлопал ладонью по прикладу АКМ. – Нужно немножко разъяснить. А, Виктор Романыч? Давай-ка я его немного…

– Рано, Сережа. Он еще толком не протрезвел и не врубился, что дело-то серьезное. Пить с третьих на четвертые сутки – это тебе не маргаритки в палисаднике нюхать. Тем более ты так врежешь, что он прямиком к Луне полетит… К этим… инопланетянам, которые… ну черт знает что!..

– Да я бы и с инопланетянами разобрался, – буркнул Сергей, – щупальца завязал бы веником да…

– Ладно, – перебил его майор. – Будем проводить допрос по полной форме, но это уж не здесь. Придется тебе, Костя Гамов, проехать к нам. Горячего чаю не обещаю, но что теплое отношение тебе гарантировано – так это точно. Твоих дружков и подружек придется задержать, что называется, до выяснения. И скажи вон той пьяной телке, чтобы она хоть сиськи-то прикрыла… А то налетит НЛО – похитит. На органы.