Текст книги "Eurocon 2008. Убить Чужого"

Почему я не взял деньги, ну почему, думал Барро. Мне сорок восемь, мне все надоело до чертиков, я же не потяну такую обузу…

Мария налетела на него сзади, вцепилась в рукав и повисла.

– Хорошо, что ты выросла не толстая, – сказал ей Барро уныло. – А то бы рукав оторвала. Эх, Мария, представь только, мне сорок восемь лет! И вчера было, и завтра будет. Опять сорок восемь. Кругом сорок восемь. И самые яркие дни позади, и самые красивые дела. Ничего нового. Что бы ты мне ни сказала, я это уже слышал. Что бы ни показала – я это видел. Тоска – застрелиться в пору…

– Пить надо меньше! – посоветовала Мария, точь-в-точь воспроизводя интонации Эгона Эрвина Кнехта.

Барро глухо застонал и крепко зажмурился.

У себя в кабинете Давид Ландау выключил монитор слежения и устало откинулся на спинку кресла. Он привязался к Марии как к родной, без всяких задних мыслей, и страшно боялся, что Барро ее пристрелит. А Барро по-прежнему обожал запугивать людей и, в свою очередь, поиздевался над Давидом всласть… Но теперь дело приобретало интересный оборот. По надежной информации, у отставного нюхача очень талантливый сын, мутант. Мальчику всю жизнь нужно будет прикрытие. Самый простой вариант – Шестая Бригада, но вряд ли эта перспектива сильно радует Барро. Тем временем концерн Ландау набрал такую силу, что сможет защитить любого. И предоставить ему огромные возможности. Концерну Ландау не впервой уговаривать талантливых молодых людей. Но можно сделать проще – познакомить младшего Барро с Марией. Вдруг повезет? Девочка спит и видит, как бы избавиться от опеки. И при всей взаимной любви унесет из дома кучу денег. Но зачем ей уходить, если ее мужчина работает на Ландау? А мутанты умеют привязывать к себе партнеров. Они дружат насмерть и любят до гроба. Им это необходимо. Им ведь очень трудно жить. Оставшись наедине со своим даром, без семьи или без команды, что примерно одно и то же, одинокий мутант постепенно сходит с ума и рано или поздно начинает призывать смерть. Так погибла мать Марии. Фактически убила себя, хотя и сопротивлялась до последнего вздоха. Бедняжка родилась с душой и характером одиночки, и ее конец был предрешен, едва она попала в Богом проклятую Шестую Бригаду.

Нет, пускай у этого парня все будет хорошо. И у Марии. И у нас все будет хорошо!

Давиду казалось немного стыдным так оценивать события, но тем не менее день выдался прибыльный.

Он сэкономил десять миллионов, и намечается очень интересный гешефт.

…Не-ет, подумал Барро, ударом в горло этот пройдоха не отделается. Прямо следом я покажу ему коронный удар Эгона в глаз! Получится хороший задел для переговоров. Мне Давид предлагал три процента, а за своего парня я сдеру все пять.

Тридцать сребреников, говорите? Не-ет, ребята.

Это только ваш Иуда мог так продешевить.

Мы ведь за эти деньги – работаем.

Евгений Лукин
Время разбрасывать камни [6]6
  Взаимосвязан с повестью Леонида Каганова «Гамлет на дне». См. сборник «Спасти Чужого».


[Закрыть]

А между тем через бездну пространства на Землю смотрели глазами, полными зависти, существа с высокоразвитым бесчувственным интеллектом, превосходящие нас настолько, насколько мы превосходим вымерших животных…

Герберт Уэллс

За Волгой для нас земли нет!

Снайпер Зайцев

При виде едущей навстречу тачки (нет, не автомобиля – тачки в исконном значении этого слова) гадюка дёрнулась вправо, влево и, уразумев, что бежать некуда, поспешно свернулась в сложный пружинистый узел, изготовилась к броску. Молоденькая, полуметровая. Особенно трогательно выглядел хвостик, которым она угрожающе постукивала по утоптанной до глянца грунтовке. Честно предупреждала, что голыми руками не возьмёшь.

– Ну! – сказал Георгий, останавливая тележку. – А дальше?

Дальше гадючка сообразила, что ей дают шанс, и, метнувшись к левой обочине, попыталась перехлестнуть насыпь с разгона. Не удалось. Кинулась ещё раз – и опять съехала на дорогу. В панике обернулась к Георгию и, вновь приняв боевую позицию, принялась нервно постукивать хвостиком.

– Нужна ты мне! – хмыкнул тот. – Змееборца нашла…

Отпустил рукоятки и огляделся, высматривая прутик подлиннее – подсадить. Прутика поблизости не оказалось, а юная рептилия тем временем сумела-таки с третьего раза одолеть, прямо скажем, невеликое препятствие. Извилисто шевельнулись за обочиной белобрысые выгоревшие до пунцовых оттенков сорные колоски. Овсюг какой-нибудь…

– И больше, смотри, на дорогу не суйся, – строго посоветовал вослед Георгий. – Тут покруче тебя гады ползают. Расплющат – и не заметят.

Впереди, над песчаными буграми, поросшими кое-где быльём, давно уже показался город. Запросто можно было вообразить, будто до него час ходьбы. Однако ещё полсотни шагов – и впечатление это исчезнет: за песчаной грядой блеснёт Волга. Естественная преграда, глядя на которую опять-таки можно потешить себя иллюзией, что цепкие щупальца с того берега до тебя не дотянутся.

По сути, город давно уже принадлежал чужим, хотя далеко не все об этом знали, полагая события последнего времени просто стечением обстоятельств или даже карой за грехи. Словно бы подёрнутый тончайшим сизым пеплом, он смотрелся отсюда точно так же, как десять – пятнадцать лет назад, если, конечно, не сосредотачиваться на скелетах невероятных, нечеловеческих конструкций, вознёсшихся недавно над людским жильём.

А ведь пока их только ещё монтируют. Как же они будут выглядеть в готовом виде?

Впрочем, не надо о грустном. Сосредоточимся на милом сердцу занятии.

Давным-давно, задолго до нашествия, как раз напротив дачных посёлков набежала на мель баржа с камнем. Так, во всяком случае, рассказывали. Чтобы сняться, пришлось разгрузить её прямо на мелководье. Год от года Волга мыла камушки, шлифовала с песком. Сначала Георгий, приходя купаться, просто подбирал приглянувшиеся голыши и складывал на участке горкой. Потом придумал мостить ими дорожки.

Хорошо, когда есть чем отвлечься. Камушек к камушку – так и забудешь, хотя бы на время, о том, что нас всех ожидает в ближайшем будущем…

Препятствие подкралось незаметно. Не вскинь он вовремя глаза, так бы и въехал тачкой в перегородившие грунтовку двустворчатые ворота, наспех сваренные из кусков арматуры. В обе стороны от неведомо когда возникшей преграды по песчаным буграм разбегалась колючая проволока. А на самих воротах висел замок.

– Что за хрень? – пробормотал Георгий, озираясь.

По ту сторону ограждения близ решётчатых врат утвердилась на диво обшарпанная будка, уже окрашенная на треть мерзкой краской рептильного гадливо-зелёного цвета.

– Эй! А люди тут есть?

Молчание. Хотя какие-то шорохи и постукивания из-за будки слышались. Решив не церемониться, Георгий достал из матерчатой сумки железный совок, которым выкапывал увязшие в песке голыши, и с маху грянул им по арматурине. Потом ещё раз.

– Погреми мне там, погреми, – отозвался знакомый шамкающий голос, а минуту спустя из-за будки показался и сам Евсеич. В укапанных краской кроссовках, в камуфлированных штанах с подтяжками и в соответствующей штанам панамке. На бурой от загара старческой груди расползлась самосевом седая поросль. В морщинистой испещрённой зелёными чешуйками ручонке, напоминающей лапку некрупного динозавра, – плоская малярная кисточка.

– Ты теперь сторож тут, что ли? – поздоровавшись, озадаченно спросил Георгий.

В ответ пенсионер величаво наклонил пятнистую свою панамку. Водянистые прозрачные глаза строги, губы поджаты. Сразу видно, при должности человек.

– Ну, открывай тогда…

– Не имею права, – с достоинством отвечал беззубый Евсеич.

– Я ж не на машине! Или тут и с тележек плату брать будут?

– Приказано никого не пускать, – помедлив, с расстановкой известил Евсеич.

– Как никого? – ошалел Георгий. – А купаться пойдут?

– Никого, – подтвердил Евсеич.

– Погоди! Кто приказал?

Мог бы и не спрашивать. Приказ был явно нелюдской. Кроме того, на левом столбе ворот обнаружилась временно приютившаяся там табличка, поясняющая на трёх земных языках, кому теперь принадлежит территория. Ну вот и до левобережья добрались. Чуяло сердце.

– Неужто и берег оттяпали? – У Георгия даже голос упал. – Это ж муниципальная собственность…

– Ну вот, стало быть, муниципалитет и того… и уступил…

Уступил… Георгий стиснул зубы. Да он давно уже нас всех им уступил. С потрохами…

– Что ж, и к Волге теперь не выйдешь?

– Почему? На пристань дорогу оставили…

Тем часом из-за будки показалась супруга сторожа, огромная коренастая карга. И тоже с помазком.

– Что? Отъездился за камушками? – ликующе приветствовала она Георгия. – У, злыдень! Весь берег к себе на участок перетаскал. Шиш теперь поездишь…

Лицо её, и без того исковерканное жизнью, а теперь вдобавок радостно ощеренное, вызывало такую неловкость за род людской, что Георгий не выдержал, опустил глаза. Несколько секунд непонимающе смотрел, как по отлогому склону ползёт жучок, оставляя на сухом песке узор, напоминающий след крохотной велосипедной шины.

– Дорожки он мостит… Погоди! Ещё и то, что упёр, вернуть заставят… Это тебе не свои!

Георгий очнулся и, пропустив мимо ушей выпад старой язвы, взглянул в лицо сторожу. Тот моргнул. Как перед оплеухой.

Оплеуха последовала, но в устном виде.

– Евсеич! Ты ж им жаберные щели порвать грозил! Земля, говорил, гибнет, Родина гибнет… А теперь? Сам, выходит, нелюдям служишь?

Старикашка опешил, почти устыдился.

– Да?.. – визгливо отвечала за супруга карга с помазком. – А жить на что? Много ты на пенсию проживёшь! Нелюди… Бога за таких нелюдей молить!

И Георгий вновь оглядел с тоской бредовые конструкции, фантастические создания чуждого разума, встающие над сизыми контурами города.

«Да, вот так, – подавленно мыслил он. – Ещё и бога за них молить… Кто бы нас ни мордовал – возлюбим до самозабвенья. То царю-батюшке задницу лизали, то вождю всех времён и народов, то законно избранному Президенту… А чем, скажем, хуже клоака марсианина?»

Разумеется, к Марсу чужие никакого отношения не имели, но, с другой стороны, какая нам разница, откуда они заявились…

– Евсеич, – позвал Георгий. – А что ж у тебя колючка такая жидкая – в две нитки?

– Доплетать будем…

– Так это когда ещё будет! Дырявая граница-то, а, Евсеич?

В младенчески-прозрачных глазах ворохнулся испуг.

– Нельзя, – беспомощно сказал сторож.

– Да ладно тебе – нельзя! Чего тут мудрёного? Верхнюю проволоку оттянул, на нижнюю наступил… Хочешь, научу?

– Звони давай! – заполошно закричала на мужа сторожиха.

– Не надо, не звони, Евсеич, никуда, – успокоил Георгий. – Я человек мирный, законопослушный. Велено повернуть оглобли – поверну. А вот в выходные… – Он приостановился, предвкушая. – Прикинь: попрутся дачники на Волгу – толпой, на машинах, да ещё и гости к ним наверняка понаедут… Они ж тебя вместе с проволокой снесут! С будкой и с воротами! В такую-то жару…

Престарелая чета переглянулась со страхом. Тоже, видать, вообразили.

– Да я им говорил уже, – чуть ли не оправдываясь перед Георгием, жалобно взвыл Евсеич. – К субботе вооружённую охрану обещали…

– Сами явятся или так, людей пришлют?

– Людей… – стонуще отвечал Евсеич.

– Жаль… А то давненько я на них не любовался, на уродов…

Прищурился со вздохом на песчаные бугры, из-за которых никогда уже не блеснёт полуденная Волга, – и, развернув порожнюю тачку, молча покатил её прочь. Карга вопила вослед что-то обидное, но Георгий не вслушивался. Горло перехватывало.

Братья по разуму… Каин с Авелем… Но умные, умные твари, ничего не скажешь. Если вмешаться самим – это, не дай бог, в человечьей кровушке замараешься. А так – побили аборигены аборигенов. Что с них взять, с приматов недоразвитых…

Пойма отдыхала, отходила помаленьку от страшной прошлогодней засухи. Никогда такого не бывало, даже старожилы не упомнят, чтобы весной вода не пошла в озёра и ерики. Не пошла, однако. Закованные в броню запёкшейся ряски пруды мелели под истошные причитания лягушек, дачники, оставшись без полива, спешно принимались бить скважины, чем напоследок обогатили буровиков. В садах-огородах ещё так-сяк, а в самой пойме осень наступила в конце июля. Желтели тополя, становились прозрачны до срока. Появились невиданные в наших краях птицы – не иначе, обитатели полупустынь. Пересыхая, илистые водоёмы обращались в подобия пепельных лунных кратеров. Апокалипсис, братцы, конец света.

Причина была известна: плотина сбросила воду в недостаточном объёме. О том, почему она так странно поступила, сильно спорили, выдвигали самые подчас невероятные объяснения, но сходились в одном: без чужих не обошлось. Знаем, знаем, откуда ноги растут! Извилистые, с присосками.

Большинство уверяло, будто всё дело в энергии. Они ж её, по слухам, мегаваттами жрут! Вот, стало быть, и дали установку: через шлюзы воду не гнать – гнать только через турбины.

Георгию версия казалась сомнительной. Сам он был убеждён в другом: чужаки просто-напросто хотели согнать людей с насиженных мест. Потом увидели, что здешние обитатели – народ упорный, и сами испугались. Один год без воды дубравы и рощи выдержат, восстановятся, а вот пара-тройка лет – это уже не шутка. Ну и кому нужна зона экологической катастрофы?

Так или иначе следующей весной вода в ерики хлынула – и держали её довольно долго. Надо полагать, решили сменить тактику. Да что там полагать! Уже сменили…

Стало быть, прощай, Волга, прощайте, картавые звонкие чайки, ребристый песок на мелководье – как отпечаток Божьего пальца, ящеричная сетка солнечных бликов и лениво клубящиеся на обрывчатом бережку отражения волн… Теперь любуйся на всё это издали, с борта пароходика… при условии, что хотя бы пристань уцелеет. А на пляжах и отмелях будут теперь колыхаться влажные коричневые туши чужих…

Георгий остановил тачку возле бара – так пышно именовался бетонный квадрат под жестяным навесом, прилегающий к строению из белого кирпича. Архитектурно оно и само напоминало кирпич с окнами, дверью и реликтовой надписью «Магазин». Эх, где вы, невозвратные светлые дни, когда магазины ещё назывались магазинами, тачки – тачками, люди – людьми…

Торговая точка была обнесена тонкой металлической оградой, которую от великого ума додумались выкрасить серебрянкой. Кладбищенские мотивы. Как раз под настроение.

Продавщица на точке правила новая. Этакая малость перезрелая хуторская красавица. Лёгкая мордастость в сочетании с сильной глазастостью.

В другой бы раз смена власти за прилавком огорчила Георгия – новые всегда не доливают. Чтобы доливали, надо познакомиться, подружиться, бывает даже, что и переспать. Беспрекословно приняв высокую пластиковую посудину, добрая треть которой была заполнена пеной, мрачновато-задумчивый, он присоединился к двум другим человеческим особям, что сидели под жестяным навесом, причём каждый за своим столиком, полуотворотясь друг от друга. Один – Володька из «Початка», второго, одетого не по-дачному, Георгий видел впервые. И сто лет бы ещё не видел. Холёное начальственное рыло, надменные оловянные гляделки. Самоуважение, как говаривал опальный ныне классик, титаническое.

Георгий поздоровался. Володька, ясное дело, ответил. Второй спесиво промолчал. Ну и чёрт с тобой!

– А чего это ты порожняком? – подначил Володька. – Камушки кончились?

Внешность ему явно досталась в наследство от татарских оккупантов: был он смуглый, скуластый, смолоду высохший в корешок и с тех пор уже не меняющийся…

А может, переживём, а? Татар-то вон пережили… Хотя что татары? Татары – люди…

– Да, – отрывисто сказал Георгий. – Кончились.

Пена в пластиковой посудине оседала издевательски медленно. Не дожидаясь, пока пиво согреется, хлебнул, утёрся.

– Спруты! – проклокотал с ненавистью.

За соседним столиком шевельнулись.

– А кого это вы – спрутами? – неприязненно поинтересовались оттуда.

Ишь! Правда-то глаза колет. Не иначе сам на них работает. За хозяев обиделся…

– Уродов, – любезно пояснил Георгий.

– А уродами? – хищно спросил оловянноглазый.

– Спрутов.

Володька, встопорщив в улыбке рыжеватые прокуренные усы, поглядывал с любопытством то на одного, то на другого.

– А вы знаете, что вам может грозить за такие высказывания? – помолчав, напряжённо спросил незнакомец.

Георгий пил пиво. На лице его было написано блаженство, под которым, однако, таилось бешенство.

– Ничего, – беззаботно отозвался он, ставя на столик опустевший пластик. – С детства, знаете, не люблю обитателей океанских глубин. Какие-то они все… бородавчатые, склизкие… А что, есть закон, охраняющий честь и достоинство любого головоногого? Так мы ими вроде закусываем… – И Георгий в доказательство шевельнул пальцем лежащую перед Володькой вскрытую упаковку сушёных кальмаров.

– По-моему, вы имели в виду не обитателей океанских глубин…

– Да я много кого имел… – И похабная ухмылка в придачу.

Рыло окаменело.

– Это пошлость, – объявило оно.

«Ну, гад, – стиснув зубы, подумал Георгий. – Сейчас я тебя уделаю…»

– Нет, правда! – с подкупающим простодушием обратился он к Володьке. – Вот господин обвиняет меня в разжигании межвидовой розни…

– Я не обвиняю, – буркнул господин.

– Нет, многие разжигают, – проникновенно продолжал Георгий. – Умышленно внедряют, например, в сознание народа, будто волки поголовно хищники! Да, согласен, встречаются среди них и такие. Но зачем же всех-то под одну гребёнку?

Володька хрюкнул. Господин раздул ноздри.

– А я-то – интернационалист! – оправдывался Георгий. – Даже не интернациалист, а этот… интер… Как будет «вид» по-латыни?

– А хрен его знает, – лыбясь, сказал Володька.

– Причём не сразу им стал, Володька, не сразу! В детстве, вот те крест, даже монголоиды мне странными казались. Чужими. Ничего, привык. Люди как люди. Потом негры. Тоже привык. Сейчас, не поверишь, увижу гориллу по телевизору: а что, думаю, человек как человек… Но не всё же, что шевелится, роднёй считать!

Оратора прервал полый звонкий стук. Это холёнорылый, в два глотка прикончив банку «пепси», нервно поставил её на столик. Затем встал и с презрением удалился.

– Кто такой?

Володька пожал плечами.

Георгий взял свою посудину и снова пошёл в магазин.

– Повторите, будьте добры…

И пива ему было отпущено чуть больше, а пены чуть меньше, нежели в прошлый раз. Возможно, за вежливость. Так вот и налаживаются помаленьку добрые человеческие отношения. Человеческие. Подчёркнём это особо.

– На Волгу ходил сегодня? – вернувшись, спросил он Володьку.

– Ходил… – усмехнувшись, промолвил тот.

– И как водичка?

– Ничего. Тёплая. Течение только сильное, сносит…

– Погоди! А как ты шёл?

– Обыкновенно. Проволоку приподнял – и там.

– А гуще заплетут?

– Слышь, – с ленивым превосходством сказал Володька. – Ты прям как в армии не служил. У нас вокруг дивизиона мало того что проволоку – спираль Бруно расстелили. Ковром! В ней танки вязнут, прикинь! А мы топ-топ, топ-топ – так и протоптали тропиночку. В самоволку по ней бегали…

– В субботу охрану поставят, – хмуро сообщил Георгий.

– Ну не по всему же периметру, – резонно заметил Володька. Потом добавил сочувственно, как бы извиняясь: – А вот тебе – да… Тебе труднее. Тачку по песку не пропрёшь…

Всё-таки неунывающий мы народ, люди. Обжимают нас, обжимают, а мы хорохоримся, подмигиваем задорно. Правда, и обжимают умело: неспешно, исподволь, ни в коем случае не лишая надежды. Придавят – отпустят, потом опять придавят, чуть посильнее. Ничего. Выкрутимся, думаем…

Фиг теперь выкрутимся!

– Знаешь, кто мы такие? – сдавленно спросил Георгий. – Реликтовые гоминоиды…

– Кто-кто? – оторопел Володька.

– Про снежного человека слышал?

– Ну…

– Ну вот это мы с тобой и есть. Вытеснят нас в горы, в болота. Кто послабее – вымрет, кто повыносливее – одичает, шерстью обрастёт… Вместо бара этого смонтируют какую-нибудь хрень феерическую… неземную…

Георгий бы говорил ещё долго, но помешали обстоятельства.

– Гля! – прерывая унылое словоизлияние, сказал Володька и привстал. – Вроде сами пожаловали… Кара-катицы!

Георгий обернулся. Из-за осиновой рощицы выплыло нечто сплошь белое от бликов и обтекаемое, как обточенный Волгой голыш. Было оно размером с маршрутку, может быть, чуть пошире, и, казалось, парило, не касаясь полотна дороги. Двигаясь плавно, как бы нехотя, нездешний механизм тем не менее словно по волшебству вырастал на глазах. Георгий уже различал, что корпус его чёрного цвета и вроде бы монолитный, без смотровых отверстий.

Ну вот теперь полная гармония: серебряная кладбищенская оградка и чёрный катафалк…

Даже когда асфальт кончился (шоссе до магазина не дотянули, и оно завершалось дразнящим извилистым языком), чужая машина скорости не сбавила. Что ухабы, что магистраль – им всё едино.

Устройство поравнялось с баром. На секунду Георгию померещилось, будто глянцево-траурный борт стал на миг полупрозрачен – проглянули сквозь него шевелящиеся по-змеиному щупальца и студенистые осьминожьи глаза, равнодушно скользнувшие по убогому жестяному навесу, по двум приматам-самцам за белым пластиковым столиком, по возникшей в дверях самке, тоже вышедшей посмотреть на разумных существ…

Богатое воображение.

– Боевой треножник после ампутации, – язвительно выговорил Георгий, когда машина пришельцев скрылась за углом кирпичеобразного строения из белого кирпича.

– Берег смотреть поехали, – понимающе заметил Володька. – Конечно! У них-то у самих, говорят, земля – шлак, воздух – отрава… А тут рай земной…

– Знаешь, – признался Георгий. – Ну вот наведи они на нас лазеры с орбиты, прямо скажи: уматывайте, а то сожжём…

– Лазеры – это агрессия, – возразил Володька. – За лазеры на них вся Земля возбухнет. А так – мирное сотрудничество…

– М-да… – Георгий усмехнулся с горечью. – Стало быть, скорее Саймак, чем Уэллс…

Володька поглядел вопросительно.

– У Саймака тоже ведь войны миров не было, – со вздохом растолковал Георгий. – У него пришельцы, представляешь, втихаря Америку скупали. В розницу. Без шума и пыли…

– Похоже… – кивнул Володька.

– Да не совсем! В Штатах изволь с каждым американцем торговаться. У нас проще. Зачем тратиться на весь народ, когда можно взять и купить начальство… И ведь порядочными прикидываются, Володька! Дескать, людских законов не нарушаем… Конечно, чего им нарушать, если все законы под них теперь писаны!

– У нас – законы? – поразился тот. Тряхнул башкой, оглянулся. – Гал! Налей-ка ещё пивка…

Перезрелая хуторская красавица, которую, оказывается, звали Галой, кивнула и, забрав со стола стаканы, скрылась в дверях.

Совпадение, конечно, и всё же после появления чёрного механизма местность будто вымерла. Три пыльные сбегающиеся к магазину дороги опустели. Хотя, возможно, они и раньше были пусты, но тогда это как-то не бросалось в глаза.

Для продавщицы внезапное безлюдье означало краткую передышку, и, принеся жаждущим пива, глазастая Гала подсела к столику третьей.

– Слышали уже про «Княжну»?

– Неужто всплыла? – мрачно сострил Георгий.

Его не поняли.

– Ну, та, Стенькина… – вынужден был пояснить он. – «И за борт её бросает…» Говорят, перед концом света всплыть должна.

– Тьфу ты! – Гала досадливо махнула на шутника ладошкой. – Я про турбазу «Княжна».

Про турбазу Георгий кое-что слышал, вернее, не столько про саму турбазу, сколько про её владелицу, роскошную даму, и впрямь державшуюся по-княжески. За глаза её звали мадам Ягужинская. Именно так – в два слова. В делах она, по рассказам персонала, была непреклонна до беспощадности, а слабость имела всего одну: запала на отставного офицерика, не полностью реабилитированного после пребывания в горячей точке. Взяла в мужья и нянчилась с ним самозабвенно. Смазливенький, на девять лет моложе супруги, но, во-первых, со сдвигом, во-вторых, лютый бабник, в-третьих… Да там и в-третьих было, и в-четвёр–тых, и в-пятых…

Поступив на содержание, недолеченный защитник отечества воспринял это как заслуженную боевую награду и пустился во все тяжкие. Семейная жизнь странной пары складывалась, по слухам, увлекательно, с достоевщинкой, с битьём посуды, с обоюдными истериками, рыданиями, примирениями и прочим.

Мадам Ягужинскую Георгий лицезрел неоднократно, каждый раз поражаясь её невозмутимой величавости, а вот что касается супруга, то с этой легендарной личностью ему встретиться так пока и не довелось. Правда, в баре не раз указывали издали на каплевидную иномарку жемчужного оттенка, на которой доблестный бездельник носился по округе в поисках приключений.

– Так что с турбазой?

Гала легла тяжёлой грудью на пластиковый столик и, став ещё глазастее, прерывисто зашептала:

– Предложили продать… И за такую цену, что смех один…

– Кто?

– Ну кто… – Она вскинула кари очи, указав ими сквозь жестяную раскалённую крышу бара куда-то, надо полагать, в глубины космоса.

– Сами?!

– Не знаю, врать не стану. Да через людей, наверно, как всегда. Ну, мадам Ягужинская, конечно, наотрез. Начали грозить…

– Ей пригрозишь! – хмыкнул Володька.

– Она к прокурору, – взахлёб продолжала шептать красавица Гала. – А у прокурора в кабинете…

– Что-нибудь слизистое? – предположил Георгий.

– Не-эт… Ещё они тебе сами светиться будут! Тоже, наверно, их человек… Прокурор извинился, вышел. Будто по делу. А этот повернулся к ней и говорит: «Ну вы что? Ничего не понимаете, что ли? Продавайте за сколько сказано. А иначе даром уплывёт…»

– Ни черта себе! – процедил Георгий.

Володька разочарованно пошевелил бровями, такими же рыжеватыми и прокуренными, как и его татарские усы.

– Я это ещё неделю назад знал…

– И что вчера было, знаешь?

– А что вчера?

– Отбуцкали до полусмерти! За осиновой рощей! В двух шагах от особняка…

– Мадам Ягужинскую?!

– И ещё неизвестно, до полусмерти или… Позвоночник повреждён!

– И кто её?

Продавщица хотела ответить, но не успела.

– Какая тебе разница? – с омерзением бросил Георгий. – Те, кого наняли те, кого наняли те, кого наняли… Будь спокоен, за щупальце не ухватишь. За руку – запросто, а за щупальце – хренушки…

Тут возле серебристой ограды, обрамлявшей серый склеп магазина, остановилась белая «ауди», и Гала, не досказав, поспешила вернуться за прилавок. Мужчины за столиком молчали. Потом в лукавых кочевнических глазах Володьки просквозила какая-то, видать, простенькая догадка.

– Слышь, – брякнул он спроста. – А вдруг это муженёк её уделал?

Да, дожили. Вон какую силу взяли нелюди – шагу по родной земле не ступи…

Георгий закатил тачку в пристроенный к дому сарай (бендежку по-здешнему) и с сожалением оглядел недомощёную дорожку. Не успел. Чуть-чуть до калитки не дотянул. Опередили, твари…

Значит, будем искать выход. Задумчиво низведя очи долу, побродил по участку – и вскоре выход нашёлся. Когда-то Георгий по неопытности утапливал камушки прямо в грунт, от чего они, стоило ударить ливням, быстро уходили в землю. Потом умелец усовершенствовал технологию: сначала стал настилать старый рубероид, потом насыпал тонкий слой песка, а по нему уже начинал выкладывать голыши. Но ни в коем случае не на раствор! Сажать такую прелесть на раствор – варварство… Теперь выяснилось, что две первые ученические мощёнки успели притонуть, зарасти и так или иначе требовали раскопок. А камушки в них, следует заметить, отборные, штучные, не чета нынешним. Вот их и используем.

Георгий повеселел.

На соседнем участке, скрытом от глаз дебрями запущенного винограда, полязгивало, побрякивало. Никанор Иванович по обыкновению возился со скважиной – перебирал насос.

– Добрый день, Никанор Иванович! – крикнул Георгий.

Сосед был глуховат.

– Жора, ты, что ли?

– Я…

Полязгивания и побрякивания прекратились, потом зашуршало – и поверх низкого заборчика в прогале меж виноградных дебрей показался по пояс Никанор Иванович с двумя деталями в руках. Несмотря на жару, был он в рабочей куртке, надетой поверх блёклой клетчатой рубахи, широкое простецкое лицо (кончик носа испачкан солидолом) на треть скрыто защитными очками, отдалённо схожими с маской аквалангиста. Потеряв когда-то на производстве глаз, бывший технолог берёг оставшийся, в прямом смысле, как зеницу ока. Только что картошку в очках не чистил.

Сквозь правое стёклышко на Георгия горестно глянуло поруганное национальное достоинство. Левый, искусственный, глаз соседа, как всегда, смотрел скучающе, чтобы не сказать, цинично.

– Переворот девяносто первого года, знаешь, чьих рук дело? – таинственно и зловеще спросил Никанор Иванович.

– Неужели? – поразился Георгий.

– Ну вот тебе и неужели!

– Вы же раньше на американцев грешили…

– Н-ну… – Сосед замялся. – Одно другому не мешает…

– Тогда уж не рук, а присосок, – заметил Георгий.

– Именно, именно! – вскричал Никанор Иванович. – Правильно ты, Жора, сказал!

Мужик он был хороший, только вот политику чрезмерно любил и патетику. Георгий обтёр ладошкой извлечённый из земли голыш, почувствовал на нём нечто чужеродное, липкое, скользкое – и чуть не выронил. Слизень. Вот мерзость-то! Сбил щелчком на камни и без жалости растёр подошвой шлёпанца. Слизней Георгий не терпел до содрогания. Почти как чужаков. Всё-таки улитки – они какие-то привычные, родные, а эти – порнографически голые, бесстыдные, всепроникающие… Второй год от них спасу нет.

– Никанор Иванович, вы собственность на землю оформили? – спросил Георгий.

Во-первых, пытался приземлить разговор, во-вторых, действительно хотел кое-что разузнать. Сам он, по лености своей, за переоформление документов даже ещё и не брался. А требовали.

Лицо в защитных очках стало суровым, почти жестоким.

– Нет. Не оформил.

– Почему?

– А вот съездишь разок в Среднюю Ахтубу – вмиг поймёшь почему… Продались! – возопил отставной технолог, потрясая лоснящимися от смазки деталями. – Продались чиновнички наши… Вот помяни мои слова: никому ничего не оформят. Чужакам всё отойдёт. Не веришь? Запросто. Есть бумага? Нет! Значит, не владелец… У, м-монстры жукоглазые!

Последняя фраза в устах Никанора Ивановича, отродясь фантастической литературой не увлекавшегося, прозвучала так неожиданно и забавно, что Георгий прыснул.

– Почему жукоглазые?

Сосед насупился.

– Заступаешься, что ли, за них?

– Да не за них, – возразил Георгий, всё ещё не в силах справиться с улыбкой. – За жуков. Симпатичные насекомые, а вы их вон с кем равняете…

Никанор Иванович крякнул.

– Ну, знаешь, жуки тоже разные бывают… – недовольно заметил он. – Колорадский, к примеру…

Тут же притворился, дескать, некогда ему, и, озабоченный, канул в дебри. Так он поступал всегда, если сбивался с мысли.

Шутку, будто именно чужие привели к власти демократов, придумал и поведал Никанору Ивановичу несколько лет назад сам Георгий, за что был обвинён отставным технологом в политической слепоте и потакании западной пропаганде. Оно и понятно: в ту пору пришельцы, хотя и обозначились уже в наших краях, вели себя относительно смирно. Не в пример южанам и китайцам.

А вот тачку он в пристройку закатил рановато. Не в руках же таскать камушки до калитки… Георгий двинулся было к бендежке, когда в зарослях вновь зашуршало, даже захрустело – и сосед показался вновь.