Текст книги "Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых"

Что ты сделал для своей страны?

Юлиана Лебединская. Дива озера Чудесного

28 августа 1791 года

Озеро Чудесное манило дерзкою прохладой.

Окунуться бы, пока никто не видит. Или хотя бы ноги обмочить. Федорка приподняла подол синего льняного сарафана, с серебряной вышивкой по краю, но вдруг почуяла стук копыт, встрепенулась, поправила белую рубаху, пригладила черную косу, изогнула тонкую бровь… Но нет. Не любимый это из Санкт-Петербурга мчится. Всего лишь псковские молодцы по лесу скачут.

Федорка нахмурилась. Не бывало доселе такого, чтобы Алешенька к ней на встречу опаздывал. Полчаса уже ждет, а нет его. Одна часть Федоркина хотела рассердиться люто, другая – начинала тревожиться. Не стряслось ли чего с орлом ее? Мало ли у него врагов при дворе? Сам не раз хвастался – мол, больше недругов только у светлейшего.

– Дорка! Вот ты где, поганка.

– Батюшка, – девушка поспешно поклонилась. – А я здесь гуляла, собирала травы…

– Знаю я твою траву. Алексеем Потравским зовут. Сколько раз говорил, чтобы не видел около тебя этого повесу? Марш домой! Вот высеку, как последнюю девку, научишься себя вести.

И подтвердил слова звонким шлепком чуть ниже дочкиной спины.

– Ай-й-й, – завизжала Федорка, впрочем, было в том визге больше притворства, чем возмущения, – великая государыня отменила телесные наказания для купцов второй гильдии, вы не вправе, батюшка!

– Сейчас я тебе покажу, кто вправе, а кто – нет! Замуж у меня пойдешь, бестия!

– Посмеете под венец супротив моей воли отвести – ни капли масла своего не продадите более, – выпалила купеческая дочь Федора Таранина и бросилась прочь, радуясь, что Алексей не застал сей позорной сцены. Не ровен час, на дуэль бы вызвал батюшку при виде такой грубости в отношении дамы сердца.

– У-у-у, ведьма! – Купец погрозил кулаком в спину. – Вся в мать!

Новости пришли под вечер. Арестован капитан-поручик лейб-гвардии Преображенского полка Алексей Потравский по наущению генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического. В крепость посажен. Но успел ей весточку передать через друга. Федорка, охнув, села на широкую скамью у колодца. Не любил светлейший ее орла, никогда не любил. Тем сам орел не раз хвастался. Говорил: не простил ему Потемкин нежелания жениться на племяннице князевой, недавно овдовевшей Татьяне Васильевне. Та, по словам светлейшего, сильно хандрила, от двора отдалилась, вот и вздумал ее дядюшка к жизни вернуть. Ага. Если бы еще весь двор не судачил о том, как «дядюшка» своих племянниц от хандры лечит… В общем, ответил капитан-поручик гордым отказом, за что и попал в немилость.

Но не о дворцовых интригах и сплетнях переживала сейчас Федорка. Думала, как любимого выручить. Что может она, простая купеческая дочка?

Двумя днями раньше, 26 августа 1791 года

Князь Потемкин-Таврический зевал в духоте личного кабинета, тоскливо поглядывал на раскинувшийся за окном сад, на блестящую сквозь зелень дубов синь пруда, и вертел в руках анонимный донос.

Некий господин сообщал, что имел недавно беседу с капитан-поручиком лейб-гвардии Преображенского полка Алексеем Потравским, и тот вел недозволенные речи, а именно – угрожал жизни светлейшего. Тоже мне новость, подумал Потемкин. Он на каждом шагу обещает расправиться с князем одной левой. И не только с ним, впрочем. У юноши в силу молодости и горячего нрава врагов при дворе…

Однако аноним этим не ограничился. Далее письмом своим утверждал, что капитан-поручик состоит в заговоре, цель которого свергнуть не только князя, но и ее величество императрицу.

Чушь собачья, заключил светлейший. К означенному капитан-поручику он теплых чувств не испытывал. За пересказ пошлых сплетен о князе и его племянницах посадил бы мерзавца на неделю на хлеб и воду. Хам, наглец и выскочка этот Потравский. Но заговорщик? Вряд ли. Потравский в лицо тебе много чего наговорить может, на дуэль чуть ли не каждого второго вызывает… Безрассудный. Однако и отваги не лишен. В прошлом году поручик Потравский под Керникоски в самое пекло бросался, генерала собой прикрыл. За что и был потом удостоен чина капитан-поручика.

Одним словом, и достоинств, и недостатков у Потравского хватает. Но чтобы плести интриги… Тут не горячий норов нужен, не безрассудная прямота, граничащая с оскорблением, а напротив, холодный ум и подлое сердце.

К доносу прилагались письма капитан-поручика. Несколько любовных. К какой-то псковской девице. В них, кроме всего прочего, всячески высмеивался князь. Светлейший хмыкнул. И было еще три послания-шифра, в которых обсуждалось, как лучше избавиться от румынских крыс – посредством мышьяка, огня или кинжала. Почерк вроде бы Потравского, но более небрежный, чем в любовных письмах. Анонимность автор послания объяснил страхом перед местью Потравского и его сообщников.

Князь устало вздохнул. Коричневый пакет со всей этой мерзостью ему подбросили вчера, на охоте в имении придворного банкира Ричарда Сутерланда. Почему именно ему? Отчего не отправили напрямую в Тайную канцелярию? А теперь светлейшему возись, переправляй. И переправит. Пусть разбираются. И с Потравским – ему не помешает чуть остудить горячую голову, и с банкиром – из его же гостей кто-то подбросил кляузу, если не сам хозяин. А у светлейшего дела поважнее найдутся. Послезавтра – прощальный бал. Потом – в путь-дорогу, в Яссы. Еще в июле должен был уехать, задержался. Дела-дела. Вернее, одно лишь дело держало его в Санкт-Петербурге, но было оно, кажется, безнадежно проиграно…

– Ее императорское величество Екатерина Вторая!

Като в зеленом с золотым платье прошествовала к трону. Десятки красавиц-танцовщиц, что стояли по обе стороны алого ковра, с каждым шагом императрицы раскрывали над головами золотые крылья, сливая их в огромный купол. За их спинами дамы присели в реверансах, мужчины застыли в поклоне. С потолка залы мягко сыпались лепестки роз. Императрица села на трон.

И грянул прощальный бал.

Полонез сменялся вальсом, вальс – кадрилью, кадриль – менуэтом… А после танцы сменялись выступлением балета и театральною постановкой. На сей раз светлейший не стал давать императрице намеков на дурной ее выбор, а просто рассказал о любви посредством балета «Орфей и Эвридика» и комедии «Невеста-невидимка», поставленной по пьесе самой Екатерины. После гостей ждала прогулка по зимнему саду, чьи деревья украшены были фигурками влюбленных ангелочков – они махали крылышками, раскачивались на миниатюрных качелях и звенели серебряными колокольчиками. Пели птицы в листве, журчали разноцветные фонтанчики, в прозрачных озерцах плескались яркие рыбы. Старший внук Екатерины – цесаревич Петр Павлович – гонял птиц, швырялся камушками в рыбок и вообще вел себя так, будто не пятнадцать ему лет, а пять или и того меньше. Как же похож на деда, в честь которого назван, подумал Потемкин, наблюдая за шалостями цесаревича, отпрыска великого князя Павла от первой жены, ныне покойной Натальи Алексеевны. Недаром Като его недолюбливает…

Императрица присела на скамеечку у зеркального грота. Потемкин замер в двух шагах от государыни. Предложит ли сесть рядом? Нет. Молчит. Смотрит задумчиво вдаль, вроде бы и не замечает светлейшего. Он вздохнул. Чего стоят все выигранные войны, весь отстроенный Крым, чего вся жизнь его стоит, если он не может выиграть одну-единственную битву – за эту женщину, его Като, его императрицу, государыню души его и мать всех городов русских? Князь с трудом сдерживался, чтобы не начать грызть ногти. Не столько жаль, что предпочла Екатерина другого – не первый раз поди, а оттого печально, что досталась такому ничтожеству, как этот, с позволения сказать, граф – Платон Зубов. Загубит червяк презренный и государыню, и Россию, дай ему волю только.

Государыня вдруг встрепенулась, поднялась на ноги, взглянула удивленно, словно впервые увидела, на вернейшего слугу своего, улыбнулась милостиво и протянула руку. Князь поспешил поцеловать царственную длань, а затем, взяв Екатерину под локоть, повел к уже накрытым в ее честь праздничным столам под злобные взгляды Зубова. Пусть маленькая, но победа.

Наутро Екатерина выразила князю глубокое восхищение, сказала, что бал по роскоши своей превзошел апрельские празднества.

– Это был прощальный бал, ваше величество.

– В добрый путь, мой друг, – улыбнулась государыня. – Что-то вы сильно бледны. Берегите себя!

И уехала в сопровождении Зубова.

Догорали свечи, захмелевшие гости, хохоча, разбредались по каретам. Золотые ангелочки раскачивались на кукольных качелях. Утихал звон колокольчиков, все ленивей плескались рыбы, попискивали сонные птицы. Волшебный сад миг за мигом утрачивал свое очарование. Тускнел, несмотря на все краски.

Дворец блек, терял роскошь и величие. Без той, кто эти хоромы князю пожаловала, и ему самому нет здесь места.

Готовы ли лошади? Заканчивайте сборы, лентяи.

В путь. В путь.

Государыне не спалось. Уж как ни старался нынешней ночью юный Платон, как ни изощрялся, чтобы ублажить императрицу, отогнать от нее мысли дурные, но всё же по итогу сам был отослан вон. Одна осталась в спальне Екатерина. Дважды просила себе отвар из ромашки, часа два слонялась по покоям, не в силах понять, что же ее беспокоит. И наконец заснула тревожным сном. И увидела…

…осень в Румынии. Роняют желтые листья дубы и клены. Едет в карете светлейший князь Потемкин-Таврический, голова его покоится на коленях у племянницы его, графини Александры Браницкой, единственной из родни, кто приехал к умирающему генерал-фельдмаршалу в Яссы.

– Репки хочется, – обратился он к лекарю своему. – Или хотя бы щей или квасу.

– Нельзя вам, ваше сиятельство, – простонал медик. – Да и нету этого всего.

– Ничего нельзя… Ничего нету… – пробормотал князь, отворачиваясь и морщась от боли, что преследовала его долгие недели.

Но не о близкой смерти печалился Григорий Потемкин, а о том, что не смог выполнить просьбу государыни – сколько раз за последнее время велела она ему беречь здоровье, каждое письмо начиналось и заканчивалось этою просьбой. А он не уберег, подвел свою Като, матушку русскую.

Слабость навалилась на князя, новый приступ боли скрутил внутренности, стало темнеть в глазах.

– Стойте! – приказал он. – Будет нам ехать. Уже наездились. Вынесите меня.

Расстеленный ковер, белые облака над головой, последний вздох того, кого во всей России любили, боялись, ненавидели…

…Екатерина проснулась, задыхаясь от немого крика. Отдышалась, перекрестилась, вознесла молитву небесам за то, что увиденное – лишь страшный сон. И тут же провалилась в новый, в котором…

…темный подвал. Худой мужчина с печальными глазами – прапраправнук Екатерины, отрекшийся император, но не сломленный, а потому всё еще опасный для тех, кто прибрал власть к рукам. Революция, которой так боялась Екатерина всю жизнь, свершилась. Пусть и спустя долгие годы после ее правления, однако оттого не менее трагичная. Император Николай Второй сидит на стуле, рядом – сын и жена. За ними – дочери, одна чуть в стороне, тут же слуги, решившие пойти за своими господами до конца. Все аккуратно одеты, причесаны.

– Попрошу всех встать! – слышится зычный мужской голос.

Перед императорской семьей выстроились люди в странной форме и с наганами в руках. На лице царя – снисходительное понимание, но не испуг. Царица перекрестилась. Стало тихо. Один из палачей шагнул вперед.

– Николай Александрович! Попытки ваших единомышленников спасти вас не увенчались успехом! И вот, в тяжелую годину для Советской республики…

Вскрикнул кто-то из девочек. Раздались выстрелы. Последние наследники Екатерины навсегда остались в темном подвале…

…больше государыня в ту ночь заснуть не смогла.

В холодном поту в эту ночь проснулась и купеческая дочь Федора Таранина. Снился ей любимый орел ее – сначала в темнице, а потом – идущий на эшафот за предательство отчизны. Матушка божья, да разве ж ее Алешенька предатель? Федорка проснулась в слезах. После пригрезился князь светлейший, умирающий от неведомой хвори – по разумению лекарей, а на деле – от яда медленного. Туда ему и дорога за то, что с орлом Федоркиным сделал!

А затем и вовсе странное привиделось. Темная комната, в ней вроде как император с императрицей, только государыня вовсе на Екатерину Великую не похожа… Люди с оружием, выстрелы…

В страшном смятении проснулась Федорка, но вдруг осенило ее. Не столько поняла, сколько почуяла связь между тремя сновидениями. Выпрыгнула из кровати, бросилась к иконе в углу комнаты, озаряемой первыми робкими лучами солнца, упала на колени и принялась молиться истово. Но не о судьбе империи в те минуты пеклась купеческая дочь, об одном лишь думала: «Как любимого из беды выручить?»

И, кажется, знала она выход. Часто ей сны подсказывали, как в жизни поступить. Сегодняшний – не исключение. Но хватит ли сил совершить задуманное, у нее, простой купеческой дочки? Помоги, Господи.

Солнечным утром подъезжал кортеж светлейшего к Пскову. Князь полулежал в шестиместной карете, его мутило, в желудке покалывало. Переел вчера или перепил? Впрочем, за последнюю неделю уже не первое недомогание, надо бы в Яссах лекарю показаться. Потемкин открыл папку с бумагами. Послание от рейс-эфенди Османской империи Абдуллы-эфенди с новыми условиями мира – можно подумать, турки в том положении, чтобы ставить условия… Письма из Крыма, отчеты о запасах провианта для армии… Еще один отчет – об аресте капитан-поручика Потравского двадцать седьмого числа. Обер-полицмейстер Петербурга сообщал, что арестованный при задержании проклинал на чем свет стоит светлейшего и сулил на его голову всяческие беды.

– Очень умно с его стороны, – пробормотал светлейший.

Отложил письмо, выглянул в окно, за ним блестело озеро, где-то невидимая князю девица распевала песни, и пахло чем-то… Вдруг закружилась голова, затошнило, поплыло всё перед глазами.

– Прикажи остановить карету, – только и успел сказать князь секретарю своему, Василию Попову. – Воздуху мне…

Федора четко помнила, как в апреле кортеж князя Потемкина-Таврического проезжал мимо озера Чудесного, тогда еще колесо от одной кареты отскочило, а пока чинили, князев лакей, худющий, с выпученными глазами, нахально улыбаясь и всячески подмигивая, спросил у кутающейся в тулуп Федорки, водится ли рыбка в озере? А потом оскорбился, когда Федорка гордо отвернулась, и крикнул ей в спину что-то непристойное.

Потому и запомнила. И надеялась, что князь не изменит маршрут, не переменит дату отъезда, иначе – пропало всё. С раннего утра караулила Федорка. Как только нашла толкование сну своему страшному, сразу собралась – и к озеру. Развела костер, да в ожидании травок в него подбрасывала. Наконец – стук копыт, первые всадники показались, на углах вальдтрапов – герб с двуглавыми орлами, коронами и щитодержателями.

Федорка швырнула в костер знатный пучок трав. Сложила руки в молитве. Должно сработать, должно. Если не врут сны, если и вправду отравлен князь…

Вот и главный экипаж – больше остальных, с резными дверцами, запряжен шестеркой. Останавливают. Суетится охрана.

– Стряслось что?

– Вот беда. Выноси скорее…

– Светлейший занемог. И лекаря нет.

– Фу, ну и воняет здесь.

– Лекаря надо!

– Там за кустами дым какой-то…

Федорка спешно загасила костер, вышла навстречу князевым людям.

– Могу ли я вам помочь, господа?

– Врача надобно! – вышел вперед миловидный кавалер с цепким взглядом в синем мундире и с щедро напудренными волосами. – Его сиятельству плохо.

– Ой горюшко. Послушайте, наш дом здесь рядом совсем. Отец мой – купец, не последний человек в городе. Не побрезгуйте, господа, гостеприимством, на постель князя уложим, негоже его сиятельству на траве валяться. А покуда лекаря дождемся, я чем смогу подсоблю.

– Дорка! Бесстыдница! Опять мужика в дом тащишь?!

– Что вы, батюшка? Вы хоть взгляните, кто перед вами – его сиятельство светлейший князь Потемкин-Таврический. Занемог в дороге. И оказал вам честь великую согласием передохнуть под нашим кровом.

Купец Таранин спал с лица, забормотал извинения. Князь же, которого под одну руку вел личный секретарь Василий Попов, под другую – сама Федорка, лишь вяло кивнул. Девушка, оставив высоких гостей на отца, умчалась на кухню – готовить отвар для князя, купец повел светлейшего в покои для гостей, помог уложить, одновременно отдавая десятки распоряжений слугам.

– Не тревожьтесь так, хозяин, – сказал ему Потемкин. – Я надолго не задержусь. Чуть передохну – и в путь. Нету времени рассиживаться…

– Погодите, ваше сиятельство, – в комнату вошла Федорка, – выпейте, вот, травки. А потом станет видно, ехать вам или отдохнуть еще.

Князь взял в руки большую чашку с терпко-пахнущим отваром, девушка присела рядом на табурет. Спросила:

– Давно ли хворь вашу светлость беспокоит?

– Не замечал, чтобы сильно… Да это я вчера на балу острого перекушал.

Он отпил половину чаши и тут же, охнув, упал на подушки.

– Видите, ваша светлость? – наклонилась над ним купеческая дочь. – Нельзя вам ехать. Эти травы я собирала три года, по глухим лесам и полям разным, сушила особым образом, коли здоровый человек эту смесь выпьет, ничего ему не станется, а чей организм ядом поражен, тому дурно сделается.

– Бессмыслица какая-то! – вскричал Попов. – Ваше сиятельство! Во дворец весточку отправить надобно, лекаря пусть пришлют. Государыне сообщат…

– Нет! – Потемкин приподнялся на локтях. – Ерунда это все. Мне просто отдохнуть немного надо… С другой стороны, ежели я и правда отравлен, нечего моим врагам радоваться раньше времени. Пусть кортеж продолжает путь в Яссы как ни в чем не бывало. Оставьте здесь одну карету, я скоро вас нагоню. Ты, Василий, останься. И государыню не тревожьте из-за слуги ее недостойного.

– Но ваше сиятельство! Как вы можете доверять незнакомым, – Попов покосился на Федорку с отцом, – людям? Может, она вас сама сейчас травит!

Купец обиженно вытянул бородатое лицо, а Федорка схватила кружку с оставшимся отваром и залпом допила его. После с вызовом посмотрела на Попова.

– Могу, – веско сказал князь, опускаясь на подушки. – Могу. Надо же, в конце концов, хоть кому-нибудь в этом мире верить…

– Но вам же лекарь нужен!

– Коли не верите в мою способность к лечению, – гордо ответила Федора Таранина, – можете людей расспросить. Не было во Пскове человека, который бы хоть раз ко мне за советом не обратился.

– Будете расспрашивать – обо мне ни слова, – предупредил князь, укладываясь поудобней.

– Откуда ты такая взялась? – спросил князь, принимая вечером очередную чашку с варевом. – Кто ты? Ангел мой или демон?

– Простая я девушка, ваше сиятельство. Дочка купца второй гильдии. Федоркой звать. А люди ведьмой кличут. Но вот вы сами подумайте – какая же я ведьма? По небу не летаю, чудес дивных не делаю, сны вещие, бывает, вижу, да в травках хорошо разбираюсь, от хворей почти любых могу вылечить. Мамка меня научила, с детства с нею по лесам бродили, а отец на нас ворчал. Правда, не спасли матушку травки от разбойников лесных… Да вы пейте, пейте, ваша светлость. Вам много этого отвара доведется выпить, чтобы вся мерзость из вас вышла. Тазик вам поставлю. Попервой просто в сон клонить будет да голова станет кружиться, а потом тошнить должно. Вы не бойтесь, это хорошо.

Светлейший допил отвар, протянул хозяйке чашку.

– Ты красивая, – сказал он, сонно улыбаясь. – На дочку мою похожа. Только она пышнее, и рыженькая… И веснушки… Лизонька…

Князь лепетал еще что-то, но Федорка вслушивалась слабо. Бредит бедолага. На дочку, говорит, похожа. Все же знают, что князь бездетный. Через пару минут девушка покосилась на светлейшего. Заснул. Она прикрыла высокого гостя одеялом, поправила подушки. С улыбкой вспомнила, как с полгода назад в этой же комнате выхаживала другого человека. Капитан-поручика Алексея Потравского. Тот к тетушке в Псков в гости приехал на выходные, да за два дня умудрился оскорбить братьев Каримовых – теткиных соседей – неосторожной фразой в адрес их сестры. Нашел с кем заводиться! Каримовы – негодяи еще те, их весь Псков боится. Одним словом, вздумали стреляться у озера. Орел ее стрелок хороший, но до Сашки Каримова ему всё же далеко. Подстрелили орла. А потом, видимо, сообразили, что за убийство капитан-поручика лейб-гвардии Преображенского полка их никто по голове не погладит. И потащили дуэлянта к озеру. Федорка, собиравшая пролиски в лесочке неподалеку и всё видевшая, сама не поняла, как бросилась наперерез негодяям с криком: «Тронете – прокляну!» Братья перекрестились и поспешили убраться прочь. Врала Федорка. Никого она проклинать не умела, да и не хотела. Но некоторым людям знать о том совсем не обязательно. Кое-как дотащила полуживого капитан-поручика по апрельскому грязному снегу до дома.

Благо усадьба их на окраине стоит, от града Пскова даже в стороне слегка. Отца в тот день не было, повез масло в столицу. Вернулся, устроил нагоняй за то, что незнакомого мужчину в дом привела да наедине с ним осталась. А что было делать? Бросить замерзать раненого? И был капитан-поручик в таком состоянии, что ни о чем неприличном при всем желании и речи идти не могло. Да и ни разу потом не пожалела она, что спасла Алешеньку, хоть и разозлила батюшку. А батюшка на деле зол был из-за того, что в Петербурге ему какой-то еврей цену на масло перебил. И продолжает перебивать. Вот купец и дышит огнем, что твой змей-горыныч.

Федорка прислушалась к дыханию князя, убедилась, что сон его спокоен, и вышла, вернулась в свою комнату, зажгла лампадку, опустилась на колени перед иконой Богоматери. Долго молилась. Благодарила всех святых за то, что князь не свернул с дороги и не миновал озеро Чудесное, за то, что яд уже начал действовать, а потому среагировал Потемкин на запах трав сожженных, но вместе с тем еще не заразила отрава светлейшего настолько, чтобы Федорка оказалась перед ней бессильна. Хоть бы не оказалась. Спаси, Господи, раба божьего Григория. Сбереги, Господи, раба божьего Алексея. Это всё, о чем прошу тебя я, простая купеческая дочка.

3 сентября 1791 года

Ее величество Екатерина Вторая склонилась над бумагами. Всё больше приходило жалоб на евреев, что самовольно снимались с родных мест – не так давно к Российской империи присоединенных – и переселялись, куда им вздумается. Исконно русские купцы плачутся, опасаются конкуренции. Кто ж знал, что благополучный раздел Речи Посполитой обернется новыми осложнениями?

А тут еще великий князь Павел Петрович из Гатчины в гости пожаловал. И визит свой начал с требования выделить ему средства на строительство очередной фабрики по пошиву прусской формы. Хорош наследник трона Российской империи! Весь в отца. Дай ему волю, не только гатчинскую – всю русскую армию по примеру прусской перекроит. Средства ему нужны… Ей бы тоже не помешали. К примеру, строительство нового Воспитательного дома требует дополнительных вложений, а где их взять? – всё ушло на войну с турками. И вдобавок никак не удается подписать мир с Османской империей. А ее генерал-фельдмаршал светлейший князь вместо того, чтобы еще месяц назад в Яссы уехать, сидел здесь и разыгрывал ревнивого мальчишку. Что совершенно ему не к лицу. Императрица нахмурилась и фыркнула.

К слову, от самого князя вестей давно не было. Правда, он только уехал, но всё же… Обычно чуть ли не каждый день письма шлет. А тут – почти неделя тишина стоит. Зол на нее.

В дверь постучали, и в кабинет вошел камердинер.

– Письмо от Василия Попова, ваше величество! – и с поклоном протянул конверт.

«…светлейший князь разгневается на меня, когда узнает, что я пишу Вашему величеству, но мочи больше нет смотреть на его страдания. Его сиятельство занемог сильно в городе Пскове, четвертый день живем мы в доме купца Таранина. Князя лихорадит, без конца тошнит, наизнанку выворачивает просто, страшно смотреть, от врача он наотрез отказывается, Ваше величество тревожить не велит, лечит его девица, купеческая дочь, какими-то травами, утверждает, что Потемкин отравлен…»

– Закладывать экипаж! – вскричала императрица.

Князь представлял собой зрелище жалкое и местами даже страшное. Исхудал, кожа посерела, под глазами черные круги – хуже, чем в кошмарном сне даже. Одет лишь в белую сорочку, что покрылась пятнами от пота. Комната его пропахла рвотными испарениями, хотя и меняла купеческая дочка тазы постоянно. Дочка сия весьма странное впечатление произвела на государыню. Стройная, темноволосая, скромная лента в косе, грубый темно-красный сарафан, только рубашка из кисейной ткани да серьги жемчужные напоминают, что перед тобой – дитя зажиточного купца, а не селянка какая-то. А как посмотрела императрица в глаза девушке, так словно что-то родное увидела. Будто бы некую тайну они обе хранят, только какую?

– Друг мой, душа моя, помощник мой первый, – императрица села на кровать. – Что же ты не бережешь себя настолько? И как посмел утаивать от меня болезнь свою? Разве не знаешь, что жизнь твоя – для меня самое дорогое в этом мире?

Потемкин молча поцеловал ее руку, прижался к ладони щекой.

– Немедля собираемся в дорогу! – объявила Екатерина. – Во дворец вернемся, лучших лекарей к тебе приставлю, сама сиделкой подле тебя стану!

– Ваше величество, помилуйте! – Федора Таранина упала в ноги государыне. – Нельзя князя сейчас перевозить. Его тошнит постоянно, ему покой нужен. Да и потом. Уж простите мою дерзость, но, сдается мне, слишком много у его сиятельства врагов при дворе. Запросто могут воспользоваться его сегодняшней слабостью… А здесь никто о нем не знает.

Перевела дух и добавила:

– Дайте мне еще несколько дней, самое большее – неделю. Обещаю, что его сиятельство на поправку пойдет. А коли нет – можете меня в крепость заточить или что угодно другое со мной сделать.

Словно в подтверждение слов Федорки о невозможности тотчас отправиться в путь светлейший князь склонился над тазом, извергая из себя то ли завтрак, то ли ужин. Екатерина едва заметно поморщилась, но комнаты не покинула. Дворцовый лекарь, приехавший с императрицей, долго изучал содержимое таза и, наконец, постановил, что с большой вероятностью может подтвердить версию об отравлении.

– Да она сама его травит, – зашипел в ухо императрице секретарь Попов, когда ее величество вышла из комнаты князя.

– Не думаю, – задумчиво проговорила императрица. – Хотела бы убить, уже давно был бы князь мертв. Да и не стала бы она, и никто бы не стал, так откровенно подставлять шею под петлю. Травят исподтишка, через третьи руки. Но лекаря я здесь оставлю и половину личной охраны – тоже.

Царскосельский дворец кишел слухами. Спешный отъезд императрицы да еще и с лекарем под мышкой незамеченным не остался, и к возвращению ее величества о недуге Потемкина знали все. Екатерина нахмурилась, вспоминая опасения купеческой дочери. Настроения не улучшило явление старшего внука в коридоре. Кафтан перекошен, пуговицы лишь бы как застегнуты, волосы взъерошены, будто три дня не расчесывался, в руках палка – опять, небось, собак дрессировал, а ведь у него сейчас урок истории по расписанию. Подошел внук, кланяется, спрашивает, хорошо ли съездила, не устала ли в дороге? А по глазам видно – не интересно ему это совершенно, этикет соблюдает, не более. Но и то хорошо.

– Почему ты не на занятиях? Где твой учитель?

– Он наказан! – выпалил мальчишка. – Он отказывался маршировать по моему приказу.

– Немедленно возвратись на урок, – приказала императрица.

Цесаревич поклонился, и вдруг что-то лукавое промелькнуло в его очах.

– Хорошо ли себя чувствует светлейший князь, ваше величество?

– Князь идет на поправку, – сухо отрезала Екатерина. – Что это за ухмылка? Изволь-ка объясниться, сударь!

Петр Павлович прищурился и простодушно сообщил, что проходил только что мимо покоев отца и услышал фразу: «Промахнулись мы. Надо было не яд использовать, а кинжал». Императрица уставилась на внука в недоумении. Дурак он – отца подставлять? Но и сам бы не додумался до подобного вранья, умишка бы не хватило. Вспомнился его дед, который тоже умел скрывать тайны, как пушка – свой выстрел, и с такой же простотой наивной докладывал ей обо всем, о чем чаще всего даже самому себе говорить не стоило. Вот уж точно – родная кровь.

А кровь императрицы тем временем закипала.

– Кто? – ледяным голосом спросила она. – Кто был в той комнате?

Цесаревич вмиг сник, дурацкая ухмылочка сползла с лица. Видимо, дошло наконец, что сболтнул лишнего.

– Не м-могу знать, ваше величество, – залепетал испуганно. – Я не подслушивал, ушел сразу. Подслушивать – это удел всякой швали, а не н-наследников престола! С в-вашего позволения… Я на урок.

И, неуклюже раскланявшись, удалился. Императрица его не задерживала. Наследники престола… Что сынок, что старший сын его. Беда на ее голову, а не преемники. Разве же можно хоть на одного из них Россию оставить? Вот Александр Павлович, другое дело, но он – не сын и даже не старший внук… А жаль.

В расстроенных чувствах Екатерина отправилась в покои сына. Отпрыска застала в компании Платона Зубова и еще троих друзей великого князя.

– Его сиятельство светлейший князь Потемкин-Таврический тяжело болен, – объявила она с порога, не обращая внимания на поклоны подданных и попытку Павла поцеловать руку. – Ежели он не выздоровеет, в его смерти я буду винить каждого, кто находится в этой комнате.

Мужчины побледнели. Великий князь задрожал от гнева, вздернул подбородок.

– Вы обвиняете сына…

– Я всё сказала, – бросила Екатерина и вышла.

Следом выбежал Платон Зубов. Беспрерывно кланяясь, он принялся убеждать императрицу в глубокой своей любви к ней и привязанности. Екатерина остановилась. Посмотрела на фаворита, но не увидела его. Перед глазами встал темный подвал и императорская семья за миг до гибели. Государыня молча продолжила путь. Платон остался стоять посреди широкого дворцового коридора.

В тот же час Екатерина распорядилась отправить в усадьбу Тараниных дополнительную охрану из проверенных людей. Графу Алексею Орлову поручила следить за безопасностью князя Потемкина, одному из немногих, кому еще доверять могла.

Каждый день посылала гонца в Псков, спрашивая о здоровье того, кто был и остался единственным другом, помощником и любимым. И каждую ночь снился ей сон о темном подвале. Императрица уже и спать почти перестала за пять дней. Но вот на шестой она заснула вообще без сновидений. И впервые за неделю поняла, что выспалась. А к вечеру пришло известие – миновала опасность, выздоравливает князь! Утром собирается выехать в Петербург.

– Запрягай карету! – скомандовала императрица.

Ранним сентябрьским утром приехала Екатерина в город Псков. Когда императрица вышла из кареты, моросил теплый дождь, лаяли купеческие собаки. А на крыльце ее встречал Потемкин собственной персоной – при полном параде, еще худой и бледный, но с улыбкой на устах и твердо стоящий на ногах.