Текст книги "Урожденный дворянин. Мерило истины"

– Братан, ты чего?.. Ты чего, братан?.. – быстро-быстро шептал, с тревогой заглядывая в лицо Мансуру, Гусь.

– Я же сказал, – произнес Олег, – никому боле драться не позволю. Разве непонятно? Я это решительно возбраняю.

Мансур в очередной раз встряхнул головой. И вдруг выпрямился и посмотрел вокруг взглядом уже не мутным, а более-менее осмысленным. Вся казарма замерла в опасливом ожидании, что сейчас грянет такая буря…

Но ничего подобного почему-то не произошло. Мансур поворотом тела вырвался из рук добровольных помощников, тяжело протопал к своей койке и, ни слова не говоря, ничком упал на нее и затих.

В коридоре застучали торопливые шаги.

На пороге возник встрепанный и полуодетый дежурный старший лейтенант Бородин, за глаза именуемый в части Бородулей. За спиной Бородули маячил бледный Сомик, а за спиной Сомика – хлопал глазами растяпа-дневальный.

– Во, ловкий душара… – изумленно прошипел кто-то, отдавая дань почти неестественной ловкости, с которой Женя умудрился выскользнуть из казармы так, что никто его исчезновения и не заметил.

– Что за шухер в расположении?! – начал было начальственным раскатом Бородуля, но сразу осекся, заметив окровавленного Командора. – Вы что, придурки, охренели совсем? – понизив голос и инстинктивно оглянувшись, захрипел он. – На дизель не терпится, козлы?.. Эй, как тебя?.. Пострадавший! Марш со мной в санчасть! Как же ты так, болезный, неудачно с койки-то упал… Что?! – рыкнул он на открывшего было рот Двуху. – Я сказал «с койки упал», значит – с койки упал!

– Рядовой Каверин был избит, – проговорил Олег. – И каждый здесь это подтвердит.

Если Бородуля его и услышал, то реагировать не стал. Не до того было Бородуле.

– В санчасть, в санчасть!.. – суетился он. – Ты, ты и ты! Взяли быстро этого парашютиста и волоките в санчасть… Уроды, нашли время барагозить… И ведь, твари, именно в мое дежурство. Постой, а фамилия парашютиста как? Каверин? Это, тот самый Каверин, что ли, за которого из штаба просили?.. Ух, екарный бабай! Нашли, кого бодрить! Шумиха, блин, подымется!..

* * *

Когда казарма затихла, младший сержант Бурыба поднял голову, осторожно осмотрелся. Все спали… Или делали вид, что спали. Бурыба тихонько встал, подтянул трусы и на цыпочках пробрался по проходу к той койке, из изголовья которой он не так давно вырвал дужку. Щурясь в потемках, он начал торопливо, но внимательно осматривать дужку, почти касаясь ее носом – точно обнюхивал.

«Показалось… – спустя минуту с облегчением подумал он. – В натуре, показалось. Не может же такого на самом деле быть…»

Впрочем, чтобы убедиться окончательно, Бурыба решил еще и ощупать дужку. И на месте одного из сгибов ладонь его дрогнула и замерла, наткнувшись на неглубокие вмятины в металле. Их было четыре, одна подле другой. И ничем иным они не могли являться, кроме как следами от человеческих пальцев. Именно эти вмятины ожидал и боялся обнаружить младший сержант.

«Он же за сгиб дужку и схватил, – вспомнил ошарашенный Бурыба. – Когда я ему врезать хотел. Да, точно – за сгиб…»

В растерянности младший сержант сам взялся за дужку, напрягся… Конечно, толстый металл под его пальцами не промялся нисколько. Бурыба сглотнул и так же на цыпочках вернулся на свою койку.

«Ни хрена не понимаю… – болталась, как голая лампочка в пустой комнате, единственная мысль в его голове. – Это ж… Кто ж он такой-то, Гуманоид? Может, реально не… не нашенский. А откуда-нибудь… оттуда?»

Глава 4

Прокурор Саратовской области полковник Сергеев Степан Иванович только что зашел в ресторанчик «Бриллиантовая рука», где имел обыкновение проводить свой обеденный перерыв. Ресторанчик был удобен, во-первых, тем, что располагался в непосредственной близости от здания областной прокуратуры, а, во-вторых, тем, что имел несколько укромных кабинетов, где можно было спокойно насладиться трапезой, без раздражающего сопровождения громкой музыки и шума случайной подгулявшей компании, и не рискуя, как писал классик, «получить виноградной кистью по морде от первого попавшего молодого человека…»

Степан Иванович ожидал заказа. Сегодня он намерен был отобедать диетической куриной лапшой, телячьими котлетками, приготовленными на пару, с гарниром из свежего зеленого горошка и овощным салатом «Венецианский бриз». На десерт Степан Иванович пожелал порцию яблочных оладий, а из напитков выбрал зеленый чай и стакан морковного сока. Безусловно, диетической лапше и паровым котлеткам он предпочел бы ломоть поджаренной на углях свинины (большой такой ломоть, посверкивающий ворчащими капельками жира, истекающий розовым соком, благоухающий ароматом, заставляющим рот моментально наполниться слюной), а стакану морковного сока – пузатый бокал хорошего коньяка, но… так называемую, нездоровую пищу и алкоголь полковник позволял себе все реже. Возраст уже такой, что бережнее надо относиться к собственному родному и нежно любимому организму. Потому что дети… И внуки вот-вот пойдут. И вообще пожить еще хочется. А работа такая, что как бы ненароком в могилу не сойти раньше времени… Степан Иванович вздохнул. Ему было жаль себя.

Официант принес лапшу. Сергеев проглотил ее быстро, как стакан воды, и, не чувствуя насыщения, стал ожидать котлет с горошком, рассеянно глядя в окно уютного ресторанного кабинетика.

Там, за окном, во дворе жилого дома жизнерадостно орудовал скребком пожилой дворник. Он очищал асфальт от грязи с удивительным энтузиазмом, можно было подумать, что он не работу выполняет, а увлечен забавной игрой. Поняв это, прокурор присмотрелся к дворнику повнимательнее. Аккуратный такой старичок в чистенькой оранжевой жилетке, надетой поверх чистенького же спортивного костюма, в лыжной шапочке, из-под которой выглядывали ровные прядки добела поседевших волос. Очки в старомодной роговой оправе выглядели слишком большими на сухом лице старичка. Похоже было, что интеллигентный пенсионер, отставной школьный учитель, например, взялся за работу дворника не столько с целью подработать к пенсии пару-тройку тысяч, сколько ради возможности оздоровительно потрудиться на свежем воздухе.

– Вот кому живется-то хорошо! – искренне позавидовал дворнику Степан Иванович. – Ни забот, ни хлопот… ни нервов… Сейчас разомнет косточки, пойдет домой чай с малиной пить и кроссворды разгадывать…

Он вдруг с неожиданной отчетливостью представил себе жизнь старичка, такую простую, бесхлопотную и ясную. Скоро зима, а чистить снег куда как приятнее и радостнее, чем грязь. По выходным можно выбираться на лыжные прогулки с женой и верным кудлатым Бимкой… как подустанешь скользить по лыжне, устроиться где-нибудь на поваленной березке с термосом и пирожками, которые не успели остыть, потому что бережно завернуты в фольгу… Придет весна – наступит время выгонять из покосившегося гаража дряхлый, но все еще послушно бегающий «тазик», чтобы ехать на дачу, заваленную по чердак подшивками «Огонька» и «Литературки», копаться на грядках, находя и в этом скучном занятии отдохновение для сердца и ума… А то вдруг и позвонит кто-нибудь из бывших учеников: какой-нибудь Васька Пупырев, ранее беспросветный двоечник и хулиган, а ныне солидный и уважаемый бизнесмен; умиляясь самому себе, поздравит с Днем учителя и, чего доброго, лично прикатит в гости, нагруженный пакетами с разнообразной снедью и бутылками, и будет сидеть на тесной кухоньке, моргая повлажневшими глазками, напротив стариковской пары, которую, может быть, еще вчера, не узнав, окатил грязью, проносясь мимо на сияющем дорогом автомобиле… И, тоскуя о собственном безвозвратно канувшем детстве, будет просить прощения за полузабытые шалости. И пенсионер, конечно, простит Васю Пупырева, потому что зла ни на кого не держит, и на стариковской душе его хорошо и покойно, как в чистой деревенской горнице ярким субботним утром…

Степан Иванович как-то вдруг расчувствовался. У него-то самого на душе было мутно, точно намусорено. После дикого, невероятного происшествия с младшим Елисеевым (сыном предшественника Сергеева по служебному креслу), Степана Ивановича, да не его одного, конечно, изрядно потерзали московскими проверками, в результате которых, как в подобных случаях водится, вскрылось много такого, чему лучше бы не вскрываться. Ох, и пришлось тогда поволноваться, нервов потратить… Все, обошлось, правда: в тех комиссиях тоже нашлись нормальные, адекватные люди, да и сверху полковника Сергеева прикрыли. Но нервы-то, они не казенные. Как вот заработаешь себе из-за всего этого язву какую-нибудь или еще что похуже… А с чего началась вся катавасия с Ростиком Елисеевым? Гниды подноготные, безродные, детдомовские развопились, волну подняли… И ведь совсем недавно, тут же припомнил Степан Иванович, опять полетели в прокуратуру заявления из того самого детдома. Опять что-то их тревожит, баламутов грязнолапых, никак не могут успокоиться… Им здание реставрируют, фасад приводят в божеский вид, а они недовольны. Что за люди?! Есть такой пакостный тип человекообразных, которые самоутверждаются за счет того, что жалобы строчат по поводу и без повода, или, скажем, царапают исподтишка гвоздями автомобили – мол, припаркованы не там и пройти мешают…

«Эх, люди, люди, – горько подумал прокурор в ожидании паровых телячьих котлеток, – и что вам не живется-то спокойно? Чего вам всем постоянно надо от нас? Чего вам еще желать-то? Слава Богу, стабильность в стране, ни с кем не воюем, в магазинах полно всякого разного – на любой вкус и на любой кошелек. Каждый сопляк может себе позволить и квартиру, и машину. Только работай усердно, чтобы кредит вовремя выплачивать. Работай и живи себе спокойненько. Не-ет, они все равно будут орать и гоношиться, все равно будут по сторонам зыркать, как бы их кто не обидел ненароком. Все равно будут жаждать полной и безоговорочной справедливости! Да по той самой справедливости, если здраво рассудить, вас всех надо…»

Невеселые эти прокурорские размышления прервал официант, принесший поднос с тарелками. Прокурор взял вилку, склонился над тарелкой, втягивая раздувшимися ноздрями запах… и тут закрывшаяся было дверь кабинета снова открылась. Прокурор вздрогнул и покривился (он очень не любил, когда его отвлекали во время обеда) и уже хотел рявкнуть на нерасторопного официанта, который, вероятно, забыл что-то подать… Но никакого официанта не увидел. В кабинет вошли, плотно закрыв за собой дверь, двое незнакомых мужчин.

Первый был примерно одних лет с прокурором, но несолидно худощавый, жилистый, с простецким лицом, одетый в толстый свитер с высокой горловиной и потрепанную кожаную куртку. Мысленно прокурор тут же окрестил худощавого – «колхозником». Второй, одетый так же невзрачно, оказался молодым азиатом; нахмуренное, напряженное лицо этого парня вдруг показалось прокурору смутно знакомым.

Оба незваных гостя молча уселись за столик напротив прокурора.

– Эт-то что еще такое? – еще не вполне оправившись от изумления, взревел прокурор Сергеев. – Вы кто? Вы к кому? Вы по какому вопросу?.. Тьфу! Какого дьявола вам здесь надо?

– Нам тебя надо, – буркнул азиат. – Сергеева Степана Ивановича, областного прокурора.

– Ты знаешь, с кем говоришь? – заревел было снова прокурор, но тут же и осекся, осознав несуразность сказанного. – Ты… кто такой? – мотнув головой, быстро поправился он.

– Алимханов Нуржан. Бывший сержант полиции. В настоящем преподаватель физической культуры и воспитатель детского дома. Да мы знакомы, вообще-то. Ты меня как-то из своего кабинета выставил, – сказал азиат, и Степан Иванович сразу вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах он видел этого парня.

Середина лета… Дело старшего лейтенанта Ломова… Сержант ППСП Алимханов, грубиян, явившийся к нему на прием сразу после… того до жути странного пацана с… нездешней фамилией, воспитанника… детского дома номер четыре! Того самого детского дома!

«Да что же это такое? – мысленно застонал Сергеев. – Опять началось…»

– А я – Пересолин Евгений Петрович, – представился тем временем «колхозник». – Вот уже третий месяц, как директор детского дома номер четыре. Наверное, помните наш детдом, Степан Иванович? Мне в тот день, когда вас Нуржан навещал, не довелось с вами познакомиться. Вы меня и вовсе в кабинет не пустили, в приемной только зря, опти-лапти, просидел…

«Прямо не детский дом, а сумасшедший, – мелькнуло в голове Сергеева. – Они там все ненормальные…»

– Вам что надо-то? – вдруг севшим голосом забормотал прокурор. – Вы… отдаете себе отчет?.. Что вам надо?

– Что нам надо – изложено в заявлениях, которыми мы прокуратуру вашу вторую неделю безответно бомбардируем, – влез опять этот Нуржан, хотя Степан Иванович подчеркнуто обращался именно к директору, а не к нему. – Вы их хоть читали?

– Естественно, – ответил прокурор, но опять не тренеру, а «колхознику», – все жалобы, поступающие от населения, регистрируются, и сведения, там изложенные, проверяются. Мы работаем, а не, как вы думаете, груши околачиваем.

– Послушайте, Степан Иванович, – начал Евгений Петрович, – я вам сейчас все подробнейшим образом изложу. Дело в том, что…

Он явно намеревался затянуть долгий рассказ, но прокурор уже более-менее пришел в себя.

– Я не понимаю, что здесь происходит? – перебил он директора детдома. – У меня обеденный перерыв, вы что – не слышали? Заявление от вас принято, значит, проверка по вашему вопросу будет обязательно проведена. А прием граждан у меня каждый четверг с четырех до семи. В служебном кабинете! А сегодня что? Пятница! И время какое? Половина третьего! Будьте любезны соблюдать правила! Вы какими-то особенными себя считаете, для вас порядки ничего не значат?!

– Это для вас порядки ничего не значат, – буркнул Алимханов. – Мы две недели пишем заявы – и молчок. Два четверга подряд на прием пытаемся попасть – все очередь до нас не доходит!

– Действительно, – подхватил Евгений Петрович, – в этот раз попасть к вам в кабинет еще труднее, чем тогда… четыре месяца тому назад…

Сергеев глубоко вздохнул, мимолетно глянув на безнадежно остывшие уже котлетки. После того скандала с Елисеевым он завел себе черный список посетителей, в котором представители саратовского детского дома номер четыре стояли на первом месте. На всякий случай. Чтобы не вляпаться опять куда не надо…

– Все, – оборвал собственные мысли Степан Иванович. – Больше я с вами разговаривать не намерен. Две недели для них – слишком долгий срок… – прокурор уже начал стервенеть. – Я вам кто? Прокурор области или участковый, который по первой же писульке обязан бежать разбираться? Или горничная?

Нуржан заиграл желваками, но, прежде чем он что-то успел сказать, директор остановил его, положив руку на плечо.

– Степан Иванович! – мягкой скороговоркой снова заторопился Евгений Петрович. – Обстоятельства складываются так, что промедление для нас смерти подобно… Прошу еще раз нас извинить, но…

– Все! – твердо повторил Сергеев, взяв в руки нож и вилку. – Пошли вон отсюда. Или я охрану позову… – он кивнул на стену кабинета, где белела кнопка вызова официанта.

И тогда произошло нечто такое, что изумило и испугало прокурора области полковника Степана Ивановича Сергеева до глубины души.

Нуржан приподнялся, подался вперед и вынул из рук Сергеева нож и вилку. Сложил их вместе и двумя пальцами аккуратненько и без видимого напряжения переломил их с легким щелчком надвое. Потом все четыре половинки снова сложил вместе и снова двумя пальцами переломил… правда, на этот раз пальцы его дрогнули – вторая часть фокуса явно далась ему не так легко. Но больше всего прокурора поразило не само действо, а глаза парня. Когда он ломал столовые приборы (кстати, не какое-нибудь китайское дерьмо, а, как было известно Сергееву, качественные немецкие изделия из нержавеющей стали) глаза его, до того темные, вполне обыкновенные, вдруг побелели, точно мгновенно замерзнув.

Положив обломки перед прокурором, Нуржан сел на свое место. Вернее, не сел, а брякнулся, словно ему внезапно отказали ноги.

– Охрану? – охрипшим голосом уронил учитель физкультуры. – Рискни.

Обмякший на своем стуле прокурор Сергеев ничего не ответил, с ужасом глядя на то, как глаза Нуржана снова темнеют, как будто оттаивая, а на лбу и на висках парня набухают крупные капли пота.

– Степан Иванович, – донесся до прокурора извиняющийся голос директора детского дома, – простите… Все-таки, выслушайте нас. Вы ведь наверняка уже в курсе, так что я лучше коротко… лучше перейду сразу к самому главному. Здание, в которое нас обязывают переехать, значительно меньше того, которое мы сейчас занимаем, – директор заговорил быстрее. – Я выезжал туда, осматривал: оно еще и ремонта требует. Но даже не в этом главная проблема. Там ведь табачная фабрика рядом. Вы представляете себе, дети ведь постоянно будут дышать отходами фабричного производства!

– Это же… – тихо проговорил Сергеев, стараясь даже не смотреть на Нуржана, опершегося на стол локтями и утомленно опустившего голову. – Вам же к мэру надо… Это он властям вашего района разрешение давал… Вот к нему вам надо… Он разберется. Чего вы сразу в прокуратуру-то?..

– Были, – тут же кивнул Евгений Петрович. – Были у мэра. И даже, что удивительно, нам удалось встретиться и поговорить. Только не с ним, а с одним из его замов. Уверял нас этот зам, что здание, в которое нас планируют переселить, вполне пригодно. Даже пообещал, что сделает все возможное, чтобы подыскать нам другое здание, если то, рядом с «табачкой», нас не устраивает. Только вот сначала мы все-таки переехать должны, как я его понял, куда угодно, хоть к черту на рога, опти-лапти, но наше здание освободить.

– Ну вот, ну вот!.. – несколько приободрился Степан Иванович. – Зачем же в прокуратуру обращаться? Все ведь разрешится… Видите, какое к вам отношение у властей города! А вы – в прокуратуру! Зачем? Я вас не понимаю, господа…

Нуржан поднял голову. Прокурор вдруг заметил, что под глазами парня обозначились темные круги.

– Ты нас «господами» не обзывай, понял? – все так же хрипло проговорил Нуржан. – А чтобы ты понимал, я тебе прямо скажу. Районной администрации наше здание приглянулось. Переселить-то нас переселят…

– Так временно же! – воскликнул Степан Иванович. – Временно!

– Хрена с два – «временно», – отрубил парень. – Переселят, а здание себе заберут. Им главное – нас оттуда вытурить. А дальше… дело техники. Найдут способ туда въехать и закрепиться.

– Это откуда же такие сведения? – округлил глаза Сергеев. – С чего вы взяли, что администрация вашего района на подобные… мерзкие поступки способна?

– Знаю, – просто сказал Нуржан. – Уверен. Между прочим, эта мымра из районной администрации, Субботина Зинаида Сергеевна, Жене… Евгению Петровичу деньги предлагала. Чтобы он не препятствовал.

– Действительно, предлагала, – подтвердил директор. – Гляди-ка, а я забыл об этом сказать, опти-лапти…

– Факт предложения взятки каким-то образом зафиксирован? – быстро спросил Степан Иванович. – У вас есть доказательства? Свидетели? О какой сумме шла речь?

– О сумме она не заговаривала, – объяснил Евгений Петрович. – Она так… намеками… Мол, если вам лично чем-то надо помочь, и все такое.

– А-а-а… намеками. Намеки к делу не пришьешь, как говорится. И потом – возможно, вы ее не так поняли?

– В общем, – подытожил Нуржан, – тут все ясно. Чего тут не понять-то? Нас выкинут, и больше мы своего здания не увидим.

– Но… вы понимаете, что все это только подозрения? – пожал плечами прокурор. – Причем, по большей части, беспочвенные. Сейчас-то вы что волнуетесь? Вот если ваши опасения подтвердятся, чего, конечно, никак не может быть, тогда и будем бить тревогу. Закон… – он величественно нахмурился и поднял указательный палец, – никому нарушать не позволено!

Нуржан открыто усмехнулся и покачал головой.

– Потом поздно будет тревогу бить, – сказал Евгений Петрович. – Третьего дня нас известили, что решение по нашему вопросу уже принято. На следующей неделе начнутся работы.

– Так значит… надо выезжать, Евгений Василич, – сказал Степанов.

– Петрович.

– Петрович, да. Надо переезжать, тем более, вам есть куда. Тем более, вам обещали и альтернативный вариант подыскать, если уж вас предложенный не устраивает. А уж потом…

– Тьфу ты! – символически сплюнул Нуржан. – Ему про Фому, а он про Ерему…

Прокурор чувствовал себя как-то… глупо и очень неуютно. Больше всего он желал сейчас, чтобы эти типы оставили его. Какой уж тут обед! Весь аппетит к хренам собачьим пропал…

– Суть вашей претензии я понял, – сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал внушительнее. – Я беру ваше дело под личный контроль. Не беспокойтесь, я со всем разберусь.

«Какого черта у них тревожной кнопки нет под столом? – подумал Сергеев сразу после того, как закончил говорить. – Должна быть… Врываются всякие психи, и никому дела нет. Надо с владельцем, Ашотом Ашотовичем, на эту тему побеседовать…»

Евгений Петрович и Нуржан переглянулись.

– Это хорошо, что под личный контроль, Степан Иванович, – сказал директор детдома. – И еще вот что мы бы хотели до вас донести… Как и до всех, с кем кроме вас разговаривали…

Директор детского дома наклонился вперед, к прокурору. И, мелко прокашлявшись, проговорил:

– Я хочу, чтобы вы поняли. Здание, которое мы занимаем уже почти тридцать лет, – это наш дом. И мы никому не позволим отнять его просто так… по праву сильного. Только потому, что он кому-то там приглянулся. Мы будем бороться за него и бороться до конца. И еще кое-что. Теперь возможностей повлиять на ход событий у нас гораздо больше, чем тогда, летом. Вот это тоже учтите.

Слова эти прозвучали вовсе не высокопарно и даже не торжественно. Евгений Петрович произнес их вполне обыкновенно, видимо, движимый желанием не надавить на психику собеседника, а просто довести до его сведения необходимую информацию. И прокурор Сергеев не нашелся, что ответить на это. Лишь последняя фраза неприятно удивила… и даже чем-то испугала его.

Попрощавшись (вернее, «до свидания» сказал только Евгений Петрович), мужчины покинули ресторанный кабинетик. Степан Иванович еще некоторое время посидел, рассеянно толкая пальцем металлические останки уничтоженных Нуржаном столовых приборов… Потом сказал сам себе:

– Ну, что за судьба такая у меня? У всех все хорошо, а у меня… нервов не хватает. Надо охрану себе начать присматривать. Чтобы ни один урод даже близко подойти ко мне не мог без разрешения…

Он вздохнул и посмотрел в окно. Седой дворник, закончив работу, снял свою лыжную шапочку, белым платочком вытирал розовую плешивую макушку и улыбался, глядя на результат своих трудов.

– Пень старый, нищеброд… – вдруг рассердился на дворника прокурор.

* * *

Нуржан и Евгений Петрович уселись в машину. Пересолин завел двигатель, и они вывернули с ресторанной парковки на проезжую часть. Первую половину пути до детдома Нуржан молчал. Потом вдруг заговорил, пошевелившись на сиденье:

– Ничего не изменилось…

– А? – не отводя взгляда от дороги, откликнулся Евгений Петрович.

– Говорю, как было все, так и осталось. Когда мы Елисеева свалили, я думал… сдвиги какие-то будут… в обществе. А получилось – пошумели, и все. Одного подонка посадили, а все остальные и в ус не дуют.

– Ну, почему – «в ус не дуют»? – возразил задумчиво Пересолин. – Кое-кто и задумался, наверное.

– Только не прокурор.

– Придет время – задумается, – убежденно сказал Евгений Петрович. – Наше дело правое, Нуржанчик, и, значит, враг будет повержен. Помнишь ведь, как Олег это говорил, когда мы ему обо всей этой истории сообщили? Мы не бесправны. Права у нас есть, только соблюдения их нужно добиться. И мы добьемся.

Алимханов хотел что-то сказать, но тут у него зазвонил мобильник.

– Ага, Мария Семеновна, – сказал он в трубку. – Встретились с господином Степановым, да. Вы уже собрались? Скоро будем…

Спустя немногим менее получаса они въехали на территорию детдома. В директорском кабинете их уже ждали Мария Семеновна, занимающая теперь должность нянечки, и Никита Ломов, после закрытия его дела и освобождения из следственного изолятора восстановленный в звании, но переведенный в УВД другого района.

– А Витька Гогин где? – Cпросил Нуржан, войдя в кабинет.

– Разве наша звезда не прилетела еще? – удивился и Евгений Петрович.

– Пока в Москве звезда, – улыбнулась Мария Семеновна. – Рейс отложили. Но к вечеру вроде как обещал быть, только недавно звонил.

– Ну, значит, начнем без него, – сказал Евгений Петрович и обошел стол, чтобы сесть на свое место директора. – Итак, соратники… На данный момент дела наши обстоят… не так, чтоб уж очень хорошо. Скорее даже – наоборот.

– Ладно, я сначала скажу, – вдруг прервал Евгения Петровича нахмурившийся лейтенант Ломов. – Извините, что перебил. Но высказаться мне необходимо. Для целостности картины, так сказать. Мне по моим каналам стало кое-что известно. На вас, Евгений Петрович, дело заводят. Даже два.

– О как, опти-лапти! – поднял брови Пересолин. – Быстро они спохватились…

Мария Семеновна промолчала, только вздохнула. Видимо, то, что сказал Никита, не являлось для нее новостью. Нуржан, покрутив головой, коротко и зло цокнул.

– И в чем же я обвиняюсь? – осведомился Евгений Петрович.

– Я пока не полностью владею информацией, – сказал Ломов. – То, что уже знаю наверняка: речь идет о сто двадцать пятой и двести восемьдесят пятой статьях.

– Оставление в опасности и превышение должностных полномочий, – уточнил Нуржан. – Негусто.

– Для начала – вполне сойдет, – мрачно прокомментировал Ломов. – А дальше уже будут крутить по полной. Как им ваше здание-то понравилось…

– Не только в здании уже дело, – высказалась Мария Семеновна. – Это наказание. За то, что сопротивляемся.

– Ну ладно, – с хлопком положил обе ладони на стол Евгений Петрович. – Теперь картина стала яснее, вот и давайте разбирать ее по частям, дорогие соратники… Эх, жаль, Олега нет с нами. С ним бы…

– Справимся сами, – проговорил Никита. – Маленькие, что ли? Он ведь говорил, что спокоен за нас. Потому что уже сделал самое главное: показал и доказал, что с этими сволочами можно бороться. И одолеть. Значит, по поводу обвинений все же особо переживать не стоит, Женя. С этим я помогу, отобьемся. Я уже стратегию более-менее набросал в уме. Вот, послушайте…

* * *

– Так что на самом деле произошло-то, Разоев? – в десятый, наверное, раз задал вопрос майор Глазов.

Громадный Мансур, сидевший напротив него за столом, угрюмо и упрямо молчал, склонив заросшую густым черным волосом крупную голову.

– Если верить показаниям свидетелей, вы обнаруживали явное стремление напасть на рядового Иванова; более того, вы уже начали наносить удар, – майор покосился на экран стоявшего перед ним ноутбука, – но вдруг ни с того ни с сего застыли на месте, а потом повернулись и отошли, как будто обо всем на свете забыли… Так вот, меня интересует: что произошло между вами и рядовым Ивановым? Он вам ничего не сказал, он вас пальцем не тронул. С чего это вы внезапно отказались от своих намерений?..

Мансур молчал и не шевелился.

– Это перед следователем военной прокуратуры можете в молчанку играть! – повысил голос Глазов, пристукнув ладонью по поверхности стола. – То, чего я от вас пытаюсь добиться, никоим образом вам угрожать не может. Вы ни в чем не обвиняетесь, Разоев, понимаете или нет?! Я провожу свое расследование! Для себя, Разоев!

Рядовой Разоев молчал.

– Послушайте, – чуть наклонился вперед Глазов, – вы ведь в курсе всех… странностей, что рассказывают об Иванове. Именно с целью разъяснить его личность я сейчас с вами и разговариваю. Никаких последствий, уверяю, для вас эта беседа иметь не будет.

Мансур поднял голову.

– А вы… вызовите его, да? И сами спросите. Чего вокруг ходить, а?

«Ты еще мне поуказывай, как работать, – подумал майор. – Вызову, когда надо будет…»

Вслух же Глазов сказал:

– Всему свое время. Сейчас я разговариваю с вами. И потом, к чему ж мне Иванова вызывать? Он-то как раз не дрался. Он разнимал дерущихся и пытался урегулировать обстановку в расположении… Ни у меня, ни у кого другого из командования к нему претензий нет и быть не может. Разве что поднять разговор об объявлении ему благодарности.

– А я дрался, да?

– Не дрались, – согласился Глазов, – действительно. Вот мне и хотелось бы выяснить, почему вы, рядовой Разоев, человек, как это у вас говорят, авторитетный, и вдруг спасовали перед новобранцем?

Мансур вздрогнул и, зло взглянув майору в глаза, с шипением задрал верхнюю губу, обнажив крепкие белые зубы. Но уже через мгновение взял себя в руки.

– Зачем спасовал, а? Что мне его бить, когда он все правильно сказал? – насмешливо выдал рядовой Разоев явную отговорку. – Тут все как бараны… Их на голос возьмешь, они тебе бабки отдавать будут и унитазы языками мыть. Разве это хорошо? Он мужские слова сказал.

Алексей Максимович усмехнулся. Во взгляде Мансура он прочитал кое-что другое… «Мужские, не мужские, – подумал майор, – а рано или поздно ты улучишь момент, чтобы с Гуманоидом поквитаться. Такие, как ты, унижений не спускают…»

– Что ж замолчали? – осведомился Глазов у рядового Разоева. – Продолжайте.

Но Мансур, снова опустив голову, замолчал, и ясно было, что больше ничего говорить он не будет. Майор выдохнул, покрутил в пальцах ручку и сухо отпустил рядового:

– Можете быть свободны.

Через минуту, зависнув над служебным ноутбуком, майор Алексей Максимович Глазов уже с силой стучал оттопыренными указательными пальцами по клавишам, время от времени отвлекаясь, чтобы потрясти утомленными кистями, стряхнуть с них напряжение и закурить. Но пару раз затянувшись, майор бросал сигарету в переполненную, густо дымящуюся пепельницу и снова склонялся к клавиатуре.

На создание отчета у майора ушло всего около сорока минут, в то время как допросы некоторых участников ночного происшествия заняли более трех часов. Поставив последнюю точку, Алексей Максимович посмотрел на часы, было уже начало второго. Сняв трубку служебного телефона, он уже второй раз за день набрал номер начальника санчасти капитана Арбатова.

– Это я снова, – проговорил он. – Как он там у вас?..

– Спит до сих пор, – ответила ему трубка голосом капитана Арбатова. – Я ему такую штуковину вколол, часа два точно еще почивать будет.

– Вот и хорошо. Знаешь, что, капитан? Дай мне знать, когда он очухается; зайду, побеседую. А до меня никого к нему не пускать. И смотрите, чтобы он телефон где-нибудь не раздобыл. Понятно?

– Не первый год замужем… – равнодушно проговорил Арбатов. – Так точно, товарищ майор.

Алексей Максимович положил трубку и с хрустом размял пальцы. И довольно улыбнулся.

– История… – сказал он сам себе. – Такая вот история…

Да… этот Вася-Олег оказался действительно неординарной личностью. Крайне неординарной. Настолько, что во все эти происшествия с его участием даже верилось с трудом. Что он вообще за человек? Характеристика в деле – это одно, а вот личное представление – совсем другое… Никак не получалось у Глазова сложить в голове более-менее полное впечатление о новобранце Ивановне… То есть, Трегрее. Экстрасенс он, что ли, какой, этот Вася-Олег Иванов-Трегрей?.. В экстрасенсов, псиоников, магов, колдунов, ясновидящих, тайнознающих и прочую нечисть Алексей Максимович не верил. Он считал, что любой факт имеет свое логическое объяснение, которое нужно только найти. Чем он сейчас, собственно, и занимался.