Текст книги "Маршалы Наполеона. Исторические портреты"

Маршалы Наполеона. Исторические портреты

Посвящается

Генералу сэру Брайану Хорроксу, кавалеру ордена «Бани» 2-й степени, кавалеру ордена Британской империи 2-й степени, кавалеру ордена «За отличную службу», почетному доктору гражданского и канонического права, радиопередачи которого так много способствовали ознакомлению неподготовленного человека с основами военного искусства

RONALD FREDERIC DELDERFIELD

NAPOLEON’S

Marshals

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2022

Предисловие

Империя Наполеона I, основанная им в декабре 1804 года, рухнула в конце июня 1814 года. За это время двадцать шесть лучших генералов Франции получили от Наполеона маршальский жезл, который, по его словам, лежал в ранце каждого рядового французской армии. Однако господство Наполеона над Францией и большей частью Западной Европы не было ограничено во времени только этими десятью годами. Его основы были заложены восемью годами ранее после вереницы одержанных им блистательных побед в Северной Италии; окончательно оно было закреплено после захвата Наполеоном власти в ноябре 1799 года в результате coup d’etat[1]1
  Государственный переворот (фр.)


[Закрыть], известного как брюмер. Когда Наполеон стал во главе государственной власти, люди, которых он впоследствии произведет в маршалы империи, уже находились в высоких чинах, хотя многие из них происходили из низших слоев общества и своим выдвижением были обязаны революции.

В книге рассказывается о жизни двадцати шести полководцев, державших в повиновении Европейский континент в течение почти двадцати лет. История этой эпохи написана в расчете на читателя, достаточно хорошо знакомого с последовательностью ее основных событий и с основными причастными к ним лицами, так что данная книга вовсе не ставит своей целью предложить читателю еще одну легенду Первой империи. Чтобы понять воздействие Наполеона на людей его поколения и на политическую ситуацию в Европе, закончившуюся драмой Ватерлоо, быть может, потребуется целая жизнь. Эта книга предназначена для читателя со средним уровнем подготовки, которому захочется побольше узнать об этих храбрых и честолюбивых людях, поддерживавших груз наполеоновского трона, понять, с чего они начинали, как относились к власти, с чем пришли к концу жизни, какими начальниками они были для своих подчиненных и как вели себя по отношению к человеку, который поднял их с уровня конюха или бродячего торговца и дал им в истории такое место, что их имена стали легендой при жизни.

Конечно, повествовать о маршалах Наполеона было бы совершенно невозможно, не рассказав хотя бы в краткой форме о битвах и кампаниях, в которых они участвовали в течение более двадцати лет. Однако на протяжении всей моей работы над книгой я не забывал, что читателей биографической литературы в основном интересуют личные качества конкретных лиц, а не их успехи и неудачи в войнах, происходивших за сто пятьдесят лет до взрыва в Хиросиме, сделавшего способы их ведения такими же устаревшими, как при Цезаре.

Для того чтобы успешно отслеживать изложенные в книге события, достаточно иметь перед глазами карту Европы и руководствоваться прилагаемым ниже перечнем главных действующих лиц этой исторической драмы.

Генералы, произведенные в маршалы декретом императора в 1804 году:

КЕЛЛЕРМАН, начинавший службу в регулярной армии в ранге субалтерна;

ЛЕФЕВР, начинавший службу гусаром;

ПЕРИНЬОН, начинавший службу гренадером;

СЕРЮРЬЕ, начинавший службу младшим лейтенантом;

БЕРТЬЕ, начинавший карьеру инженером и ставший профессиональным военным;

МЮРАТ, сын трактирщика, первоначально собиравшийся стать церковнослужителем;

МОНСИ, собиравшийся стать юристом;

ЖУРДАН, сын врача, бродивший по дорогам с мешком торговца вразнос;

МАССЕНА, начинавший юнгой, контрабандистом и торговцем фруктами, а уже впоследствии ставший офицером;

ОЖЕРО, первоначально зарабатывавший себе на жизнь в качестве лакея;

БЕРНАДОТ, сын юриста, ставший профессиональным солдатом и дослужившийся до старшего сержанта;

СУДЕТ, собиравшийся стать деревенским пекарем;

БРЮН, начавший изучать право, но всегда хотевший стать писателем;

ЛАНН, начинавший учеником красильщика;

МОРТЬЕ, полу англичанин, сын мелкого фермера;

НЕЙ, поставленный работать бочаром, но сбежавший из дому, чтобы стать гусаром;

ДАВУ, вступивший в королевскую армию в чине младшего лейтенанта;

БЕССЬЕР, поначалу работавший цирюльником.

В 1807 году Наполеон начал дополнять этот список, наметив для внесения в него нескольких заслуженных генералов. Первым к списку был добавлен:

ВИКТОР, революционно настроенный сержант королевской армии.

В 1809 году Наполеон вручил маршальские жезлы еще трем генералам. Это:

МАКДОНАЛЬД, сын шотландского эмигранта, ставший кадетом офицерского училища в возрасте двадцати двух лет;

МАРМОН, начинавший службу кадетом артиллерийского училища;

УДИНО, предполагавший унаследовать у своего отца пивоварню, но вступивший в армию с началом революции.

С 1811 года и вплоть до падения империи Наполеон ежегодно вручал жезл только одному из генералов. Ниже приводится их список:

СЮШЕ, сын владельца шелкоткацкой фабрики;

СЕН-СИР, начинавший жизнь изучением инженерного дела и прирабатывавший уроками черчения;

ПОНЯТОВСКИЙ, племянник польского князя и всю жизнь – профессиональный военный.

В течение краткого периода, закончившегося Ватерлоо, маршальский жезл получил еще один генерал. Это был

ГРУШИ, сын маркиза, записавшийся после начала революции волонтером в республиканскую армию.

Вот эти двадцать шесть героев, которым предстоит протягивать руку к коронам, ссориться, интриговать, сражаться, совершать тяжелые походы и умирать под руководством величайшего из полководцев всех времен. Они пришли из всех слоев населения: аристократии, средних и нижних классов. Общими у них были три качества: честолюбие, удивительная храбрость и тот род гордости, который или ведет человека к вершине успеха, или низводит степень его умственного развития до уровня восьмилетнего ребенка.

Глава 1
Барабаны забили

Во второй половине дня 12 июля 1789 года неподалеку от Пале-Руайяля собралась возбужденная, но не вполне уверенная в себе толпа парижан. Едва ли хоть один из тех, кто в ней находился, отдавал себе отчет в том, что же они здесь все-таки делают. Каждый был притянут сюда тем побуждением, которое движет отдельным человеком, лишь только он завидит собирающуюся толпу, и подчас доводит горожанина, наблюдающего проходящее мимо шествие, до состояния беспричинного волнения. В этом случае не было никаких процессий – просто топчущаяся на месте толпа мастеровых, лавочников и плохо одетых лиц свободных профессий, которые, видимо, были озабочены исключительно одним, а именно обсуждением недавно принятого Генеральными штатами решения: самостоятельно преобразовать себя в постоянно действующее собрание, которое не может быть распущено королем.

Очевидно, это сборище отличалось от любой другой уличной манифестации. Не было ни записных ораторов, ни флагов, ни эмблем на шляпах или лацканах; не было никаких беспорядков, из-за которых стоило бы вызывать полицию или войска парижского гарнизона. И вдруг настроение собравшихся неожиданно изменилось. Через толпу рука об руку пробирались трое молодых людей, время от времени выкрикивавших: «К оружию!» В этот же момент еще один молодой человек в довольно бедной одежде запрыгнул на стол и начал произносить перед толпой зажигательную речь. И через несколько минут площадь перед дворцом Пале-Руайяль просто закипела от возмущения. Французская революция, которая ныне считается одним из самых важных событий XVIII века, началась!

Никто не знает имен этих троих молодых людей, призывы которых побудили четвертого произнести свою речь, но имя оратора дошло до нас как имя человека, который первым начал серию революционных взрывов, которые с некоторыми интервалами будут продолжаться до наших дней.

Его звали Камиль Демулен. Это был двадцативосьмилетний адвокат и весьма остроумный и язвительный журналист. Его слов никто не записал, но их сила, заключенная в самой их сущности, была такова, что осознать ее пока не мог никто, и меньше всего он сам. Через сорок восемь часов после его выступления громадная, нависающая над Парижем крепость Бастилия, символ абсолютизма Бурбонов, была взята штурмом. Вулканы народного гнева, рычащие уже более ста лет, взорвались над этим зловонным, задыхающимся от самого себя городом. Подобно потоку лавы гнев обездоленных катился, все сметая перед собой, по государственной машине и Церкви, по королям, королевам, аристократам, священству и сотням лет привилегий.

Прежде всего привилегии! В течение многих и многих поколений продвижение по службе во всех профессиях, и прежде всего в военной среде, зависело от происхождения, и только от этого. Ни один рядовой солдат, какие бы способности или рвение он ни демонстрировал, не мог рассчитывать, что поднимется выше уровня старшего сержанта полка, да и то если выкажет глубочайшую верность престолу. Солдаты, отвечавшие за безопасность королевской особы, даже не были французами – это были швейцарские наемники. Патриотизм не стоил ничего, благородное происхождение – все.

И все это должно было измениться в течение нескольких месяцев. По всей Франции мужчины увидели открывающуюся перед ними надежду на более быстрое продвижение по службе, и никто так не был уверен в ней, никто так ей не радовался, как те, кто жил в казармах. Войска, вызванные, чтобы загнать толпы в их трущобы, соединились с революционерами. В Париж одна за одной прибывали депутации из провинций, чтобы выразить свою лояльность по отношению к новой власти. Одна из таких депутаций играет важную роль в нашем рассказе, и ее история и станет отправной точкой для нашего повествования.

Анализируя период времени длиною более ста пятидесяти лет, можно ошибочно предположить, что французская революция поддерживалась исключительно мощью и боевой энергией парижских толп. Это не так. Эти толпы и их часто сменявшиеся вожди не играли столь уж важной роли в последовательности восстаний и переворотов, начавшейся нападением на Бастилию в июле 1789 года и закончившейся захватом власти Наполеоном за несколько недель до конца столетия. На самом деле побудительный стимул для революции был создан двумя социальными группами: недовольными монархией лицами свободных профессий, из среды которых вышло большинство политиков того периода, а также младшими офицерами и сержантами армии. Прояви вторая из этих групп лояльность к короне, революция была бы подавлена за несколько недель и Франция в течение всего XIX века вполне могла бы оставаться монархической державой. Именно присутствие в армии смелых и умных людей, настоящих мужчин, ненавидевших деспотизм и неэффективность режима Бурбонов, позволило сформироваться «пятой колонне» и дало возможность парижским идеалистам и краснобаям превратить слова в дела, которые в конечном итоге и повергнут троны европейских монархов.

Одним из таких недовольных был некий девятнадцатилетний лейтенант из Бургундии, воинская часть которого стояла в Аррасе. Его звали Луи-Никола Даву, и он происходил из аристократического семейства, обосновавшегося в Осере. Когда в Аррас из Парижа прибыл курьер с последними новостями о падении Бастилии, никто не расспрашивал его с большим тщанием, чем Луи Даву. Этот младший офицер был серьезным молодым человеком, глубоким знатоком государственного права, хотя и несколько педантичным в своей профессии.

Насколько могут вспомнить его современники, Даву посвятил себя профессии военного, однако ко времени описываемых событий ему не удалось произвести большого впечатления на своих начальников. Его единственной отличительной особенностью была манера неряшливо одеваться и презрение к попыткам пощеголять со стороны его сотоварищей-субалтернов. Начищенная медь и напудренные парики совсем не представляли для него интереса. Совершенного полководца он представлял себе как человека, который интересуется исключительно профессиональной стороной своего дела и переходит к действию, только тщательно оценив каждый из возможных для него вариантов: стремительную атаку, упорное сопротивление и, если необходимо, отступление с боем и в полном порядке. К девятнадцати годам он заслужил репутацию несговорчивого упрямца. В офицерской столовой его речи никогда не заканчивались смехом. На ухаживание за женщинами, как и на карточные игры, он не считал нужным затрачивать ни времени, ни денег. Показную сторону военной жизни он также презирал, очень многое держал про себя, не заводил друзей и не лебезил перед теми, кто мог бы продвинуть его по служебной лестнице.

Он, видимо, был самым непопулярным младшим офицером в полку, но, хотя многие и смеялись над его необщительностью и плохо завязанными галстуками, это делалось только за его спиной. Никто не осмеливался высказать эти претензии ему в лицо, поскольку в натуре Даву было нечто такое, что внушало хоть и недоброжелательное, но уважение. И когда через несколько недель после падения Бастилии этот многими не любимый молодой офицер вошел в столовую и холодно предложил послать офицерскую депутацию в Париж, чтобы заявить о лояльности Королевского Шампанского полка новому правительству, никто и не подумал арестовать его как мятежника и предателя дела короля. Офицеры выслушали все, что он собирался сказать, и затем избрали его своим представителем – честь, которую он принял, коротко кивнув.

Новости об этой попахивающей мятежом выходке вскоре просочились в сержантскую столовую, где немедленно были встречены с одобрением. В казарме сержантов был свой собственный «законовед», готовый сопровождать лейтенанта Даву в Париж, и к жесткому, лишенному чувства юмора офицеру тотчас же присоединился человек, бывший ему противоположностью во всех отношениях, кроме одного – радикализма, который и удерживал их рядом друг с другом.

Представитель интересов сержантского состава был полноватым розоволицым маленьким человечком, который, бывало, восхищался звуками собственного голоса и с радостью принимал весь риск бунта взамен на значимость связанных с ним событий. Его подлинное имя звучало как Клод Перрен, но он, вероятно, считал его слишком простым и предпочитал называть себя Виктор. Его граничащее с агрессивностью осознание собственной роли уже позволило ему пройти путь от мальчишки-барабанщика до сержанта, и теперь на фоне потока новых идей, катящегося по Франции, он мог рассматривать себя как особого уполномоченного, равного в правах с поджимавшим губы Даву.

Они направлялись по дороге на Париж; Даву – в молчании и даже более задумчивым, чем обычно. Сержант же Виктор-Перрен без умолку болтал, рассказывая о том, что у него на сердце, и прикидывая, какие награды могут свалиться на голову здравомыслящих сержантов, вставших на твердую почву успешно развивающейся революции. Так они и ехали бок о бок – два будущих маршала Франции… Даже в своих самых фантастических снах они не могли представить, какую славу, какие богатства и какие различия в понимании верности уготовили им грядущие годы. Не могли они и представить, что более чем через двадцать лет славы один из них ради спасения чести пожертвует всем, а другой начнет охотиться за своими бывшими друзьями и продавать их роялистам.

Даву оказался не единственным находящимся на службе офицером, разглядевшим возможность сделать карьеру за дымом праздничных фейерверков.

По меньшей мере еще в пяти городах, где имелись гарнизоны, нашлись люди благородного происхождения, открыто вставшие на сторону революционеров, выдвигавшиеся на первые роли и заявлявшие, что служить следует Франции, а не ее жалкому королю.

Когда пала Бастилия, Франсуа Келлерману, ветерану Семилетней войны, было пятьдесят четыре года. Сын процветающего купца, он начал служить субалтерном и теперь уже был близок к пенсионному возрасту. Он был высокорослым и добродушным человеком, привыкшим и встречать и наносить удары. Кроме того, он одинаково хорошо говорил по-французски и по-немецки, поскольку происходил из Страсбура, на северо-восточной границе Франции. Келлерман не был человеком, который стал бы играть только в беспроигрышную игру, дожидаясь, пока парижские демагоги сделают ход первыми. Он с рычанием появился на политической арене, как законченный радикал, и с этого момента уже не оглядывался назад. Если бы кто-нибудь шепнул ему, что революция сделает его герцогом, он бы онемел от изумления.

В доме другого профессионального солдата можно было наблюдать свидетельство еще более глубокой преданности идее. Друзья двадцатитрехлетнего Эмманюэля Груши были потрясены, услышав, что сын маркиза не только отдался делу революции, но и ушел добровольцем в армию рядовым! А молодой Груши сделал именно это, намеренно отвернувшись от богатства и привилегий, и вскоре затерялся в рядах патриотов. Ему еще раз предстоит затеряться через двадцать шесть лет, но на этот раз с маршальским жезлом в руках и во главе 33 тысяч вооруженных солдат.

В это лето костры революции загорались в самых неожиданных местах, и пример с Груши является не столь уж удивительным, каким он мог казаться. Скоро даже самым реакционным представителям уходящего режима стало ясно, что эти выступающие перед толпой ораторы обратили в свою веру также и некоторых весьма известных лиц из привилегированных кругов и что не все из новообращенных – жители трущоб и недовольные сержанты.

Когда Серюрье услышал вести из Парижа, ему было уже сорок семь лет. Граф раздумывал над ними несколько недель – он был большим тугодумом, а затем объявил, что радикальное изменение характера власти – это прекрасная вещь для его любимой страны и его в равной мере любимой профессии. Заявив это во всеуслышание, он тем самым соединил свою судьбу с судьбой революции. Он стал солдатом в тринадцать лет и майором – через тридцать четыре года службы. Теперь продвижение было быстрее. Дивизионным генералом он станет через несколько недель.

Серюрье был типичным солдатом уходящего века: флегматичным, с не слишком развитым воображением, надежным, честным и украшенным множеством шрамов. Его решение должно было произвести большое впечатление на многие десятки колеблющихся среди младших армейских офицеров и среди тех, кто услышал о кадете-полушотландце по имени Этьен Макдональд. Хотя он и родился в Седане, ему удалось сохранить все характерные особенности своих шотландских предков. Он был суров, решителен, честен и чрезвычайно храбр. За двадцать лет до его рождения его отец сражался и совершал марши вместе с красавцем принцем Чарли, участвуя в фантастической попытке молодого претендента выхватить корону Стюартов из рук Ганноверской династии. После того как мятеж завершился поражением при Каллодене, Макдональд-старший бежал во Францию и жил там, кормясь тем единственным ремеслом, которое знал. Горячая кровь его клана с той же силой бурлила и в жилах Макдональда-мадшего, и, когда народ Франции после двух с половиной веков абсолютизма наконец поднялся с колен, Этьен тотчас же зааплодировал, присоединил свой жребий к жребию революционеров и вскоре был произведен в генерал-лейтенанты. Он, правда, никогда не был революционером-энтузиастом: его наследственная верность короне была для этого слишком глубока. Но он был мужчиной, который хотел иметь собственный путь, и у него, видимо, было своего рода предопределение, которое приводит на командные высоты всех шотландцев по всему миру после того, как их кланы были разбиты английским мясником Кэмберлендом в 1745–1746 годах. Макдональду предстоит еще множество битв, но его никогда не пошлют сражаться против англичан. Как-то, шутя, Наполеон заметил, что он перестанет доверять Макдональду, как только тот заслышит звуки волынок.

Не каждый либерально мыслящий офицер смог принять быстрое решение, когда революция начала разворачиваться по всей стране. Многие талантливые люди медлили, желая полностью увериться в ситуации прежде, чем вступить на тот или на иной путь. Одним из таких людей был двадцатилетний артиллерийский офицер, только что прошедший тот же курс, что и молодой мрачноватый корсиканец, неместный акцент которого вызывал насмешки у его соучеников. Более уверенного в себе кадета звали Огюст-Фредерик Мармон; он был сыном бургундского фабриканта железных изделий. Его менее уверенного сотоварища звали Наполеон Бонапарт, хотя в то время корсиканец выговаривал и писал свое имя еще как Буонапарте.

Мармон был чрезвычайно тонким молодым человеком, с темными добрыми глазами и легкими приятными манерами, что позволило ему приобрести множество друзей. Правда, чтобы по достоинству определить цену дружбы Мармона, этим друзьям понадобился довольно большой срок. В свое время все они произведут такую оценку, и часто к своей пользе. Это, однако, не очень беспокоило Мармона – ни в то время, ни позднее. Он пережил каждого из них, доказав, видимо, тем самым, что, в конце концов, стоило играть только в игру на выжидание.

Был еще один офицер, который принимал решение тоже довольно долгое время, однако в этом случае причина промедления крылась скорее в недостатке уверенности в себе, чем в естественной осторожности. Его звали Луи-Александр Бертье; когда пала Бастилия, ему было тридцать шесть лет. К этому времени он уже проявил большие способности в качестве штабного офицера и, в частности, составителя документов. Симпатии Бертье должны были быть направлены в сторону жалкого и не очень умного короля, поскольку его отец был известным военным инженером, щедро награждавшимся предыдущим монархом. Первый шанс проявить себя представился Бертье за несколько лет до революции, когда американские колонисты подняли восстание против британского короля Георга III и повели против королевских наемников длительную войну. Франция встала на сторону колонистов, и Бертье оказался в числе добровольцев, отправившихся в Америку им на помощь. Он получил чин капитана, был отмечен наградами и, вернувшись домой, постоянно получал повышения, в конце концов дослужившись до звания генерал-майора Королевской гвардии в Версале.

Таким образом, карьера Бертье должна была бы давать ему удовлетворение во всех отношениях, если бы не один маленький дефект его натуры. Он становился безнадежно нерешительным в тех случаях, когда оказывался предоставленным самому себе, и бывал вынужден выискивать в своем окружении кого-то другого, более решительного, кому он мог бы доверяться и от кого мог бы получать указания при необходимости принятия решений. В течение первых лет революции он появляется тут и там в качестве начальника штаба, то есть на посту, для которого он был подготовлен прекраснейшим образом. Ему предстояло стать одним из самых знаменитых начальников штаба в истории. Такое мнение подчас высказывается и в наши дни, поскольку, несмотря на удивительную неуверенность в себе, Бертье обладал многими чертами характера, вполне достойными восхищения. Он был милым человеком, лояльным, стойким и щепетильно педантичным при выполнении любого дела, за которое он только ни брался. Всегда пунктуальный, он, кроме того, имел свойство появляться именно в тех местах, где в нем возникала нужда. Возможно, недостаток уверенности в себе был вызван его внешним видом: астеническое телосложение, почти урод, с маленькой головой, увенчанной копной жестких, как проволока, волос.

Изо всех сил пытаясь компенсировать свои физические недостатки, он шил себе великолепные, впечатляющие мундиры и поэтому был признан самым элегантно одевающимся офицером армии империи и законодателем военной моды. Даже если его поднимали с постели, его никто никогда не видел в одних панталонах и рубашке. Во время ночной атаки он бывал безупречно одет, свежевыбрит и при необходимости всегда готов диктовать приказы по двенадцать часов без перерыва. Его память на подробности была феноменальной. В любой момент он мог назвать численность и указать дислокацию любой воинской части армии. Когда до него дошли вести о революции, первоначально он не предпринял шагов ни в том, ни в другом направлении. Он просто ждал, когда появится плечо, на которое можно будет опереться, и, когда оно появилось, он следовал за ним в течение двадцати лет. Когда же оно ушло, то шок для Бертье был настолько велик, что это привело к его смерти.

Пока, наверно, хватит говорить об офицерах, каждый из которых достигнет величия и славы в ближайшие десять лет. А как же обстояли дела у рядовых, глодавших сухари и проводивших ночи в мрачных казармах армии Бурбонов?

Таких было девять человек, и не пройдет и десяти лет, как имя каждого из них прогремит по всей Европе и Ближнему Востоку.

Франсуа Лефевр был высоким, грубоватым и вместе с тем добросердечным эльзасцем, которому к моменту штурма Бастилии исполнилось тридцать четыре года. Прослужив к тому времени пятнадцать лет в рядовых, он только что стал старшим сержантом. Сын мельника, который когда-то служил в гусарах, Франсуа вступил в гвардию в восемнадцать лет. По характеру он чем-то был схож с офицером Келлерманом. Открытый, словно вросший в землю, коренастый, мастер соленого казарменного юмора, он воплощал собой тип старшего сержанта, который может, например, отпустить дружелюбную шутку в адрес неуклюжего рекрута с тем, чтобы подбодрить новичка и заслужить смех рядовых. Унтер-офицеры типа Лефевра встречаются в любой армии, и их любят люди, за обучение которых им платят. Он не долго ломал себе голову, узнав о парижских событиях. Он просто обнял революцию своими огромными волосатыми ручищами и вскоре тоже начал подниматься по служебной лестнице.

Гренадер Доминик Периньон был такой же, как Лефевр, хотя и менее колоритной фигурой. Достигнув к моменту начала революции возраста тридцати пяти лет, он следил за парижскими событиями с самым пристальным интересом, поскольку предполагал добиться успехов на политической сцене. Отчаявшись добиться продвижения по армейской линии, он отдался всем сердцем политике, став депутатом Законодательного собрания, однако ему явно не хватало тонкости в схватках с адвокатами и коммерсантами, вследствие чего он снова вернулся в армию, день и ночь муштруя своих энтузиастов-рекрутов, чтобы придать им форму, которая позволила бы им штурмовать троны Европы.

С большим вниманием к текущим событиям приглядывался и еще один старший сержант, которого звали Шарль Бернадот, человек очень отличающийся и от ругателя Лефевра и от серьезного Периньона. Он был гасконцем, родился в Беарне и имел шведских предков. Высокий, красивый, с большим римским носом, он выглядел весьма импозантно и обладал высоким интеллектом. Никто и никогда, в сущности, не давал глубокой оценки личности Бернадота, хотя о его странном, причудливом характере существует множество противоречивых мнений. Большинство равных ему по званию ненавидело его, маршалы же не слишком его жаловали, считая честолюбцем, приспособленцем сомнительных дарований, человеком, который ожидает исхода событий, сидя, так сказать, на заборе. Порой он вел себя как истинный гасконец: горлопан, задавала и записной вояка. Иногда же он проявлял себя самым добропорядочным, самым спокойным и самым разумным офицером, который когда-либо застегивал на себе портупею. Похоже, он подстраивал свой характер под изменяющиеся обстоятельства или под натуру того человека, с которым в данный момент имел дело. Нет, он не был лгуном и никогда не был целиком вероломным. Действительно, ему каким-то образом всегда удавалось оправдывать свой образ действий, поступки, которые, соверши их кто-либо другой, выглядели бы из ряда вон выходящими. Возможно, он просто пытался управлять своей судьбой. Если так, то это ему блистательно удалось, поскольку на день падения Бастилии Бернадот был всего лишь старшим сержантом, а когда революционных криков уже давно не было слышно, он стал наследником шведского престола.

А во Франции, жаждущей броситься в неразбериху революционных событий, жил еще один профессиональный солдат, быть может, самый колоритный из них всех, и такой, который уже прошел большинство ступеней военной карьеры. Его звали Пьер Ожеро, и в молодости его наверняка можно было бы заметить в любой стычке, происходившей в округе. Он не был гасконцем, но вел себя как один из них. Ростом шести футов, он был силен, как бык, и неподатлив, как дубленая кожа. К тому же он был одним из лучших фехтовальщиков Европы. Сын парижского каменотеса, женившегося на немке – торговке фруктами, Ожеро вырос в самом бандитском округе Парижа и свои первые деньги зарабатывал в качестве лакея. Его уволили за соблазнение горничной. После этого он устроился официантом и был снова уволен – за соблазнение официантки. Не то чтобы он был неисправимым бабником – просто ему нравилось жить в условиях постоянной опасности. Вскоре он, видимо, начал думать, что найти такую жизнь ему будет легче, если он перестанет быть гражданским лицом. Примерно в восемнадцать лет Ожеро поступает в кавалерию и после неудачного начала, кажется, становится заметной фигурой, прославившей себя среди рядовых как превосходный фехтовальщик, быстро расправившийся с двумя известными дуэлянтами, которых он уложил наповал. Однако вскоре после этого у него случилась серьезная неприятность. Какой-то молодой офицер ударил его тростью; офицер даже не успел вызвать свой эскорт, как шпага Ожеро пронзила его насквозь. Ожеро пришлось бежать в Швейцарию, где он некоторое время зарабатывал на жизнь, торгуя часами. А затем он перевозит свой ранец в Константинополь и даже еще дальше – в Одессу, где, к его облегчению, шла, по его мнению, первоклассная война. Там он вступает в русскую армию в чине сержанта. Однако однажды он приканчивает русского солдата, и ему приходится удирать в Пруссию, где он вступает в прославленную армию Фридриха Великого. Здесь он мог бы сделать себе карьеру, однако в Пруссии существовало сильное предубеждение против иностранцев, и поэтому его продвижению по службе чинили препятствия, так что в конце концов ему пришлось дезертировать из армии и бежать на запад.

Дезертирство из прусской армии было чревато большими опасностями. Прусским крестьянам, отлавливавшим дезертиров, выплачивалось за это приличное вознаграждение; дезертиров же расстреливали. Однако такого рода риск едва ли мог остановить шестифутового детину, на счету которого уже были два знаменитых дуэлянта, один офицер гвардии короля Франции и какое-то количество турок, убитых во время русской кампании. Ожеро собрал маленькую армию сорвиголов и пробился с ними к границе. Таким образом, пруссаки потеряли одного из лучших солдат, которых они только могли заполучить, а заодно и еще около сорока отличных рубак.