Текст книги "Либерализм как слово и символ. Борьба за либеральный бренд в США"

Важность символа «либеральный»

Все широко распространенные термины важны, однако в определенные моменты времени некоторые символы приобретают особую значимость. Значительную часть политической истории США можно рассматривать как конкурентную борьбу за обладание некоторыми словами. На заре нашей республики гамильтонианцы – те, кто выступал за сильное правительство, – называли себя федералистами, хотя в то время «федерация» означала то, что сегодня означает «конфедерация»[36]36
  После завоевания Америкой независимости сначала были приняты Статьи Конфедерации (в 1777 г., ратифицированы в 1781 г.). Сторонники более сильного центрального национального правительства – их лидером был Александр Гамильтон – сначала назывались националистами, а затем федералистами. Их оппоненты, сторонники системы, сложившейся в результате принятия Статей, сначала называли себя федералистами (поскольку они были сторонниками сильного федерального, а не национального, правительства), а затем антифедералистами (поскольку они были против федеральной системы, предложенной новой Конституцией; принята в 1778 г. и окончательно ратифицирована в 1790 г.) – Прим. перев.


[Закрыть]. «Истинные федералисты» оказались в тактически невыгодном положении: они были вынуждены вести полемику против федерализма, поскольку приняли ярлык «антифедералистов»[37]37
  См.: Martin Diamond. The Federalists’ View of Federalism, in George C. S. Benson et al. Essays in Federalism. Claremont, Ca.: Institute for Studies in Federalism, 1961, p. 27–42.


[Закрыть].

Вскоре после 1800 г. ценность символа «федералист» упала. Отчасти это произошло потому, что исчез предмет для дискуссии: федеральная конституция была принята, и мало кто ратовал за ее отмену. Термин утратил ценность также и потому, что приобрел отрицательные коннотации: из-за жесткости федералистской партии термин «федералист» стал ассоциироваться с ее негибкостью.

Затем полезным словом-символом стала «демократия», потому что следующим на повестке дня был вопрос о демократии. Например, в период «позолоченного века», наступившего после Гражданской войны <1861–1865>, некоторые политики указывали, что при истинной демократии основные экономические решения должно принимать правительство, а не большой бизнес, тогда как сторонники принципа laissez faire[38]38
  Laissez faire – первая часть классической максимы, предписывающей государству не вмешиваться в хозяйственную деятельность частных лиц: laissez faire, laissez passer (позволяйте действовать, позволяйте двигаться (фр.)). Источником происхождения этого выражения считается ответ фабриканта Лежандра главе правительства Людовика XIV Жану-Батисту Кольберу, спросившему, что он может сделать для промышленности: «Laissez nous faire» («Позвольте нам действовать»). Впервые встречается в 1736 г. в рукописных мемуарах пересказывавшего эту историю маркиза Рене-Луи д’Аржансона (1694–1757), экс-министра Людовика XV и руководителя внешней политики Франции в 1741–1747 гг.
  Каково бы ни было происхождение этой фразы, сама доктрина возникла естественным образом на рубеже XVII–XVIII вв. как протест против избыточного регулирования промышленности со стороны правительства. Содержательно первая часть этой фразы означает требование свободы предпринимательства, вторая – требование свободы торговли. Влияние доктрины laissez faire на реальную жизнь достигло апогея около 1870-х годов. (См. также прим. 61 о манчестерском либерализме на с. 166). – Прим. изд.


[Закрыть] утверждали, что истинная демократия представлена в их экономических доктринах[39]39
  Robert G. McCloskey. American Conservatism in the Age of Enterprise. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1951, p. 168–173.


[Закрыть]. Поскольку сегодня в США практически все верят в демократию, и сторонники как республиканской, так и демократической партии считаются истинными демократами, в том, чтобы объявлять себя демократом, больше нет никакой политической выгоды.

Если в нашей стране демократия больше не является основанием для политического соперничества, то в остальном мире она не является всеобщим предметом веры. Там слова «демократия», а также «социализм», «коммунизм» и «либерализм» «суть ярлыки, к которым сводятся базисные термины политического спора XIX–XX вв.», – утверждает Джованни Сартори[40]40
  Giovanni Sartori. Democratic Theory. New York: Frederick A. Praeger, Inc., 1965, p. 353.


[Закрыть]. Однако в США обладание символом «демократия» не дает его владельцам больших преимуществ, поскольку здесь владельцем демократии является каждый. В США социализм и коммунизм являются уничижительными ярлыками и выпадают из американской традиции[41]41
  Луис Харц (Louis Hartz) в книге «The Liberal Tradition in America» (New York: Harcourt, Brace & World, Inc., 1955) подтверждает очевидное равнодушие к социализму и коммунизму в США. [См. рус. пер.: Л. Харц. Либеральная традиция в Америке. М.: Изд. группа «Прогресс» – «Прогресс-Академия», 1993.]


[Закрыть]. Единственный из современных символов мирового значения, который стал значимым и в нашей стране, – это «либеральный», или «либерализм».

Как показывает исследование, слово «либеральный» представляет собой важный пример, служащий для иллюстрации истории употребления политических слов-символов – того, как они возникают и исчезают, – потому что это особенно сильное слово. Хотя в нашей стране слово «либерализм» не имеет точного значения, люди часто старались ему это значение придать, всякий раз вкладывая в определение – или в «истинное определение»[42]42
  См. например: O. G. Villard. «What Is a Liberal?», Nation, November 27, 1937; M. Thorpe. «Who, Then Is the Liberal? Justice Reynolds and His Decisions», Saturday Evening Post, March 12, 1938; E. F. Goldman and M. Paul. «Liberals on Liberalism: Nine Definitions of Liberalism», New Republic, July 22, 1946; «What Is a Liberal?», Time, February 21, 1949; D. Bendiner. «What Is a Liberal?», Nation, March 26, 1949; R. M. Christenson. «What Is a Liberal?», New Republic, July 19, 1948.
  См. также: Lou Harris. «5 % More Call Selves More Liberal», Washington Post, November 27, 1972.


[Закрыть] – свое собственное понимание; по крайней мере до недавнего времени, когда гораздо более модным стало слово «консервативный»[43]43
  К 1978 г. 42 % опрошенных респондентов назвали себя умеренно консервативными или очень консервативными. В 1964 г. только 30 % опрошенных отнесли себя к этой категории (Adam Clymer. «More Conservatives Share Liberal View», New York Times, January 22, 1978).


[Закрыть]. Что бы ни означало слово «либерализм», никто в Соединенных Штатах не хочет, чтобы его считали нелиберальным (illiberal). По утверждению Адама Улама, «на Западе каждый, кто не объявляет себя фашистом, претендует на то, что он либерал; типы этих либералов и программы, защищаемые под именем «либерализма», колеблются здесь от крайнего консерватизма до коммунизма»[44]44
  Adam B. Ulam. The Unfinished Revolution. New York: Random House, 1960, p. 90.


[Закрыть]. Помимо множества других политиков, о своей принадлежности к либералам решительно заявляли Герберт Гувер, Франклин Рузвельт и Роберт Тафт[45]45
  См. например: Herbert Hoover. The Challenge to Liberty. New York: Charles Scribner’s Sons, 1949, p. 3–10; и Robert A. Taft. «What Is a Liberal», Commercial and Financial Chronicle, May 16, 1946, p. 2641, 2668, 2670.


[Закрыть]. Гувер и Тафт были настолько же уверены, что Новый курс не представлял собой либерализма, насколько Рузвельт был уверен в обратном. Хотя со временем более популярным стал термин «консервативный», а термин «либеральный» пришел к закату, новые консерваторы часто называют себя либертарианцами[46]46
  В начале 1970-х годов либертарианцами стали называть себя американские сторонники классического либерализма, которым не находилось места в сложившемся политическом спектре США, состоявшем из либералов (старых левых – прогрессистов, присвоивших либеральный бренд, чему, собственно, и посвящена настоящая книга), консерваторов (старых правых) и левацких радикалов (новых левых) (см.: Lehr S., Rossetto Jr. L. «The New Right Credo – Libertarianism», The New York Times Magazine, January 10, 1971). Среди либертарианцев есть как сторонники утилитаризма, так и сторонники естественного права. Последние выводят принципы устройства общества из аксиомы самопринадлежности – права собственности человека на собственное тело. И те и другие – исходя из убеждения, что человек сам должен распоряжаться своей жизнью и имуществом и имеет право самостоятельно решать, как ему жить, при условии, что он признает такое же право за другими людьми, – отстаивают максимально широкие права личности и требуют сведения роли государства к необходимому минимуму защите жизни и собственности граждан. Подробнее о доктрине либертарианства см. статью «Либертарианство» в русской Википедии; книги: Боуз Д. Либертарианство: история, принципы, политика. Челябинск: Социум, 2014; Ротбард М. К новой свободе: либертарианский манифест. М.: Новое издательство, 2009. – Прим. изд.


[Закрыть].

Признание силы этого политического символа становится очевидным и «из тех уточняющих прилагательных, которые обычно стараются использовать те, кто атакует “либералов”», – пишет Чарльз Фрэнкел[47]47
  Charles Frankel. «A Liberal Is a Liberal Is a —», New York Times, February 28, 1960, sect. 6, p. 21.


[Закрыть]. Даже в 1958 г., когда президент Эйзенхауэр поддерживал весьма консервативного Уильяма Ноулэнда из Калифорнии, Айк[48]48
  Айк (Ike) – прозвище Дуайта Эйзенхауэра. – Прим. перев.


[Закрыть] нападал на «самозваных либералов… [за их] непреодолимое влечение… к проматыванию денег – ваших денег» (курсив мой. – Р. Р.)[49]49
  Цит. по: Emmet John Hughes. The Ordeal of Power: A Political Memoir of the Eisenhower Years. New York: Atheneum, 1963, p. 271.


[Закрыть]. Нападкам подвергаются только самозваные либералы, истинные же либералы, как предполагается, – замечательные люди. Один комментатор подробно описал это специфически американское обыкновение атаковать только «определенных» либералов: «Сенаторы от южных штатов, гордившиеся тем, что их считают консерваторами, обычно атакуют не “либералов”, а “северных либералов”. Иногда они добавляют, что сами они столь же либеральны в вопросах внешней политики или социального обеспечения, как и любой другой. Даже покойный сенатор Маккарти осторожно обращался с этим словом. В своих памятно выразительных высказываниях он обычно то и дело ронял выражение “дутые либералы”, тем самым как бы подразумевая, что, уж будьте уверены, все либералы – дутые. Но это же позволяло ему намекать, что он ничего не имеет против истинных либералов, если бы только он мог отыскать хоть одного такого»[50]50
  Frankel, «A Liberal».


[Закрыть].

Конечно, тот факт, что в США слово «либеральный» – выгодный политический символ, не означает, что человек находится здесь в выигрышном положении, если его называют слишком либеральным. Например, будучи вице-президентом, Спиро Агню нападал на «радикальных либералов»[51]51
  См.: «Politics and the Name Game», Time, November 2, 1970.


[Закрыть]. Для большинства американцев экстремизм – порок, а не добродетель. Но сам по себе символ «либеральный» имеет, как считают многие политики, некоторую политическую привлекательность.

Если посмотреть на опросы общественного мнения середины 1960-х годов, когда либеральный ярлык был очень популярен, то можно увидеть, что политики учитывали привлекательность либерализма. Согласно одному из опросов, из 20 546 студентов, зарегистрированных в кампусе Университета штата Мичиган, 42 % объявили, что они демократы или склонны причислять себя к таковым, а 51 % сказали, что являются республиканцами или к этому склоняются. Но, несмотря на то что этот университет – являющийся, по общему мнению, типичным крупным университетом Среднего Запада – был в большей степени республиканским, чем демократическим, 53 % студентов объявили себя весьма или умеренно либеральными[52]52
  Alan P. Grimes, «Contemporary American Liberalism», Annuals of the American Academy of Political Sciences (November 1962), 33.


[Закрыть]. Кандидаты, подчеркивавшие свою либеральность, могли набрать здесь больше голосов, чем те, кто старался привлечь только избирателей – сторонников Демократической партии.

Более ранние опросы также демонстрировали привлекательность либерального символа. Проведя положенные процедуры по отбору мест проведения опроса, проинтервьюировав 3068 респондентов в Калифорнии, Иллинойсе и Нью-Мексико, отобрав для рассмотрения данные голосований только за 1944, 1946 и 1948 годы и исходя из того, как – либералами или консерваторами – квалифицируют себя сами избиратели, исследователи заключили: «[Сама дилемма] “либерализм – консерватизм” объясняет, по крайней мере отчасти, и отказ респондентов от голосования, и их неудовлетворенность предпочитаемой ими партией. Таким образом, исходя из наших данных, можно сделать вывод, что либеральный республиканец и консервативный демократ чувствовали себя в своих партиях неуютно, в отличие от консервативных республиканцев и либеральных демократов, и выражали свое недовольство меньшей явкой на выборы и тем, что реже голосовали за своих партийных кандидатов»[53]53
  Erwin L. Linn, «Public Opinion Quarterly» 13 (Summer 1949), 299, 300, 307, 309.


[Закрыть].

Приведенные выше данные двух ранних опросов, помимо привлекательности либерального символа, указывают и на другой важный момент: несмотря на то что либералами провозглашали себя многие политики разных убеждений, обычные люди, по крайней мере начиная с 1944 г., как правило, сходились в мнении о том, кто является либеральным политиком. Так, когда в ходе опроса, проводившегося в 1962 г. в Университете штата Мичиган, студентов спросили, кто из политиков является либералом, а кто консерватором, 64 % из них выбрали Барри Голдуотера в качестве известного консерватора и 62 %, недолго думая, сказали, что Джон Кеннеди – известный либерал[54]54
  Grimes, «Contemporary American Liberalism», p. 33.


[Закрыть]. Второе исследование, базировавшееся на данных о результатах выборов конца 1940-х годов, показало, что, как правило, те, кто считал себя консерваторами, – неважно, были они демократами или республиканцами, – полагали, что их партией скорее является партия Республиканская, чем Демократическая, а те, кто считал себя либералами, чувствовали, что им скорее ближе Демократическая партия. Эти сведения особенно важны, если вспомнить, что символ «либеральный» часто был призван служить противовесом очень важному фактору партийной принадлежности.

Пример использования символа «либеральный»

Тот факт, что сегодня большинство людей согласны с тем, что Герберт Гувер не был либералом, не объясняет, почему сам он до самой смерти искренне называл себя либералом. Даже если допустить, что Франклин Рузвельт был признанным либералом периода Нового курса, что можно сказать о других важных политических фигурах тех дней? Были ли они либералами? Является ли либералом Уолтер Липпман? Или губернатор Лафоллет? Или судья Блэк? Макс Лернер говорит, что эти вопросы вызывают «крайнее изумление», поскольку все эти лица, причастные к либеральному наследию, тем не менее весьма существенно отличаются друг от друга[55]55
  It’s Later Than You Think: The Need for a Militant Democracy. New York: Viking Press, 1939, p. 3.


[Закрыть]. Рассмотрев очень разных людей, называвших себя либералами, Алан Гримс спрашивает: «Должны ли мы в таком случае отчаиваться в отношении определения? Может быть, либерал – это просто любой человек, который так сам себя называет? Или это тот, которого так называют другие?»[56]56
  «The Pragmatic Course of Liberalism», Western Political Quarterly 9 (September 1956), 633.


[Закрыть] Гримс дает отрицательный ответ на свой вопрос, после чего предпринимает попытку классифицировать понятия, образующие его собственное определение либерализма. Однако любое такое определение по природе своей нормативно, а не дескриптивно; оно исключает многих людей, заявляющих, что они либералы, и сумевших убедить в этом других.

Для целей данного исследования я буду употреблять очень наглядное, функциональное и работающее определение: либералом является тот, кто способен убедить других людей, что он является либералом, – которое не позволяет произвольно лишать кого-либо возможности получить либеральный ярлык. Мы можем задаться вопросом: почему Рузвельт добился того, что его стали идентифицировать как либерала, а Гувер нет. Оба называли себя либералами. Зная, что каждый из этих двоих – и Гувер, и Рузвельт – искренне считал себя либералом и что «либерал» – мощный политический символ, с которым хотели бы ассоциироваться многие политики, почему сегодня все согласны в том, что Гувер не был либералом? Почему попытки Гувера завладеть этим словом-символом не увенчались успехом?

Чтобы ответить на этот вопрос, вероятно, следует предположить, что в США использование политического символа «либеральный» в целом соответствовало британской традиции. Сделав такое предположение, можно было бы объяснить, что британский либерализм с годами изменил свое значение, особенно после того как в 1911 г. Л. Т. Хобхаус дал определение нового либерализма[57]57
  См.: L. T Hobhouse. Liberalism. New York: Henry Holt & Co., 1911 [Л. Т. Гобхаус. Либерализм // О свободе: антология мировой либеральной мысли (I половина XX века). М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 83–182].


[Закрыть]. Этот новый британский либерализм старался проложить средний путь между социализмом и классическим либерализмом. Новые британские либералы, выступавшие за социальное обеспечение, говорит Томас Нил, «в противовес социалистам настаивали, что богатство производится личной инициативой, а в противовес индивидуалистам – что стоимость объекта недвижимости полностью зависит от местного сообщества и что право владения даже личной собственностью бессмысленно без социального одобрения и поддержки»[58]58
  Thomas P Neil. The Rise and Decline of Liberalism. Milwaukee: Bruce Publishing Company, 1953, p. 279–280.


[Закрыть]. В 1908 г. Уинстон Черчилль, бывший тогда членом Либеральной партии, совершенно в духе этого нового либерализма утверждал, что он «хотел бы видеть, как государство возьмет на себя новые функции, выступит в новых сферах деятельности, в частности в естественных монополиях»[59]59
  Ibid., p. 283.


[Закрыть]. Новые английские либералы все еще верили в свободу, но они также считали, что право на прожиточный минимум является столь же важной свободой, как право собственности и свобода личности[60]60
  Guido de Ruggiero. The History of European Liberalism, trans. R. G. Collingwood. Boston: Beacon Press, 1959, p. 156.


[Закрыть]. К тому же они верили, что государство может принимать законы, гарантирующие первую свободу, не отрицая последней[61]61
  Neil. Rise and Decline, p. 278, 279.


[Закрыть].

В этих обстоятельствах, чтобы убедить людей принять его определение либерализма как политики laissez faire, принадлежавшее XIX в., Герберт Гувер должен был ниспровергнуть мнение целого поколения. Таким образом, нет ничего неожиданного в том, что ему не удалось захватить этот выигрышный политический ярлык.

Однако этот ответ основан на весьма важных, но неверных допущениях, согласно которым США следовали британскому употреблению политического символа «либеральный»; к 1930-м годам огромное большинство американцев знало, что означает «либеральный»; и следовательно, Гувер и его консервативные современники пытались присвоить этот важный символ Нового курса. Кроме того, имеющиеся данные показывают, что до 1930-х годов в США слово «либеральный» не было важным политическим символом. Это не значит, что до Нового курса оно никогда не употреблялось; скорее до Нового курса оно не было важным символом. Но для огромного большинства американцев слово «либеральный» буквально появилось на свет в начальный период Нового курса.

До этого времени термин «либеральный» не был в Америке популярным политическим ярлыком. Это показывает анализ политических символов, использовавшихся в политической литературе начала XX в. Одной из таких книг, безусловно, является «Обетование американской жизни» («The Promise of American Life») Герберта Кроули. Впервые она была опубликована в ноябре 1909 г. и затем переиздавалась в июне 1910 и апреле 1911 г. Хотя в то время было продано не более 7500 экземпляров, Артур Шлезингер-мл. утверждает, что книга «оказала непосредственное колоссальное влияние на то, что историки назвали эпохой прогрессизма»[62]62
  Herbert Croly. The Promise of American Life, ed. Arthur M. Schlesinger, Jr., 1909; reprinted ed., Cambridge, Mass.: Belknap Press of Harvard University Press, 1965, p. v.


[Закрыть]. Портрет Кроули как либерала дополняется тем фактом, что он был основателем журнала «Нью рипаблик». Тем не менее Сэмюэл Бир, проанализировав символы, использованные в «Обетовании», пришел к следующему выводу: «Автор использует термины “либеральный” или “либерализм” лишь эпизодически. Не чаще он использует и термин “консерватизм”, причем консерватизм он противопоставляет не либерализму, а радикализму. Термином, с которым он, как и его герой, Теодор Рузвельт, отождествлял себя и свои взгляды, был, конечно, “прогрессизм”»[63]63
  «Liberalism and the National Idea», in Left, Right, and Center: Essays on Liberalism and Conservatism in United States, ed. Robert A. Goldwin. Chicago: University of Chicago, Public Affairs Conference Center, 1963, p. 143.


[Закрыть].

На фоне указанного выше нечастого употребления Кроули термина «либеральный» поворот демократа Ф. Рузвельта к использованию этого термина выглядит особенно резким. В предметном указателе к первому тому рузвельтовских публицистических статей, относящихся к 1928–1932 гг., термин «либерализм» отсутствует. Но всего несколькими годами позже мы обнаруживаем, что седьмой том, охватывающий статьи 1938 г., ФДР озаглавил «Продолжение борьбы за либерализм» («The Continuing Struggle for Liberalism»)[64]64
  Franklin D. Roosevelt. The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt, ed. Samuel I. Roseman. New York: Random House [vols. 1–5], Macmillan Co. [vols. 6–9], Harper & Brothers [vols. 10–12], 1938–1950.


[Закрыть]. В лексиконе ФДР произошел резкий сдвиг – сдвиг, который не просматривается в политической терминологии «Обетования» Кроули.

Бир замечает, что задолго до эпохи Кроули, еще в XVIII в., «родовые термины – вроде слова “демократический” – использовались в качестве дополнения к партийным ярлыкам и служили для обозначения важных точек зрения. Но термина “либеральный” среди них нет»[65]65
  Beer, «Liberalism», p. 144.


[Закрыть]. Нельзя сказать, что слово «либеральный» не использовалось вообще никогда, скорее речь идет о том, что частота его использования была незначительной. Анализ частоты появления политических символов в популярных журналах[66]66
  Согласно выводам статьи в «Reader’s Guide to Periodical Literature», в десятилетний период 1890–1899 гг. (когда было проиндексировано 56 периодических изданий) только одна статья была озаглавлена «Либерализм». В первые годы Нового курса, с июля 1932 по июнь 1935 г., «Ридерс гайд» проиндексировал 114 периодических изданий и сообщений. Хотя число упоминаемых материалов просто удвоилось – отражая настроения частично более интеллигентной, более ясно мыслящей и политически более сведущей публики, – число статей, отнесенных к теме «Либерализм», увеличилось примерно в сорок раз. Ситуация становится еще более впечатляющей, если вспомнить, что по длительности второй период на треть короче первого.


[Закрыть] и газетах[67]67
  Другой индекс, отражающий общепринятое употребление и лексику широких масс, это «Нью-Йорк таймс индекс». Предисловие в каждому тому «Индекса» убеждает нас в том, что заголовки статей отражают популярные вопросы каждого года. В один год под одним заголовком может появиться множество статей, а на следующий год этот заголовок может исчезнуть совсем. Результаты исследования «Нью-Йорк таймс индекс» с 1913 по 1965 г. показывают, что до 1922 г. слово «либерализм» в заголовках не встречается вообще. Огромное количество статей, посвященных либерализму как символу, появляется в десятилетие 1930-х годов. Однако исследование показывает только, сколько раз писались статьи, имеющие отношение к либерализму. Оно не показывает того, что, как мы увидим ниже, в период Нового курса было не только больше статей, чем в предыдущий период, но многие из таких статей были гораздо более длинными и более обобщающими, чем до этого; в популярной литературе 1930-х годов вдруг появились полноценные журнальные статьи, в которых обсуждалось понятие «либеральный» как политический символ.


[Закрыть] также показывает, что участившееся использование либерального ярлыка совпадает с началом Нового курса.

Некоторые из наиболее видных деятелей начала Нового курса вспоминают, что именно в этот период слово «либеральный» стало важным политическим символом. Реймонд Моли пишет, что 8 марта 1933 г. он подготовил для Рузвельта текст послания, с которым тот выступил в Конгрессе 10 марта. В этой речи, вспоминает Моли, он использовал выражение «либеральный»[68]68
  Личная беседа, 26 октября 1966.


[Закрыть]. Слово «либеральный» в его сегодняшнем значении тогда только начинало вытеснять старое слово «прогрессивный»[69]69
  Raymond Moley with assistance of Elliot A. Rosen. The First New Deal. New York: Harcourt, Brace & World, Inc., 1966, p. 327 n.


[Закрыть]. Обозреватель «Нью-Йорк таймс» Артур Крок, политически весьма осведомленный деятель эпохи Нового курса, говорил, что согласен с Моли в том, что слово «прогрессизм» начало заменяться словом «либерализм» около 1933 г.[70]70
  Личная беседа, 7 декабря 1966.


[Закрыть] Чрезвычайно влиятельный член «мозгового треста» Рексфорд Тагвел тоже вспоминает, что «либерализм» как важный политический символ возник во времена Франклина Рузвельта[71]71
  Личная беседа, 22 ноября 1966.


[Закрыть]. Тагвел пишет, что Новый курс и впрямь был временем «терминологической путаницы, временем попыток организовать дела на коллективистских началах, используя индивидуалистические лозунги»[72]72
  R. G. Tugwell. «The New Deal: The Progressive Tradition», Western Political Quarterly 3 (September 1950), 420.


[Закрыть].

Важным политическим символом слово «либеральный» сделалось не раньше начала 1930-х годов. Этот символ использовался в американской истории и прежде, но никогда в сколько-нибудь серьезном смысле. Затем неожиданно политики, публицисты и вообще публичные фигуры начали изъясняться и мыслить, используя этот новый ярлык. В 1930-е годы в Америке шел великий спор о том, кому именно, Гуверу или Рузвельту, этот символ принадлежит в действительности. Даже спустя много лет после Нового курса крайне консервативный по своим взглядам Джон Флинн, отказываясь признать поражение, отстаивал гуверовским языком гуверовский довод, заявляя, что «коммунист, фашист и приверженец планирования, в действительности являющийся фашистом, перевернули все с ног на голову. [До этого централизованное государство было врагом либерализма. – Р. Р. ] Они намереваются сделать государство более чем когда-либо могущественным с помощью арсенала его экономического оружия. И называют это мечтой о либерализме. Я утверждаю, что они украли величественное старое слово и эта похищенная собственность сводит их с ума» (курсив мой. – Р. Р.)[73]73
  John T. Flynn. «What Liberalism Means to Me», American Mercury 67 (August 1948), 175.


[Закрыть].

Для периода Нового курса символ «либеральный» особенно важен, во-первых, потому, что при появлении этого символа казалось, что он представлял собой нечто новое. Новый символ предполагал новую деятельность. Во-вторых, новый символ и спор, который он вызвал, отражали интеллектуальное смятение нации, пытающейся решить, следует ей принять или отвергнуть новый курс в экономической политике. В-третьих, этот новый символ, в отличие от географических терминов, позволял людям рассуждать с точки зрения классов, а не регионов страны, т. е. рассуждать, пользуясь дихотомией «либералы – консерваторы», а не «Север – Юг». В конечном счете, этот символ оказался особенно важен для людей, живших во времена Нового курса, поскольку они считали важным спор о том, кому принадлежит новый либеральный ярлык. Действительно, в 1936 г. «Нью-Йорк таймс», отражая озабоченность общества, имела право писать в редакционной статье, что борьба за либеральный ярлык «выходит на передний план как вопрос национальной кампании. И те и другие, и сторонники Нового курса, и противники политики, проводимой нынешней администрацией, декларируют свою приверженность либеральному идеалу свободы и демократии; обе стороны атакуют друг друга как противников истинного либерализма»[74]74
  New York Times, February 23, 1936, sect. 7, p. 3.


[Закрыть].

Можно согласиться с тем, что символы важны; что в США особенно важен символ «либеральный»; и что к концу 1930-х «либеральный» стал жизнеспособным символом, использовавшимся для идентификации программы Нового курса. Однако рождение и развитие либерального ярлыка ставит более трудные вопросы. Как и почему этот политический символ получил в США столь широкое распространение и за столь короткое время? Почему этот символ остался жизнеспособен, тогда как другие слова-символы, такие как «новая свобода», «новый курс», «нормальное состояние» и более современные, такие как «справедливая сделка» и «новые рубежи»[75]75
  Новая свобода (New Freedom) – название программы внутригосударственных реформ, выдвинутой Вудро Вильсоном во время президентской кампании 1912 г. Вильсон считал, что главной задачей национального правительства должно стать прекращение огромной концентрации корпоративного богатства. Вильсон четко отличал свою позиции от позиции двух своих оппонентов, подчеркивая, что президент Уильям Говард Тафт стоял за интересы большого бизнеса, а программа Нового национализма экс-президента Теодора Рузвельта по регулированию крупного капитала является невыполнимой.
  Нормальное состояние (Normalcy) – обычное состояние общества (после войны, кризиса и т. п.). Слово normalcy впервые появилось в выступлении президента У. Гардинга в 1920 г.
  Новые рубежи (New Frontier) – комплекс инициатив в области внешней и внутренней политики администрации Дж. Кеннеди. Исторически программа Кеннеди являлась развитием концепции «расширяющейся границы» (Frontier), выдвинутой в конце XIX в. американским историком Ф. Дж. Тернером. К этому времени «рубеж» («фронтир»), или «место контакта дикости и цивилизации», закрепился на тихоокеанском побережье; не занятых белыми земель не осталось, и географическое содержание рубежа сменилось геополитическим, с уровня переселенческой колонизации программа перешла на уровень колонизации заморской, мировой и даже космической.
  О Справедливом курсе см. прим. 1 к Введению на с. 153. – Прим. перев.


[Закрыть], выглядят сегодня устаревшими? Действительно ли Рузвельт выбрал символ «либеральный», чтобы обозначить свою программу? Насколько осознанно он сделал свой выбор? Если он выбрал этот ярлык, то почему именно его, а не какое-нибудь другое слово-символ, например «прогрессивный»? Каким образом Рузвельт сумел убедить общество в том, что именно он, а не Гувер, является «истинным либералом»? До какой степени публика была сбита с толку в тот период, когда оба кандидата, и Гувер, и Рузвельт, провозглашали, что каждый из них – либерал? И почему в последнее время либералы свели на нет важность либерального символа, так что все больше политиков, не смущаясь, начали называть себя консервативными?

В данном исследовании мы попытаемся выяснить, как и почему этот жизнеспособный символ появился на свет, каково было отношение к нему общества и насколько влиятельным был этот символ во время Нового курса. Почему выросла важность именно этого символа и почему он пришел в упадок? Ответы на эти вопросы поможет дать изучение британской версии этого слова, предпосылок, имевшихся в Америке до великой дискуссии 1930-х годов и самой этой дискуссии, а также исследование эволюции отношения к либерализму после 1940-х годов. Благодаря этому мы сможем понять значение и пользу символов для правовой и политической сфер вообще.