Текст книги "Беда преследует меня"

Глава 3

Я проснулся и посмотрел на ручные часы. Они показывали пять часов. Какое-то время я лежал опустошенный и в напряжении, ожидая звона колокола с командного пункта. Потом сообразил, хотя это меня не успокоило, что я нахожусь на верхней полке отдельной каюты Эрика на корабле в Перл-Харборе, где враг не нанесет больше удара в течение длительного времени. Но я не расслабился. В воображении существуют более страшные вещи, чем самолеты камикадзе, и мое воображение всю ночь было заполнено такими вещами.

Я обратил внимание, что в каюте горел свет, перевернулся на край полки и посмотрел вниз. Эрик сидел на металлическом стуле перед металлическим же письменным столом, положив широко расставленные ноги на этот стол. Он не разделся, и его согбенная неподвижная фигура казалась бесконечно усталой, как будто он просидел в таком положении всю ночь.

Но его голос прозвучал вполне нормально, когда он повернулся, услышав мое движение.

– Сэм, спи спокойно, сейчас еще рано. Может быть, тебя свет беспокоит?

– Нет. Но меня беспокоит то, что ты все еще сидишь там. Почему бы тебе не плюхнуться на койку?

– Я пытался, но не смог заснуть.

Он встал, закурил сигарету и глубоко затянулся. В его движениях проглядывала лихорадочная издерганность уже устоявшейся и привычной бессонницы. Наблюдая за ним, я подумал, что сон является ежедневным чудом, воплощением веры для идиотов, детей и блаженных алкашей. И понял, что я тоже больше не смогу заснуть.

– Кучулейн по кличке Гончая из Ольстера, – сказал я, – когда изнывал от ран, полученных в бою, не уходил куда-то и не отдыхал, как рядовые люди. Он отправлялся в определенные места и практиковался в том, чтобы разгромить какую-нибудь банду.

– Шло ли это ему на пользу? – спросил Эрик. На его бледном лице играла странная улыбка.

– В конце концов он свихнулся. – Я перекинул ноги через край полки и спрыгнул вниз. Эрик пинком подтолкнул стул в мою сторону и протянул сигарету.

– Если ты обо мне беспокоишься, то зря, – сказал он. – Я слишком большой эгоист и слишком практичен, чтобы свихнуться или даже надломиться.

– Но меня удивляет, что ты допустил неблагоразумный поступок. Если ты думаешь, что я вырвался из объятий Морфея, бога сна, чтобы обсудить твои личные дела, то ошибаешься. Я лучше расскажу тебе о знаменитом священнике Кучулейне. Стиви Смит написал о нем хорошие стихи...

– Ах, оставь! Я размышлял над тем, что же произошло со Сью.

– Хорошо, – согласился я. – Давай поговорим о Сьюзен. А потом, может быть, через пару дней или через пару недель мы сможем дойти и до разговора о твоей жене.

– Моя жена не имеет к этому никакого отношения, – произнес он монотонным голосом, как человек, читающий заклинание. – Надеюсь, что она никогда об этом не услышит.

– Думаю, услышит. Ты сам ей об этом расскажешь, Эрик. Ты такой парень, который захочет получить от нее утешение, а она из тех женщин, которые согласны утешить. Поэтому ты и женился на ней. И никогда не бросишь.

– Ты так думаешь? – В его улыбке не было веселья. – Если бы я знал, что Сью решится на то, что произошло...

– Значит, ты так все это понял. Она покончила с собой, потому что не могла заполучить тебя. Знаешь, в твоей теории слишком много тщеславия. У тебя сильное чувство вины в отношении этого дела, и осознание вины подводит тебя к выводу, что Сью повесилась из-за тебя. Ты виновен только потому, что сам так думаешь.

– Я признателен тебе за твои добрые намерения. Они настолько хороши, что ими можно, как говорится, вымостить дорогу в ад. Но факты нельзя изменить словами.

– Какие факты? Ты же не знаешь, совершила ли она самоубийство. Может, ее убили? Хэлфорд думает, что так оно и было.

– Убили? Кто стал бы ее убивать?

– Не знаю. Не знает этого и сыщик Крэм. Может быть, ты знаешь?

– Это нелепая мысль. – Он смирился с мыслью о самоубийстве, и предположение о том, что могло произойти убийство, свалилось на него совершенно неожиданно и ударило по новому, а потому уязвимому месту.

– Убийство всегда выглядит нелепо, – продолжал я. – Вот почему оно является преступлением и наказывается смертной казнью. Но это случается. Может быть, так произошло и прошлой ночью.

– Ты не клюнул на эту байку о Гекторе Лэнде? Или клюнул? Это дьявольская глупость. Лэнд – тот еще гусь, он очень странный, но сексуальное преступление совершенно не в его духе.

– Преступление не носило сексуального характера, Саво подтвердил это. А в каком смысле Лэнд странный?

– В общем-то я мало что знаю о нем, собираюсь навести справки. Но раз или два он проявлял непослушание, его ставили к мачте, посылали в дополнительные наряды и так далее. Из того, что он говорил, я заключаю, что у него твердые убеждения по поводу расовых отношений. Не думаю, что там есть что-то революционное или подрывное, но он оказывает нездоровое влияние на других стюардов. Мне представляется также, что он один из организаторов азартных игр, которые устраивают чернокожие...

– Не только чернокожие. Я еще не встречал на флоте людей, которые не играют в азартные игры. То же происходит и в армии.

– Знаю. Но надо держать это под контролем, иначе зараза слишком разрастется. Надо смотреть за многими вещами, даже если и нельзя надеяться на буквальное исполнение всех правил поведения на флоте. Устав военно-морского флота запрещает азартные игры на военных кораблях, что в нашем толковании означает – не допускать чрезмерного увлечения азартными играми, следить, чтобы они устраивались в соответствующих местах и в соответствующее время. Я хочу проверить поведение Гектора Лэнда с момента его появления на корабле.

В проходе послышалось шарканье шлепанцев, и по занавеске из огнеупорной ткани, которая закрывала вход в каюту, проползла человеческая тень. Зажурчала вода, кто-то открыл кран бочонка с водой. Потом занавеску отодвинули в сторону, и в каюту просунулись голова с всклокоченными волосами соломенного цвета и обнаженное загорелое плечо. Голова обладала квадратной физиономией и маленькими насмешливыми глазками.

– Привет, Эрик, – произнесла голова нараспев, по-техасски, и волосатая рука тыльной стороной ладони вытерла мокрый лоб. – Поднялся рано, голова трещит с похмелья?

– Из-за этого я всю ночь оставался на ногах. Сэм, ты не знаком с Уиллом? Он у нас офицер по связи. Младший лейтенант Дрейк, лейтенант Уолсон.

– Рад с вами познакомиться, Дрейк. Я – офицер по связи, главный цензор, офицер по общественным отношениям, мастер на все руки и удобный козел отпущения. На мне и остальные вонючие обязанности по кают-компании, потому что я не переношу дежурства на палубе в свободное время. Вчера я даже не попал на вечеринку – капитану надо было отправить телеграмму. Теперь он хочет послать другую телеграмму, хотя это могло бы подождать нашего прихода в Диего...

– Значит, это точно, да? – спросил Эрик. – Скоро мы будем в Сан-Диего?

– Да, похоже на то. Но на военном судне никогда и ничего нельзя утверждать определенно. Не распространяйтесь на этот счет, чтобы не порождать у людей разочарования.

– Вы многого не потеряли, что пропустили вчерашний вечер, – обратился я к Уолсону. – Вечеринка началась с хохота, а закончилась слезами.

– Я кое-что слышал об этом. Эрику не повезло. Что говорят обо всем этом? Перед тем как заглянуть к вам, я услышал, что вы упомянули Гектора Лэнда.

– Мне надо проверить его, – объяснил Эрик. – Видели, как он выходил из комнаты, где... где все это случилось. Я был уверен, что это – самоубийство, а теперь начал сомневаться.

– Вы были знакомы с этой девушкой, правда? – Любопытство так и сквозило в пристальном взгляде узких глаз Уолсона.

– Я дружил с ней, – холодно ответил Эрик.

На палубе в большей степени, чем на берегу, не поощряется излишний интерес к личным делам других. Этим можно нажить врагов. Уолсон изменил тему разговора.

– Когда вы будете проверять Лэнда, поинтересуйтесь у него, откуда он берет столько денег. За последние пару месяцев он выслал жене не меньше пятисот долларов...

– Что вы говорите? – Эрик встал. – У вас это отмечено?

– Конечно. Мы регистрируем в вахтенном журнале все, что вкладывается в письма, которые досматриваем больше для того, чтобы под страховаться самим, чем по другим соображениям.

– Я бы хотел взглянуть на этот журнал. Лэнду понадобился бы по крайней мере год, чтобы собрать такую сумму из того, что он получает.

– Может быть, сделаем это прямо сейчас? Я собираюсь идти в отсек связи, как только оденусь.

Через несколько минут мы последовали за Уолсоном в радиорубку, где он дал нам журнал в матерчатом переплете.

– Вам придется самим поискать соответствующие записи, – сказал он, обращаясь к Эрику. – Капитан срочно вызывает меня.

Уолсон торопливо направился в капитанскую каюту, а мы с Эриком засели изучать журнал. Он зачитывал записи, а я записывал их колонкой на листке бумаги. За двадцать минут мы обнаружили записи о шести денежных вложениях в письма Гектора Лэнда, которые он отправлял миссис Лэнд в Детройт.

Эти записи с указанием даты охватывали период в три последних месяца. Каждое отправление равнялось примерно ста долларам, а общая сумма составила шестьсот двадцать долларов.

– Он не мог собрать столько из своего оклада на военном корабле, – заметил Эрик. – У него появился другой источник дохода.

– Азартная игра?

– Может быть. В таком случае ему должно чертовски везти.

– Он мог за один раз сорвать большой куш, но высылать домой частями, чтобы не навлекать на себя подозрений.

– Это верно. Даты соответствуют тем числам, когда мы находились в порту. В последние три месяца мы регулярно заходили в Перл. Примерно через каждые три недели стояли здесь по три или четыре дня. Понятно, что мы отправляли почту из порта, в море этого не сделаешь. Любопытно, где ему удавалось доставать эти деньги.

– А где сейчас находится Лэнд?

– Думаю, в своем отсеке. Он лишен увольнительных на берег и получил наряд на дежурство у мачты, а затем, возможно, попадет в карцер.

– За что?

– Он сам признался, что вошел в комнату, чтобы украсть виски. Даже если этим все и ограничилось, он виновен и знает это.

– Не думаю, что мы сможем что-нибудь выудить из него сегодня с утра, – предположил я. – Он страшно перепугался вчера вечером. Но все же, думаю, нам стоит с ним поговорить.

– Согласен.

Мы отыскали Лэнда в кают-компании. Он помогал другому стюарду накрывать столы для завтрака. Избегая смотреть в нашу сторону, он продолжал работать, точно нас и не было поблизости. Лэнд работал быстро и старательно, как будто с удовольствием готов был посвятить всю свою жизнь и отдать все свои силы необременительной и скромной задаче – расстилать скатерти и раскладывать на них ножи, вилки и ложки.

Когда Эрик окликнул его, он выпрямился и ответил:

– Да, сэр.

В сверкающем металлом зале его черное лицо в шрамах и мощная фигура казались нелепыми и затерянными, как дерево, вырванное с корнями во время шторма или наводнения и выкинутое в незнакомом и гибельном месте.

– Подойдите сюда и присядьте, – предложил Эрик. – Я хочу поговорить с вами.

Он быстро двинулся в нашу сторону и, когда мы сели, тоже присел на край стула.

– Да, сэр?

– Последнее время вы посылали домой много денег.

– Не так много, сэр. Просто столько, сколько мне удалось сэкономить. Моя жена нуждается в деньгах, сэр.

– Не сомневаюсь. Но это не объясняет, откуда вы их берете.

– Я собираю их, сэр. Я почти ничего не трачу на себя самого, сэр. Посылаю ей все, что получаю.

– Где вы достали за последние три месяца шестьсот двадцать долларов? Если вы задержитесь с ответом, то я пойму, что вы лжете.

Челюсти Лэнда конвульсивно задвигались, но никаких слов не слетело с его губ. Наконец он выдавил:

– Я заработал их, сэр. Просто заработал.

– Как?

– Выиграл в азартной игре. Мне здорово везет в игре в кости.

– С кем вы играли?

– С ребятами. С любым, кто готов был играть.

– Эти люди с вашего корабля?

– Да, сэр. Хотя не всегда. Точно не помню.

– Подумайте и постарайтесь вспомнить, Лэнд. Потому что я проверю ваши слова, и, если вы лжете, вам сильно не поздоровится. Вы и так уже попали в довольно неприятную историю, а эти занятия азартными играми могут усугубить дело.

– Да, сэр. – Мускулы на лице Лэнда напряглись в попытке подавить страх. – Я заработал эти деньги в азартной игре. Это правда. Мне везет в таких делах...

– Это утверждаете вы. Сходите в камбуз и посмотрите, нет ли там чего-нибудь съестного для нас. Сейчас уже почти время завтрака.

Лэнд вскочил, как будто под ним распрямилась пружина, и чуть ли не бегом припустил в камбуз.

– Как ты думаешь, он говорит правду?

– Откуда мне знать? – ответил Эрик вопросом с некоторой сухостью. – Черный никогда не скажет правды белому, если может придумать что-нибудь другое. Тут ему грозит многое.

Захрипел громкоговоритель, прикрепленный к судовой переборке:

"Лейтенант Свэнн, спуститесь на ют. Вас приглашают к телефону. Телефонный звонок на юте для..."

– Возможно, это из полиции, – сказал Эрик усталым голосом. – Как фамилия этого сыщика?

– Крэм.

Действительно, из Гонолулу звонил сыщик Крэм. Он хотел, чтобы мы с Эриком дали официальные показания, связанные с обстоятельствами смерти мисс Шолто и с обнаружением ее тела.

– Он хочет поговорить с тобой, – добавил Эрик, объяснив мне суть дела.

Я взял трубку и сказал:

– У телефона Дрейк.

– Говорит Крэм. Не могли бы вы заехать в полицейское управление сегодня утром? Я хочу, чтобы вы изложили, как обстояло дело.

– Да, но сначала мне надо доложиться в транспортном отделе. Я не могу уехать отсюда без предварительного предупреждения.

– Да, я знаю об этом. Мы собираемся провести дознание сегодня же, во второй половине дня. Вам надо быть там, как и лейтенанту Свэнну.

– Мы приедем. Что-нибудь новенькое удалось узнать?

– Нет, но следователь сомневается в том, что это было самоубийство. Беда в том, что у нас нет улик. Это мог сделать любой человек, включая и саму пострадавшую. Во всем этом деле нет никакой ясности, и я не знаю, удастся ли нам его распутать. А что думаете вы по этому поводу?

– Ничего.

– Ладно, мы поговорим обо всем этом, когда вы приедете в управление. В девять часов вас устроит?

– Вполне.

Мы почти два часа обсуждали это дело в кабинете Крэма, но нисколько не продвинулись. Мисс Шолто могли убить Лэнд, Эрик, ваш покорный слуга. Джин Хэлфорд, Мэри Томпсон, доктор Саво или любой другой человек из сотни присутствовавших на вечеринке людей. Никто не мог дать полного описания своих действий. К тому же не было оснований ограничивать число возможных подозреваемых только теми, кто участвовал в вечеринке. Двери "Гонолулу-Хауза" были широко открыты для всех весь вечер.

Упрямый факт, который ставил нас в безвыходное положение, загонял в тупик любую новую версию, заключался в том, что ни у кого не было очевидной причины убивать Сью. Эрик и Мэри – вот два человека, с которыми у Сью были какие-то личные отношения, насколько мы знали, но ни тот, ни другая не подпадали под подозрение. И я не был удивлен, когда в результате дознания, как и во время нашего утреннего разговора, пришли к выводу о том, что Сьюзен покончила с собой.

Во время дознания, проводившегося скучно и нечетко, я наблюдал за Мэри. Она была единственным человеком в этой голой и душной комнате, на которой можно было без усилий остановить взгляд. По ней, конечно, было видно; что она потеряла свою подругу. Это проявлялось в желтоватой бледности кожи, страдальческой прямоте взгляда, в напряженно сжатых руках, когда она давала показания. Ее голос несколько раз прерывался, когда она описывала привычную веселость Сью, с которой резко контрастировала неожиданная и непонятная подавленность вчерашнего вечера.

– И все же я не думаю, что это была подавленность самоубийцы, – заявила Мэри. Сью очень эмоциональная, страстная натура, никогда бы не поддалась подобному... черному отчаянию. – Ее глаза потемнели от ужаса, который нарисовало воображение: податливое, скрюченное и обвисшее тело, ясное лицо отупело и посинело. Мэри, чувствовалось, было трудно говорить, и ее перестали расспрашивать.

Когда дознание закончилось, Мэри первая покинула комнату, быстро зашагала к двери. Но когда я вышел в фойе, то увидел, что она ждет меня.

– Я надеялась, что смогу поговорить с вами до того, как вы отсюда уйдете, – сказала она.

– Я собирался позвонить вам, если бы мы этого не сделали. Завтра я уезжаю.

– Уже завтра? Так быстро!

– Для меня это не очень-то быстро. Теперь от Гавайев у меня останется неприятный привкус.

– У меня тоже. Я начинаю чувствовать, что здесь ничего хорошего не может произойти. Есть что-то зловещее и бесчеловечное в этих горах и облаках, в яркой зелени моря, да и в самом климате, который слишком хорош круглый год.

– И все-таки здесь может произойти и что-то хорошее. – На меня произвели угнетающее впечатление ее слова, но я совсем не хотел сдаваться. – Если вы, например, пообедаете со мной.

– Боюсь, что не составлю вам веселую компанию. Но я бы хотела пообедать с вами.

– Думаю, что мы можем попытаться забыть обо всем этом на некоторое время. Как вы отнесетесь к предложению поехать на северный берег и там искупаться? Я смогу достать джип в транспортном отделе.

– Для этого мне надо поехать домой, переодеться, взять купальник.

Когда я за ней заехал, она уже переоделась в белое полотняное платье, повязала волосы цветным платком. Мы поехали через остров. Вдали от моря стало теплее, но в открытом джипе свистел ветер, и ее щеки раскраснелись. Воздух был пронизан светом, нежные зеленые побеги молодых ананасов на полях таили в себе обещания, стволы пальм уходили прямо к солнцу, как звонкие песни. Но по мере того как мы катили по дороге, все чаще стали встречаться на нашем пути выступы и валуны вулканического происхождения, будто бы преисподняя показала из земли свое плечо.

По взаимному согласию мы избегали говорить о смерти Сью. В общем-то мы почти и не разговаривали, экономя энергию для плаванья и бега. Возле берега не было подводных скал, о которые мог бы разбиваться прибой, и волны мощно накатывались на белый песок пляжа. На них можно было кататься, как на резвых конях. Мэри плескалась в волнах, словно дельфин. С нее слетело угнетенное настроение, и она отдалась воле своих чувств, как это делают молодые зверьки.

Когда мы устали плавать, то улеглись на чистом шершавом песке, и она вздремнула, а я смотрел на нее: на гладкие плечи, на завитушки волос цвета меда на шее, на округлые руки, на стройные загорелые ноги. Я не трогал ее и не говорил с ней, а любовался ее телом.

Только когда опять спустились сумерки, к ней вернулось безрадостное настроение. Мы шли по пляжу, от гостиницы, где пообедали. Вечерний свежий ветерок потянул с исчезающего из виду моря. Слабо различимые буруны набегали на берег и отступали, усиливая и понижая шум, напоминая по тональности грустные песни этих мест.

– Мне холодно, – произнесла Мэри. Ее слегка знобило, я это чувствовал своей рукой. – И я боюсь.

– Единственное, что вам надо, – это пропустить еще рюмочку. Или две.

– Думаю, тут не обойдешься без десятка. Но это лишь отодвинет мрачное настроение до завтра.

– Отодвинет мрачное настроение?

– Да. То, как я себя чувствую. А чувствую очень уныло, одиноко и напуганно. Мне противен этот остров, Сэм. У меня такое чувство, будто что-то ужасное должно здесь произойти.

– Что-то ужасное уже случилось, но не с вами. Эгоистично так смотреть на вещи, однако мне приходилось видеть, как умирают мужчины. Горе и жалость всегда смягчает тот факт, что это касается многих. Война наносит шрамы чувствительности каждого человека.

– Конечно же нельзя все валить на войну. Правда?

– Я излагаю свою точку зрения... Вы помните, что сказал Джин Хэлфорд о вражеских агентах на этих островах? Примерно в то время настроение Сью изменилось, а вскоре после этого она... погибла. Вполне может быть, не правда ли, что тут есть какая-то связь?

– Пожалуйста, не говорите этого. Вы меня пугаете.

Теперь мы стояли лицом друг к другу на отдаленном участке темного и пустынного пляжа. Я подошел поближе, чтобы посмотреть ей в лицо. Ее глаза потемнели, как ночное небо, а темно-красные губы напоминали глубокую и мучительную рану, вздрагивающую и вызывающую жалость.

– Чего вы боитесь? – спросил я. – Мне это непонятно. Если только вам не пришла та же мысль.

– Какая мысль?

– Мысль о том, что ее смерть связана с войной. Приходила ли вам в голову такая мысль?

– Нет, не совсем такая. Но мы работали вместе и выполняли одинаковые обязанности. Если ее убили, то кто бы ни был убийца, он может постараться убить и меня. Я знаю, что это может выглядеть по-детски, но все равно боюсь.

– Это вы уже сказали раньше, но я не вижу причин для страха. Может быть, конечно, вам известно больше, чем мне.

– Нет, я знаю не больше вашего. И в этом весь ужас положения. Вся эта история не имеет разумного объяснения.

– Ну хорошо. Если вы так боитесь, то почему бы вам не уехать с этого острова? Поезжайте в Штаты, к своим родителям. Оаху приводит в отчаяние некоторых людей, и, кажется, вы относитесь к таким людям.

– Я собираюсь уехать отсюда, – произнесла она тихо, но твердо. – К тому же не смогу работать на радиостанции без Сью. Я сегодня уже подала заявление об уходе.

– Для станции будет большим ударом потерять сразу вас обеих.

– Вы думаете, что я из тех, кто готов принести себя в жертву?

– Ничего подобного. Люди – творцы своей собственной жизни. Если Оаху вас пугает, то понятно, что вы должны отсюда уехать.

Когда мы повернули назад, дальше по берегу слева от нас раздались голоса и звуки выстрелов. Мэри подалась ко мне, я обнял ее за плечи и почувствовал нервную дрожь во всем ее теле.

– Не беспокойтесь, – успокаивал я ее. – Здесь почти каждую ночь проводятся противовоздушные тренировки.

Трассирующие пули улетали ввысь, как яркие шарики жонглера, уносясь за пределы видимости в мягком и устрашающем полете. Канонада нарастала, превращаясь в сплошную хриплую трескотню. Длинные светлые лучи прожекторов начали метаться по пустой темноте, пересекая друг друга и сплетаясь, как пальцы нервных рук.

Мэри повернулась ко мне лицом, а я тем временем обнял ее за талию.

– Поцелуйте меня, – прошептала она.

Мы стояли под зеброобразными небесами, прижавшись друг к другу, согревшись, но испытывая легкое головокружение. Выстрелы орудий и стук наших сердец слились в единый шум.