Текст книги "Нувориш"

Я, ЛЕВКО МОРИНЕЦ

Бессонница уже вторую ночь терзает меня. Раньше все было прочным и надежным. Я, Лев Игнатьевич Моринец, чемпион Олимпийских игр по самбо, а значит, самый ловкий человек на свете и, кажется, все должно лечь к моим ногам. Потому что – один такой на свете! Первый! Всех победил! Никто не смог устоять передо мной, а были вроде бы и не хуже. Сам не знаю, как мне удалось разделаться с корейцем. Ускользал – и все. Еще и поглядывает этак, нахально усмехаясь. Небось, хотел разозлить меня, а тогда – конец. Однако, я не поддался на его выкрутасы. Секунд за двадцать до конца встречи все-таки бросил его, да так, что кореец едва поднялся. И уже не усмехался. Хотел подцепить и меня, но времени уже не осталось. Чуть ли не чистая победа.

Потом играли гимн, и мне хотелось петь. Вот только слов не знал, но шевелил губами, будто подпеваю. Теперь, когда все уже кончилось, умиротворение сошло на меня: не чувствовал мышц, их силы, стал словно невесомым, кажется, взлетел бы, и никаких гвоздей!

Кстати, кто из нас не летал во сне? Я, по крайней мере, летал и часто. Нет приятнее ощущения, шевельнешь рукой и паришь высоко-высоко, летишь над куполами церквей и современными высотными зданиями, а сердце переполняется гордостью, ведь лишь ты один можешь так – среди миллионов, миллиардов людей.

А потом проснешься и становится горько. Не налетался. Да и разве можно всласть налетаться?

Представляю, какие чувства испытывала булгаковская Маргарита, когда парила над Москвой. Убийственно! Вот и я чуть не взлетел, когда играли гимн. Как остался на пьедестале, сам не знаю.

Интересно, а как космонавты? Каково им в невесомости? Вот бы поговорить с Джанибековым или еще с кем-нибудь. Порасспрашивать. Наверно, все же летать, как Маргарита, приятнее. Ощущаешь упругость воздуха и лунного сияния, можешь тучку задеть рукой, спуститься к морю, глотнуть соленой воды с гребня волны, а потом снова к звездам.

А космонавты всегда в капсуле – нет, совсем не то ощущение. Даже если выходят в открытый космос. Конечно, приятно, когда вся земля под тобой и кажешься себе сверхчеловеком, но какой же полет без ветра?

Однако меня увело! Начал с бессонницы, а перескочил на космонавтов! Вот так всегда: есть во мне какая-то непоследовательность, метание, словно сам себя дергаю за веревочку, как дергал Карабас-Барабас Буратино. А я ведь не марионетка, не игрушка, а как-никак олимпийский чемпион. Вот снова надулся, будто мыльный пузырь, а что такое этот пузырь? Дотронься – пустота, шалтай-болтай, как писал, кажется, Маршак. Летает, сверкает радугой, радует глаз – и вдруг нету, взорвался, исчез, лопнул.

А может, и я похож на такой пузырь? Ношусь со своим чемпионством, но ведь завоевал я его за две секунды, когда удалось бросить корейца.

И снова, вероятно, лгу. Ведь для того, чтобы бросить корейца, три или четыре года вкалывал, как ненормальный, отказывал себе во всем, не пил кофе, ел то, что рекомендовали врачи и тренер, не обращал внимания на соблазнительные девичьи улыбки, знал лишь один маршрут: квартира на Печерске, парк для пробежек и тренировочный зал. Узкий круг, а еще меньше – круг интересов. Все подчинено одному: положить на ковер противника. Бросить через себя, да еще так, чтоб судьи глаза вытаращили и чтоб у зрителей и сомнения не возникло – именно ты победитель.

И вот наконец я, Лев Моринец, победитель. И не какой-то там, а олимпийский. Это случается раз в четыре года. С золотой медалью возвращаюсь домой. В родной Киев. Встречают с помпой: национальный герой. Речи, вечера, пресс-конференции, банкеты с коньяком и шампанским. А я не пью. Потому что не имею права потерять форму. Апельсиновый сок – это, пожалуйста, сколько угодно, можно и манговый. Только где нынче увидишь манговый? Даже новоиспеченные бизнесмены опускают руки. Но при проклятом застое, говорят, на улицах продавали плоды манго, однако, где тот застой? На какую свалку его вывезли? Мне, правда, застой до фени, но, если честно, то не совсем. И вот почему. Ведь через какой-то месяц и сам столкнулся с суровой действительностью.

Однако, все по порядку. У меня, Льва Моринца, чемпиона области, Украины и олимпийских игр, есть супруга Оксана и двое близнецов: Маша и Даша. Девчушкам по полтора года – хорошенькие, розовенькие, глаз не оторвешь. Нет у меня большего счастья, чем взять Машу на правую руку, Дашу – на левую, прижать к груди и стоять так посреди квартиры, наверное, с глуповатой улыбкой. Веса не ощущаю, да и сколько малышки весят? Но счастья полное сердце. Счастье даже выплескивается, брызжет из меня, как из русановских фонтанов, взмывает из меня на десяток метров, и я сам удивляюсь, почему обитатели соседних квартир не жалуются на меня? Либералы и филантропы…

Ради моих дочурок я готов на все. И вот Оксана приступает ко мне с разговором. Мол, близняткам нужны всякие там платьица, обувка, рубашечки, трусики и прочие мелочи. А моя любимая жена после родов еще не совсем пришла в норму: близнецов, видно, рожать особенно трудно. Вот и не работает, да и кому их доверишь?

Что я могу сказать любимой жене? Я, олимпийский чемпион, человек, известный во всем мире? Что деньги будут. Что я из шкуры вылезу, а Машу с Дашей обеспечу. И ближайшим путем направляюсь в Спорткомитет. Принимает меня сам председатель. Попробовал бы не принять! Конечно, я бы его не бросил, как того корейца, но побеседовал бы с ним на высоких нотах, как и пришлось говорить нынче. Оказывается, государство наше пока еще бедное, и каждый устраивается, как может. А мне следует где-то работать и получать купоно-карбованцы. Потому что слава-славой, почет-почетом, а деньги-деньгами. И председатель может предложить мне должность тренера в обществе «Динамо».

Я возразил, мол, у меня далеко идущие планы: хочется выиграть по крайней мере еще одну Олимпиаду. Не говоря уже о чемпионате мира. То есть, прозрачно намекаю: мне еще самому нужен тренер. И он, представьте себе, соглашается, но не менее прозрачно дает понять, что все теперь держится на спонсорстве, или, попросту говоря, на помощи чужого дяди. И чтобы я подыскал себе такого доброго дядюшку.

А я ему в ответ: кроме самбо, ничего не знаю, да и как могу знать, когда маршрут у меня один: квартира – тренировочный зал?

Поговорите с тренером, советует председатель, но не очень уверенно. Я эту неуверенность сразу улавливаю и говорю, что придется наняться куда-нибудь рэкетиром и бросить ко всем чертям спорт на веки вечные.

Председатель ужасается, поскольку я, как-никак, национальная гордость и в мою честь на Олимпиаде поднимали наш родной сине-желтый флаг. Однако все же повторяет, что цвета флага, к сожалению, не определяют степень богатства страны, и все, что он может, это назначить мне какую-то государственную стипендию в сумме столько-то тысяч купоно-карбованцев.

Я быстро подсчитываю: этого не хватит на обувь и платьица для моих близняток, не говоря уже о трусиках.

И тогда председатель снова возвращается к разговору о тренерской деятельности, напирая на то, что она будет практически почетной, зато получать я стану аж девять тысяч.

И снова я шевелю губами, подсчитывая: этих денег едва-едва хватит на экипировку для Маши и Даши, но ведь еще следует кормить девчат, а они крепенькие, здоровенькие, покушать любят, им уже не только каша нужна, а и мясо, желательно диетическое, и яйца, и сметана, и масло, и молоко с творогом, не говоря уже о хлебе и фруктах.

Все это довожу до сведения председателя, но он лишь разводит руками. И я не могу не войти в его положение.

Наконец я покидаю Спорткомитет не солоно хлебавши. Возвращаюсь домой не в лучшем настроении. Хочу посоветоваться с Оксаной, но раздается телефонный звонок и слышу незнакомый голос. Абонент представляется: Иван Павлович Луганский, гебистский подполковник и, дескать, у него ко мне неотложное дело.

– Какое? – интересуюсь.

Он немного мнется, но потом заявляет без обиняков, что может предложить мне заработок. Это уже кое-что означает, тем более, что Иван Павлович напоминает: мы встречались, он то ли консультант, то ли какой-то иной деятель в нашем спортивном обществе, не так давно мы обсуждали с ним какие-то насущные проблемы.

Договариваемся встретиться через час в парке напротив Дома офицеров. Сижу на скамье, наблюдаю за прохожими, пытаясь определить, кто именно из них может оказаться подполковником госбезопасности. Небось, не заявится на такое свидание в форме.

Иван Павлович выдался человеком коренастым. У меня глаз наметанный, вот и могу голову дать на отсечение, что Луганский выдержит пятикилометровый кросс и при этом не будет пасти задних. В общем человек тренированный, живот подтянут и бицепсы играют. Лет за тридцать, скорее всего тридцать пять-тридцать семь, а уже подполковник, значит, или чересчур угождает начальству, или действительно способный гебист. Вероятно все-таки угождает, глаза неискренние, – не выдержал моего изучающего взгляда и тут же пристроился рядом на скамье.

– Я вас узнал сразу, – сообщил, – насмотрелся по телеку. А здорово вы того корейца присобачили.

Слово «присобачили» не очень понравилось мне, но решил не придираться – у каждого свой лексикон: в конце концов, как ни говори, а таки «присобачил» корейца.

Подполковник одет пристойно: шоколадного цвета брюки, коричневые плетеные импортные туфли, кожаная свободного покроя куртка и тенниска под ней. Таких курток у нас не найдешь, подобные я видел лишь на журналистах-комментаторах, ошивающихся вокруг нашего Президента, ездящих с ним по заграницам, вот и накупили.

Тут я, конечно, несколько покривил душой. Я сам не удержался: купил и себе коричневую, с молнией, из мягкого хрома, проношу лет двадцать. Купил за доллары, полученные на Олимпиаде. Еще Оксане разные шмотки: посмотрели бы на нее, когда примеряла американские джинсы!..

Вообще, этот Луганский произвел на меня неплохое впечатление. Солидный человек, и предложения его будут, надеюсь, соответствующими. А бегающие глаза еще ни о чем не говорят. Может, человек просто заволновался, узрев олимпийского чемпиона, сие, конечно, хоть и слегка, а пощекотало мое самолюбие.

Иван Павлович достал пачку каких-то импортных сигарет. Прикурил от газовой зажигалки, и я подумал: все же не выдержит пятикилометрового кросса, курит, негодник, а это не может не отразиться на дыхании. А впрочем, какое мое дело – каждый сам заботится о своем здоровье…

Иван Павлович оказался человеком вежливым. Знает же, сукин сын, что спортсмены моего ранга не курят, и все же спросил:

– Извините, вы курите? Или категорически противопоказано? – засмеявшись, добавил: – Хотя, когда-то была такая хохма: армянское радио на дурацкие вопросы не отвечает.

– Не отвечает, – согласился я. – Но вы ведь пришли не для того, чтобы предложить мне сигареты?

– Разумеется. Не паршивую сигарету, а высокооплачиваемую работу.

– Не такие уж у вас паршивые сигареты: американские, два доллара пачка, не меньше.

– Впервые вижу спортсмена, знающего цену сигаретам.

– Мой тренер дымит, как паровоз. Иван Павлович покачал головой.

– Подает вам плохой пример. Да бес с ним, с тренером. Слышал я: у вас дочки-близнецы, жена не работает и все на ваших плечах. Могу предложить ежемесячно триста долларов, иногда больше. Вряд ли вам кто-то больше заплатит, насколько мне известно, в Спорткомитете деньгами и не пахнет.

Я посмотрел на Луганского, как на умалишенного. Тоже мне, Крез нашелся. Или какой-то вшивый Хаммер. Я представляю себе того же корейца, которому в Сеуле бросили бы эти три сотни за олимпийское серебро! Да он бы поленился наклониться…

И все же, это для меня – нешуточная сумма.

– За такие деньги надо вкалывать, – ответил я, немного подумав, – но пока что не собираюсь расставаться со спортом. Лет пять.

– Еще на одной Олимпиаде мечтаете выступить? – сообразил Иван Павлович.

– Не исключено. Луганский покачал головой.

– Выжмут вас, как лимон. Человек вы молодой, а в этом возрасте много чего хочется.

– Машину мне обещают, – вставил я неуверенно.

– Правительство могло бы раскошелиться и на большее! – Тон у Ивана Павловича был категорический. – Слава ваша – дело государственное, а дадут «Таврию», ну, «Волгу», фактически, фигу под нос. Мавр сделал свое дело, иди, теперь, мавр, ко всем чертям…

– Сегодня председатель Спорткомитета объяснил мне, что наше государство само еще еле-еле сводит концы с концами, так что надеяться на него…

– Тренерскую должность предлагал? – не без иронии спросил Иван Павлович.

– Да.

– Тысяч на сто – двести?

– Двести.

– И больше не получите. А я предлагаю минимум триста долларов.

– Но я ведь сказал: не хочу оставлять спорт.

– И не оставляйте. Работать придется несколько часов в неделю. Пять-шесть, иногда до полусуток. Не больше. Главным образом ночью – на спорт вам время останется.

– Ого-го! Такие деньги за полсуток в неделю? – изумился я. – Не шутите?

– Может, и больше. – Иван Павлович подумал и сказал, как бы читая мои мысли: – Ежемесячно на полсотни, сотню долларов. Квалифицированный американец зарабатывает столько за сутки.

– Для этого следует жить в Америке. У нас масштабы иные. И каким образом собираетесь меня использовать?

Иван Павлович покачал носком своей плетеной туфли, бросил окурок через плечо прямо на газон и объяснил:

– Будете моим личным охранником.

– За такие деньги вы могли бы нанять двоих.

– Однако не таких, как Лев Моринец.

Иван Павлович придвинулся ко мне, горячо дохнув в щеку, прошептал на ухо:

– Кто посмеет что-то учинить против меня, если будет знать: Луганского охраняет сам олимпийский чемпион!

– Зачем офицеру госбезопасности охрана? Вы сами должны охранять кого-то, Правительство или Президента.

Вдруг Иван Павлович совсем по-мальчишески подморгнул мне.

– А я уже не в безопасности. Вчера подал рапорт об отставке.

– Идете в бизнес?

– Можно сказать – да.

– Ясно. Кто же, кроме коммерсантов, может держать охранников? Да еще и высокооплачиваемых?

– Так что? Вам подходит мое предложение?

– Дайте подумать.

– А о чем думать? Больше меня все равно никто не заплатит. Ну, и близнецов ведь кормить надо.

– Плетете вы вокруг меня паутину…

– Живоглот, или паук… – захохотал Иван Павлович. – Но не так уж я и страшен, скоро убедитесь. Работать придется примерно раз в неделю, ночью. Заблаговременно предупрежу.

– Если можно, конкретнее. Что придется делать?

– Скоро увидите. – Луганский вытянул несколько купюр. – Тут двести тысяч. Аванс. Берите, берите, не сомневайтесь.

Мне стало не по себе. Если возьму, свяжу себя по рукам и ногам. А деньги так нужны, Оксана нуждается в них, а особенно Маша с Дашей.

Иван Павлович, почувствовав мою нерешительность, повторил:

– Не сомневайтесь…

«А-а, – решил я, – помирать, так с музыкой. В самом деле, стоит ли колебаться? Если государству и родному Спорткомитету я до лампочки, следует самому позаботиться о себе. Правда, может, этот гебист затягивает меня в какие-то сомнительные делишки, скорее всего, сомнительные, какой же дурень станет платить сорок тысяч за красивые глаза? Ничего, отмоюсь, – мелькнула мысль, – ну, буду охранять этого типа, что не так уж и трудно. Но он намекал: работа главным образом ночная. Не нравится это мне. Не заставит ли заниматься рэкетом? И не кажется ли тебе, Левко Моринец, что у этого гебиста на языке мед, а под языком лед?

«Кажется, – ответил я сам себе. – Даже очень кажется. Да ну вас всех к чертям, – рассердился. – Загнали тебя, Левушка, в угол, как не вертись!»

Я взял такие маленькие и такие жалкие бумажки, лежавшие на ладони у Ивана Павловича, скомкал их и сунул в карман. И правда, идите вы все к чертям! Что это за страна, где даже олимпийский чемпион не может противопоставить себя дельцу!

Иван Павлович облегченно вздохнул. Обняв меня за плечи, сказал:

– Уверен, не пожалеете.

«Твоими бы устами да мед пить, – неприязненно подумал я, но на душе стало как-то легче. – Все уже позади, мосты сожжены, впереди мрак неизвестности, но что поделаешь?»

– Остальное за первый месяц получите недели через две, – пообещал Иван Павлович. – Вы в основном дома?

– У себя или на тренировке.

– Я вас найду через две недели. – Луганский поднялся и побрел по аллее, параллельной проспекту Грушевского. Не оглянулся, шагал с видом человека, уладившего еще одно не совсем приятное дело. По крайней мере, мне так показалось, хотя мог и ошибиться.

А я все еще сидел на скамейке и размышлял: может, поступил и неосмотрительно. Скорее всего, именно так. Но стоит ли казнить себя за это? Поживем – увидим.

Сие «поживем – увидим» хоть немного успокоило меня. Ведь жизнь, невзирая на нашу украинскую неустроенность, удивительна и прекрасна. К тому же, всегда можно найти оправдание любой ситуации. То виновато правительство, приведшее народ к обнищанию, то соседняя страна, требующая слишком высокие цены за нефть, то просто злобный вражина, распускающий о тебе мерзкие слухи. Все виноваты, кроме тебя…

Мне стало грустно. А впрочем, зачем грустить? Ведь твоя заветная мечта осуществилась, Лев Моринец. Наконец ты, выиграв Олимпиаду, стал на одну ступень с человеком, который был для тебя образцом. Человеком, тридцать лет назад считавшимся самым сильным в мире. Хотя он был для тебя образцом, идеалом не только потому, что на Олимпиаде в Риме стал чемпионом. Ну, вырвал штангу, какую еще не подымал никто на свете… Однако этот же человек чуть ли не через тридцать лет, бородатый и утомленный, поднялся на самую высокую трибуну в своей тогдашней стране и впервые произнес слова, которые за семьдесят лет не осмеливался сказать никто: как опутали всю страну гебисты, как диктовали свою волю народу, как уничтожали людей.

Твой старший коллега, Лев Моринец, чемпион римских олимпийских игр Юрий Власов.

Это было три года назад, я слушал Власова и думал: на такое отважится лишь сильный духом. Во всяком случае, порядочный человек. И ведь настоящий чемпион не может кривить душой. И ты, Лев Моринец, должен стать сильным духом.

Слушая тогда Власова, я поражался его мудрости и смелости, а в то же время думал: вот человек, начинавший с малого, с обычной штанги, казалось бы, все усилия его были направлены лишь на преодоление веса, наращивание мышц, как, кстати, сейчас и у меня, но в конечном счете, что такое эти железные мышцы в сравнении с мудрой головой, высокими мыслями, истинным талантом?

Стоит на трибуне человек с седою бородой, запавшими щеками, которого когда-то, как и тебя нынче, знали во всем мире…

Сколько их было таких, а многих ли вспоминают сейчас? Одни спились, другие незаметно сошли в небытие…

Да, я и теперь завидую Власову – за смелость и разум. И мне становится стыдно, что несколько минут назад взял у Ивана Павловича пачку новеньких тысячных купюр. Что продался гебисту, не зная, в какой водоворот затянет меня: поддался искушению и вовсе забыл, что пообещал себе никогда не кривить душой.

И споткнулся о первый житейский порог.

Однако – Маша с Дашей…

Ну что ж, Лев Моринец, всегда можно оправдать что угодно и не терзаться укорами совести. А все же, сознайся: сегодня ты скурвился.

ГРИГОРИЙ И ЛЕСЯ

Жара…

Нынешнее лето выдалось на Украине знойным. Ходили слухи, что на одесских и николаевских землях сгорели озимые, однако Григорий не очень-то печалился: ему что, сгорели, так сгорели, на юге неурожай, уродит на Полтавщине, он всегда устроится. Есть голова на плечах, здоровья – сколько угодно, деньжата водятся, в общем, жить можно. И неплохо.

Григорий остановился в лижинской гостинице. Отдельных номеров не было, но он вложил в паспорт солидную купюру, администраторша понимающе глянула на него, номер сразу отыскался, даже с душем, и через несколько минут Григорий стоял под упругими холодными струями, отдыхая и телом, и душой.

Как-никак, жить еще можно, тем более, что Иван Павлович Луганский, его нынешний шеф, не поскупился: выложил двести кусков, правда, приказал провернуть дело в течение недели.

Приняв душ, Коляда побрился, освежился одеколоном и, придирчиво оглядев себя в зеркало, остался доволен. Вряд ли в Лижине найдется кто-либо, способный конкурировать с ним. Американские джинсы, тенниска с иностранной надписью, модные туфли.

Григорий улыбнулся сам себе: о'кей, симпатичный молодой человек, которым можно только любоваться. У девок глаза загорятся, когда увидят Григория, и недаром Иван Павлович выбрал именно его для лижинской операции.

Это – если на товарной станции грузами ведает девушка…

Да, что ни говори, со слабым полом легче иметь дело. Как показала практика, редко какая девушка может устоять перед ним. Есть несколько стандартных подходов к ним, начиная от красавиц и кончая дурнушками. Какая из девушек не улыбнется, заглядевшись в большие синие глаза Григория, а если он еще опустит свои длинные, будто девичьи ресницы? А ямочка на щеке и едва заметная родинка под губой?..

Да, Григорий Коляда хорошо знал цену своим прелестям, а нынче у него, можно сказать, экзамен, чуть ли не важнее, чем на аттестат зрелости.

Григорий сунул подмышку портфель с единственной бумажкой – документом на вагон леса, адресованного будто бы Ребровицкой райпотребкооперации, и направился к станции. Как и предполагал, товарное отделение помещалось в похожем на сарай помещении: темный, грязноватый коридор с дверьми по обе стороны, на них изготовленные типографским способом таблички: «Начальник службы», «техотдел», «багажное отделение»…

Григорий заглянул именно сюда. Длинная комната, сплошь заставленная письменными столами, и, что отрадно, одни лишь девушки за ними.

За первым столом, у дверей, хорошенькая девушка в прозрачной кофточке, подчеркивающей ее упругие маленькие груди, – класс, а не девушка. Григорий уставился на нее, надеясь, что именно она сможет прислужиться ему, вытянул из портфеля бумажку, помахал ею и произнес как можно солиднее:

– Ну и порядки у вас! Три недели, как вышел из Брянска вагон с лесом, а до сих пор нет! Кто ответит за это?!

Женщина, расположившаяся под окном, подняла на Коляду недовольный взгляд.

– Почему шумите, товарищ? – спросила. – Кто вы? Коляда протиснулся между столами, что потребовало от него некоторой ловкости.

– Из Ребровицы. Райпотребсоюз. Люди без леса знаете, как бедствуют?..

– Документ?

Григорий подал ей накладную, взятую им у директора лесоторгового склада. Тому позвонили из райпотребкооперации, и директор с радостью отдал Коляде документ, поскольку Григорий пообещал ускорить продвижение вагона.

Женщина сверила номер накладной с какими-то своими записями.

– Нет, – сказала, словно отрубила.

– Как нет? Почему нет? – вскипел Коляда. – Однако, порядочки на вашей станции! Я буду жаловаться!

– Ну и что? – переспросила женщина. – Мы тут при чем? Идет ваш вагон, если не заблудился где-то.

– Побойтесь бога! – взмолился Григорий. – Люди ведь без леса, а вы – заблудился… Как можно?!

– У нас все можно… – надула губы начальница. – На лес из России лицензия нужна. Отделились, а теперь плачете.

Коляда постарался поприветливее улыбнуться ей. Прикинул: еще не старая, лет за тридцать и не так уж дурна, но, вероятно, замужем, и неизвестно, как все обернется. Но все же следует попробовать…

Спросил:

– А нельзя ли уточнить, когда этот вагон прибудет? И где он застрял? Стоит где-то в тупичке и кукует. Я бы смотался и вызволил.

Начальница посмотрела на Григория внимательно, и он понял, что, пожалуй, произвел на нее соответствующее впечатление: ишь ты, старая – не старая, а еще не против…

Коляда присел у ее стола, молвил просительно:

– Ну, пожалуйста, помогите.

– Много вас тут, всяких… – непочтительно ответствовала женщина, но Коляда каким-то образом ощутил, что это «всяких» в данном случае на него не распространяется.

И действительно, начальница развернулась на стуле и приказала через плечо:

– Леся, разберись с товарищем.

Теперь и Григорий увидел, кому именно адресован приказ. Прижавшись к стене, сидела некрасивая девушка с узкими, невыразительными глазами, веснушчатым лицом, кирпатая и с сильно выдающимися скулами. Григорий с трудом сдержал неудовольствие: придется иметь дело с этой мымрой.

Начальница перебросила Лесе документ Григория. Девушка, чтобы достать его, приподнялась над столом, и Коляда окончательно убедился: поистине мымра. Груди отвисшие, джинсы, плотно облегавшие зад Леси, не делали его привлекательнее: слишком большой и тяжелый.

Григорий неприметно вздохнул, но тут же решил: все же, в этом что-то есть – небось, мымра не привыкла к ухаживаниям и охмурить ее будет значительно проще, чем, если бы довелось, вот ту красотку у дверей.

На мгновение представил Лесю раздетой в своем гостиничном номере: вариант не из лучших, но ради дела надо переступить через это.

Григорий пересел к Лесиному столу, как-то втиснувшись в проход и полностью перекрыв движение по нему, оперся локтями на поцарапанный, в пятнах стол и уставился на девушку ясными синими глазами. Знал: не выдержит его взгляда, отведет глаза – так и случилось, Лесины щеки порозовели, веснушки на них будто взорвались, девушка сразу стала еще некрасивее и, как бы почуяв это, словно отгородилась ладонями от Григория.

«Да, – с удовлетворением подумал Коляда, – я уже тебя ужалил. Никуда теперь не денешься».

Сейчас надо было вытянуть мымру из этой темной дыры, переполненной женской статью. Григорий предложил:

– Леся, давайте найдем ваше товарно-грузовое начальство и разберемся с ним. Это же не песчинка – вагон с лесом.

Девушка взглянула на начальницу. Та кивнула – Григорий краем глаза увидел это, – Леся направилась к выходу, цепляясь обвисшими бедрами за углы столов. Григорий, высоко подняв голову и одаривая девушек улыбками, следовал за ней. Чувствовал: он – как луч света в этом темноватом женском царстве – синеокий, статный, и не одна из этих девчушек, а среди них есть и вполне приличные экземпляры, побежала бы за ним, не оглядываясь.

И надо же такое: выпала ему мымра…

– Вы мне сразу понравились, Леся, – сказал, когда дверь захлопнулась позади. Решил не терять даром времени и сразу брать быка за рога. – Такая симпатичная девушка.

Видно, подобное Леся услышала едва ли не впервые, она недоверчиво покосилась на Григория, но ничего не ответила, только прибавила шагу, и Коляда тут же сообразил, что его слова упали на благодатную почву. Добавил:

– А если вы найдете наш вагон с лесом!..

Он не уточнил, что именно произойдет в таком случае, но и там можно было понять: благодарность его будет безгранична.

Девушка пытливо взглянула Коляде в глаза. Григорий не отвел их, смотрел честно и преданно, уже не одна девчушка купилась на этот его фокус. А в душе хохотал: смотри, смотри, что увидела? Боишься, врет тебе Григорий? Конечно, вру, да как догадаешься? Взгляд ведь у меня нежный и ласковый, я бы и сам поверил такому…

Подождите меня в скверике, – попросила Леся, – я выясню ваше дело с начальником станции.

Девушка возвратилась минут через двадцать. Уже по ее взгляду было ясно: вести неутешительные.

– Вагон еще в Брянске, – сообщила. – Но начальник договорился: завтра или послезавтра пригонят.

«До фени мне тот лес, – чуть не вырвалось у Коляды. – А вот сейчас мы с тобой немного побеседуем, о жизни поболтаем, глядишь, и расколешься».

Он похлопал ладонью по скамейке, приглашая Лесю сесть, что она немедленно и проделала, все поглядывая на него, как и раньше, выжидательно.

– Ну что ж, – сказал Григорий, – завтра, так завтра, день-два – это ерунда, лишь бы наконец пришел наш вагон. Я вам, Леся, очень благодарен и не хотел бы просто так расстаться с вами. Билет у меня, но, скажу честно, расхотелось мне сегодня подаваться в Ребровицу. Прямо говорю – расхотелось, и если у вас свободный вечер?..

Девушка посмотрела на Коляду внимательно, а он улыбнулся ей так нежно, как будто бы вдруг поверил: никакая она не дурнушка и даже чем-то напоминает ту красотку-блондинку, сидевшую у дверей.

– А если свободна?.. – спросила Леся как-то неуверенно.

«Ну, вот и приехали, – обрадовался Григорий. – Попалась ты, дурочка, в мои сети, и нескоро выпутаешься».

– Я хотел бы пригласить вас на ужин, – сказал, демонстрируя волнение и нерешительность.

– Хотите отблагодарить за вагон?

– Просто возникла идея приятно провести вечер. Давайте поужинаем в ресторане. На площади, забыл, как называется…

– «Лилия».

– Я подарю вам роскошные садовые лилии. Леся снова подняла на Коляду пытливый взгляд.

«На крючке ты, дорогая, – чуть не засмеялся тот, – и сейчас совсем проглотишь наживку».

– Теперь в ресторане все так дорого, – засомневалась Леся.

«Не знаешь ты про мои двести кусков», – подумал Григорий, но ответил:

– Для такой девушки, как вы!..

– Смеетесь?

«Не то слово – обхохотался», – резюмировал про себя Григорий, но, промолчав, накрыл ладонью Лесину руку. Она тут же выдернула ее, вся вспыхнув, Григорию показалось, что кровь брызнет из веснушчатых щек… Однако девушка не поднялась, не ушла, и Коляда скорее заявил, чем предложил:

– Я буду ждать вас в восемь у «Лилии».

– Если вам так хочется…

– Спасибо, что не отказали, – сказал Григорий и глянул чистыми глазами на Лесю.

В этот раз совсем не кривил душой.

Девушка ушла, Коляда смотрел ей вслед, на ее неуклюжую походку, на застиранные джинсы, нескладные бедра, и почему-то вдруг стало жаль Лесю – он поиграет с ней и бросит, конечно, не сразу: она еще пригодится, несчастная глупышка, однако месяц или два придется угождать ей, льстить, играть в любовь.

«Такова жизнь, – махнул рукой, – она жестока и не моя вина, что приходится крутиться. Ведь крутятся сейчас все без исключения, времена непредсказуемые, посмотреть лишь на депутатов: как псы чувствуют, где пахнет жареным, вертятся, словно флюгеры…

А Президент и другие высокопоставленные? Тоже должны знать, откуда ветер дует и с какой силой…»

Коляда отправился на базар, купил букет тигровых пятнистых лилий, бросил в ванну в номере, чтобы не увяли, и пошел в ту же «Лилию» пообедать. Велел подать к обеду лишь фужер сухого вина, объяснив официанту, что вечером должен встретиться с девушкой и надо организовать отдельный столик. Желательно, подчеркнул особо, чтобы был хороший коньяк и шампанское.

Официант, исполнившись уважением к зажиточному клиенту, тем более, что Коляда оставил ему щедрые чаевые, пообещал и столик, и коньяк, не говоря уже о закусках. Икры, объяснил, нет уже давно, однако ветчина, буженина и заливная рыба найдутся.

Договорившись, что к восьми столик будет накрыт, и оставив официанту аванс, Григорий возвратился в гостиницу, растянулся на кровати и незаметно задремал. И приснился ему сладкий сон. Будто он с Лесей отдыхает на Канарских островах. Но девушка удивительно похорошела, лежала на морском берегу под пальмами в красивом цветастом купальнике, длинноногая, с высокой грудью и почему-то напоминала свою коллегу-блондинку. Естественно, такая метаморфоза устраивала Коляду, он сел в шезлонг возле девушки, но откуда ни возьмись накатилась огромная волна, смыла их в океан, понесла куда-то от берега, но они не испугались, потому что вблизи оказалась неимоверно шикарная яхта, которая и доставила их обратно на остров, под пальмы. А вечером они сидели на открытой террасе ресторана, и чернокожий официант в смокинге наливал в бокалы шампанское.