Текст книги "Мужчина, которого она забыла"

Я качаю головой.

– Нет. Я не говорила ему, что беременна. Он не знает о твоем существовании.

Кэйтлин снова садится, очень медленно, и мама встает рядом с ней. Ветер праведности раздувает ее паруса.

– Я узнала, что у меня будет ребенок, что у меня будешь ты, – продолжаю я, тщательно выбирая слова, – и поняла, что нужно сделать – ради себя, ради тебя, ради него. Я хотела тебя и не хотела быть с ним. Поэтому ничего ему не сказала. Просто бросила университет и ушла от твоего отца. Не отвечала на звонки и письма. Скоро он оставил попытки со мной связаться. Так что он тебя не бросал, Кэйтлин: он никогда о тебе не знал.

Кэйтлин застывает на секунду, а потом, не сводя с меня глаз, тихо произносит:

– Я всегда думала, что перед тобой стоял судьбоносный выбор и что ты предпочла меня.

– Так и было, – говорю я. – Я выбрала тебя.

– Но у него-то не было выбора! И ты столько лет позволяла мне думать, будто он от меня отказался. Что же мне теперь делать? Я-то представляла, что он меня ждет. Может быть, даже разыщет тебя и сам придет ко мне!

– Но…

– А теперь… Мама, что мне делать?

В комнате повисает тишина. Семья, от которой я ждала поддержки, кажется далекой и безучастной. Я больше не умею дотянуться до них – даже до Эстер, которая вместе со своим медвежонком залезла к Грэгу на колени.

– Делай как пожелаешь, – отвечаю я, старательно взвешивая каждое слово; я сейчас не могу позволить себе ошибаться. – Хочешь, я свяжусь с ним и расскажу о тебе? Можно сделать это вместе – все, как ты скажешь, Кэйтлин. Если бы ты знала все, то не злилась бы на меня. Позволь… показать тебе. И не тревожься – у тебя еще полно времени, чтобы устроить все по-своему. Обещаю. Я тебе помогу.

Кэйтлин бледнеет и хватается рукой за стол.

– Все хорошо? – спрашивает Грэг.

– Нет, не хорошо, – буднично отвечает она, глядя на меня. Моя дочь всегда вздергивает подбородок, когда борется со слезами. – Пожалуй, я не останусь ужинать. Вечером я еду в Лондон.

– Кэйтлин, пожалуйста… – Я беру дочь за руку, но она выворачивается.

– Мне нужно время. – Кэйтлин на меня не смотрит, но я хорошо знаю, что у нее на уме и почему в глазах блестят слезы. Кэйтлин не может злиться на свою несчастную больную маму. Это нечестно. – Я просто… Мне надо все обдумать. Подальше от… вас всех.

– Кэйтлин, не уходи, – говорит ее бабушка. – По крайней мере поужинай.

Кэйтлин смотрит на остывающий ужин.

– Я уеду сегодня. Вызову такси до вокзала.

– Я тебя довезу, – с готовностью говорит Грэг.

– Нет, спасибо, – сухо возражает Кэйтлин. – Лучше останься с мамой. Просто… мне нужно уехать.

* * *

– Она не хотела об этом говорить, вот и все. – Грэг наблюдает, как я вожу по волосам серебряным ежиком. Под этим взглядом мне почему-то сложно сосредоточиться – словно застегиваешь бусы перед зеркалом и видишь все задом наперед. Я и так не в духе: помню, что еж – это маленькое колючее млекопитающее, которое водится на Британских островах, но не помню, как называется вещица с колючками у меня в руке. От того, что Грэг на меня смотрит, все только хуже.

– Ты устала, – продолжает он, стоя рядом в одних трусах. Мне бы его раскованность… Я не знаю, куда деть глаза, поэтому отворачиваюсь. – Ты же созналась, нашла в себе силы. Когда-нибудь Кэйтлин все поймет.

– Созналась? – говорю я, пристально глядя на пустую гладкую стену. – Да, пожалуй. Для некоторых признаний не бывает подходящего времени. Ты меня понимаешь? Я ее обидела, а она – из-за того, что я больна, – даже не может ответить. Уж лучше бы накричала, сказала бы, что я испортила ей жизнь. Мне бы стало легче.

– Ничего ты не испортила. – Грэг садится на постель, почти касаясь меня голой ногой. Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не убежать. Это мой муж – мне положено радоваться, когда он рядом. И все же трудно отделаться от чувства, будто в мою семью и мою спальню проник самозванец.

– Кэйтлин – девушка чувствительная. Это у нее от шока, – говорит незнакомец. – Дай ей свободу. Через несколько дней все уляжется.

Я неловко сижу на кровати и жду, когда он уйдет чистить зубы. Секунду спустя (знаю, в эту секунду он раздумывал, не прикоснуться ли ко мне) Грэг встает и идет в ванную. Быстро сбросив платье и надев пижаму, я ныряю в постель и подтыкаю со всех сторон одеяло – не только прячусь сама, но и мужа защищаю от боли, которую он чувствует каждый день. Грэг – хороший человек. За что ему такое наказание? Я жду, когда он вернется, обдав меня мятным дыханием, и думаю о своей болезни. Самое печальное в ней то, что я стала гораздо хуже к себе относиться.

Грэг выходит из ванной и залезает в постель. Я решаю заговорить.

– Меня беспокоит, что мы не уладили все раньше. Через пару лет я, чего доброго, буду лаять по-собачьи и откликаться на имя Сюзанна. – Я робко улыбаюсь, но Грэгу не смешно. С моей стороны нечестно ждать от него иной реакции лишь потому, что черный юмор помогает мне справиться с болезнью. Грэг мечтал совсем о другой жизни и вот во что вляпался: жена любит его все меньше, а скоро и вовсе начнет пускать слюни.

Он поворачивается на бок и обнимает меня поверх одеяла. Мне тяжело.

– Еще пара дней, и все утихнет, – говорит Грэг и целует меня в ухо. Я вздрагиваю. – Кэйтлин вернется в университет, к друзьям, войдет в обычный ритм, посмотрит на дело со стороны. Все наладится, вот увидишь. То есть вот ты говоришь, что для признания никогда не настало бы подходящего времени, – но у тебя же все получилось.

– Надеюсь, ты прав, – уступаю я.

С Кэйтлин что-то не так – и дело не только в ее худобе, усталости и грусти. Конечно, я отнесла это на свой счет – как же иначе? Пару месяцев назад я еще могла раскрыть эту тайну, но сейчас время ушло. Я больше не умею читать по лицам: приходится угадывать или надеяться, что люди сами расскажут. Однако дело не только в этом. Кэйтлин что-то скрывает. Она хочет меня защитить.

Грэг запускает руку под одеяло, и комната внезапно темнеет. Он ложится мне на живот. В этом нет ничего сексуального. Мы уже давно не… Последний раз это случилось в день, когда мне поставили диагноз, и даже тогда в этом было больше горя, чем страсти, – мы прижались друг к другу, желая, чтобы все сложилось иначе. Грэг по-прежнему этого хочет. Я всегда думала, что буду сражаться до последнего вздоха, но иногда спрашиваю себя – что, если я уже сдалась?

– Я тебя люблю, Клэр, – говорит он очень тихо.

Ту, кем я стала? Разве такое возможно?

– Я знаю, что любила тебя, – говорю я. – Знаю.

Он еще несколько секунд прижимает меня к себе, а потом отворачивается. Я чувствую холод. Грэг не понимает моего отчуждения, а я не знаю, что вбило клин между нами – болезнь или я сама в попытке спасти нас обоих от боли разлуки. Так или иначе, причина во мне. Я помню свою любовь, но помню так, словно это было с кем-то другим. Наверное, если отвергнуть его сейчас, потом нам обоим будет не так больно.

Пятница, 3 августа 2007 года Грэг приглашает меня выпить

Это штрафной талон, который мне выписали за парковку на желтой линии в тот день, когда Грэг пригласил меня выпить. Конечно, я опоздала – ни к одному свиданию я не готовилась так долго. Раздумывала, что надеть и стоит ли вообще идти. Грэг предложил встретиться тем же вечером; стояла адская жара, и я согласилась – скорее потому, что не знала, как отказаться. Все, абсолютно все вещи в шкафу меня полнили или старили – по крайней мере, мне так казалось. Я выбрала шифоновое платье и поняла, что у него слишком глубокий вырез; примерила батиковый сарафан и решила, что он не скрывает мой возраст. Затем я пошла к Кэйтлин (та у себя в комнате делала вид, что читает), и она подобрала мне наряд, в котором я выглядела как библиотекарша, подрабатывающая монашкой. Тогда я вернулась в спальню и надела джинсы и белую футболку. Можно было смело сниматься в рекламе средства для ухода за кожей, но больше у меня ничего не осталось. Я вертелась перед зеркалом, приседала, проверяла, не нависает ли живот над поясом, разглядывала складку дряблой кожи, которая появилась после родов да так и не исчезла. Интересно, думала я, Грэг вообще знает, кого позвал в бар?

«Мы просто идем выпить», – говорила я своему отражению. Да, ничего особенного, но как же бешено колотилось сердце, когда я, боясь опоздать, проехала на красный свет и со скрежетом затормозила на двойной сплошной линии. Давненько со мной такого не было.

Грэг сказал, что будет ждать на заднем дворе, в саду. Когда я шла через бар, казалось, что все глядят на меня. Вокруг сидели молодые девицы в откровенных топах и коротеньких шортах. На фоне этих пробивных красоток я ощущала себя гораздо старше своих тридцати шести – и глупее! Ну не дура ли: согласилась на встречу, да еще решила, что это свидание? Я уже не сомневалась, что Грэг хочет выудить из меня больше денег и после пары натянутых фраз заговорит об отделке дома. Или, может, все будет как в тех историях, про которые пишут в журналах и рассказывают по телику: бедная женщина влюбляется в афериста, а он удирает, прихватив все ее сбережения. Денег у меня, вообще-то, не было, но когда я увидела Грэга под деревом в самом конце сада, то подумала, что отдам ему ключи от дома – пусть только разрешит пять минут на себя посмотреть.

Грэг сидел на скамейке, обхватив ее ногами, будто ковбой. Да, так я и подумала: он похож на ковбоя. Ковбой-строитель.

– Я взял вам белого вина, – сказал он, кивнув на запотевший бокал. – Не знаю, угадал ли, но у вас в мусорке полно бутылок из-под белого, так что… Это «Пино-гри». Я в вине не разбираюсь, но в баре разливают только три вида, и это самое дорогое.

Я засмеялась, он покраснел; я покраснела, он засмеялся. Несколько секунд мы не смотрели друг на друга, не зная, что делать, – несколько раз порывались чмокнуться в щеку и пожать руки, но в итоге не сделали ни того, ни другого.

Я никак не могла решить, где лучше сесть – рядом или напротив, – и в итоге, обойдя стол, уселась с другой стороны, на самом солнцепеке. Дело шло к вечеру, однако жара не спадала. Меня почти сразу бросило в пот.

Я не помню, о чем мы говорили, зато запомнила все остальное: и чувство, что он совсем рядом, и солнце, припекающее затылок, и взмокшие плечи, и мечты о втором бокале вина и походе в уборную – неосуществимые, поскольку я только что пришла.

– У вас такой знойный вид… – сказал Грэг.

– О, спасибо, – потупилась я от неожиданно откровенного комплимента.

– Нет, в смысле, от солнца.

Секунду я смотрела на Грэга в ужасе, а потом засмеялась. Он тоже. Я закрыла руками лицо, чувствуя, что краснею с головы до пят.

Затем Грэг предложил выпить еще по бокалу в баре, где не так жарко. Он протянул мне руку, но я решила встать со скамейки сама. Получилось не очень – нога застряла под столиком, я потеряла равновесие и упала прямо на Грэга. Он придержал меня за плечи. Мы пошли внутрь, и мне вновь почудилось, будто все глазеют на нас и думают: что такой красавец с календаря забыл в компании этой старухи? Мужчины с его внешностью обычно встречаются со стройными блондинками чуть за двадцать. Чем я ему приглянулась?

Мы стояли у барной стойки, и там он впервые неслучайно коснулся меня и накрыл мою руку ладонью. Я отчетливо помню то чувство – дрожь, встряску, желание. Мы смотрели друг на друга и разговаривали, будто ничего не случилось.

Когда он провожал меня к машине, солнце уже зашло. На лобовом стекле поджидал штрафной талон. Грэг извинился, но я заверила, что его вины здесь нет. Он отлепил листок от стекла, и я спрятала его в сумочку.

– Пока, – сказала я.

– Вы ведь не против, если я еще позвоню? – спросил он вместо прощания.

– Конечно, нет, – ответила я, хотя все еще подозревала, что он пытается впарить мне строительные услуги.

– Значит, до завтра.

– Грэг… – Я замолчала и, кажется, целую вечность подбирала слова. – Ладно.

Чувство неловкости нарастало. Я не знала, куда себя деть. Грэг открыл мне дверцу и наблюдал, как я сажусь в машину, включаю зажигание и выруливаю на дорогу. Лишь когда я проехала светофор и свернула направо, он исчез из зеркала заднего вида.

А про штрафной талон я совсем забыла. Он так и остался на дне сумки. Слишком многое тогда занимало мои мысли. Впрочем, нет, не многое – только одно. Я не могла думать ни о чем, кроме Грэга.

5
Клэр

«К сожалению, набранный номер сейчас недоступен», – вновь сообщает мне вежливый женский голос. Я смотрю на блестящую черную штуку и возвращаю ее Грэгу. Прибор для звонков. Я знаю, зачем он нужен, но не помню название и не умею им пользоваться.

– Давай еще раз?

Грэг стоически кивает, хотя, должно быть, думает, что я попусту трачу время, а ведь ему давно пора на работу. Впрочем, я понятия не имею, что у него на уме – с того вечера, как Кэйтлин уехала, мы почти не разговаривали. Когда-то мы были как две переплетенные нитки, но болезнь начала вытягивать меня из нашего тугого узла. Я что-то такое сказала, и Грэг больше не пытается меня вернуть. За это я ему благодарна.

Сейчас он совершает над штукой для звонков таинственный ритуал, вновь пытаясь дотянуться до Кэйтлин. Он водит пальцем по гладкой поверхности, прислушивается, но женский голос повторяет: «К сожалению, набранный номер сейчас недоступен».

– От нее ведь давно ничего не слышно? – спрашиваю я. Не важно, как давно нет Кэйтлин, для меня любой срок – долгий. Страх не отпускал меня с самого утра, пока я опять не пришла в ее спальню на поиски хоть какой-то зацепки. «Опять», поскольку Грэг говорит, что я делаю это уже несколько дней подряд. Может, и так, но мне каждое утро страшно, как в первый раз. Я боюсь, что проспала двадцать лет. Боюсь, что Кэйтлин выросла и ушла, а я этого не заметила. Боюсь, что она всегда существовала только в моем воображении.

Я оглядываюсь. Все вокруг настоящее – Кэйтлин настоящая, и ее нет слишком долго.

Я пришла в ее спальню как была после сна, в пижаме и ночных носках, – я без лифчика чувствую себя неуютно в одной комнате с Грэгом. Я подтягиваю ноги к подбородку – не хочу, чтобы он на меня глядел. Впрочем, бояться нечего. После того как Кэйтлин ушла (сколько бы времени с тех пор ни прошло), Грэг почти на меня не смотрит.

– Не так уж давно, – отвечает он, кладя штуку для звонков на аккуратно заправленную постель. Я не знаю, можно ли ему верить. – Не забывай, она взрослый человек. Просто ей нужно время все обдумать. Она сама так сказала.

Когда-то у меня был номер, привязанный к дому, а не тот прибор, который Кэйтлин носит в руке, будто приклеенный. Когда летом она приехала домой, то впервые за два года привезла с собой все свои вещи, потому что на последнем курсе решила оставить кампус и поселиться где-то еще. Грэг привез ее со всем багажом на грузовике. Я сидела и наблюдала, как они разгружаются, а Кэйтлин охапками возвращает в спальню свою старую жизнь. Она нашла квартиру неподалеку от университета, но адреса не оставила. А я так привыкла быть с ней на связи, что решила, будто эта связь никогда не прервется. Вот только это было давно, когда я еще умела пользоваться предметом, которому забыла название, – а Кэйтлин была обязана мне отвечать.

Что-то не так – и это что-то гораздо хуже, чем обида и оскорбленные чувства.

– А кажется, что слишком давно. – Я упираюсь ногами в ковер. Сколько же точно прошло времени? Я не знаю. Просыпаясь по утрам, я боюсь, что время перестало существовать, пока я о нем не думала. С тех пор как исчезла Кэйтлин, мог пройти день, неделя, десятилетие. Вдруг я проблуждала в тумане много лет? Вдруг она уже взрослая, завела детей, а я в своей сонной лощине проспала целую жизнь?

– Две недели с небольшим, – говорит Грэг, разглядывая зажатые между коленей руки. – Не очень долго.

– Совсем недолго, когда тебе двадцать и ты веселишься в университете, – слышу я мамин голос. Она стоит в дверях, скрестив руки, – того и гляди велит мне прибраться в комнате, будто здесь живу я, а не Кэйтлин. – Помнишь, как ты ездила по Европе с той девушкой? Как ее звали?

– Лора Болсовер, – говорю я, тут же представляя ее круглое блестящее лицо, ямочки на щеках, левую бровь, проколотую в нескольких местах. Имена из далекого прошлого всплывают удивительно быстро; часто мне кажется, будто я все еще там, а то, что творится здесь и сейчас, – всего лишь перебивка реальности. Мы с Лорой познакомились на вечеринке, когда мне было семнадцать, и тут же стали друзья неразлейвода. А еще через год наши дороги разошлись, и обещания всегда держаться на связи забылись в считаные дни, если не часы.

– Да, – кивает мама. – Она самая. Нахальная девица, вечно чему-то ухмылялась. Так вот, вы тогда поехали через всю Европу, и я почти три месяца не слышала от вас ни слова. Чуть с ума не сошла, но что было делать? Только надеяться на твое возвращение. И ты вернулась, как неразменный грош из сказки.

– Это было до того, как появились… – Я тычу пальцем в штуку, дремлющую на покрывале; как же она меня раздражает… – Тогда было сложнее поддерживать связь. Сейчас есть звонки и е-мейлы. – Я помню е-мейлы и улыбаюсь от гордости за себя. Писать электронные письма я тоже пробовала – то есть заставила сделать это маму и Грэга, а сама диктовала, нависнув над вордбуком. Ответа мы так и не получили.

Мама обводит взглядом комнату Кэйтлин. Крошечные розовые бутончики на обоях почти не видны за постерами депрессивных рок-групп.

– Две недели – это совсем недолго.

– Две недели с небольшим, – повторяю я, стараясь выделить в памяти место, прилепить в уме стикер. – Для Кэйтлин это долго. Раньше она так не делала. Мы всегда разговаривали хотя бы раз в несколько дней.

– Раньше у нее была другая жизнь. Сейчас она столкнулась с этой твоей… – Мама делает жест, означающий, видимо, болезнь Альцгеймера – два слова, которые она очень не любит произносить вслух. – Да еще выяснила, что отец не знал о ее существовании. Неудивительно, что ей захотелось сбежать.

– Все так, но ведь я – не ты, – слышу я свой голос. – Кэйтлин не нужно сбегать от меня.

Мама еще секунду стоит в дверях, затем круто разворачивается и уходит. Я опять жестоко с ней обошлась. И ведь все понимают, что это из-за болезни – из-за нее я не знаю, что и как говорить, из-за нее почти все время чувствую страх. Все понимают – но это не мешает им на меня обижаться. Да и почему, собственно, должно мешать? Особенно тяжело им от того, что я изменилась совсем чуть-чуть. Эстер, например, вовсе не заметила разницы. Когда во мне станет меньше знакомого, им будет легче.

– Я ушла пылесосить, – кричит издалека мама.

– Зря ты так, – укоряет меня Грэг. – Рут хочет помочь. А ты ведешь себя так, будто она специально портит тебе жизнь.

Я пожимаю плечами – знаю, что его это бесит.

– Клэр, мне нужно ходить на работу. Кто-то должен… тут приглядывать. Нам повезло, что Рут взяла на себя все заботы. Постарайся об этом не забывать.

Последняя фраза звучит настолько нелепо, что я бы рассмеялась, если бы не была так скована страхом.

– Что-то случилось. Пусть память меня подводит, но свою дочь я знаю. Дело не только в том, что я рассказала ей об отце, иначе были бы крики, слезы, все что угодно, но только не это. Только не тишина. – Я наугад открываю ящики и ворошу кучи темной одежды, разбросанные повсюду без всякого порядка. – Моя дочь попала в беду.

– Клэр… – Грэг произносит мое имя и замолкает, а я тем временем заглядываю в шкаф. Он битком набит черной одеждой. – Клэр, я понимаю, что ты злишься и тебе страшно, но мне не хватает тебя. Очень не хватает. Пожалуйста… Я не знаю, что делать… Ты можешь вернуться ко мне ненадолго? Пока не поздно.

Я медленно поворачиваюсь к Грэгу. Его лицо в последнее время как-то увяло и стерлось, плечи поникли.

– Проблема в том, – говорю я очень тихо, – что я не помню как.

Грэг, не глядя на меня, медленно встает.

– Мне пора на работу.

– Это нормально, что ты на меня злишься. Наори на меня, обзови стервой и тупой коровой. Лучше уж так, честное слово.

Однако Грэг не отвечает. Через несколько секунд я слышу, как хлопает входная дверь. Где-то внизу гудит пылесос. Я закрываюсь в комнате Кэйтлин и вдыхаю теплый воздух. Постельное белье греется под утренним солнцем, пыль кружит в его лучах. Какой сейчас месяц? Кэйтлин возвращается в университет – значит, октябрь. Или февраль. Или май.

Я озираюсь в поисках зацепки, которая помогла бы понять, почему она не отвечает на звонки, однако не вижу ни секретного дневника, ни связки писем. Я сажусь за стол, медленно поднимаю крышку ее вордбука. Он стоит ровно посередине, словно реликвия. И вновь это тревожное чувство… Я пробегаю пальцами по кнопкам – в ответ они тихо щелкают. Когда-то мои руки летали над ними и слова бежали по экрану быстрее, чем я успевала о них подумать. Когда-то, но не сейчас. Теперь я печатаю неуклюже, медленно и с ошибками, хотя буквы помню. Грэг потратил кучу денег на программу распознавания речи для компьютера внизу, однако я ни разу ею не воспользовалась. Мне хватает ярко-розовой авторучки с голубыми чернилами, которую Эстер подарила мне в прошлый день рождения. Слова легко ложатся на страницы дневника. Хочу писать от руки, пока не забуду, для чего нужны пальцы.

Я закрываю вордбук и трогаю корешки книг, расставленных на подоконнике: ищу хоть что-то – клочок бумаги вместо закладки, любой намек, который бы все объяснил. И даже с книгами что-то не так… Я еще долго сижу, разглядывая вещи вокруг, и вдруг замечаю мусорную корзину, неприметно задвинутую под стол. В ней полно бумаг и салфеток для снятия макияжа. Удивительно, как это мама ее не вытряхнула – иногда кажется, что она делает уборку без перерыва; кругами ходит по дому с метелкой для пыли, а на самом деле проверяет, не сбежала ли я, не устроила ли пожар. В последнее время я почти никуда не выхожу и ничего не хочу. Внешний мир наполнен таинственными сигналами, мне не под силу их расшифровать. Единственный человек, которому мой домашний арест доставляет радость, – это Эстер. Раньше она не любила отпускать меня на работу, зато теперь мы все время вместе. Я позволяю ей увести себя в придуманные миры, полные крошечных писклявых существ, чаепитий, морских приключений, дорожных погонь и больниц, в которых я всегда пациентка, чудесно излеченная повязкой из туалетной бумаги. Эстер теперь даже счастливее, чем раньше. Это уже что-то.

Я достаю корзину и вытряхиваю содержимое на пол, готовая к любой, самой неприятной находке. Однако на первый взгляд все вполне невинно, не считая початой пачки сигарет – не знала, что Кэйтлин курит. А если так, то зачем она их выбросила? Я собираю мусор обратно в корзину, как вдруг замечаю продолговатый предмет из белого пластика. Когда-то я помнила, что это, но сейчас забыла. Знаю только, что он сообщает мне какую-то очень важную новость – знаю по тому, как бешено при виде него колотится сердце.

– Мама! – кричу я с лестницы. В ответ – гудение пылесоса. Я снова разглядываю предмет, стараясь найти разгадку. Вдруг дверь в ванную открывается, и оттуда выходит Грэг. Я прячу находку за спину. Не знаю почему, но у меня есть стойкое чувство, что это секрет.

– Я думала, ты ушел.

– Да, а потом вернулся. Забыл кое-что.

– Совсем как я. – Я слабо улыбаюсь, но Грэг остается серьезным.

– Что там у тебя?

– Не знаю. – Секунду посомневавшись, я показываю ему предмет. – И что это?

Грэг с ошарашенным видом берет его у меня из рук.

– Тест на беременность. Ты нашла его у Кэйтлин?

– Да, в ее комнате. Использованный?

Грэг кивает.

– И какой результат? – спрашиваю я сорвавшимся голосом.

– Никакого. Результаты не остаются навечно. Помнишь, когда мы узнали, что у нас будет Эстер, то захотели сохранить тест, а он через несколько дней выцвел? Да мы и сами поняли, что это было бы слишком слащаво.

На секунду я узнаю его улыбку. Это так чудесно – все равно что разглядеть любимого на краю вокзальной платформы, в клубах пара. На какой-то миг счастье переполняет меня, толкает ему навстречу… И тут разрозненные кусочки мозаики, на которые распался мой мир, встают на место. Я вижу все. Вот что меня смутило, когда я заглядывала в шкаф: он полон одежды. Кэйтлин оставила дома почти все наряды – черные, свои любимые. Она взяла с собой лишь несколько вещей. Ее учебники остались на подоконнике; вордбук аккуратно стоит на столе. Куда бы Кэйтлин ни отправилась две недели назад, в университет она не вернулась.

– Нужно ее найти!

Я сбегаю по лестнице, подлетаю к столику у входной двери, где на клюквенно-красном стеклянном блюде обычно лежат ключи от моей машины. Грэг торопится вслед за мной.

– Где мои ключи? – говорю я так громко, что мама выключает пылесос и выходит в холл. – Дайте ключи от машины.

Я протягиваю руку, но Грэг с мамой глядят на меня и чего-то ждут.

– Клэр, милая… – Мама говорит осторожно, будто я бомба, того и гляди взорвусь. – Куда ты собралась? Я тебя подвезу…

– Меня не нужно подвозить, – повышаю я голос. Эстер появляется в дверях и встает рядом с бабушкой. Они не понимают, что сейчас, в этот самый момент, я знаю все, совсем как в прежние времена. Нужно действовать, пока меня снова не поглотил туман. – Я умею водить. Я знаю, для чего нужен руль и в чем разница между тормозом и акселератором. Нужно найти Кэйтлин. Она беременна.

Никто не приходит мне на помощь, не протягивает ключи и не видит, как серьезно я настроена. Даже Эстер глядит на меня с удивлением. Они что, не слышат?

– За что вы меня так ненавидите? – кричу я сквозь слезы. – Почему держите меня, будто в тюрьме? Неужели не понятно – я нужна Кэйтлин! Отдайте ключи!

– Детка, послушай… – Грэг берет меня за плечо. – Остынь немного, давай все обдумаем…

– Я ее подвела. Она думает, что я поступила неправильно – и именно сейчас, когда мою дочь, может быть, ждет такое же испытание! Я точно знаю, каково ей сейчас, и я должна быть рядом, должна помочь ей, пока… пока все опять не пропало. Грэг, пожалуйста, я тебя люблю, я здесь, я вернулась! Ты же знаешь, как я тебя люблю. Пожалуйста, не удерживай меня!

Я гляжу Грэгу в глаза, всей душой надеясь, что он поймет: это я, его Клэр, я вернулась. Он должен это увидеть, пока я снова не ушла.

– Ничего не понимаю, – говорит мама.

– Кэйтлин беременна, – объясняю я. – И как я сразу не поняла! Она была такая уставшая в последнее время, все о чем-то тревожилась. И ничего не взяла с собой в университет. И как это я забыла? Она даже сумку не собрала, просто ушла из дома, не отвечает ни на звонки, ни на письма, не появляется в… «Твиттере», нигде. Мама, я должна быть с ней. Отпусти меня. Не разлучай меня с дочерью!

– Ты ведь не знаешь, где ее искать, – говорит мама вполголоса. Она обнимает меня и уводит в гостиную. Грэг не двигается. Я оборачиваюсь и вижу, что он весь сжался в кулак.

– Я все понимаю, – тихо воркует мама. – Давай присядем. Можно позвонить в университет и узнать, где она живет. Как это мы раньше не подумали?

– Я не хочу садиться. Мне нужно к дочери.

– Ну, ну, – утешает мама, будто я разбила коленку. – Пойдем посидим на кухне.

– Мне пора, – говорит Грэг из прихожей. – На работу опаздываю. Клэр, не накручивай себя. Результаты теста неизвестны. Не сходи с ума. Мы с Рут все выясним.

Я молчу. Он уходит, даже не поняв, что я вернулась. Не знаю, как его за это простить.

Эстер забирается ко мне на колени.

– А твоя любимая передача не началась? – шепчу я, пока мама ставит чайник на кухне. – Там, где овощи разговаривают.

– Хочу телик, хочу телик! – голосит Эстер. Мама, закатив глаза, идет в гостиную. Моя дочь вприпрыжку бежит за ней.

– В наше время дети читали книги, – говорю я, забыв, что Эстер еще не умеет читать.

План сработал. Я иду к задней двери. Из одежды здесь только плащ Грэга, большой и теплый, забрызганный грязью со стройки. Я надеваю его поверх пижамы. Под вешалкой стоит пара сапог – кажется, мамины. Размер маловат, но я без носков, так что сойдет. Мне нужны деньги, поэтому я забираю с кухни мамину сумку. А потом выхожу через черный ход и иду по дорожке от дома. В голове у меня по-прежнему ясно, с памятью все в порядке. Я выхожу за ворота и иду в центр города, на вокзал. Наконец-то свободна.