Текст книги "Твои нежные руки"

Глава 2

Прибрежная Виргиния. 1808 год

Резкие, бодрящие ветры дули с Атлантики, принося ароматы соли и свежей воды, скопившейся в устье реки Джеймс; хрупкие пальцы водорослей лежали зеленоватым тонким кружевом на желтом песке и чуть шевелились под вездесущим бризом. Вдоль линии берега шагали сучковатые ладанные сосны, вели хороводы амбровые деревья и шелестели густыми кронами дубы. Топкие болотистые участки по всей дельте реки превращали изрытые неровные берега в цепи небольших прудов, в которых так и кишела водяная живность, а голубоватые пики пондетерии украшали обмелевшие притоки.

Семнадцатилетняя Амелия Кортленд стояла по колено в воде, крепко сжимая сачок на длинной ручке. Бесформенные коричневые юбки подоткнуты за кожаный ремень так высоко, что открывают бедра. Сведя в одну прямую линию густые брови, она уставилась на воду, покрытую зеленой ряской, облепившей босые ноги. Пологие берега заливчика с соленой водой поросли жесткими травами. Тут, на глубине, скрывались синие крабы, и следовало быть начеку, если хочешь выследить добычу.

Легкая рябь определила норку, где скрывалось членистоногое. Девушка, нагнувшись, зачерпнула сачком, послала животное в ловушку с легкостью опытного ловца и, торжествующе улыбаясь, подняла сеть на поверхность. Рассерженные крабы громко скребли длинными клешнями друг о друга.

– Так и знал, что найду тебя здесь, – раздался юношеский басок, и Амелия без всякого удивления подняла глаза на брата. Ветер трепал черные кудри, такие же смоляные, как ее собственные, знакомые черты казались чуть огрубленной копией ее собственных, тех, что она изредка видела в зеркале.

На губах девушки заиграла легкая улыбка.

– Еще немного, – заметила она, с трудом взмахнув тяжелой сетью, – и партия готова на продажу.

Кристиан, не отвечая, ступил в воду, чтобы помочь сунуть сеть, набитую крабами, в плавучий садок, привязанный в тростниках. Закончив работу, он вышел на берег, чтобы заглянуть в корзинку из ивовых прутьев, изумленно вскинул брови и покачал головой. Улыбка вмиг преобразила хмурого мужчину в беззаботного юнца.

– Да у тебя куда больше крабов, чем у мастера Ковинтона с его сотней ловушек.

– Можно подумать, ты не знал, кто из нас настоящий умелец, – отмахнулась девушка, в свою очередь, выбираясь на сушу. Юбки, несмотря на все предосторожности, промокли, и она, высвободив подол, хорошенько отряхнулась, так что во все стороны полетели песок и водоросли.

Влажный коричневый ситец неприятно лип к босым ногам. – Кроме того, мастер Ковинтон предпочитает приятное ничегонеделание упорному труду, особенно когда дело касается его самого.

– Ты весьма строго судишь о бедняге, – фыркнул Кристиан.

– И ничуть не преувеличиваю. А ты, чем болтать, помоги лучше рассортировать крабов. Найдутся несколько и с мягкими панцирями.

Брат и сестра принялись дружно отделять синих крабов, уже начинавших сбрасывать панцирь, от тех, что только готовились это сделать. Аккомпанементом служил приглушенный стук клешней, ударявшихся друг о друга, когда животные пытались удрать.

– Взгляни на них, – засмеялся Кристиан, – тянут своих же собратьев обратно в садок. Едва одному удается выбраться наверх, другие тащат его вниз.

– Совсем как некоторые мои знакомые, – вздохнула Амелия и, встав, вытерла руки о юбки. Снова наступила тишина. Над головами изящными белокрылыми стрелами метались чайки, подхваченные воздушным течением. Резкие гортанные крики разносились далеко вокруг.

Мир и покой снизошли на землю: весьма редкое явление в окрестностях деревушки Ньюпорт-Ньюс. Все здесь было знакомым, вплоть до последней детали унылого пейзажа. Хоть что-то постоянное в ее бурной, запутанной, полной неудач жизни!

– Тебя послали за мной? – бросила она, поворачиваясь.

– Мистрис Ковинтон считает, что юной леди неприлично бродить одной, без сопровождения. Что скажут люди?!

Амелия снова фыркнула и вполголоса выругалась. Совершенно непристойное поведение, наверняка вызвавшее бы заслуженный упрек мистрис Ковинтон.

– Последнее время мне не часто удается бродить одной. Кроме того, люди всегда находят, о чем судачить. Обо мне. О тебе. О маме и папе…

Слова ее словно потонули в неловком молчании: рана была еще слишком свежа, и всякое упоминание о родителях причиняло новую боль. Атмосферу несколько оживило хлопанье крыльев цапли, охотившейся за рыбой в приливном озерце. Громкий всплеск послал по воде крошечные волны, и цапля вынырнула в нескольких ярдах от берега с рыбой, извивавшейся в клюве. Еще мгновение – и птица взмыла в воздух.

Амелия взглянула в глаза брату, увидела в них ту же неизбывную тоску и растянула губы в вымученной улыбке.

– Мистрис Ковинтон вполне может подождать еще немного. Как только увидит крабов, сразу забудет, зачем тебя послала.

Небо затянули облака, спаявшие океан и горизонт в одно целое. Брат и сестра побрели к берегу. Им не было нужды делиться мыслями: они прекрасно понимали друг друга. Амелия уселась на песчаную дюну, поросшую травой, вытянула ноги и стала смотреть вдаль. Пальцы зарылись в песок, нагретый солнцем, и девушка с наслаждением ощутила, как теплеют ступни. Океанский прибой со знакомым грохотом разбивался о песок и прибрежные скалы, оставляя на обратном пути мусор и мелкую рыбешку, обломки просоленного дерева, пустые раковины. Клочки белой пены медленно таяли, когда волны откатывались назад и исчезали в бесконечном круговороте, таинственном, древнем, как само время, и таком же безразличном к людским бедам и нуждам. Равнодушный океан, замкнутый, неизведанный мир, не допускающий в свои секреты посторонних.

«Если бы только и я могла исчезнуть так легко…»

Ветер откинул волосы с ее лба, разметал по плечам длинные спутанные шелковистые пряди. Зеленые глаза чуть сощурились от неожиданно яркого света, отразившегося в воде. Ресницы густыми опахалами легли на щеки, чуть отливавшие золотистым загаром после долгих прогулок по берегу. Щеки, нахлестанные ветром, порозовели, но взгляд по-прежнему оставался грустным.

Одна мысль терзала ее, преследовала все дни и недели, не давала уснуть. Мысль о том, как несправедливо обошлась с ними судьба. Разве она вела бы сейчас столь жалкое существование? Все пропало, непоправимо изменилось в одну секунду, стоило карете опасно накрениться на крутом повороте. «Несчастный случай», – твердили окружающие, но случившееся казалось Амелии чудовищной шуткой рока, оставившей ее и Кристиана сиротами, одинокими в мире, которому они были не нужны. Как долго тянулись эти полгода…

Сплошной кошмар, в который превратилось бытие детей, скорбевших по родителям, еще усугубился изгнанием из родного дома. Брата и сестру отдали в руки черствых представителей власти, объяснив, что отец был слишком беззаботен, не думая о смерти, и не сделал соответствующих распоряжений. Бедняга чересчур любил жизнь и смело смотрел в будущее, не предполагая столь печального конца.

Положение Кристиана было легче: он почти достиг совершеннолетия. А вот беззащитная девушка без денег и покровителей полностью зависела от Ковинтонов, почтенного семейства, в котором и без нее было шестеро детей. Но по крайней мере ей предоставили крышу над головой. Что же касается теплого приема… не слишком ли многого она ожидала?

– Мы с радостью постараемся исправить недостатки их ужасного воспитания и внушить им покорность к Господу нашему и всему, что свято, – любила говаривать мистрис Ковинтон с самодовольно-фарисейской улыбочкой, омерзительно искажающей ее худую физиономию с резкими чертами и острым носом. – Им полезно узнать, как живут порядочные богобоязненные люди.

Порядочные! Словно мама и папа были окаянными грешниками! О, как она тоскует по ним!

Больше никогда не будет веселых семейных пикников, вечных шуток, смеха, бесконечной радости. Все пропало, все исчезло, остались только они двое, безутешные дети, брошенные в городе, населенном сухими, черствыми пуританами, как чумы сторонившимися капитана Кортленда и его надменной жены, вечно задиравшей нос и презиравшей честных горожан.

Надменная?! Мама?! Та женщина, которую знала Амелия, – мягкая, добрая дама с мечтательным взглядом и грустной улыбкой?!

Только после ее гибели девушка нашла в маленькой шкатулке тикового дерева связку писем, написанных много лет назад, когда молодая Анна изливала любовь, жестоко растоптанные надежды и боль сердца в так и не отосланных посланиях. Старательно перевязанные шелковой ленточкой, они много лет пролежали в шкатулке вместе с еще несколькими, полученными от какой-то дамы.

Бедная мама! Любовь к мужу дорого ей обошлась.

Кристиан, немного помедлив, уселся рядом на песке.

Он еще не успел перерасти свою юношескую неуклюжесть, и конечности его по-прежнему казались чрезмерно худыми и голенастыми, хотя рост и разворот плеч давали некоторое представление о том, каким привлекательным мужчиной он когда-нибудь станет. Брови вразлет и такие же, как у сестры, глаза наверняка затронут сердце не одной девушки. Вот только одет он едва ли не хуже Амелии. Сбитые каблуки сапог утонули в песке. От него слабо пахло табаком и спиртным.

– Опять ходил в доки! – спокойно заметила она. В голосе не было ни капли упрека, но брат независимо пожал плечами и, лениво опершись о локти, принялся с насмешливо-одобрительным выражением оглядывать Амелию.

Ветер играл его кудрями, глаза сверкали изумрудами, во взгляде сквозила искренняя привязанность к сестре.

– Ты становишься настоящей мегерой, Ами, – заметил он с чисто мужской заносчивостью.

– Не смей меня так называть! Амелия – вот мое имя!

Амелия. Запомнил?

– Амелия Сара Анна Кортленд – чересчур длинно для крошки ростом не выше комара!

Что же, верно. Худая, нескладная, с тощими руками и ногами… печальная реальность, ничего не поделаешь! Недаром она не любила зеркал! Черные завитки обрамляли лицо с высокими скулами, зелеными, косо посаженными, как у цыганки, огромными очами и пухлогубым, чересчур большим ртом.

– Не грусти, Ами, – пошутил Кристиан, подавшись вперед. – Я позабочусь о тебе, когда, останешься старой девой.

– Интересно, как тебе это удастся, когда о себе и то не способен позаботиться! – взорвалась девушка, взметнувшись с места и принимаясь отряхивать юбки. Кристиан едва успел прикрыться от дождя острых песчинок. – Ты мужчина! Почти. Никто не остановит тебя, если захочешь сбежать! Это я принуждена гнить в забвении у Ковинтонов! Нет, долго мне не вынести!

Веселые искорки во взгляде погасли, и Кристиан слетка прищурился, не в силах определить, что тревожит сестру.

– Что случилось, Ами?

Облака разошлись, и чайка, взмывшая высоко в небо, казалась белым цветком на фоне густой синевы. Тростник с тихим шорохом гнулся под ветром, прижавшим грубую ткань юбки к стройным ногам. Девушка отвернулась и глубоко вздохнула. Коричневый ситец прильнул к упругим грудкам, плоскому животу и бедрам, которые она втайне считала безнадежно угловатыми.

– Ами! – воскликнул Кристиан, вскакивая и кладя руку на ее плечо. От него словно исходили тепло и сила, искреннее сочувствие, стремление утешить. – Поколебавшись, он нерешительно пробормотал:

– Мне тоже не хватает их…

Отчаяние комом застряло в горле. Девушка стряхнула его руку, отступила, скользя на мокром песке, и вздохнула:

– Дело не только в этом… Не пойму, что со мной творится. Последнее время постоянно ощущаю, что вот-вот взорвусь, а отчего – не знаю.

«Не правда – все я знаю. Странные чувства копятся в моей душе, но с кем поговорить? Ах, если бы только мама была здесь! Она видела меня насквозь и нашла бы нужные слова, чтобы объяснить…»

Амелия отпрянула еще на шаг, поймала подол так и не просохшего платья и, приподнявшись на носочках, сделала изящный пируэт, как учила мама. О, как это было давно: уроки бальных танцев в маленькой гостиной, воспоминания о прошлом. С каким неподдельным удовольствием мать передавала дочери опыт своей недолгой юности..

Амелия так и не узнает, какие чувства обуревали ее при этом.

Девушка, закрыв глаза, покачивалась под одной ей слышимую мелодию, когда-то звучавшую на старом клавесине зимними вечерами. В ноздри словно ударил запах воска, которым натирали мебель. Откуда-то донесся смеющийся голос матери, повторявшей, что дочь должна ступать легко, а не топать, как слон.

«Дорогая, ты хочешь, чтобы мужчина влюбился в тебя или упал, споткнувшись о твою выставленную ногу?»

Солнышко пригревало лицо и обнаженные руки, песчинки впивались в босые ноги, отлетая фонтаном при каждом повороте, а она все кружилась, плавно изгибаясь, как тростник под ветром, закинув руки за голову, двигаясь в такт безмолвной музыке, певшей об отчаянной тоске.

Кристиан настороженно наблюдал за сестрой, впервые заметив округлившиеся изгибы ее фигуры. Когда это случилось? Ами всегда оставалась младшей сестрой, милой, доброй, хоть временами и надоедливой, девчонкой. Но женственность?.. От этого ему стало как-то не по себе.

Девушка наконец остановилась, запыхавшаяся, раскрасневшаяся, усыпанные песком юбки открывают ноги до колен. Сейчас, с рассыпавшимися, растрепанными, выбившимися из кос прядями, она больше не походила на ребенка. В раскосых глазах играло такое осознание собственных чар, что Кристиан даже растерялся. Все представления о сестре вмиг растаяли, как морская пена. Он вдруг почувствовав себя малой щепкой, плывущей по волнам без руля и ветрил.

Юноша нерешительно вытянул руку, но, тут же опустив, пробормотал:

– Я помогу тебе нести крабов.

Они спрятали садок в тростнике, подальше от любопытных глаз, и бросили в ведро только крабов, предназначенных для мистрис Ковинтон. К тому времени как они добрались до дома, над деревней сгустились сумерки. В окнах небольшой гостиной, почти всегда пустовавшей, горел свет. У ворот стоял незнакомый экипаж. В полумраке смутно поблескивали черная кожа и ярко-красные колеса.

Амелия встрепенулась, стиснула пальцы брата и выдохнула:

– Кит… это карета мастера Данбара. Того поверенного, что рассказал нам… о папе.

Брат с сестрой переглянулись. Кристиан было обнял сестру за плечи, словно стараясь защитить, но тут же отстранился.

– Люди, подобные мастеру Данбару, редко приносят хорошие новости.

Юноша поставил ведро с крабами, отчаянно скребущими по дереву стенок, и тут же забыл о нем. Передняя дверь распахнулась, и на пороге возник мастер Ковинтон, широкоплечий коротышка с щетиной редеющих волос.

– Вам давно пора бы вернуться, – проворчал он. – Зайдите, пожалуйста, в дом.

Несколько смущенный столь неожиданной вежливостью человека, предпочитавшего резкие приказы обычным просьбам или разговору. Кит поспешно загородил собой сестру, явно опасаясь удара.

– А в чем дело?

– Скоро узнаете. Ну же, шевелитесь! – уже нетерпеливо бросил он, однако в голосе прозвучало нечто вроде уважения: вещь для такого человека абсолютно неслыханная.

Войдя в гостиную, Кит прежде всего украдкой взглянул на мистрис Ковинтон, чинно восседавшую на стуле с высокой спинкой в позе, такой же непреклонной и каменной, как ее неуступчивый характер. Она молча поманила Амелию.

– Подойди ближе, дитя. Взгляни на себя: платье грязное, помятое, так и разит солью и рыбой. А туфли! Представляю, что ты вытворяла все это время.

– Жена!.. – остерег Ковинтон с заискивающей, явно вымученной улыбкой. – Молодые люди, с вами желает поговорить сквайр Данбар.

– Именно, – вмешался тот, поднимаясь. – Надеюсь, нам позволят потолковать с глазу на глаз?

– С глазу на глаз? Разумеется, сквайр, разумеется, – залебезил Ковинтон. Очевидно, такой поворот дела был для него неожиданным. Супружеской чете до смерти хотелось узнать, в чем дело, но Данбар упорно молчал, пока Ковинтоны не убрались из комнаты, а потом плотно прикрыл за ними дверь и, обернувшись, без улыбки уставился на собеседников. Седые клочковатые брови нависали над глубоко посаженными глазами, длинный тонкий нос на конце утолщался и выжидающе подрагивал, совсем как у любопытного лесного зверька. Кит попытался отвести взгляд, но то и дело невольно поглядывал на нос поверенного, гораздо чаще, чем того требовали приличия. Данбар плавно взмахнул на удивление изящной рукой, и Ами послушно уселась, таращась на него круглыми, будто блюдца, глазами. Куда подевалась уверенная в себе молодая женщина? Снова превратилась в несчастную оборванную девчонку-подростка. Плотно сжав дрожащие губы, она молча ждала.

– Что привело вас сюда, мастер Данбар? Прошло уже больше полугода… Надеюсь, дела папы наконец-то улажены? – осведомился Кит.

– Совершенно верно, – отозвался поверенный, улыбаясь глазами. Недовольное выражение лица сменилось снисходительным. – Да и улаживать особенно было нечего, после того как все долги были розданы. Капитан Кортленд был прекрасным человеком, но, к сожалению, не слишком дальновидным финансистом. Но я здесь не поэтому.

Поверенный осекся, откашлялся и двинулся к камину, заставленному дешевыми статуэтками. Два медных подсвечника соседствовали с фарфоровыми собачками, гордостью мистрис Ковинтон, купленными во время последнего визита в Норфолк.

Данбар коснулся пальцем белого с синим песика, вздохнул, повернулся к молодым людям и, заложив руки за спину, принялся покачиваться на каблуках. Тонкий выношенный ковер заглушал звуки. Губы поверенного были растянуты в подобии ухмылки.

– Я получил письмо от вашей крестной. Вас просят приехать к ней, как только все приготовления к отъезду будут закончены.

– Крестная? – недоуменно повторила Ами, бросив взгляд на брата. – Не пойму, о чем вы…

– Разумеется, для вас это должно явиться потрясением.

Не знал, что леди Уинфорд, которую я известил о гибели ваших родителей, упомянута в завещании капитана Кортленда как ваша крестная. Кстати, завещание составлено на редкость плохо, и это лишь доказывает мое мнение, что законники не должны выступать в роли собственных поверенных. Но как бы то ни было, все позади. Да, леди Уинфорд – ваша крестная мать и отдала необходимые распоряжения, касающиеся детей леди Анны. Этим занимались ее лондонские адвокаты. – Помедлив, Данбар оглядел убогую комнату и мягко добавил:

– Думаю, там вы будете куда счастливее, чем здесь.

Брат с сестрой долго молчали. В гостиную доносились приглушенные крики детей, сопровождаемые собачьим лаем. Но в крохотной, душной, дурно обставленной комнате слышалось лишь мерное дыхание.

Амелия боялась шевельнуться. Сейчас она казалась столь же хрупкой, как фарфоровая статуэтка, словно малейшее движение – и она разлетится на множество осколков.

– Думаю, это вполне нам подходит, мастер Данбар.

Вполне, – выговорила она Наконец.

Глава 3

Разбудила ее внезапно наступившая тишина. Назойливый шум резко оборвался. Только поскрипывание веревок нарушало гнетущую атмосферу.

Амелия пошевелилась, еще не проснувшись окончательно, и осторожно повернулась на бок. Койка была узкой, чуть пошире книжной полки, с тощим тюфяком, вделанная в переборку, над которой виднелся иллюминатор. За круглым стеклом, покрытым зеленоватым налетом, плескались бесконечные серые волны. Она держала иллюминатор приоткрытым, пока не пришлось его задраить: постоянная сырость раздражала куда больше, чем отсутствие свежего воздуха.

Придется выйти на палубу поискать Кита. Амелия едва выносила путешествие, но брат в отличие от нее искренне наслаждался каждой минутой. Посудина была просто старым корытом, не то что узкие, изящные клиперы, которыми она так восхищалась, но Акт об эмбарго от 1807 года воспрещал американским кораблям заходить в иностранные порты и предписывал пассажирам плавать на голландских торговых судах. «Саксесс» был действительно построен в Голландии, но капитан был американцем – утонченное пренебрежение английским эмбарго, воспрещавшим торговлю с Британией иди Францией. Кит утверждал, что такие меры вызваны досадной необходимостью, после того – как американский фрегат «Чесапик» подвергся обстрелу британского судна и несколько американских моряков были убиты или насильно завербованы в королевский флот.

– Все это напрямую связано с французами, – пояснял он сестре, – поскольку Наполеон закрыл французские порты для англичан. Теперь британцы требуют, чтобы все суда, идущие в запретные для них порты, сначала заходили в английские гавани и платили пошлину за груз. Возможно, это не так уж и плохо, но британцы начали хватать все суда, которые отказываются подчиниться, а Франция задерживает те, которые выполняют приказ. Америка оказалась между молотом и наковальней.

Поэтому они и сели на борт голландского судна, отправлявшегося из Ньюпорт-Ньюс в Лондон.

После всех месяцев унылого отчаяния им наконец повезло. Мечта стала явью, надежды на будущее расцвели вновь вместе с радостью обретения семьи. То есть почти. В короткой записке леди Уинфорд любезно приглашала к себе детей ее дорогой крестницы Анны.

Амелия пыталась вспомнить, говорила ли когда-нибудь мама о леди Уинфорд. Кажется, да, хотя в то время это вряд ли ее интересовало. Только позже, перечитывая письма, перевязанные шелковой ленточкой, она поняла, как много они значили для Анны Кортленд. Леди Уинфорд обычно упоминала о милых пустяках, вроде бальных платьев, прогулок в Гайд-парке, новом мопсике. Чернила выцвели, бумага потерлась на сгибах, словно письма складывали и разворачивали десятки раз.

Как, наверное, одинока была мама, как мало она ее знала!

У Амелии стиснуло сердце от жалости к матери, которая так мало побыла с ней. Она видела маму только глазами ребенка и не понимала отчаяния женщины, отвергнутой родными. Девушка лежала тихо, наблюдая, как луч света скользит по полу каюты и столб танцующих пылинок отсвечивает золотом. Началась довольно сильная качка. Корабль поднимался на гребне, задерживался на миг, чтобы рухнуть вниз. Вокруг по-прежнему царило странное спокойствие: ни обычного топота ног, ни громких команд, ни хлопанья парусов.

Последние три дня Кит был слишком занят, чтобы уделять ей внимание. Он обожал корабли, хотя отнюдь не был уверен, что хочет в Англию.

– Там мне нечего делать, Ами, – признался он, когда сестра спросила, почему брат никак не восхитился необычайным великодушием леди Уинфорд. – У меня другие планы.

– Но ты ведь поедешь со мной? – дрожащим голосом прошептала Амелия, охваченная паникой при одной мысли о том, что придется одной вынести тяготы пути и жить с чужими людьми. – Я не смогу, если тебя не будет рядом.

Кит немного помолчал, прежде чем обнять ее за плечи и кивнуть:

– Придется.

Чувство вины несколько унялось после заверений, что брат действительно хочет быть с ней. Возможно, он просто желал, чтобы его уговаривали. Совсем как в детстве, когда он предпочитал дуться из-за пустяков, а мать с отцом шутками и смехом заставляли мальчика забыть о мнимых обидах. Все же для Амелии большим облегчением было видеть, как он счастлив в окружении моряков. Он даже выглядел своим среди команды, когда босой, в широких полотняных штанах тянул такелаж под внимательным присмотром капитана и первого помощника. И говорил он теперь на другом, малопонятном языке, то и дело употребляя морские термины: драить палубу, лезть на ванты, тянуть шкотовый угол… поднять паруса…

Амелия только диву давалась, откуда он набрался всего этого. Правда, и капитан Ярборо относился к Киту довольно снисходительно, всячески поощряя его увлечение. И неудивительно: в конце концов, за билеты была заплачена кругленькая сумма. Зато Амелия не раз замечала, как груб и резок капитан с командой. Очевидно, настоящая жизнь простого матроса была далеко не так привлекательна и полна упоительных приключений, как казалось неопытному юноше. Она не раз говорила ему об этом, но Кит попросту отмахивался от сестры. Она никак не могла взять в толк, почему вонь смолы и изматывающий труд завораживают его, но тут уже ничего не поделаешь. Возможно, к тому времени, как они доберутся до Лондона, новизна впечатлений поблекнет и Кит поймет, что карьера моряка – далеко не вечный праздник. Скорее, тоска смертная.

Внезапный рывок судна отбросил девушку к краю койки, и она едва успела схватиться за деревянный поручень, прикрученный к переборке. Едва корабль выровнялся, она спустила ноги на пол и выждала немного, чтобы попасть в такт качке. Амелия уже приучилась улавливать момент, когда корабль поднимает ее в воздух и на миг кажется, что вот-вот взлетишь. Ей ужасно нравилось это ощущение, но было ненавистно резкое падение, грозившее вбить ее в самое днище. Всегда казалось, что она чрезмерно долго находилась наверху и теперь расплата неминуема.

Амелия со вздохом вцепилась в спинку стула, почувствовала, как он ускользает от нее, и тяжело оперлась на край стола, привинченного к полу: единственный неподвижный предмет в ее неустойчивом мире.

По доскам палубы барабанили шаги матросов, где-то заливалась трелями боцманская дудка. Амелия, все еще держась за стол, потянулась к платью, висевшему на вбитом в стену колышке. Каюта была такой крошечной, что она могла, не вставая, дотянуться до любого места.

Становилось все жарче: теплый воздух проникал с верхней палубы, принося с собой пряный запах специй, лежавших в трюмах: корицы, гвоздики, ванили и мускатного ореха. Кроме того, судно везло в лондонские доки кедровую древесину, ковры и другие товары, которые, по словам Кита, принесут неплохую прибыль голландской компании.

Амелия, судорожно извиваясь, умудрилась наконец втиснуться в платье и наспех причесалась: откинула волосы на плечо и заколола шпильками. Небольшой квадратик полированного олова заменял зеркальце: невероятная роскошь в этих суровых условиях, где было лишь самое необходимое. Ночной горшок прятался за небольшой скользящей дверцей в стене. Девушка едва не умерла от стыда, когда, воспользовавшись им впервые, выставила за дверь каюты, как велел капитан. Ужасно неловко – оказаться единственной женщиной на корабле, полном мужчин. Десятки глаз алчно следили за каждым ее движением, стоило Ами показаться на палубе.

Кое-как одевшись, она двумя шагами пересекла каюту и открыла дверь. Узкий трап вел из темного прохода на главную палубу; квадрат неяркого света указывал дорогу наверх из сырой полутьмы. Девушка поднялась по ступенькам и зажмурилась от яркого солнца и высекающего слезы ветра. Вокруг царил настоящий хаос.

– Ами!

Она, так и не открыв глаз, повернулась на звук голоса и, немного освоившись, почти столкнулась с Китом. Тот положил ей руку на плечо и легонько подтолкнул к люку.

– Немедленно вниз!

– Ни за что!

Девушка поспешно освободилась, немного раздраженная его властными манерами. Последнее время он ведет себя как ее опекун!

– Я ничего не ела и устала сидеть в душной каюте.

Кроме того, если ты…

– Ами, – настойчиво прошептал он, сжав ее пальцы, – черт возьми, сейчас не время спорить. Спускайся к себе и запри дверь.

– Запереть…

Амелия осеклась и растерянно огляделась, только сейчас распознав нечто неладное в бурной деятельности команды. К бортам выкатили пушки, закрепили на месте, палубу посыпали песком и по команде капитана ставили паруса. Девушка судорожно вцепилась в поручень трапа.

– Кит, что происходит?

– Капитан пока сам не уверен. Впередсмотрящий заметил корабль, идущий к нам под всеми парусами. Флаг не поднят, так что капитан сомневается…

– Сомневается в чем?

Кит отвел глаза и нахмурился.

– Пираты, – выдавил он. – Мы всего в нескольких днях пути от Ньюпорт-Ньюс, так что вполне возможно, это всего лишь еще одно торговое судно. Но все же капитан Ярборо – человек осторожный.

Матросы в панике метались по палубе, взлетали на мачты, тянули снасти, разворачивали последние паруса, спеша поскорее набрать ветра и уйти от неизвестного судна.

– Ясно, – протянула Амелия и, поколебавшись, положила ладонь брату на руку. Мускулы под пальцами мгновенно напряглись: он явно ждал, что сестра не захочет уйти без него. Но вместо этого она тихо вымолвила:

– Береги себя, Кит. Кроме тебя, у меня никого не осталось.

Кит нежно погладил ее по щеке и, чуть помедлив, улыбнулся:

– Все будет хорошо. Не волнуйся обо мне.

«Боже, – думала Амелия, медленно шагая вниз, – сколько жен, сестер, матерей и возлюбленных слышали эти же слова. Страшно представить!»

Она скорчилась на койке, дрожа от страха, пока «Саксесс» разрезал волны со все возрастающей скоростью. Недаром она выросла в портовом городке и с детства наслушалась страшных историй о пиратах! Некоторые превратились в легенды, вроде повествований о Шарки и Черной Бороде, и при упоминании этих имен девочку охватывал приятный озноб. Но реальность была куда хуже. В рассказах об их опустошительных налетах, приукрашенных лживыми дифирамбами несуществующим героическим деяниям, пираты казались не столько морскими разбойниками, жадными, жестокими грабителями, сколько озорными мальчишками, играющими в опасные игры. Но Амелия умела отличить правду от вымысла, не питала иллюзий относительно благородства корсаров и надеялась, что судно окажется всего лишь встречным бригом или шхуной. После появления закона, запрещавшего работорговлю, невольничьи и пиратские корабли были вытеснены из этих вод правительственными патрульными катерами и плавание в Атлантике стало считаться безопасным. В самом крайнем случае судно может оказаться французским, а французы не склонны щадить капитана, посмевшего нарушить эмбарго, наложенное ими на Англию. Но они все еще находятся в американских водах…

Грохот выстрела разом покончил с надеждами на то, что дело обойдется миром. «Саксесс» вздрогнул, накренился, палубные пушки ответили огнем. Амелия свалилась на пол, кое-как встала на четвереньки, тяжело дыша от страха. Уши разрывал ужасный шум: вопли, мольбы о помощи, стоны, зловещий гром канонады, глухие отдаленные всплески… воплощение всех кошмарных снов. Сказки, которые так забавно рассказывать в зимние вечера у камина, под вой ветра в трубах, вдруг стали явью.

Ужас захлестнул девушку, но не парализовал, а побудил к действию. Все что угодно, только не это бесплодное ожидание в чреве корабля. Не в ее привычках покорно ждать гибели! Если смерть близка, Амелия встретит ее рядом с братом.

Поспешно вскочив, спотыкаясь, хватаясь за что ни попадя, лишь бы не упасть, она пробралась к двери, с трудом отодвинула засов и тут же задохнулась от дыма и серных паров, высекших слезы из глаз. Густой туман проникал в люк и клубился по сырому проходу. Девушка двинулась к трапу, едва передвигая налившиеся свинцом ноги. Сердце колотилось так громко, что заглушало рев пушек.

Она уже схватилась за деревянное кольцо крышки, когда свет, лившийся в щели, неожиданно померк. Девушка инстинктивно прижалась к влажной стене, не зная, что делать, и втянула голову в плечи, когда тяжелая связка лохмотьев влетела в люк и с тошнотворным стуком приземлилась у ее ног. Ей послышался вопль, но ответить она не смогла: горло перехватило. Она не могла двинуться, словно парализованная, и только ворочала глазами. Под ее ошеломленным взглядом тюк внезапно превратился в человеческий силуэт. Голова откинута, рот разинут, взгляд устремлен в никуда, яркая алая полоса прочертила шею и грудь.