Текст книги "Ключевая фраза"

Глава 9

На следующий день адвокат Каховский снова пришел к Вульф для разговора. Комнату для допросов предоставили на редкость быстро, но пустую, дающую возможность Артему за полтора часа ожидания пересчитать все паутины по углам со скрюченными жертвами-мухами и измерить периметр этой «переговорной» разной амплитудой шагов.

Наконец, Лизу привели. Толстая конвоирша, или, правильнее сказать, конвойная, вручила заключенную, облаченную в традиционный спортивный костюм, адвокату и, зыркнув глазами, рявкнула:

– Ничего не передавать арестованной. Ничего не принимать от нее. Если что-то хотите, чтоб она написала, пусть пишет и передает через начальство СИЗО.

Сотрудница ФСИН еще раз строго взглянула на адвоката, внимавшего ее словам с чуть заметной улыбкой и в такт казенным фразам покачивавшего головой.

– И это… Не вздумайте!!! – Она сделала красноречивый жест руками, сомкнув в кольцо два пальца левой руки и прихлопнув эту конструкцию несколько раз ладонью правой. Завершив пантомиму, она погрозила пальцем адвокату, его подзащитной и вышла.

– Это она знаете о чем? – спросила Лиза несколько растерянно. Она не хотела, чтобы адвокат первым задал этот вопрос, полагая, что он может и не знать, о нарушении каких правил внутреннего распорядка его предупредили только что.

– Знаю! – совершенно серьезно ответил Каховский. – Слава Богу, давно работаю. Это она про библейские заповеди беспокоится. Во всяком случае про одну – не прелюбодействуй.

– Не понимаю, как это люди могут? Здесь? В допросной… – опустив глаза, тихо произнесла Лиза. – Мне девчонки-соседки по камере говорили: главное, чтоб мужик хороший попался, успел все. Шутят так… Они ж это не ради удовольствия, а для того, чтоб забеременеть. Беременным другой режим, да и срок меньше…

– Угу, а то и отсрочка исполнения приговора, – сообщил адвокат. – Я слышал, раньше оперативные сотрудники, что промышляли тут или в колониях, иногда такие вещи исполняли. Для дела. Нужно ему, например, женщину расколоть, чтоб подельников своих сдала. А та ни в какую. Вот и заключали сделку. Он ей – возможность зачать, она ему – сведения. Про СПИД тогда было неизвестно, генетическую экспертизу на отцовство еще не придумали. Да и мало бы кто отважился подавать в суд на опера – устанавливать отцовство. Получалось вроде прелюбодеяние, а вроде и борьба с преступностью и заодно помощь ближнему. Не говоря уже о вкладе в нормализацию демографической ситуации в стране. Извините, увлекся…

Каховский заметил, что Лиза не в восторге от его шутливого тона. Он открыл принесенную с собой папку со скоросшивателем, вынул из прозрачных файлов несколько скрипучих листов бумаги и украсил ими видавший виды стол. Достав из внутреннего кармана пиджака ручку, адвокат поднес перо к бумаге. В правом верхнем углу листа написал слова «Допрос Вульф». Поставил дату. Рядом с датой написал: «Адвокатское досье, данные заметки составляют адвокатскую тайну». Нарисовал два смайлика и что-то похожее на фаллос сверху.

Лиза молча наблюдала. Видя ее неприкрытое удивление, Каховский пояснил:

– Это тогда точно моя, а не ваша записка. На выходе могут изъять и пытаться прочесть. Я еще не то нарисую. Пусть думают, что это такой гусь лапчатый.

Девушка выдавила из себя подобие улыбки, просто уронив уголки губ.

– Лиза, – серьезно продолжил адвокат. – Мы же решили идти к присяжным. Значит, нам нужно работать. Вы будете помогать?

– Ну, мы же решили… – Лиза посмотрела адвокату прямо в глаза. – Вы, наверное, хотите знать все до последней детали. Я вам все расскажу. Насчет передачи кислоты Валере, знаете…

– Лиза, давайте не с кислоты начнем. Давайте с ваших отношений с мужем. Присяжные – это не следователь и не прокурор. Это люди, которые в большей степени предпочитают найти ответ на вопрос «Почему это произошло?», нежели чем «Каковы детали того, что произошло?». Улавливаете разницу? Для них мотив важнее, чем все доказательства, вместе взятые. Они не должны видеть в вас механическое существо, покусившееся на святое – человеческую жизнь, им нужно знать вас от и до, чтобы понять – вы вообще можете быть виновны, или это ошибка какая-то, стечение обстоятельств? Поэтому расскажите мне о вашей жизни с Федором, вы ведь прожили пять лет. Учтите, прокурор будет выставлять вас похотливым чудовищем, и то, что обычно может разжалобить присяжных, а именно ваше тяжелое детство, пьяница-мать, о которой я знаю уже, – все это будет преподнесено так, что у присяжных должна возникнуть только одна мысль – иначе она не смогла поступить, ибо она порочна. Причем они будут понимать, что пороки ваши – это результат вашего тяжелого детства, но для вердикта «виновен» это значения не имеет. Неблагополучная семья может смягчить приговор, но на главный вопрос о виновности этот фактор не повлияет.

– У меня не всегда была неблагополучная семья! – вспыхнув, воскликнула Лиза. – Мать начала пить после смерти дедушки, ее отца. Отец мой, правда, бросил нас, и я его не помню, но он исправно присылал алименты. А вот дед… Вы знаете, какой у меня был дед! Он был очень крут. Очень. Он служил в НКВД, кстати, воевал, у него медали были. Я помню, китель висел в шкафу – парадный. Мама рассказывала, ему ночью звонили в дверь, он просто одевался, шел и все разруливал, как Бэтмен… Его имя до сих пор на досках почета в каких-то управлениях. Мне говорили. Но для моей мамы он был самый любящий на свете отец. А для меня он был человеком, научившим меня кататься на велосипеде, выпиливающим лобзиком в своем гараже какие-то немыслимые штуковины и каждое утро приносящим мне из булочной вкуснющие булочки, за которыми он ходил рано утром специально для меня.

– Наверное, он был уважаемым человеком, надо будет навести справки о нем, тем более если на доске почета, – адвокат что-то записывал.

– Наверное… Наверное, он был очень крутым, – Лиза оторвала взгляд от записей адвоката и уставилась в стену. – И реализован был очень. И помнят его. Только по моим ощущениям он – человек, который поймает мой велик через круг стадиона, и я точно не упаду, потому как тормозить у меня не получалось. И не будь его рядом, что мне от его заслуг перед отечеством? А вот булки и навык езды на велосипеде… На всю жизнь со мной. И еще портфель с зайчиком… С которым я пошла в первый класс. Мы с ним его покупали вместе. А потом ехали на поезде домой к маме, и мне казалось, что у меня самый красивый портфель во всем вагоне, предмет вожделения всех присутствующих. Я помню, как он смотрел на меня нежно и упивался моим складыванием-выкладыванием по дороге всех моих кукол и прочих мелочей в этот портфель. И как наше с ним общение умиляло присутствующих, когда я просила достать мне портфель с багажной полки и начинала очередной круг открывания-закрывания всех этих собачек на портфеле. И да… Он носил на пенсии свои милицейские рубашки на огород. И выращивал для меня клубнику, самую вкусную на свете. И очень ждал, чтобы я успела на первые ягоды на каникулах. И всегда рано утром брился и пшикался такой пшикалкой-одеколоном из трюмо, носил смешные кепки и шляпы. И еще был очень немногословен. Но был таким добрым, что достаточно было залезть к нему на колени, чтобы понять, что ты «в домике»… От него пахло «Примой» вперемешку с одеколоном, и вечером у него кололся подбородок, когда я шла целовать его на ночь. И он единственный укладывал меня спать быстро. Потому что… Он пел мне одну и ту же песенку на украинском. Я хохотала и точно знала, что завтра будет так же весело, когда он начнет петь про «Коныка бэз ногы»…

Лиза замолчала. Она смотрела в стену и ее глаза наполнились слезами. Опустила голову, обхватила ее руками. Плечи задрожали, в такт им задрожали полоски известного спортивного бренда на груди. Почему-то Артем смотрел именно на него. Выработанная годами привычка прятаться от чужих эмоций, смотреть в какую-то независимую от них точку. Так ты не принимаешь столько боли на себя. Он отвинтил пластиковую голову стоявшей на столе бутылке с водой, принесенной с воли, протянул плачущей Елизавете.

– Лиза, выпейте воды, – произнес Артем как можно мягче. – Выпейте, выпейте… Пожалуйста…

– Да… да… – вытирая глаза рукавом потертой спортивной кофты, сказала Вульф. – Я сейчас успокоюсь… Извините…

Артем отметил, что соленый удар слез Лизы принимал на себя рукав, за месяцы заточения изменивший цвет на черный. У Игнатьева, припомнил адвокат, пятно на брюках, куда он складирует редкие мужские слезы. Возможно, производители спортивных костюмов не знают, что по всему миру их продукцию носят временно заключенные под стражу люди. Знали бы, озаботились специальными впитывающими влагу вставками из современных фибротканей в тех местах, куда плачут мужчины и женщины.

– Лиза, скажите, ваша жизнь с Федором, она ведь начиналась хорошо? Какой он вообще? Вы, я так понял, искали в нем того человека, о котором только что мне рассказали, – своего деда…

Лиза встала. Она прошла по комнате из угла в угол и остановилась у двери. Повернувшись, она, видимо, собралась с духом и начала говорить:

– Он просто сказал тогда: если хочешь, живи у меня. Я ж когда в Москву приехала, у меня никого тут не было из знакомых. Отец тут где-то, но его адреса я не знала, да и нужна я ему? У него своя жизнь, своя семья, наверное…

В общем, я выхожу на вокзале и не понимаю, куда идти, в какую сторону. Просто стою. В одной руке сумка, в другой визитка этого Павла…

Ну, который ваш друг оказался, что вас-то попросил мной заняться…

Каховский кивнул. Именно его школьный друг Павел действительно позвонил ему как-то и попросил помочь «девчонке, попавшей в беду».

– Ну, мы с ним только говорили дорогой, пока ехали, он мне визитку-то дал… Я думаю: зачем? Думаю, позвонить ему, пока далеко не уехал с вокзала, ведь куда мне действительно идти? Я тут никого не знаю, этот хоть и первый встречный, но мы хотя бы знакомы. Да, в общем, для меня в Москве в тот день все были первыми встречными. Поэтому я позвонила Павлу. Говорю ему: «Это, мол, я – Лиза, мы с вами в поезде познакомились».

Он отвечает: «А… Любопытно стало? Хотите узнать про яйца и Марию Магдалину? Давайте завтра меня наберите часика в два дня, увидимся».

Я говорю: «Мне идти некуда. Скажите, куда подойти, я на вокзале буду пока».

Он мне сказал стоять на месте у часов и через пять минут меня забрал. У него оказалась большая черная машина с водителем. Даже мини-бар в машине, бутылочки такие маленькие, стаканчики красивые. Я еще подумала: чего он на электричке ездит?

Каховский улыбнулся. Павел был экзотичным человеком. Умным, добрым, интеллигентным и далеко не бедным. Артем знал Павла давно, они часто общались, беседуя на любимые темы Павла – где-то на грани науки и религии. Кременецкому нравились женщины, точнее, нравилось, что он им сначала не нравился, а потом они в него просто влюблялись. Но он был верен своей одной женщине, с которой жил, а остальные его интересовали в большей степени как доказательства его способности их в себя влюблять. Грани, которую можно было бы назвать изменой, он не переходил, но женщины об этом не знали, полагая, что его похотливые взгляды на их выступающие части тела отражают его реальные желания физической близости.

Артем представил, каково было Лизе чувствовать себя в минивэне Павла, когда он наливал ей 18-летний виски из мини-бара.

– Вы должны были испугаться, – глядя в глаза Лизе, сказал адвокат, – все-таки чужой город, незнакомый человек, большая черная машина…

– Должна была бы, если бы не жила в нашем городе. Я видела разных мужчин и знаю, когда они представляют опасность, а когда нет. У нас – одни братки или очкарики. Причем братки иногда менее опасны, чем очкарики.

Каховский удивленно вздернул брови.

– Я как-то была на одной тусовке в квартире известного одного нашего авторитета… – начала объяснять Лиза.

Брови адвоката еще раз дернулись вверх, прося продолжить рассказ.

– Ну, он себя считал таким, – заметив мимику своего защитника, сказала Лиза. – У нас же город провинциальный, такие и нравы, такие и авторитеты. Так вот, там были и девчонки, и ребята, все выпивали. Девчонки там, как понятно, с некоторыми ребятами в спальне по очереди… А ко мне никто не подходил. Я так поняла, меня именно для него подруги и привели. Я-то дура с косичками по сравнению с ними. Небось, сказали, вот тебе пока еще цветочек, рви…

Он пьет и на меня посматривает. Ни с кем в спальню не удаляется. Я хотела уйти, но страшно, один раз у входной двери очутилась, так меня оттуда взашей один из его дружков: куда, мол, намылилась, вечер только начался!

Лиза замолчала.

– Так чем же очкарики опаснее братков? – с любопытством спросил Артем.

– А? Да, – встряхнула головой Вульф. – Вот тот случай. Бандит этот, Саша… Все уже разошлись, мы остались вдвоем. Я говорю ему: «Я тоже пойду, спасибо за все».

Он отвечает: «Ты что, мать, куда собралась? У нас с тобой любовь сейчас будет. Страстная и до утра».

Я начинаю ему так мягко говорить, мол, Саша, тут такое дело, у меня проблемы по женской части…

Он говорит: «Ерунда, я не брезгую».

Я ему начала жаловаться, что проблемы не временные, а я просто реально болею, мне операцию надо делать, что он такой хороший парень, мне очень нравится, но действительно, я себя чувствую очень неважно, но когда вылечусь, то обязательно мы с ним что-то придумаем…

Он меня слушает, кивает, но вижу, не верит. Говорит: «Ну, че тогда? Че ты, только один способ знаешь, как мужчине радость доставить?»

– Какие у вас там бандиты интеллигентные, – улыбнулся Каховский. – Прям изъясняются литературно так…

Лиза тоже улыбнулась и лукаво взглянула на своего защитника.

– Нет, он, конечно, не так говорил. Я просто общий смысл довожу… Он говорил проще… В общем, отвечаю ему: извини, я это тоже не умею просто, да и некрасиво это как-то. Ты, мол, Саша, такой классный парень, с тобой только красиво бы все, не как у всех… Ты, мол, особенный…

– Неужели повелся на «особенного»? – спросил адвокат с недоверием.

– Мы с ним сделку заключили. Я ему пообещала фантастическую «Тысячу и одну ночь», как только приду в форму. А он мне говорит: «Ты понимаешь, что я не могу с тобой сегодня не переспать? Меня просто не поймут пацаны. Так что ты должна сказать, что я супергерой был с тобой, рвал тебя на тысячу кусочков до утра. Поняла?» Я ему поклялась, что распишу его достоинства в цветах и красках. После этого мы просто с ним напились и проспали в разных комнатах… Вот так… А с очкариком у нас одна начала встречаться, мол, интеллигент, а как не дала, так он ее утюгом и пришиб. Так что я знаю, кто опасен, а кто нет. Паша ваш – добрый. Это было сразу видно. Он меня в этот же день привез в ателье своего приятеля. Мне и работу сразу дали, и жилье. Ну, каморку эту, кладовую. Это, конечно, не сказка, о которой я мечтала, но для первого дня в Москве – просто чудо. И я поверила, что чудеса бывают, а люди, которые мне попадаются здесь, – чудесные. Вот, Федор и появился, когда я в таком чудесном состоянии находилась. «Если хочешь – живи у меня», – он так и сказал. Разве не чудо?

Адвокат удивленно разглядывал Лизу. Очевидно, она очень умная девушка, так ему показалось. Психолог от природы, оптимист и весьма позитивный человек. Можно сказать, правильный. И как такая могла попасть в ситуацию, выход из которой – до двадцати лет лишения свободы? Неужели то, что адвокат сейчас видит и слышит, всего лишь игра, а перед ним – жесткий и расчетливый персонаж, использующий ситуацию и людей в своих интересах?

Глава 10

Каховский, стоя у окна своего кабинета, наблюдал за происходящим перед зданием. Весна уже давно вступала в свои права, хотя затянула с приходом прилично: еще в середине апреля, после вполне себе весеннего тепла, вдруг пошел снег. Так что природа в этот год удивляла сама себя, то победно кряхтя набухшими почками деревьев, то съеживаясь от северного ветра до желтизны листвы, то вновь вывешивая зеленый флаг победы. Не удивлялись только москвичи, привыкшие винить в капризах природы жилищно-коммунальные службы, МЧС и градоначальника.

Артем любил весну именно в это время, когда уже почти лето, когда можно забыть о почерневших островках снега на зеленых газонах, не очищенных от собачьих испражнений заботливыми гастарбайтерами. Он повернулся к помощнице.

– Я вот, Тина, думаю, какое домашнее животное завести?

– Жениться вам надо, барин, – произнесла Тина, ставя на стол стакан в серебряном подстаканнике, подаренном Артему на какой-то день рождения. – Хотя… Я вам давно говорила: заведите себе ханурика. Кошка для вас слишком ленива, собака слишком глупа, змей вы не любите, ханурик в самый раз.

– Ханорик, наверное, – поправил адвокат. – Ты ж говорила, что это смесь хорька и норки? Ханорик, значит?

– Ханорик, ханурик, какая разница, хоть канарейку! Быстрее домой будете уходить, а не сидеть допоздна. Животное кормить надо.

Тина лихо развернулась, тряхнула рыжей копной волос и с гордым видом удалилась, цокая шпильками и понимая, что последняя фраза за ней, а значит, хоть в чем-то она своего начальника сделала.

– Канарейку, – Каховский опять посмотрел в окно, где в толще ветвей деревьев наверняка обосновались невидимые птицы. – Канарейка – это мысль неплохая.

В детстве у Артема в комнате жил кенар. Пел отчаянно, ухода требовал мало, главное было – вовремя корм подкладывать и не давать поилке иссыхать. Первый кенар благополучно сдох от жажды, когда маленький Артем оставил его на выходных, не проверив поилку, а сам с родителями укатил на дачу. Дело было в жару, птица не простила такого отношения, в связи с чем Артем долго плакал и хоронил ее со всеми почестями, о которых в то время знал.

О втором кенаре Артем заботился по книгам, поэтому тот прожил дольше первого, но все равно сдох от какой-то болезни после того, как потерял почти все перья.

Артем решительно надел пиджак, висевший на спинке кресла. Времени до конца рабочего дня оставалось немного, хотя его уход все равно никто бы не контролировал, в чем, кстати, и заключается главная прелесть работы адвоката.

Каховский знал, где находится переехавший недавно птичий рынок. В зоомагазин он идти не хотел, несмотря на то что тот был в двух кварталах от офиса адвоката. В зоомагазине нет духа, присущего птичьему рынку. Звери, рыбы и птицы в зоомагазине – товар на прилавках, хотя, возможно, и хорошего качества. На птичьем рынке можно взять бракованный товар, но там есть атмосфера, которая присуща только рынку. Рынок – это не только купи-продай. Это общение.

На рынок Каховский вошел, помаявшись перед этим в городских пробках и несколько раз передумав заводить пернатого друга.

Он прошел по торговым рядам с аквариумными рыбками, противно пахнущими рыбьим кормом, потом повернул к шумным птичьим стеллажам и, замедлив шаг, стал присматриваться. В клетках, стоявших на прилавках и висевших над головами, сновали беспокойные птицы разных пород и расцветок, издавая различные звуки, среди которых Артем пытался уловить знакомые нотки, ранее слышанные в детстве. Он помнил, что не все канарейки поют, точнее, поют самцы, да и то лишь те, кто умеют.

Внимание Артема привлекла одна птица – ярко-желтый кенар, явно старавшийся взять несколько звуковых октав. Кенар выглядел молодо и в перерывах между трелями чистил клюв о загаженную пометом жердочку. Артем наблюдал за ним минут пять, такая длительная остановка потенциального покупателя не смогла не привлечь внимания продавца. Мужчина – продавец птиц, с полуседой всклокоченной бородой, одетый не по сезону в ужасную ватную фуфайку защитного цвета, имел облик партизана, сошедшего с плакатов времен Второй мировой войны. Его голубые глаза, окруженные сетью морщин человека еще не старого, но явно никогда не носившего солнцезащитных очков, внимательно разглядывали Каховского.

Артем заметил взгляд продавца, подумав про себя, что сейчас тот будет предлагать купить какой-нибудь поющий экземпляр. Адвокат уже представил, какой запах будет источать этот человек, как только заговорит. Весь внешний облик орнитолога – от заправленных в кирзовые сапоги старых джинсов до уже упомянутого ватника – свидетельствовал о его деревенском алкогольном образе жизни.

К удивлению Артема, продавец не приставал с вопросами, продолжая молчать, но выражая взглядом готовность откликнуться на любую просьбу покупателя.

Артем, показывая на приглянувшуюся птицу, спросил:

– Кенар?

Мужчина, давно уже понявший, о какой конкретно птице его будут спрашивать, кратко ответил:

– Кенар.

Артем удивился немногословности продавца и решил задать еще вопрос:

– Молодой?

Мужчина в ватнике, не колеблясь, сообщил:

– Как сказать. Петь уже умеет. Больше года ему. Семь октав берет.

Артем еще подумал немного и спросил:

– А сколько они живут вообще? Канарейки…

Будучи человеком практичным, Артем понимал, что птиц он часто покупать не будет, поэтому и спросил.

Продавец, абсолютно серьезно глядя в глаза адвокату, произнес:

– Сколько живут? Как люди! Сегодня живем, завтра сдохнем.

Столь философского ответа от деревенского алкаша в ватнике и кирзачах Артем никак ожидать не мог и только моргнул от удивления, не найдя, что сказать.

Продавец, довольный произведенным эффектом от своих слов, добавил:

– Но я знал одного кенара, который пел семнадцать лет.

Каховский внимательно посмотрел на бородатого философа и понял, что покупать кенара не хочет. Он для порядка прошелся еще по торговым рядам, но через десять минут повернул к выходу.

– Сегодня живем, завтра сдохнем. Как канарейки. Умеешь ты петь или нет, – размышлял адвокат, садясь в машину. – Надо же… Деревенский философ. И откуда такие берутся? Небось, беглый интеллигент…

Артем представил себе, как он, уставший от судебных баталий и вечных споров с прокурорами и следователями, уезжает в деревню и начинает разводить птиц. Примерно так поступил один из его приятелей, журналист, которому стукнуло шестьдесят. Продав квартиру в подмосковном городке, он купил домик в Курской области и поселился там.

– Что будешь делать-то на пенсии, товарищ? – провожая разговором по телефону этого беглеца от цивилизации, спросил Артем. – Ты же активный такой вроде. По свету катаешься, статьи пишешь… Куда ж ты в деревню-то? Ты ж даже не пьешь!

– Мне пить не обязательно, меня и так «накрывает», – пошутил в ответ пенсионер. – Надоело все. Вообще все. Ничего не хочу. Я даже телевизор себе не купил в новый дом. Идут они все к чертям…

Артем тогда не стал спрашивать, кто эти «они», которые должны пойти к чертям. Это и так было понятно. Его приятель-журналист работал в разных изданиях, но почти всю свою жизнь провел «под погоном» в системе исполнения наказаний, освещая на страницах ведомственной газеты успехи в воспитании осужденных и повышении качества их содержания.

Как понятно, к пенсии его уже тошнило от вида колючей проволоки, камер, заключенных и надзирателей, тем более что по первому своему высшему образованию он значился как «учитель французского языка и французской литературы».

– Вот такой же небось профессор, читающий Монтеня в оригинале, канареек продает, – подумал Артем.

В это время писком некупленной канарейки напомнил о себе телефон, принявший текстовое сообщение. Николай опять настаивал на встрече, напоминая о чем-то важном по делу Вульф.

«Черт, забыл спросить у нее, кто это такой и что ему нужно», – расстроенно подумал Артем и решил пока повременить с ответом.