Текст книги "Великие оригиналы и чудаки"

Остроумцы

Поэт Велимир Хлебников, человек чрезвычайно оригинальный, написал «Заклятие смехом»:

 
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами,
Что смеянствуют смеяльно…
Смеюнчики, смеюнчики…
 

Как известно, смеюнчики бывают разные: острые и тупые, злобные и утробные. На этот счет у того же Хлебникова в поэме «Зангези» есть реплика: «Мыслитель, скажи что-нибудь веселенькое. Толпа хочет веселого. Что поделаешь – время послеобеденное».

Должен предупредить: утробного смеха, то ли помогающего пищеварению, то ли отвлекающего от столь важного процесса, в нашем случае не будет. Нас будет интересовать юмор серьезный и даже отчасти сатира.

Для предмета одушевленного смехачество может обернуться обидой. Кому приятно, чтобы над ним смеянствовали смехачи? Хотя некоторые персонажи, в которые всадили немало сатирических стрел, только по этой причине сохранились в памяти потомков.

Тема смехачей и смехотворцев огромна, и мы затронем ее вскользь. Нас будут интересовать из них наиболее оригинальные и чудаковатые, да и то – далеко не все.

* * *

Говорят, смех убивает. Но, увы, люди предпочитают убивать друг друга иными способами. Тому, кто выходит на бой со злом, вооруженный одним остроумием, приходится с этим считаться.

Припев «Ей-ей, умру от смеха» в песенке Беранже вполне добродушен. От смеха еще никто не умирал. Всегда находятся какие-нибудь другие причины. Но были и есть чудаки, умирающие со смехом!

Один преступник, которому палач медлил накинуть петлю на шею, попросил: «Давай скорей, а то я боюсь щекотки». Другого висельника причащал перед смертью священник, закончивший свою проповедь: «Скоро вы будете там, в лучшем мире, вкушать небесную пищу». Преступник деликатно ответил: «Я не голоден, святой отец. Если желаете, идите вкушать вместо меня».

Симонид

С древних пор о смерти говорили не только всерьез, но и в шутку. Трудно сказать, кто тут был первым. Возможно – греческий поэт Симонид (556–468 гг. до н. э.). Родившись на острове Кеос, он находил приют и у вождя афинской демократии Фемистокла, и при дворе тирана Сиракуз Гиерона. По-видимому, его талант писать кратко и проникновенно был, как говорится, востребован.

Немало надгробных надписей – эпитафий – сочинил он, героических или лирических. Но в некоторых порой присутствовала ирония:

ЭПИТАФИЯ КУПЦУ КРИТЯНИНУ

 
Родом критянин, Бротах из Гортины, в земле здесь лежу я.
Прибыл сюда не затем, а по торговым делам.
 

Когда Симонид посмеялся над гимнопевцем Тимокреонтом, тот в ответ съязвил в адрес Симонида, и за это получил от него – при жизни – такую надгробную надпись:

 
Много я пил, много ел, и на многих хулу возводил я;
Нынче в земле я лежу, родянин Тимокреонт.
 

Более остроумной была его эпитафия некоему Мегаклу с обращением к его вдове:

 
Лишь погляжу на надгробье Мегакла, становится сразу,
Каллия, жалко тебя: как ты терпела его?
 

С тех пор, а возможно и еще раньше, насмешки над смертью и над почившими (или, как все мы, обреченными на вечный покой) стали появляться все чаще. Их использовали, конечно же, в назидание живущим.

Марциал

Марциал (ок. 40—ок. 104) – римский поэт, один из наиболее прославленных остроумцев прошлого. Родился в Испании, переехал в Рим. Полвека назад наши литературоведы подчеркивали, что в его эпиграммах слышатся «жалобы талантливого, но задавленного нуждой поэта». Однако у Марциала стон страдающего от голода бедняка, пожалуй, был литературным приемом.

В столицу империи он приехал в возрасте 25 лет и поначалу действительно вынужден был обеспечить себе «место под солнцем»; был клиентом влиятельных патронов, приветствуя их (порой стихами) и сопровождая до форума. Со временем он обзавелся небольшой усадьбой под Римом, а потом и домом в столице.

В молодые годы он написал большие циклы «Гостинцы» и «Подарки», в которых перечислил множество пищевых продуктов и блюд, вин, предметов обихода… Возможно, был он гурманом. Во всяком случае, в I книге эпиграмм возмущенно воскликнул:

 
Спятил ты, что ли, скажи? На глазах у толпы приглашенных
Ты шампиньоны один жрешь себе, Цецилиан…
 

Если когда-то врачам посвящали почтительные эпиграммы, то затем о них стали отзываться язвительно. Марциал писал:

 
Врач был недавно Диавл, а ныне могильщиком стал он:
Начал за теми ходить, сам он кого уходил.
 

Немало доставалось от Марциала авторам и «потребителям» литературной продукции:

 
Ты мне пеняешь, Велокс, что длинны мои эпиграммы.
Ты ничего не писал. Вещи короче твои.
 

* * *

 
Вслух собираясь читать, ты что ж себе кутаешь горло?
Вата годится твоя больше для наших ушей.
 

* * *

 
Ты, Вацерра, дивишься только древним,
Только мертвых поэтов ты похвалишь…
О, прошу извинить, Вацерра, гибнуть,
Чтоб тебе угодить, совсем не стоит.
 

Шутить, зубоскалить, демонстрировать свое остроумие, да еще посмеиваясь над смертью хорошо, если ты сыт и здоров, имеешь более или менее основательное положение в обществе. Но были люди, не терявшие присутствия духа и чувства юмора даже в тяжелой жизненной ситуации.

Себастьян Брант

Среди вечных тем наиболее популярны возвышенные: о бренности или вечности жизни, пределах Вселенной и познания, бессмертии души, борениях добра и зла… Но, как свидетельствует жизненный опыт, не менее неизбывны темы, связанные с человеческими пороками и глупостями.

Об этом можно судить по книге, изданной в Германии в 1494 году, более 500 лет назад: «Корабль дураков». В предисловии к ней говорилось:

 
Ради пользы и благого поучения,
для увещевания и поощрения мудрости,
здравомыслия и добрых нравов,
а также ради искоренения глупости,
слепоты и дурацких предрассудков
и во имя исправления рода человеческого —
с исключительным тщанием,
серьезностью и рачительностью
составлено в Базеле Себастианом Брантом,
доктором обоих прав.
 

Полезно обратиться к этой книге, написанной стихами (в переводе Л. Пеньковского) и иллюстрированной Альбрехтом Дюрером (что само по себе заслуживает внимания), с тем, чтобы выяснить, насколько изменились к лучшему люди за полторы тысячи лет.

Первым упомянут, как это ни странно для книжника, которым был сам автор, Себастьян Брант —

 
…дурак библиофил:
Он много ценных книг скопил,
Хотя читать их не любил.
 

Этот человек копит книги как капитал или украшение личной библиотеки. Читать книги от начала до конца, вдумываясь в их содержание, он избегает:

 
Мозги наукой засорять —
Здоровье попусту терять.
 

Возможно, в наши дни подобные дураки рассуждают иначе. Наиболее продвинутые из них отдаляются от книг, обращаясь к всеведущему Интернету. Но если хорошая книга учит размышлять самостоятельно, сомневаясь и вырабатывая цельность мышления, то компьютерные версии предоставляют разрозненные ответы на те или иные вопросы. Возникает эффект «рваной мысли» (одна из форм шизофрении), пригодный для решателей кроссвордов и участников соответствующих телеигр, но чрезвычайно вредный для формирования интеллекта.

Теперь мозги засоряют даже не наукой, а всякой всячиной, можно сказать, отходами интеллектуального производства. Выходит, что современный «ученый дурак» еще более глуп, чем давний, хотя и нашпигован разнообразнейшими сведениями.

А вот как отозвался Брант о стяжательстве:

 
Дурак пред вами – скопидом.
Стяжатъ, стяжатъ
любым путем —
Цель его жизни,
счастье в том.
 

Понятно, что с развитием капитализма стяжатели получили замечательную возможность накапливать не только монеты в сундуках, но и заводы и фабрики, земельные угодья, транспортные средства и многое другое. Хотя перспективы у них далеко не всегда радужные и радостные.

 
Коль ты нечисто стал богат,
Ступай поджариваться в ад!
 

Да ведь чистыми руками много богатства не загребешь! И в том ли цель жизни, чтобы заиметь максимум материальных ценностей? На этом пути теряется бесценное достояние человека – душа:

 
Кто бренных ценностей взалкал —
Втоптал живую душу в кал.
 

Существуют высокие потребности – духовные и низкие – материальные. Без последних, ясное дело, вовсе обойтись невозможно. Тут главное – мера. Когда материальные потребности становятся целью и содержанием жизни, то это губит не только отдельного человека, но и всеземную цивилизацию.

Нелестно отозвался Брант о модниках:

 
Кто вечно только модой занят —
Лишь дураков к себе приманит…
…О, пленник Моды, до чего ж
Он на невольника похож!
 

Учтем, что мода бывает не только на одежду, но и на развлечения, лакомства (их теперь усердно рекламируют), манеру поведения, словесные выражения. Чем плоха мода? Она создает «стадных людей», похожих между собой нарядами, поведением, речью, пристрастиями. Она штампует стандартных «человековинтиков» технической цивилизации, роботов.

Так создается распространенный ныне механический человек с отштампованным убогим духовным миром. Можно сказать, что частенько мода делает из человека урода.

Конечно, и механическому человеку ничто человеческое не чуждо. Только вот у него все упрощается и опошляется. Так что любовь оборачивается примитивным сексом. В прежние времена волокита был осенен образом богини любви:

 
Пленен Венерой, у плутовки
Ты, как дергунчик, на веревке,
Терпи, дурак, ее издевки!
 

Теперь все проще, грубей и звероподобней. Вместо любви – занятие любовью (представим себе: не дружба, но занятие дружбой; не обожание, а занятие обожанием). В общем, если такой дергунчик и на веревке, то держит ее не богиня любви, а примитивное животное чувство. Прогресс…

 
Молчанье – щит от многих бед,
А болтовня всегда во вред.
Язык у человека мал,
А сколько жизней он сломал…
 

Самая страшная беда нашего времени в том, что языки демагогов ломают тысячи и миллионы жизней, а то и целые государства. Во всяком случае, СССР во многом – хотя и не только из-за этого – был разрушен и расчленен благодаря психологической войне. Ушаты лжи были вылиты в уши доверчивой публики, в особенности с экранов телевизоров и по радио.

Появление средств массовой рекламы, агитации, пропаганды – новое явление в жизни человечества. Современный человек, как никогда, подвержен воздействию тех, в чьих руках находятся эти (СМРАП).

Многое в нашей жизни зависит от того, кто находится рядом. У своих родных и близких мы перенимаем, иногда сами того не замечая, многие качества. Так было прежде, так и осталось:

 
Ребенок учится тому,
Что видит у себя в дому:
Родители пример ему.
 

Во всем ли надо подражать взрослым? А если они суеверные, обращаются к знахарям и колдунам, доверяют экстрасенсам свои кошельки и здоровье? В наше время таких суеверов – хоть пруд пруди, а потому и процветают колдуньи, знахари и прочие сомнительные врачеватели.

В этом отношении вроде бы ничего не изменилось со времен давным-давно минувшего Средневековья, когда писал про них обличительные строки Брант. Он был возмущен теми, кто пользуется доверчивостью почтеннейшей публики, не имея даже медицинского образования:

 
Вас, кто врачует самозванно
Пройдохи ловкие, профаны.
Вас обличаю, шарлатаны!
 

Но разве только дело в них одних? Вернулись в наши дни и популярные во времена упадка цивилизаций астрологи, уверяющие, будто от расположения планет зависят судьбы людей, народов, государств. Они составляют гороскопы и ловко околпачивают многих. Об этом пятьсот лет назад сказано верно:

 
О звездах ныне столько чуши
Наворотили – вянут уши.
Но верят в чушь глупцы, кликуши.
 

Прямо как о наших днях! Верят в двойную ересь: и с позиций религии (где судьбами ведает лишь Бог) и тем более науки (давно доказано, что планеты не оказывают на нас никакого влияния). А ведь ныне всяческим предрассудкам подвержены не просто безграмотные старушки, а получившие (зачем-то) высшее образование. Таковых стало очень много.

 
А глупых суеверий зло
Чрезмерно ныне возросло.
 

Нет, никто не возражает против образования, тем более высшего. Но право же странно, что в «темные» времена, как обычно считается, Средневековья суеверов, пожалуй, было не больше, чем в наши дни. Чему же, зачем и как учатся люди, так и не научась хотя бы здравому смыслу…

Ну а что касается тех, кто облечен высокой властью, то надо согласиться:

 
В чести и силе та держава,
Где правят здравый ум и право,
А где дурак стоит у власти,
Там людям горе и несчастье.
 

Увы, все именно так, и мы в этом убедились на собственном горьком опыте. Хотя в период «демократизации» выбирали таковых по собственной воле, а потому и обижаться на дураков и подлецов нечего, если они принесли горе и несчастье. Беда – в нас самих.

Можно было бы продолжить сопоставление начала XXI века с завершающими веками Средневековья, однако и во многом другом, кроме упомянутого выше, не выявится никаких наших преимуществ с теми, кто жил тогда.

Кем был автор столь замечательной и своеобразной книги?

Себастьян Брант (1457 или 1458–1521) родился в Страсбурге в семье зажиточного трактирщика, окончил Базельский университет, стал юристом, работал адвокатом, имея возможность общаться с клиентами, многие из которых оказались в его «Корабле дураков».

Самое необычное в личности Бранта: он не был ни чудаком, ни оригиналом. Точнее, он не был таким демонстративно – в поведении, пристрастиях. Но его духовный мир, безусловно, был оригинален, отличаясь от подавляющего большинства его сограждан.

Не менее удивительно другое. Его сатира на дураков, которыми он представил почти всех их, пользовалась огромной популярностью. До конца XVI века она выдержала 26 изданий! Выходит, не такими уж дураками были ее читатели и почитатели. Она была вскоре переведена на французский, голландский, английский, латинский языки. «Корабль дураков» совершил триумфальное плавание по европейским странам.

…Читая стародавнюю сатиру Себастьяна Бранта, поневоле задумаешься о том, что же в конце концов является целью современного человечества? Разрушение окружающей природы и опошление личности ради приобретения некоторыми – не из лучших – людьми наибольших материальных благ, капиталов, власти, комфорта? Не превращаемся ли в таком случае мы в пассажиров космического корабля дураков, несущегося к своей гибели?

Или все-таки в нынешнем веке осуществится переход от технической к человечной цивилизации, живущей в гармонии с окружающим миром, ориентированной на высшие ценности… Ох, с такими мечтаниями как бы не попасть на борт «Корабля дураков»!

Даниель Дефо

Даниель Дефо (1659 или 1660–1731), мастер литературных мистификаций, был одним из первых английских писателей, получивших всемирную известность. Его прославленный роман, как утверждает заглавие, написан не им. Вот полный текст названия книги:

«ЖИЗНЬ и необычайные удивительные ПРИКЛЮЧЕНИЯ Робинзона Крузо, моряка из Йорка: который прожил двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устья реки Ориноко, куда был выброшен после кораблекрушения, а вся остальная команда погибла… Написано им самим».

Прославился сначала Дефо своими политическими фельетонами, памфлетами, острыми статьями в защиту свободы мысли и убеждений. В результате «Лондонская газета» опубликовала 10 января 1703 года объявление с его описанием: «Он среднего роста, худощавый, около сорока лет, смуглый, волосы темно-каштановые, носит парик, нос крючком, подбородок выдается, в углу рта большое родимое пятно… Кто обнаружит означенного Даниеля Де Фо и сообщит одному из чиновников или мировых судей Ее Величества, тот, да будет ему известно, получит пятьдесят фунтов стерлингов…»

Его популярности немало содействовала акция, призванная покрыть позором его имя: за свои обличительные стихи и статьи по приговору суда он три дня простоял в колодках у позорного столба на лондонской площади. В подобных случаях каждый прохожий имел возможность глумиться над осужденным. Но горожане приветствовали Дефо как триумфатора и бросали к подножью позорного столба цветы.

А ведь он отзывался о тех, кто считался «чистопородными» знатными англичанами едко:

 
Британец чистокровный – я в это верю еле!
Насмешка – на словах и фикция – на деле!
 
 
При чем тут рыцари? Их нет у англичан!
Бесстыдством, золотом здесь куплен пэров сан!
 

Одна из оригинальных особенностей Дефо (кстати, характерная и для Оноре Бальзака): при великолепном знании людей и различных занятий он в финансовых делах, «бизнесе» не преуспел, пускаясь в авантюры и периодически разоряясь. Приходилось ему и писать по указке богатых, притворяясь независимым журналистом. Признавался: «Я видел изнанку всех партий. Все это видимость, простое притворство и отвратительное лицемерие… Их интересы господствуют над их принципами».

Его перу принадлежат несколько романов, но история Робинзона Крузо, мужественно и умело осваивавшего остров, оказалась в его творчестве непревзойденной. Причина проста: посвящена она вечным ценностям – великолепию природы, величию человеческого духа, торжеству разума и труда.

Джонатан Свифт

Другим великим английским писателем был ирландец Джонатан Свифт (1667–1745). У него была возможность прославиться, подобно Даниелю Дефо, у позорного столба. Чаша сия его миновала. Два судебных процесса против него так и не завершились из-за отсутствия доносчиков.

В поэме «Стихи на смерть доктора Свифта, написанные по прочтении следующей сентенции из Ларошфуко: «В несчастиях наших лучших друзей мы всегда находим нечто такое, что для нас не лишено приятности», ее автор – сам Джонотан Свифт! – писал:

 
Мечтой о вольности дыша,
Лишь к ней рвалась его душа,
Ее он звал, всегда готовый
Принять погибель иль оковы.
Была два раза названа
За голову его цена.
Но власти не нашли Иуды,
Кого прельстили б денег груды.
 

Не исключено, что под впечатлением столь странной эпитафии самому себе итальянский ученый Чезаре Ломброзо счел Свифта не просто чудаком и оригиналом, а близким к сумасшедствию. В своей книге «Гениальность и помешательство» Ломброзо, упорно стремясь доказать неизбежное соединение этих двух качеств, выискивал признаки безумия едва ли не у всех великих людей.

«Свифт, – писал он, – будучи духовным лицом, издевается над религией и пишет циничную поэму о любовных похождениях Страфона и Хлои; считаясь демагогом, предлагает простолюдинам отдавать своих детей на убой для приготовления из их мяса лакомых блюд аристократам».

Судя по этому высказыванию, Ломброзо был если не чудаком, находившим у всех подряд признаки помешательства, то уж, во всяком случае, был напрочь лишен понимания смысла сатиры. Ведь в современной России, например, олигархи ненасытно накапливают миллионы, миллиарды долларов, тогда как сотни тысяч русских малолеток превращаются в безграмотных бродяжек, наркоманов, проституток. Это ли не пожирание детей бедняков?

Впрочем, у Ломброзо есть и более основательные претензии к английскому сатирику: «Свифт, отец иронии и юмора, уже в своей молодости предсказал, что его ожидает помешательство; гуляя однажды по саду с Юнгом, он увидел вяз, на вершине своей почти лишенной листвы, и сказал: “Я точно так же начну умирать с головы”». До крайности гордый в отношениях с высшими, Свифт охотно посещал самые грязные кабаки и там проводил время в обществе картежников. Будучи священником, он писал книги антирелигиозного содержания… Слабоумный, глухой, бессильный, неблагодарный относительно друзей – так он охарактеризовал сам себя.

Непоследовательность в нем была удивительная: он приходил в страшное отчаяние по поводу смерти своей нежно любимой Стеллы и в то же самое время сочинял комические письма «О слугах». Через несколько месяцев после этого он лишился памяти, и у него остался только прежний резкий, острый как бритва язык. Потом он впал в мизантропию и целый год провел один, никого не видя, ни с кем не разговаривая, ничего не читая; по десяти часов в день ходил по своей комнате, ел всегда стоя, отказывался от мяса. Однако после появления у него чирьев (вереда) он стал как будто поправляться и часто говорил о себе: «Я сумасшедший», но этот светлый промежуток продолжался недолго, и бедный Свифт снова впадал в бессмысленное состояние, хотя проблески иронии, сохранившейся в нем даже и после потери рассудка, еще вспыхивали порою. Так, когда в 1745 году устроена была в его честь иллюминация, он прервал свое продолжительное молчание со словами: «Пускай бы эти сумасшедшие хотя не сводили других с ума!»

Справедлив ли диагноз, поставленный Свифту? Вновь отметим: любые высказывания и события Ломброзо толкует на свой лад, с маниакальным упорством стремясь доказать полюбившуюся идею. Он не замечает других вариантов объяснений.

Скажем, если дерево лишается листьев с вершины, то этим его естественно уподобить лысеющему человеку, а не умалишенному. Чувство собственного достоинства проявляет человек именно в общении с высокими чинами, и в этом отношении поведение Свифта совершенно нормально. Глубоко переживая смерть любимой жены, вовсе не обязательно целыми днями рыдать и стенать. Порой именно труд помогает перенести тяжесть потери. А остроумие (не свойственное Ломброзо) указывает на достаточно здравый рассудок, в отличие от зацикленности на одной идее без критического ее осмысления.

Прослеживая этапы жизненного пути Свифта, трудно усмотреть в них «зигзаги», свойственные людям с неустойчивой психикой. Родился в семье чиновника в городе Дублине, рано осиротел, воспитывался у дяди, богатого адвоката. Учился в богословском колледже, но успехами не блистал. Находясь на службе секретарем у английского вельможи, получил возможность ознакомиться с политической «кухней».

Свифт защитил магистерскую диссертацию в Оксфордском университете и вернулся в Ирландию, где получил приход. В 1696 году вновь вернулся в Лондон и стал публиковать сатирические произведения, едко высмеивая политиков, церковников, государственных деятелей («Битва книг», «Сказки бочки»). Его выступления пользовались большой популярностью.

С 1714 года он становится настоятелем собора в Дублине и через 6 лет начинает работать над бессмертными «Путешествиями Гулливера» (первое издание – в 1726 году). Книга с иронией и сарказмом раскрывает нелепости общественной жизни, где лилипуты мнят себя великанами, лошади порядочней людей, а мудрецы Лапуты пребывают в состоянии задумчивого идиотизма. «Но, пожалуй, скажете вы, палка метлы лишь символ дерева, повернутого вниз головой. Полноте, а что же такое человек, как не существо, стоящее на голове? Его животные наклонности постоянно одерживают верх над разумными, а голова пресмыкается во прахе… И все же при всех своих недостатках, провозглашает он себя великим преобразователем мира и исправителем зла…» Так считал Свифт.

После смерти Стеллы в начале 1728 года (их отношения всегда были, по-видимому, платоническими), его избирают почетным гражданином Дублина. Он продолжает писать сатирические и публицистические сочинения в стихах и прозе. Ему уже идет седьмой десяток, но какие-то признаки безумия у него трудно заметить. После семидесятилетия он действительно утратил творческую активность, а в августе 1742 года его признали недееспособным в связи со старческим слабоумием.

Свою эпитафию написал он двумя годами раньше: «Здесь покоится тело Джонатана Свифта, доктора богословия, декана этого кафедрального собора, где суровое негодование не может терзать сердце усопшего. Проходи, путник, и подражай, если сможешь, по мере сил, смелому защитнику свободы».

Его странности разумнее всего объяснить нелегким трудом сатирика. Он не потешается над пороками, веселя публику, а язвительно бичует их, страдает от несправедливости, смело высмеивает власть имущих, знать и богачей. Это, что называется, смех сквозь слезы.

Свифт порой не выдерживал, вынужден был приспосабливаться к обстоятельствам. Но несмотря на это выглядел «белой вороной», примерно так, как Гулливер, попавший в круг аристократов дивного летающего острова Лапуты:

«Все разглядывали меня с величайшим удивлением. Но и сам я не оставался в долгу у них: никогда еще мне не приходилось видеть смертных, которые вызывали бы такое удивление своей фигурой, одеждой и выражением лиц. У всех головы были скошены направо и налево; один глаз косил внутрь, а другой глядел прямо вверх. Их верхняя одежда была украшена изображениями солнца, луны, звезд вперемежку с изображениями скрипки, флейты, арфы, трубы, гитары…»

Они выставляли себя тонкими ценителями искусств, наук и литературы, изображали чрезвычайную рассеянность и погруженнность в глубокие размышления. Это считалось нормой в высшем обществе лапутян. Нормальный человек выглядел среди них ненормальным, подобно тому, как у лилипутов Гулливер был великаном, а у великанов – лилипутом.

О том, какими существами станут в конце концов выродившиеся представители наиболее развитых цивилизаций, он показывает на примере йеху, ведущих происхождение от одичавших англичан. Эти существа находят удовольствие во всяческих мерзостях, чем резко отличаются от разумных обитателей этой страны гуингнгнмов – лошадей. Йеху прожорливы, жадны, завистливы, злобны, жестоки. Они пресмыкаются перед сильными и угнетают слабых…

Перечитывая «Путешествия в некоторые страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей», с грустью убеждаешься, что пороки людей укореняются прочнее, чем добродетели, а разум служит главным образом для оправдания безрассудных поступков.