Текст книги "Полигоны смерти? Сделано в СССР"

В эпицентре взрыва

Свой радиометр-дозиметр позже, уже приехав в Москву, я увидел (в собственной руке) на телеэкране. Корреспондентка «Вестей», которая со всей нашей компанией посетила военный городок Курчатов, бодро сообщила: «Люди живут в зоне, где уровень радиации порой в сотни раз превышает норму».

Журналисты любят хлестнуть по нервам публики. Но тут было что-то другое. Ведь я им говорил о показаниях прибора. Средний уровень радиации в Курчатове оказался абсолютно безвредным (как в моей московской квартире: примерно 15 микрорентген). Вроде бы, лжет телепрограмма на всю страну!

Нет, не совсем так. Фраза-то построена хитро. Сказано о «зоне», под которой можно подозревать весь огромный полигон, где местами выходили даже тысячекратные превышения допустимых норм. Но телезритель, видя радиометр на фоне жилых домов, будет ошеломлен и возмущен: вот как относится к нам, простым людям, советская власть!

Такого ли эффекта добивались авторы данной программы? Не знаю. Однако предугадать его было бы нетрудно. Руководители телеканалов наивностью не отличаются. Судя по всему, они выполняли социальный заказ, поступивший от горбачевского руководства и, пожалуй, из-за океана. Иначе почему бы не сказать правду? Мы же все, включая эту теледевицу, видели нормальный городок с нормальными жителями и здоровенькими детишками в колясках.

Выходит, против Семипалатинского полигона выступали объединенным фронтом и казахские националисты, возглавившие движение «Невада – Семипалатинск», и высокое начальство в Москве. Но кто больше всех заинтересован в ослаблении нашей ядерной мощи, а в конечном итоге – в развале СССР? Ясно, что эти деятели находились за океаном.

Нас провезли по тем местам, где непосредственно проводились испытания самого смертоносного оружия на Земле (если не считать алчность, подлость и глупость человеческую).

Вот берег озера, напоминающего кальдеру вулкана. Некогда здесь из земли вырвался с грохотом столб огня, дыма и пепла, разбрасывая огромные глыбы, как песчинки. Вздыбился чудовищный гриб на несколько километров. Подлинный вулкан, только не естественный, а искусственный, техногенный, сотворенный разумом и трудом человека.

Мероприятие преследовало мирные цели; выяснить возможность создания водохранилищ в засушливой зоне. (Мне кажется, идея весьма сомнительная.) С приближением к озерной котловине радиометр, положенный на землю, стал отсчитывать сначала сотни, а затем и тысячи микрорентген… В общем-то можно перейти на исчисление в миллирентгенах, и тогда цифры будут в тысячу раз меньше, но все-таки в «микро» – более внушительно и страшно.

Возле атомного озера к нам неожиданно присоединился народный депутат СССР полковник Н.С. Петрушенко с подростком-сыном. Тотчас произошел небольшой международный конфликт. Французская журналистка преподнесла ему идеологическую мину в виде сухой коровьей лепехи.

Суть намека была прозрачна, как слеза младенца: высокий уровень радиации сказывается на местных растениях, ими питаются коровы, дающие молоко для детей. А известно, что в цепи питания с каждым звеном концентрация вредных химических элементов возрастает примерно вдесятеро. Чем ответит советский полковник?

Н.С. Петрушенко начал решительно раздеваться, несмотря на прохладную ветреную погоду. Публика замерла.

Оставшись в одних трусах, полковник нырнул в воду. Позвал туда и своего сына. Тот с видимой неохотой последовал примеру отца.

Говорят, подобный метод доказательства некогда использовал античный философ. В ответ на утверждение, что движения нет, встал и стал ходить перед своим оппонентом.

Однако в наше время так легко не отделаться. Личное мужество полковника еще не доказывало того, что можно без вреда для здоровья пить молоко, которое давали коровы, которые ели траву, которая растет на полигоне, который заражен радиацией.

Н.С. Петрушенко сказал, что коров пригоняют сюда жители окрестных сел, несмотря на то, что полигон окружен колючей проволокой в три ряда и всех предупреждают о радиационной опасности. Коровы этого не понимают, им простительно, но вот люди… Хотя, как он уверял, военные здесь ловят рыбу и после контрольных измерений на радиоактивность с удовольствием съедают ее.

(Признаться, мне трудно было поверить бравому полковнику. Неужели военные так беспечны? При случае я спросил у одного из младших офицеров, неужели кто-нибудь у них ловит рыбу в «атомном» озере? Он ответил, что и сам этим периодически занимается, и что измерения показывают, что она пригодна в пищу. Почему так получилось? По-видимому, опасные вещества находятся преимущественно в плохо растворимых формах и не переходят из почвы и озерного ила в живые организмы.)

Там, где проходили наземные испытания атомного оружия, на первый взгляд – нормальная степь с небольшой впадиной, заросшей тростником. Однако поблизости видишь мрачную картину: странные бетонные громады, как в бреду, покореженные, порой сломанные, а то и вывернутые с корнем.

Таков «мемориальный комплекс» на месте первого термоядерного взрыва. Там, где сейчас впадина, находился прекрасно оборудованный бетонный цех для сборки «изделия» и стальная башня высотой 30 метров, на которой оно было установлено. Помимо бетонных испытательных строений располагалась боевая техника. Людей не было – только животные.

Чудовищный взрыв напрочь смёл, испарил башню и цех, в радиусе нескольких километров уничтожил все живое. С той поры, с 12 августа 1953 года, до сих пор земля помнит об этом событии. Витает здесь незримый гибельный «дух радиации».

Мой прибор отсчитывал порой тысячи микрорентген. Встречались пятна оплавленных стекловатых шлаков – быть может, то, что осталось от цеха; куски самолетной обшивки. Но самое удивительное – чахлые степные растения и голубенький цветок. Чуть в стороне – норка. Суслик? Каким образом десятилетиями живут на зараженном участке растения? Почему они не выродились? По-видимому, и в этом случае сказывается слабая растворимость веществ, оставшихся после взрыва; эффект «чистого» гамма-излучения не столь губителен, как в случае активной ассимиляции организмом радиоактивных элементов, изотопов, тяжелых металлов.

Нас предупредили, что оставаться в таком месте больше получаса опасно. Однако сказалось чье-то разгильдяйство. Автобус уехал и отсутствовал целый час (возможно, шофер избегал задерживаться здесь и не спешил сюда возвращаться). Кое-кто начал волноваться. Но я был спокоен, хотя на земле прибор показывал запредельные величины радиации.

Успокаивал окружающий ландшафт. Полупустыня с полынью, в воронке от давнего взрыва – болотце, где шумят камыши. Симпатичные голубые цветы. Норка суслика. Не видно растений-мутантов. Порой встречаются «визитные карточки» коров, овец, лошадей.

Все-таки местные жители ухитряются проникать сюда с животными. Не помеха им даже ограда из колючей проволоки в три ряда! А ведь военные ведут разъяснительную работу среди населения и стараются никого не допускать на зараженную территорию. То ли разъяснения не убедительны, то ли охрана не бдительна, то ли слишком бесстрашны и безалаберны пастухи.

Так или иначе, а факт налицо: даже в центральной части Семипалатинского полигона, где проходили наземные испытания атомного оружия, нет безжизненной выжженной земли.

…Через пару лет, когда была напечатана в журнале моя статья о Семипалатинском полигоне, к нам в редакцию пришел пожилой мужчина. Он мне сказал, что в статье слишком мягко сказано о тех опасностях, которые связаны с этим местом. Оказывается, он сам был в числе солдат, которые обслуживали атомное испытание, участвовали в строительстве и выходили после взрыва из укрытия в район эпицентра.

По его словам, у них ужасно болела голова, шла носом кровь, мучили спазмы и рвота. Короче, наблюдались признаки сильнейшего радиационного облучения.

– Простите, а сколько вам лет? – спросил я.

– Восемьдесят, – ответил он.

– Знаете, за последние годы умерло трое моих знакомых. Им было около шестидесяти. А вы неплохо выглядите. Неужели так действует сильное облучение?

Пожалуй, я был не слишком деликатен. Но меня огорчил этот бывалый человек, так легко поддавшийся на пропаганду «семипалатинских ужасов». Если то, что он говорил, было правдой, а не деформацией памяти, а то и просто фантазией, тогда после столь сильного облучения, да еще без последующего интенсивного лечения, он бы давным-давно умер.

Еще одна сенсация

Самым удивительным для меня оказалось посещение эпицентра последнего подземного ядерного взрыва, прозвучавшего в октябре 1989 года. Пейзаж не предвещал ничего хорошего: покосившиеся телеграфные столбы, странная высокая и погнутая металлическая труба, торчащая из скважины. Возле нее – зловещее пятно: потрескавшаяся голая земля с мертвенно-бледными пятнами соли.

Телеоператоры увлеченно фиксировали мрачные столбы-кресты, обрывки кабелей, пятно голой земли. Я провел простейшую радиационную разведку. Не раз перепроверял показания прибора, мучаясь сомнениями. Выходило, что уровень излучения здесь нормальный!

Оголовок скважины – почти метрового диаметра, – в которой на глубине 635 м взорвалось чудовищное «изделие», увенчан солидной бетонной тумбой. И тут мой прибор показал рекордный замер: 9 микрорентген! Меньше, чем в моей московской квартире. Возле тумбы собралась вся наша пестрая компания.

Выделялся канадский публицист и фотограф Роберт Гредичи в неизменном ярко-красном «наморднике» – респираторе. Он охотно позировал, демонстрируя радиационную опасность. В заключение взобрался на бетонную тумбу, весело приветствуя окружающих.

Что ж, покосившиеся столбы – дело понятное: подземный взрыв, как проснувшийся в темнице джин, мгновенно с чудовищной силой раздвигает и оплавляет горные породы. Над ним в так называемом эпицентре земная поверхность подпрыгивает на три метра. Благо еще, что из скважины не вылетела, как снаряд, бетонная «заглушка».

Взрывная волна быстро затухает. Это видно и по столбам: вблизи скважины почти все они покосились, а в некотором отдалении стоят ровной шеренгой. И это понятно: очаг искусственного землетрясения находится на небольшой глубине, и взрывная волна угасает, выходя на земную поверхность.

Неясно только, что это за странное пятно, которое так тщательно, в разных ракурсах снимает Р. Гредичи? Приглядевшись, подумав, припомнив то, что частенько приходилось видеть на работе, я догадался: это – шлам, оставшийся после бурения, которое велось с применением глинистого раствора. А высокая труба – молниеотвод.

…Возможно, нам показали место «образцово-показательного» подземного взрыва. Скважина была тщательно затампонирована порциями бетона с воздушными «подушками» между ними. «Изделие» находилось в пределах гранитного монолита. Операция прошла в соответствии с расчетами, не оставив на поверхности почти никаких следов, тем более – зараженных веществ.

На вопрос, всегда ли подземные атомные испытания столь безобидны, военный специалист полковник Самат Смагулов, сопровождавший нас, ответил:

– Не всегда. 12 февраля 1989 года по трещинам после подземного взрыва вырвались радиоактивные газы и в виде облака двинулись на Курчатов. Некоторое время в городе отмечался повышенный уровень радиации. Жители получили по 5 миллирентген. Считается, что это не опасно. Продолжалась эта мини-катастрофа недолго, облако рассеялось, да и газы были инертными: ксенон, криптон.

– Но ведь кое-где на полигоне очень высокий уровень радиоактивности, – сказал я.

– Да, – согласился он. – У нас есть радиоактивно зараженные территории. Но они находятся под контролем. Там, где нужно, даются рекомендации для использования в народном хозяйстве. Конечно, при соответствующем контроле. Обычно радиоактивные продукты ошлакованы, остеклованы. У нас и на Невадском полигоне есть исследования продуктов с этих участков. В результате было показано, что миграционная способность остеклованных радиоактивных частиц очень низка. Это цезий-137, стронций-90, европий-154, европий-152 и плутоний.

Мы узнали, что площадь опытного поля, где проводились наземные испытания, 300 кв. км. Территория Павлодарской области. Годовая доза для населения 500 миллирентген в год.

После каждого испытания проводился наземный радиометрический контроль, а также надземный: вертолетные облеты близ эпицентра и самолетные – в отдалении. Примерно в 5 км от эпицентра находятся наблюдательный пункт, пульт управления, система приборов.

Признаться, увиденное на Семипалатинском полигоне меня ошеломило. Я не доверял противникам полигона, некоторые их утверждения выглядели заведомо сомнительными, а то и явно неверными. Но ведь всегда думаешь: что-то ведь в этой критике должно соответствовать реальности, нет дыма без огня.

Оказывается, есть идеологическая дымовая завеса…

Конечно, главная сенсация полигона – здесь теперь можно побывать, самостоятельно провести наблюдения, сделать замеры. Как утверждали военные, на Невадском подобные вольности не допускаются. Он остается закрытым для обычных посетителей.

Интересная деталь. До 1955 года все документы, относящиеся непосредственно к испытаниям, писались от руки в единственном экземпляре, дабы сохранить строжайшую тайну. Здесь представлен утвержденный (да и написанный) И.В. Курчатовым «План проведения испытания специального оружия на Учебном Полигоне № 2» с указанием даты и времени суток: 27.08.49, 2 часа 30 мин.

В первые годы, как известно, руководили испытаниями Курчатов и Берия, а заряд назывался РДС-1. Что означают эти буквы? Обычно предполагалась такая расшифровка: «Реактивный двигатель Сталина». В действительности, оказывается, смысл был иной: «Россия делает сама». Говорят, название одобрил сам Верховный Главнокомандующий.

Удалось познакомиться с методикой подземных атомных испытаний (доселе она была засекречена). К полигону относится и горный район. Здесь пробивают горизонтальные выработки – штольни. Устраивают систему «заглушек» с тем, чтобы продукты взрыва не вырвались на свободу.

После взрыва в штольне есть возможность проникнуть в самое пекло, отбирая и исследуя образцы грунтов, преображенных при высочайшей температуре и давлении (миллионы градусов и миллионы атмосфер – как в солнечных недрах). В изолированных отсеках устанавливают каскад приборов, отмечающих начальные стадии термоядерной реакции за ничтожные доли секунды.

Спору нет, даже подземные атомные взрывы чреваты немалыми опасными последствиями. В особенности при аварийных ситуациях. Впрочем, нечто подобное можно сказать о любом взрывчатом веществе.

Полигон без секретов

Мой собеседник – тот самый «генерал в штатском» – Федор Федорович Сафонов, заместитель начальника Семипалатинского полигона по научно-исследовательской работе, лауреат Государственной премии СССР, кандидат технических наук. Привожу интервью с некоторой редактурой и сокращениями.

Вопрос:

– Зачем нужны военным испытания атомных зарядов? Их и без того накоплено с безумным избытком!

Сафонов. Пока ядерное оружие состоит на вооружении в нескольких странах, подземные испытания нужны. Партии патронов, взрывчатки через некоторое время обязательно проверяются. Ядерное оружие – не исключение. Надо знать, в каком состоянии оно хранится на базах. Это сложные изделия, автоматика тоже стареет и способна выйти из строя.

– А как учитывать безопасность местных жителей?

Сафонов. В силу всех тех мероприятий, которые должны были быть проведены в связи с испытаниями или неиспытаниями, должен быть разработан статус этого ядерного объекта. Это не только полигон. Ядерных объектов у нас много, в том числе и атомных электростанций. Должен быть один подход: что должно население получать, какие-то льготы обязательно, которое живет около этого ядерного объекта. По-другому его называют еще «осознанный риск». Вот это понятие недавно было введено. За осознанный риск людям надо платить.

– Вы это говорили журналистам?

Сафонов. Была моя статья в «Правде». Первый раз я сказал это на 28 съезде… Я добивался создания правительственной комиссии, чтобы во всем разобрались на месте, на полигоне. Звонил несколько раз в КГБ Крючкову во время съезда, он пообещал. Я постоянно ставил этот вопрос… Мне пришлось выступить после того, как представитель Семипалатинской области нес то, что просто уши вянут. Для непосвященной публики получалось – вообще здесь какой-то ад. Кто бы ни приезжал сюда, любой человек, даже самый агрессивный в этом плане, уедет все равно с осознанием того, что здесь всё нормально. Можно в вашем журнале написать так: «Какая же все-таки самая сенсация на полигоне? Это – нет радиации?.

– Однако там, где озеро на месте взрыва, – 5000 микрорентген.

Сафонов. По Полигону, в среднем, 15–20 микрорентген.

– Большой набор радиоактивных элементов?

Сафонов. Остались цезий и стронций с 65 года.

– А как вы сюда попали? Давно здесь служите?

– Постоянно на полигоне 26 лет, а всего в армии на 11 лет больше. Закончил Инженерную академию имени Дзержинского, а затем сразу сюда. Все время занимался радиационными делами, начиная с младшего научного сотрудника. Очень интересная работа. Не стандартная. Познаний много. Сюда приезжают представители многих организаций для проведения экспериментов. Это не только ядерное оружие. Здесь исследуется различная техника.

– Военная?

Сафонов. Не только. На полигоне отрабатывали две народнохозяйственные программы. Первая: создание водоемов в засушливых районах. Чтобы это проверить, отрабатывался взрыв там, где сейчас озеро. Вторая программа – моделирование Печеро-Колвинского канала. Чтобы соединить эти реки, потребовалось бы 180 микровзрывов по 0,3 килотонны. Канал все-таки просматривался… В стране всего было произведено в мирных целях 115 взрывов… Они использовались, в частности, при тушении газовых фонтанов.

– А конкретный пример?

Сафонов. В урочище Артыбулак три года горел мощнейший газовый фонтан. Постоянно расходовалось столько энергии, сколько требуется для теплообеспечения Санкт-Петербурга. Перепробовали разные варианты. Наконец, пришли к выводу: необходим ядерный взрыв. Только так удалось сместить слои горных пород.

– Приносят ли еще какую-нибудь пользу искусственные землетрясения?

Сафонов. Много аварий с метаном в угольных шахтах, в пластах. Чтобы снять это напряжение, делали взрыв около Донецка. После этого взрыва десять лет не было аварий. Потом начались опять. Недавно там просили еще взрывать. Но уже ни «Маяк», никто не хочет делать, потому что со всех сторон начались нападки… Много было взрывов для интенсификации накопления нефти по всей Сибири. Метод получил распространение. Но вот Чернобыльская катастрофа… тут же всё резко изменилось. Теперь отношение к ядерной атомной энергетике совсем другое. И полигон стал объектом особо пристального внимания и самой жестокой и несправедливой критики.

– А все-таки были в опасной зоне испытаний люди?

Сафонов. Официально заявляю: людей не было. На людях эксперименты не проводились. Представлю свидетеля на конференции. Были солдаты. Они сидели в траншее. Их оставили. Здесь максимальная доза 5 миллирентген. Они проходили через службу радиационной безопасности. Работали по тем нормативным документам и по нашим инструкциям.

– За это время нормы изменились?

Сафонов. Да, существенно ужесточились.

– Работники полигона долго здесь служат?

Сафонов. Первый строитель, который здесь прошел путь от лейтенанта до генерал-майора, товарищ Барсуков Владимир Михайлович… Есть у нас люди третьего поколения, внуки старожилов.

– Продолжать ядерные испытания надо?

Сафонов. Пока есть ядерное оружие, да. Можно сократить число испытаний, сделав их более эффективными.

– На это говорят: у них погоны, у них такая специальность, у них здесь квартиры. От них другого не услышишь: они люди заинтересованные.

Сафонов. Это же нормально, когда человек своей работой заинтересован. Но все-таки для нас как специалистов не только здесь работа найдется. Не в этом дело. Для проведения эксперимента сюда приезжают специалисты из двухсот, а то и более научно-исследовательских организаций. И у каждого свой круг интересов. Физики, технологи, сейсмологи, инженеры-геологи, строители… Учтите, что ядерное оружие необходимо изучать постоянно. Со временем оно может выйти из строя. Не исключены катастрофы при пожарах, перевозке… Надо усовершенствовать ядерное оружие в целях его безопасности.

– У вас здесь три атомных реактора. Как они реагируют на техногенные ядерные землетрясения? Это же прекрасная возможность изучать результаты сейсмических воздействий на АЭС.

Сафонов. Это была бы очень полезная программа исследований – одна из многих других.

– Выходит, полигон закрыли без серьезных расследований и обсуждений со специалистами?

Сафонов. В сущности, это было сделано ради политических целей. Обратите внимание: США, Франция, Китай продолжают ядерные испытания. Значит, видят в этом какой-то смысл. А у нас продолжают пугать людей любыми атомными проектами. Распространяется радиофобия. Она наносит вред не только оборонному комплексу. Мы рискуем потерять высококлассных специалистов по атомной энергетике и даже разработчиков фундаментальных проблем ядерной физики.

– Значит, вы категорически выступаете за продолжение подземных атомных испытаний?

Сафонов. Я за то, чтобы объективно и квалифицированно решить проблему Полигона.