Текст книги "Охота на императора"

«Свобода или смерть»

Тайная революционная организация «Земля и воля» просуществовала сравнительно недолго. Она распалась надвое при росте внутренних противоречий – по идейным соображениям.

Террористические акты требовали подготовки, времени, сил и средств. Для этого существовала специальная тщательно законспирированная фракция, которая в марте 1878 года получила название «Исполнительный комитет Социально-революционной партии».

На его печати с полной определенностью в графической форме определялось главное направление его деятельности и применяемые для этого средства: были изображены револьвер, нож и топор. В этом было, пожалуй, что-то детско-юношеское, мало похожее на символику пусть даже террористической группы, но принадлежащей, все-таки, к революционной партии, а не к шайке разбойников.

Тут впору вспомнить классификацию революционеров того времени, которую дал Л.Г. Дейч (1855–1941), член «Земли и воли» (он скрылся от преследований за границей) в 1906 году:

«Анализируя теперь прошлое, можно, мне кажется, разделить революционную среду того времени на три категории: на лиц, охваченных чувством возмущения и негодования против правительственного террора, на сторонников красного террора, как наиболее целесообразного при данных условиях способа для изменения политического строя России, и, наконец, на любителей таинственной обстановки, сильных ощущений и т. п. Представители этих категорий были, конечно, и среди членов партии «Народной воли» и Исполнительного ее комитета».

Преобладали, пожалуй, молодые люди, у которых в разной степени присутствовали все три признака, но постепенно формировались кадры профессиональных террористов, которыми становились даже те, кто увлекался поначалу революционной романтикой.

Таким был, пожалуй, Валериан Андреевич Осинский (1852–1879) – из дворян, учившийся в Институте путей сообщений (Петербург). В феврале 1878 года революционный кружок, организованный им и Д.А. Лизогубом, был преобразован в Исполнительный комитет Социально-революционной партии. Они организовали несколько террористических актов. Осинский совершил покушение на товарища киевского прокурора М.М. Котляревского.

25 января 1879 года на квартиру Осинского нагрянула полиция. Он отстреливался, но был схвачен. Военный окружной суд приговорил его к расстрелу, но Александр II заменил эту кару повешением. Казнь В.А. Осинского и его товарищей Л.К. Брандтнера и В.А. Свириденко проходила глумливо: военный оркестр играл разухабистую «Камаринскую» (обычно били в барабаны и играли на флейтах, чтобы не слышны были последние обращения осужденных к народу).

Не удивительно, что такие действия «православных» властей могли только породить новых террористов, вызвать у них ненависть не только к самодержавию как таковому, но и лично к императору. Этому немало содействовало и предсмертное письмо Осинского (ему тогда было 27 лет):

«Дорогие друзья и товарищи!

Последний раз в жизни приходится писать вам, и поэтому самым задушевным образом обнимаю вас и прошу не поминать меня лихом. Мне же лично приходится уносить в могилу лишь самые дорогие воспоминания о вас. Особенно спасибо тебе, И., за твою сердечность; и я, и жена моя, и В. горячо тебя любили и всей душой благодарим за заботливость о нас.

Мы ничуть не жалеем о том, что приходится умирать, ведь мы же умираем за идею, и если жалеем, то единственно о том, что пришлось погибнуть почти только для позора умирающего монархизма, а не ради чего-то лучшего, и что перед смертью не сделаем того, что хотели. Желаю вам, дорогие, умереть производительнее нас. Это самое лучшее пожелание, которое мы можем вам сделать, да еще: не тратьте даром вашей дорогой крови! и то – всё берут и берут…

…Мы не сомневаемся в том, что ваша деятельность теперь будет направлена в одну сторону. Если б даже вы и не написали об этом, то мы и сами могли бы это вынести. Ни за что более, по-нашему, партия физически не может взяться. Но для того, чтобы серьезно провести дело террора, вам необходимы люди и средства… (следовали практические указания. – Р.Б.).

Больше, кажется, нечего писать о делах. Так и рвешься броситься в теорию – да руки коротки… и торопишься, и все такое прочее.

Дай же вам Бог, братья, всякого успеха! Это единственное наше желание перед смертью. А что вы умрете и, быть может, очень скоро, и умрете с не меньшей беззаветностью, чем мы – в этом мы ничуть не сомневаемся. Наше дело не может никогда погибнуть – эта-то уверенность и заставляет нас с таким презрением относиться к вопросу о смерти. Лишь бы жили вы, а если уж придется вам умирать, то умерли бы производительнее нас. Прощайте и прощайте!..

…Многие имели против меня (хотя в большинстве в силу недоразумений) кое-что; пусть хоть теперь позабудут старые счеты. Я же ни к кому не уношу в могилу вражды.

Ты просил, В., наших биографий. Зачем, брат! если понадобится, то без нас их могут составить. А вообще пусть забывают нас, лишь бы самое дело не заглохло.

Прощайте же, друзья товарищи дорогие, не поминайте лихом. Крепко, крепко, от всей души обнимаю вас и жму до боли ваши руки в последний раз…

Ваш Валериан.

14 апреля 1879 г.

Мою сестренку сейчас по выходе ее из тюрьмы со свидания арестовали и выслали».

В этом предсмертном письме нет бравады или сантиментов. Так пишет человек, убежденный в правоте дела, за которое отдает свою жизнь. После таких писем и показательных государственных казней революционеров политический терроризм в России стал усиливаться.

В мае 1879 года при Исполнительном комитете была создана группа «Свобода или смерть» – совершенно секретный отдел внутри тайной организации. О нем знали немногие.

Значительная часть революционеров была ориентирована на продолжение пропаганды не только среди крестьян, но и в среде рабочих. В конце 1876 года с этой целью возникла «рабочая группа».

Становилось все очевиднее, что участники «Земли и воли» имеют лишь общую, достаточно туманную и отдаленную, цель: установление народовластия. Расхождения начинались при обсуждении средств и методов для ее достижения. Как свергнуть самодержавие? По-прежнему пытаться поднимать на борьбу народные массы? Или сразиться с государством своими силами? В первом случае следовало делать ставку на пропаганду и агитацию, во втором – на террор.

Возможно, на решение о терроре повлияли прогремевшие по всей Европе два покушения на императора Вильгельма I: М. Геделя 11 мая и К. Нобилинга 2 июня 1878 года. (Во всяком случае, на это намекнул прокурор Н.В. Муравьев в обвинительной речи на процессе по делу об убийстве императора Александра II.)

17 июня 1879 года в Липецке собралась группа землевольцев. Заседания вели, собираясь в лесу как на пикник, взяв с собой бутылки пива и свертки с закуской. Рассаживались на поваленных деревьях и пнях, внимательно следя за случайными прохожими.

После первой дискуссии решили народническую программу дополнить: помимо пропаганды предполагалась политическая борьба, заговор для насильственного захвата власти, террор. Допускалась возможность на первое время конституционной монархии.

В программе говорилось: «Наблюдая современную общественную жизнь в России, мы видим, что никакая деятельность, направленная к благу народа, в ней невозможна вследствие царящего в ней правительственного произвола и насилия. Ни свободного слова, ни свободной печати для действия путем убеждения в ней нет. Поэтому всякому передовому общественному деятелю необходимо прежде всего покончить с существующим у нас образом правления, но бороться с ним невозможно иначе как с оружием в руках».

Таков главный посыл короткой программы, принятой единогласно.

«На последнем, третьем заседании Липецкого съезда, посвященном обсуждению будущих предприятий общества, – вспоминал Морозов, – Александр Михайлов произнес длинный обвинительный акт против императора Александра II. Это была одна из самых сильных речей, какие мне приходилось слышать в своей жизни, хотя Михайлов по природе и не был оратором.

В ней он припомнил и ярко очертил сначала хорошие стороны деятельности императора, его сочувствие к крестьянской и судебной реформам, а затем приступил к изложению его реакционных преобразований, к которым прежде всего относил замену живой науки мертвыми языками в средних учебных заведениях и ряд других мероприятий назначенных им министров. Император уничтожил во второй половине царствования, говорил Михайлов, почти все то добро, которое он позволил сделать передовым деятелям шестидесятых годов под впечатлением севастопольского погрома (поражения в Крымской войне 1856–1858 годов и падение Севастополя. – Р.Б.).

Яркий очерк политических гонений последних лет заканчивал эту замечательную речь, в которой перед нашим воображением проходили длинные вереницы молодежи, гонимой в сибирские тундры за любовь к своей родине, исхудалые лица заключенных в тюрьмах и неведомые могилы борцов за освобождение.

– Должны ли мы ему простить за два хороших дела в начале его жизни все то зло, которое он сделал и еще сделает в будущем? – спросил Михайлов в заключение. Присутствующие единогласно ответили:

– Нет!

С этого момента вся последующая деятельность большинства съехавшихся в Липецк четырнадцати человек определилась в том смысле, в каком она стала теперь достоянием истории: ряд покушений на жизнь императора Александра II и их финал 1 марта 1881 года».

Три дня спустя на расширенный конспиративный съезд в Воронеже прибыли 19 человек (из них 4 женщины) из разных городов России. Собрание проводилось в пригородной роще под видом молодежного пикника. Но обсуждались вопросы весьма пикантные: вплоть до цареубийства. Одни выступили за продолжение пропаганды и агитации в народе, считая, что он еще «не созрел» для сознательных революционных выступлений. Эту позицию отстаивал Плеханов.

Другие во главе с Морозовым стояли за террор. Вот как вспоминал он об этом.

«Плеханов, поднявшись со своего места и прислонившись к стволу большого дерева, сказал:

– Я прежде всего прошу Морозова прочесть свою статью в «Листке «Земли и воли»«по поводу политических убийств.

Уже давно готовый к этому, я вынул из кармана соответствующий номер «Листка» и твердым по внешности голосом прочел свою статью, хотя и очень волновался внутренне.

– Вы слышали, господа, – сказал Плеханов. – Это ли наша программа?

Наступило тяжелое молчание, продолжавшееся с полминуты. Но вдруг оно было прервано возгласом Фроленко, что именно так и нужно писать передовые статьи в революционных органах.

Плеханов побледнел, как полотно, и сказал взволнованным голосом:

– Неужели, господа, вы все так думаете?…Все, за исключением четырех человек, согласились, что так и должно быть, и что в моих статьях нет никаких противоречий со старой программой общества…

Плеханов некоторое время стоял молча…

– В таком случае, господа, – сказал он, наконец, глухим печальным, не своим голосом, – здесь мне больше нечего делать. Прощайте!

Он медленно повернулся и начал удаляться в глубину леса…

– Господа! Нужно его возвратить, – воскликнула Вера Фигнер.

– Нет, – ответил Александр Михайлов, – как это ни тяжело, но мы не должны возвращать его».

Плеханов остался в меньшинстве. Попытки сохранить единство были безрезультатны. В результате 15 августа того же года на основе «Земли и воли» возникли две новые революционные тайные организации: «черный передел» (имелся в виду передел земли между теми, кто на ней трудится) и «Народная воля» (к ней примкнуло большинство народовольцев).

Пожалуй, именно с этого момента судьба императора была окончательно решена. Надо лишь отметить, что его приговорили к смертной казни на основании только лишь обвинительной речи. Заслуживал ли он снисхождения? если преступна вся государственная система, то какую пользу может принести убийство правителя? А если на его место встанет более жестокий самодержец?

Подобные вопросы на Липецком съезде не обсуждались. Там собрались единомышленники, заранее убежденные в пользе террористических актов и убийства императора. На Воронежском съезде выяснилось, что есть и противники террора, но и в этом случае сколько-нибудь серьезной дискуссии не было.

Как бы ни относиться к российской судебной системе после реформы Александра II, но она предполагала помимо обвинителя защиту, присяжных заседателей, а также более или менее беспристрастного судью. Оправдание Веры Засулич показало, что такой суд, по крайней мере в некоторых случаях, может успешно противостоять мнению императора.

Судя по всему, молодых революционеров охватил азарт охоты на поистине царственную добычу. Вновь приходит на память «Катехизис революционера» Сергея Нечаева. Но там предполагалось сохранять жизнь тем государственным деятелям, которые препятствуют либеральным реформам, ведут жестокую борьбу с инакомыслящими, возбуждают репрессиями ответное чувство ненависти. И в этой хитрой стратегии был определенный смысл.

А чего можно добиться, убив Александра II? его уважали в народе, называя Освободителем. Вызвать бунты так невозможно, а общественное мнение даже среди многих революционеров будет на стороне убитого без суда и следствия императора.

На какой «полезный» результат можно было рассчитывать? На испуг и смятение властей и принятие ультиматума террористов? Об этом могли мечтать только самые наивные цареубийцы. Более вероятен был ответный государственный террор, способный разгромить революционные организации всех направлений, ужесточить полицейский режим и отсрочить на неопределенный срок и без того проблематичный переворот.

Почему об этом не подумали террористы, вынесшие смертный приговор императору? В общем, как мне кажется, в отличие от расчетливого хладнокровного Нечаева, активистами группы «Свобода или смерть» владели эмоции, связанные со смертельно опасной «охотой» на человека, стоящего на вершине социальной пирамиды.

Их азарт был велик и отчасти бездумен. Не думали они о том, что смерть Александра II никому не принесет свободу, а даже, напротив, приведет к арестам, репрессиям, казням. Не останавливало их и то, что при покушении на императора могут пострадать или погибнуть другие люди. Для них цель оправдывала даже невинные жертвы.

Впрочем, предоставим слово самим террористам. Они стремились пропагандировать свои взгляды и объяснять мотивы своих действий.

Оправдание террора террористами

Сергей Кравчинский, убивший шефа жандармов Н.В. Мезенцова, так объяснил свой поступок в газете «Земля и воля»:

«если мы прибегли к кинжалу, то, значит, действительно не оставалось других средств заставить уважать наши священные, человеческие права. С той же минуты, когда наша свобода и наша личность будут гарантированы от произвола, мы безусловно прекращаем ту систему самосуда и самозащиты, к которым вынуждены прибегать теперь… Террористы – это не более как охранительный отряд, назначение которого – оберегать этих работников от предательских ударов врага».

Под «работниками» он имел в виду пропагандистов социалистических идей. Однако не совсем ясно, каким образом террористические акты могут оградить от арестов и судебной расправы революционных агитаторов. Скорее наоборот: власти лишь усилят бдительность и ожесточат репрессии.

В статье «Смерть за смерть» Кравчинский более подробно обосновал мотивы своего преступления. Вот фрагменты из этой работы:

«Шеф жандармов – глава шайки, держащей под своей пятой всю Россию, убит… нами, революционерами-социалистами.

Объявляем также, что убийство это как не было первым актом подобного рода, так и не будет последним, если правительство будет упорствовать в сохранении ныне действующей системы.

Мы – социалисты. Наша цель – разрушение существующего экономического строя, уничтожение экономического неравенства, составляющего, по нашему убеждению, корень всех страданий человечества. Само правительство толкнуло нас на тот кровавый путь, на который мы встали. Само правительство вложило нам в руки кинжал и револьвер.

Убийство – вещь ужасная. Только в минуту сильного аффекта, доходящего до потери сознания, человек, не будучи извергом и выродком человечества, может лишить жизни себе подобного. Русское же правительство нас, социалистов, нас, посвятивших себя делу освобождения страждущих, нас, обрекших себя на всяческие страдания, чтобы избавить от них других, русское правительство довело до того, что мы решаемся на целый ряд убийств, возводим их в систему».

Ответственность за необходимость террора Кравчинский возлагал не на царя, не на самодержавие, а на правительство России. Чем это объяснить? Возможно, сохранявшимся в народе авторитетом царя и стремлением подвигнуть Александра II на смягчение наказания политическим преступникам, а главное – обратить его внимание на беззаконные действия полиции.

Кравчинский сослался на недавно завершившийся так называемый «Процесс 193-х», когда товарищ обер-прокурора Сената Желеховский признал, что из арестованных виновны только 19 человек.

«Все же остальные… привлечены лишь для оттенения виновности помянутых девятнадцати. А между тем из этих «оттенителей» 80 человек – почти все молодые, свежие юноши и девушки – умерло либо в самой тюрьме во время четырехлетнего предварительного заключения, либо тотчас по выходе из тюрьмы. А из выживших нет почти ни одного, кто не вынес бы из тюрьмы весьма серьезной, часто смертельной болезни!

За что же погублено столько молодых сил, за что разбито столько жизней?

…Сенат счел невозможным осудить и 19 человек, которых требовал от него Желеховский. Один Ипполит Матвеевич Мышкин был приговорен к каторжным работам. Все же прочие были либо совершенно оправданы, либо присуждены к самым легким – для нас, привыкшим ко всяким свирепостям, – наказаниям…

По стараниям шефа жандармов Мезенцева вместе с его достойным пособником графом Паленом, приговор был отменен и составлен новый, возмутительный по своей жестокости и полному, абсолютному пренебрежению ко всякому признаку законности… из всех обвиненных выхватили 12 человек, которых вместо ссылки и поселения отправили на каторгу – одних в Сибирь, других – в центральные тюрьмы. Затем 28 человек отдали на полный произвол администрации, которая двум из них назначила наказание, превышающее даже то, к которому их формально, независимо от ходатайства приговорил суд.

Вот как уважают жандармы законы и суд, если когда-нибудь они случайно окажутся на нашей стороне!»

Сергей Кравчинский отметил, что либеральная печать предпочитала отмалчиваться, привыкнув работать за деньги, а не за совесть. Что остается делать сторонникам социалистических преобразований? Кто осудит произвол жандармов?

Эту миссию и взяли на себя революционеры: «Мезенцев убит нами не как воплощение известного принципа, не как человек, занимающий пост шефа жандармов; мы считаем убийство мерой слишком ужасной, чтобы прибегать к ней для демонстрации, – генерал-адъютант Мезенцев убит нами, как человек, совершивший ряд преступлений, которых мог и не должен был совершать». (Далее он перечислил эти преступления.)

Важную мысль высказал он напоследок.

Как противники всякого порабощения человека человеком, социалисты-революционеры склонны даже оставить в покое представителей власти:

«Наши настоящие враги – буржуазия, которая теперь прячется за вашей спиной, хотя и ненавидит вас, потому что и ей вы связываете руки.

Так посторонитесь же! Не мешайте нам бороться с нашими настоящими врагами, и мы оставим вас в покое. Пока не свалим мы теперешнего экономического строя, вы можете мирно почивать под тенью ваших обильных смоковниц».

Странное отношение революционера к самодержавию. Он готов оставить в покое императора, всю правящую верхушку ради борьбы с более опасным врагом – буржуазией!

Мысль Кравчинского, высказанная в связи с изложением принципов революционного терроризма и социализма, оказалась поистине пророческой. Но для самого Кравчинского главной целью было оправдание политического убийства (судя по всему, роль убийцы, пусть даже идейного, тяжким бременем легла на его совесть). Требования своей организации он изложил так:

«1. Мы требуем полного прекращения всяких преследований за выражение каких бы то ни было убеждений как словесно, так печатно.

2. Мы требуем полного уничтожения всякого административного произвола и полной ненаказуемости за поступки какого бы то ни было характера иначе, как по свободному приговору народного суда присяжных.

3. Мы требуем полной амнистии всех политических преступников без различия категорий и национальностей, – что логически вытекает из первых двух требований…

Большего мы от вас не требуем, потому что большее вы дать не в силах. Это большее в руках буржуазии, у которой мы и вырвем ее вместе с жизнью. Но это уже наши счеты. Не мешайтесь в них. Точно так же и мы мешаться не станем в ваши домашние дела…

Цель нашего заявления – выяснить живой части русского общества, нашим молодым друзьям в разных концах России и нашим иноземным товарищам по делу и убеждениям как причины, так и истинный смысл фактов, подобных совершенному 4-го августа…

Что же касается до правительства, то пусть поступает, как ему угодно. Мы ко всему готовы».

В этой статье нет даже намека на возможность, а тем более необходимость покушения на императора. Напротив, он остается, можно сказать, над схваткой революционеров с главным врагом – буржуазией.

В отличие от Сергея Кравчинского, своей рукой нанесшего смертельный удар человеку, Николай Морозов, теоретик терроризма, в марте 1879 года опубликовал листок с изложением более жесткой позиции экстремистской части организации «Земля и воля». Он писал:

«Политическое убийство – это прежде всего акт мести…

Политическое убийство – это единственное средство самозащиты при настоящих условиях и одно из лучших агитационных приемов. Нанося удар в самый центр правительственной организации, оно со страшной силой заставляет содрогаться всю систему. Как электрическим шоком, мгновенно разносится этот удар по всему государству и производит неурядицу во всех его функциях…

Политическое убийство – это осуществление революции в настоящем… Вот почему 3–4 удачных политических убийства заставят наше правительство вводить военные законы, увеличивать жандармские дивизионы, расставлять казаков по улицам, назначать урядников по деревням…

Вот почему мы признаем политические убийства за одно из главных средств борьбы с деспотизмом».

Здесь уже проглядывает принцип «чем хуже, тем лучше», заставляя вновь вспомнить идеи Сергея Нечаева. Под деспотизмом, по-видимому, следует понимать самодержавие. А в таком случае, убийство царя-самодержца должно быть самым сильным ударом по существующей государственной системе.

Так, собственно, и произошло. Главной целью террористов стал Александр II – даже не злоупотребления правительства и, конечно же, не буржуазия.

В 1880 году Николай Морозов для очередной своей статьи о пользе и величии политического террора в качестве эпиграфа предпослал высказывание Робеспьера: «Право казнить тирана совершенно тождественно с правом низложить его. Как то, так и другое производится совершенно одинаково, без всяких судебных формальностей… С точки зрения свободы нет личности более подлой, с точки зрения человечности нет человека более виновного».

Под таким тираном русский террорист подразумевал императора России. Это звучало как оправдание покушений и последующего его убийства. Морозов писал: «Глава реакции и руководитель преследований, царь, делается мишенью для революционеров и против него направляются почти все попытки». По словам Морозова, в террористической борьбе «небольшая горсть людей является выразителем борьбы целого народа и торжествует над миллионами врагов».

Такова романтическая фантазия революционера-террориста, показывающая не силу, а слабость его идеологии. В чем тут выражается борьба целого народа? Русский народ в ту пору по поводу цареубийства даже не безмолвствовал, а был в массе своей категорически против. И что означает торжество над миллионами врагов? Скажем, убийство шефа жандармов – не торжество над полицейскими, жандармами.

Даже у мирных революционеров, пропагандирующих идеи социализма, не было надежной опоры в народе. Так что остается учесть, что писал вдохновенные строки о «террористической революции» молодой человек 26-ти лет, жизненный опыт которого был ограничен двумя годами учебы в университете, «хождением в народ» (безуспешным) и деятельностью профессионального революционера. Он сам позже признавался: «На меня более всего повлияла романтическая обстановка, полная таинственного».